Шаира Тураповна Баширова
Рождённая на стыке веков
Она обернулась и посмотрела на меня так, словно видела впервые.
– Семь лет жизни нет. Понимаешь? Вычеркнуты они, словно их и не было. А за что? За это время, я могла выйти замуж и у меня могли бы быть дети. За что… за что… – с грустью произнесла Даша и присев, заплакала, закрыв лицо руками.
Абдулла, испугавшись, обнял мою ногу и прижался ко мне. Я быстро подняла его на руки.
– Даша! Ну что уж теперь? Абдулла испугался. Вставай, пусть тут всё проветрится, а мы в столовую сходим. Вставай, – поглаживая подругу по плечу, успокаивающе говорила я.
– Прости, дорогая. Абдулла? Испугался? Ты мой хороший, иди к тёте Даше, я не буду больше плакать, – поднявшись и протянув руки к ребёнку, сказала Даша.
Но Абдулла отвернулся от неё и прижался ко мне.
– Ладно, пошли, – сказала Даша и пошла к выходу.
Столовая, как и говорила Даша, находилась недалеко, мы перешли через дорогу и пошли вдоль неё. Пройдя немного, я увидела вывеску "Общественная столовая", под ложечкой засосало от голода и во рту образовалась слюна.
– Как же есть хочется, – произнесла я.
– Заходи. И народу немного. Посади Абдуллу за стол, возьми поднос и пошли к стойке, – сказала Даша.
– Абдулла с нами постоит. Не хочу его одного оставлять, – сказала я и взяв сына за руку, прошла вместе с ним к стойке, где на столе стояли подносы, а в металлическом отделе ложки и вилки. В общем, мы взяли капустный суп, с морковью и картошкой и макароны, пожаренные с луком и тушёнкой.
– Хлеба нет. С вас сорок две копейки, – коротко сказала женщина за стойкой, подавая нам макароны.
– Компот дайте, пожалуйста… три стакана, – сказала Даша.
Еда нам показалась очень вкусной, почти домашней. С удовольствием поев, мы выпили компот. Вставать не хотелось, Абдулла допивал свой компот, потешно затягивая жидкость в рот. Немного посидев, мы наконец поднялись. Прогулявшись по улице, мы пошли домой. Меня так и подмывало пойти к дому Мирзы, но решила, что сегодня это делать неуместно. Весь вечер, мы с Дашей убирали комнату и кухню. Посуду удалось вычистить песком, что был в стакане и мылом, которое высохло за эти семь лет. Туалет, совмещённый с ванной, на удивление оказался чистым, дверь была закрыта, я просто вымыла унитаз и ванну, затем, вытерла пол. Стены были побелены, мыть их не пришлось, прошлась по стенам веником. Вымыв полы, мы устало сели на железную кровать, постель с которой мы вынесли во двор и тщательно вытряхнули. Абдулла уже спал в кресле, свернувшись калачиком и прижав к себе коленки.
– Более-менее чисто стало. Окна завтра вымоем и занавески постираем. Надо мыла кусок купить, – сказала Даша.
– Спать хочется, устала я, – сказала я, закрывая глаза.
– Для Абдуллы, мы соединим два кресла к друг другу, сами на кровати ляжем. Она широкая, поместимся, – сказала Даша.
– Мы тебя точно не стесним? – спросила я.
– Я этого не слышала, а ты мне ничего не говорила. Нам надо работу найти. В школу меня уже не примут, враг народа учительствовать не может. Может на швейную фабрику сходим? – спросила Даша.
Я пожала плечами.
– Всё равно. Можно и на фабрику… если примут, – неуверенно ответила я.
– У меня несколько платьев есть, утром посмотришь, тебе должно подойти. И я так похудела, просто срам. Кожа и кости, – попыталась засмеяться Даша.
Я поднялась и подхватив кресло, пододвинула его ко второму креслу.
– Подними ребёнка, я постелю на кресла одеяло, мягче будет, – сказала Даша.
Она подошла к сундуку, на котором были сложены одеяла, курпачи и подушки. Постелив одеяло, она застелила его сверху простынею, сложив её вдвое и положила подушку.
– Можешь положить его. Укрывать не нужно, жарко очень, – сказала Даша, снимая серое лагерное платье. Открыв шкаф, она выдвинула ящик, достала две ночные рубашки и одну протянула мне.
– Иди купаться, я после тебя, – сказала Даша.
Я с удовольствием встала под струю тёплой воды, искупавшись кусочком хозяйственного мыла, я вытерлась, замотав голову полотенцем и надела рубашку.
– Какая благодать, – сказала я.
– Ты ложись, не жди меня, – сказала Даша и взяв с кровати полотенце и рубашку, прошла в ванную.
Без неё я ложиться не стала, может она захочет с краю лечь, хотя мне нужно будет ночью вставать, проведать сына или в туалет его отвести. Даша вышла через полчаса, с полотенцем на голове.
– Наверное, таким и бывает рай, – засмеялась она.
– Ты у стенки ляжешь или с краю? – спросила я.
– Мне всё равно. Тебе с краю удобнее будет, вдруг ночью Абдулла проснётся, – ответила она.
Наконец, мы легли, но сразу уснуть не получалось. Мысли кружились в голове.
– Начинается новая жизнь, подруга. Несколько месяцев поработаем и ты пойдёшь учиться. Может и я пойду… хоть курсы закончить надо, – засыпая, говорила Даша.
Впервые за много лет, мы спали глубоким, спокойным сном, хотя совсем не знали, что ждёт нас завтра.
Утром, проснувшись, мы оделись и вышли из дома. Съестного в доме ничего не было, поэтому, мы опять пошли в столовую. Взяв рисовую кашу, сваренную сначала на воде, потом, видимо, добавили немного молока и соли, мы сели за стол и поели.
– Сначала к участковому зайдём, отметиться нужно о прибытии, потом подумаем, куда на работу устраиваться будем. Хотя… ночью я много думала… в школу вернусь, зайду к директору. Может примет меня назад. Пусть уборщицей, я согласна. Не мыслю себя без школы. Коллектив был у нас хороший…как они там… – казалось, Даша разговаривала сама с собой.
Мы поднялись из-за стола и вышли на улицу. Участковый, вернее, его кабинет, находился в соседнем доме, туда мы и пошли. Паспорта были при нас и документы об освобождении тоже.
– Я вот думаю, если работать буду, как же Абдулла? С кем я его оставлю? – спросила я.
– Что-нибудь придумаем. Выход всегда можно найти, – ответила Даша, постучавшись в обшарпанную, деревянную дверь маленького кабинета.
Услышав:
– Войдите! – мы вошли.
За столом сидел совсем молоденькой парень, лет двадцати семи, с тёмными волосами, зачёсанными на бок, с серьёзным лицом и внимательным взглядом карих глаз, смотревших на нас.
– Вы ко мне? Что у вас? – спросил он.
Даша вытащила из сумки свой и мой паспорт, документы об освобождении, которые она сложила в сумку и положила на стол перед участковым. Парень внимательно изучал и паспорта, и документы, мы молча стояли перед ним, не смея сесть. Наконец, он поднял голову и посмотрел на нас.
– Садитесь, пожалуйста. Значит, вы из одного лагеря и освободились тринадцатого числа? – спросил парень.
– Там же всё написано, – ответила Даша.
– Да, только прописка Рахматовой в соседнем районе, никак не в моём. Что делать дальше собираетесь, Мальцева? – спросил парень.
– Подругу у себя прописывать буду, на работу, в школу вернусь. Дальше жить собираюсь, – сухо отвечала Даша.
– А зачем прописывать? У неё своя квартира, не в другом городе, даже не в области, а тут, в городе, – сказал парень.
– Товарищ лейтенант, вы отметьте наше прибытие, пожалуйста, а дальше мы сами, – сказала Даша, теряя терпение.
– Гражданка Мальцева! Вы не указывайте, что мне следует делать, я прекрасно и сам знаю свои обязанности. И не забывайте, откуда Вы прибыли, – повышая голос, сказал участковый.
– Простите… гражданин лейтенант. Возможно ли забыть такое? Семь лет – это не семь дней. Но нам на работу устраиваться нужно, есть каждый день нужно, вот и ребёнку тоже, – показывая на меня и Абдуллу, который сидел у меня на коленях и испуганно смотрел на нас, сказала Даша.
– Я могу отметить только Вас, Мальцева и затем Вы должны будете зайти в горком. Там, в спецотделе, занимаются теми, кто вернулся из лагеря. А Ваша подруга должна пойти к участковому своего района, – сказал лейтенант, записывая в журнал фамилию Даши.
– Даша? Гражданин лейтенант прав. Встретимся вечером. Я пойду, – встав со стула и взяв за руку Абдуллу, сказала я.
Лейтенант протянул мне мой паспорт и документ. Взяв его, я вышла из кабинета и пошла в сторону дома Мерзы.
Сердце предательски громче забилось, когда я приближалась к длинному, одноэтажному дому из жжёного кирпича. Вдруг дверь дома открылась и на пороге я увидела до боли знакомое лицо. Я затаила дыхание, когда за спиной Хадичи я увидела мужчину, лицо которого было трудно разобрать, так как фуражка была низко надвинута. Я могла бы подумать, что мужчина сам по себе, просто выходит следом за Хадичой. Но когда они вышли, он обнял её за плечи и поцеловал в висок.
Я стояла и с изумлением смотрела на Хадичу, женщину, которая приехала с нами из кишлака, была забитая, напуганная, неопрятная… Сейчас же, передо мной стояла совершенно другая женщина. Я бы её и не узнала, но лицо… взгляд, хотя и стал увереннее, глаза были те же, может чуть веселее. Красивая причёска, вместо старого платка, завязанного неопрятно криво, модное по тем временам, цветное платье, с рукавами фонариком, с пышной юбкой и отрезной талией, на ногах босоножки.... я была так поражена, что не заметила, как Абдулла зовёт меня и тянет за подол платья.
– Мама? Я пить хочу, – повторял он.
Я быстро подняла сына на руки и сделала шаг навстречу Хадиче и незнакомому мужчине в фуражке, но вдруг из подъезда выбежала маленькая девочка, лет четырёх, с кудряшками, схваченными атласными лентами, красными туфельками с лямочками на пуговичках и в нежно-розовом платье.
– Мамочка? Я куклу свою забыла, – нежным голоском, посмотрев на Хадичу, воскликнула девочка.
– Мамочка?… так это… её дочь? А этот мужчина… муж, что ли? – пробормотала я сама себе.
– Пусть твоя кукла поспит, а мы скоро вернёмся. Папу проводим, поедим с тобой мороженого и вернёмся, хорошо, доченька? – присев перед ребёнком на корточки и взяв её за плечики, ласково сказала Хадича.
Мужчина быстро подхватил дочь на руки.
– Ты моя сладкая! Я тебе ещё лучше куклу привезу, – сказал он, целуя ребёнка в шею.
Они пошли мне навстречу, а у меня словно ноги к земле приросли. Мужчина был в сером костюме, было видно, что он не просто рабочий завода. Хадича подняла голову и тут её взгляд встретился с моим. Она остановилась и побледнела. Мужчина, увидев, что она остановилась, с удивлением посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на меня. Он с пренебрежением оглядел меня с головы до ног.
– Халида… ты? Но как? Ты… значит ты вернулась? – растерянно бормотала Хадича, подходя ближе.
– Хадича? Кто это? – спросил мужчина.
– Коленька, ты сам иди, я встретила давнюю знакомую, мне поговорить с ней нужно. Вечером поговорим, хорошо? Иди, милый, – повернувшись к мужчине, ласково сказала Хадича на чистом русском языке.
– Хорошо, как скажешь, – мужчина опустил ребёнка на землю, я почему-то тоже опустила Абдуллу на землю, к нему быстро подошла дочь Хадичи.
Как часто бывает, дети быстро нашли общий язык и через минуту, уже болтали о чём-то своём, детском.
– Смотри, что у меня есть. Хочешь? – пролепетала девчушка, протягивая сыну конфету.
– А тебе? У тебя же одна, – совершенно серьёзно, сказал Абдулла. Его научили делиться в детском доме, я посмотрела на них и улыбнулась.
– Вижу, у Вас всё хорошо. Муж… ребёнок… Я рада за Вас, – называя Хадичу на Вы, проявляя уважение к её возрасту, сказала я.
– Ну да… муж. Скорее, сожитель. У него другая семья, семья… – хмыкнула Хадича.
– Семья из двух человек. Детей там нет, но уйти не может. Сама понимаешь, партийный работник, могут и из партии попросить. А тут… шла я с работы, машина остановилась, чёрная. У меня душа в пятки. Он выглядывает.
Садитесь, говорит, я довезу Вас. Наверное, я и села потому, что очень испугалась. И он довёз, спросил имя, где работаю, сколько мне лет… а я отвечала, как на допросе. Через два дня всё повторилось, потом, он стал приносить сначала конфеты, потом цветы, потом… остался у меня на всю ночь. Знаешь, Халида, у меня никогда не было такой ночи, ты же знаешь наших мужчин, взял своё и ушёл. А этот… всю ночь говорил ласковые слова, а как нежно ласкал и целовал… я забылась в его объятиях. Потом узнала, что беременна. Думала всё, конец мне. Но Коля был так рад, что у него наконец ребёнок будет. Сама была поражена. Жена, конечно, узнала, приходила, деньги большие предлагала, чтобы я родила и ей ребёнка отдала. Ну какая же мать родит и тут же отдаст своё дитя? Деньги я не взяла, видимо и Коля с ней поговорил, она оставила меня в покое. А Коля… он так любит дочь и… меня, наверное, тоже. Я ни в чём не нуждаюсь, одета, обута, накормлена. С завода ушла, так Коля решил, чтобы разговоров не было. В общем, приходит он в неделю два раза, к дочери. Я довольна. Отец, всё-таки, – закончив говорить, Хадича опустила голову.
– Рада за тебя. Каждый выживает, как умеет. Мирза, значит, не вернулся? – спросила я.
– Нет и вестей никаких не было. А… а ты… как? Давно вернулась? – спросила Хадича, переводя взгляд на детей, которые сели на скамейку, болтая ножками и о чём-то лепетали. Хадича улыбнулась.
– Сын? Когда же ты успела? Большой уже, – сказала она.
– Отвечу по порядку. Вернулась вчера, сын мой и ему шесть лет. Когда Вы вольно или невольно сболтнули, что я была любимой женщиной Турсун бая, Вы знаете, меня арестовали. Но в лагерь сразу не отправили, понимаете? Меня пытали и насиловали два ублюдка. Я забеременела, уже в лагере узнала, что у меня будет ребёнок, жить не хотелось, вешалась, да подруга спасла. Знала, что убивать своё не родившееся дитя, большой грех. Кто отец… я не знала, который из этих двоих садистов, но смогла вычеркнуть их из памяти и забыть. Абдулла – мой сын и только мой. Когда ему исполнился год, его у меня забрали и отправили в Архангельск, это город такой, на севере, определили в детский дом моего годовалого мальчика. Что пришлось мне испытать, наверное не стоит говорить, не поймёте, сыта, одета, обута… простите, но это так. Голод и холод я смогла выдержать, спасибо добрым людям. А теперь… теперь мне идти некуда. Или Вы освобождаете мне комнату, согласитесь, она по праву моя, или просите своего партийного работника, пусть мне комнату дадут, я на любую согласна. Да… и работу тоже, сами понимаете, врага народа не очень жалуют. Всё, я все сказала, – жёстко говорила я, сама не ожидая от себя такого.
Может обида или её довольное жизнью лицо подействовало. Но высказавшись, я глубоко выдохнула и подошла к сыну.
– Абдулла? Сынок? Иди к маме. Нам пора, – сказала я.
Хадича стояла, боясь пошевелиться. От услышанного, она испытала чувство вины и шок.
– Халида? Подожди. Давай зайдём в дом… в твою квартиру, мне кое-что сказать тебе надо, – окликнула меня Хадича.
Остановившись, я обернулась.
– Вы вроде всё сказали. Что же ещё? – спросила я, не желая заходить с ней в квартиру.
– Прошу тебя. Я понимаю твою обиду, но в том нет моей вины. Я из лучших побуждений тогда, не подумав, сказала, прости меня. Думала, защищаю… прости. Но мне правда, есть, что тебе сказать, – она смотрела на меня умоляюще, готовая заплакать.
И я согласилась, хотя должна была найти участкового. Мы зашли в дом. Пройдя по знакомому коридору, который теперь освещала яркая лампочка, мы подошли к комнате. Хадича открыла ключом дверь и отошла, пропуская меня вперёд.
Я едва сдержалась, чтобы не ахнуть. Комната очень изменилась, вернее, преобразилась. Новые обои и дорогие занавески на окнах, диван и кресла, круглый стол и мягкие стулья, этажерка с книгами и кроватка для ребёнка. На маленьком столике, даже радио стояло, с фарфоровыми слониками и маленькими статуэтками. На столе, белая скатерть и ваза с фруктами, на полу – ковёр, не новый, но в хорошем состоянии. Такого увидеть я никак не ожидала. В углу, отдельный стол, внутри которого стояла посуда, чайник, тарелки, косушки и пиалки, в ящиках, ложки и вилки.
Это я увидела, когда она стала собирать на стол. В столе, на полке, лежали продукты. Хадича молча нарезала колбасу и сыр, даже хлеб, правда серый, но тогда и такой было непросто достать. Взяв чайник, она вышла и вернулась с заваренным чаем, настоящим чаем, а не из листьев смородины. Потом, достав печенье, она дала детям. Я молча ждала, что же она мне скажет.
Налив мне в пиалку чай, Хадича пригласила меня за стол. Сто лет я не ела колбасу и сыр, даже вкус этих продуктов не помнила. Вспомнила, что в доме Турсун бая были и колбаса, и сыр, только нам давали в особых случаях и совсем понемногу. Заставлять упрашивать себя, я не стала, села за стол и быстро сделав бутерброд, положив на хлеб и сыр и колбасу, я протянула сыну. Абдулла жадно стал есть, дочь Хадичи с удивлением смотрела на него.
– Сделай ему сладкий чай, посади рядом с собой за стол. Мы недавно завтракали, так что ешьте на здоровье, – сказала Хадича.
Но сама есть, я не стала и чай, налитый в пиалку, я от себя отодвинула.
– Спасибо, я сыта. Не так сладко жила я эти семь лет, не без Вашей помощи, пройдя столько унижений, но есть с Вами за одним столом, я не буду, – сказала я.
– Халида! Ну прости ты меня! Ты меня знаешь, я никогда не желала тебе зла. Я и предположить не могла, что из-за моих слов, ты пострадаешь. Я же, после того, как тебя тогда увели, больше месяца бегала и в нарком, и в партком, на заводе в комсомольскую организацию обращалась, просила выслушать меня, да разве меня кто слушал? Я и Колю умоляла, он пытался выяснить о тебе, чтобы помочь, но ему намекнули, чтобы он никогда не вмешивался в такие дела, если не хочет вылететь из партии, – Хадича искренне плакала.
– Мамочка, не плачь, мне страшно, – вдруг обняв мать за шею, проговорила её дочь.
– Ты моя сладкая! Успокойся, Солиха, успокойся, родная, ты поиграй с мальчиком, мы с тётей просто разговариваем, – целуя дочь, ласково сказала Хадича.
Абдулла, скривив личико и перестав есть, тоже готов был заплакать.
– Что было, прошло. Всё, не хочу больше об этом ни говорить, ни вспоминать, тяжело, – сказала я, обнимая сына и гладя по головке.
– Я не об этом хотела с тобой поговорить. Понимаешь… после того, как тебя тогда увели, где-то через месяц, пришёл мужчина, спрашивал Бахрихон. Но ведь она умерла, я так ему и сказала. А он очень удивился и расстроился. Потом и про тебя спросил, я не знала, говорить ему или нет, прости меня, я сказала, что ты вернулась в свой кишлак. Он постоял несколько минут, потом развернулся и ушёл, так ничего больше и не сказав, – рассказала Хадича.
Я аж привстала со стула.
– О, Аллах! Это же Мирза! – воскликнула я.
– Он не назвал себя. Такой видный, симпатичный, был в военной форме, поэтому меня это и насторожило. Испугалась я, – ответила Хадича.
– Это муж Бахрихон опа, на войну тогда ушёл, я думала, он погиб. Где же он столько лет пропадал? Значит… он пришёл в двадцать шестом году? – опять сев на стул, спросила я.
– Да, говорю же, через месяц после того, как тебя увели, – ответила Хадича.
– Где же его искать? – растерянно пробормотала я.
– А зачем искать? На заводе он работает, я его однажды там и видела. Правда… я сама уже пять лет там не работаю, не знаю, там ли он ещё, – сказала Хадича.
– Конечно, как я сразу не догадалась. Он же без завода не прожил бы. Мне идти нужно, – сказала я, опять поднявшись со стула.
Хадича тут же взяла сумку из материи и положила в неё хлеб, колбасу, банку сгущённого молока, тушёнки, печенье, сахар и даже соль и кусок мыла, отдельно, завернув его в старую газету.
– Что Вы делаете? Я не возьму, – воскликнула я, когда она сунула мне сумку в руку.
– Я никогда не забуду, что ты для меня сделала, Хадича, когда я, голодная, металась на улице. Сама не будешь есть, сына накормишь. Не откажи, прошу тебя, – схватив меня за руку, сказала Хадича.
Мы вместе с ней вышливо двор.
– Я обязательно поговорю о тебе с Колей и жилье для тебя. Он поможет, я уверена. В этой комнате, меня прописали, Коля постарался и Солиху тоже прописали. А для тебя, он попросит отдельную комнату, обещаю, – сказала Хадича.
– Хорошо, я ещё зайду на днях. До свидания. Пойдём, Абдулла, – сказала я, взяв сына за руку.
– Значит, в честь отца сына назвала? Очень на него похож, – сказала Хадича.
Ничего не ответив ей, я пошла по тропинке в сторону завода, совсем забыв, что должна была идти к участковому.
– Мирза… значит он вернулся… эх, Бахрихон опа… была бы ты жива сейчас, – бормотала я себе под нос.
Дойдя до завода, я увидела, что на проходной стоит совсем другой человек.
– Ну да, столько лет прошло. Жив ли Пулат акя… – подумала я, подходя ближе.
– Тебе чего, дочка? – спросил мужчина, лет шестидесяти, с седыми, но ещё густыми волосами, с крупным носом, с широким подбородком, краснощёкий, с добрым взглядом карих глаз и с усами, над узкими губами.
– Здравствуйте. Я… мне Мирзу, я к нему пришла, – сказала я.
Мужчина вышел из-за перегородки проходной и подошёл ко мне. Потом взглянул на Абдуллу.
– А это кто? Такой большой и сладкий? А от деда сахарок примешь? – нагнувшись над ребёнком и протягивая ему кусок сахара, улыбаясь, спросил мужчина.
Абдулла взял сахар и тут же сунул его в рот.
– У меня дома такой же сорванец, внучок. Твоему сколько? Годков пять, шесть? – спросил мужчина.
– Шесть лет, седьмой пошёл, – ответила я, с любовью посмотрев на сына, который, причмокивая, сосал сладость.
– А Мирза тебе зачем? Или родственник твой? – спросил мужчина.
– Угадали. Родственник, дальний, – ответила я.
– Через двадцать минут, рабочие пойдут в столовую на обед, ты подожди, дочка, я его кликну, когда через двор идти будет, – сказал мужчина.
– Спасибо Вам. Можно спросить, где Пулат акя, он работал здесь на проходной, правда, много лет прошло… – сказала я.
– Пулат акя? Прошлым годом похоронили его. Внезапно умер. А ты его откуда знала? Или работала тут, на нашем заводе? – спросил мужчина.
– Да, работала, укладчицей, семь лет назад, – ответила я.
– Что же ушла? Не понравилось? – спросил словоохотливый мужчина.
– Нравилось, работа, как работа. Обстоятельства вынудили уйти, – ответила я.
То ли мужчина понял, что я прибыла "оттуда", то ли не хотел меня тревожить, но посмотрев на часы на руках, он прошёл за перегородку и сел на табурет. Я отошла в сторону и стала смотреть через открытую дверь во двор.
Через пятнадцать минут, раздался гудок и ещё через пять минут, из цехов стали выходить рабочие. Сторож вышел из-за перегородки и подошёл к двери. Он вынул очки из кармана чёрного рабочего халата и внимательно стал смотреть на рабочих, которые, разговаривая между собой, шли в сторону столовой. Сердце тоскливо защемило, я вспомнила, как точно так же, в обеденный перерыв, вместе с Бахрихон опа и Мирзой, каждый день ходила обедать. Мои мысли прервал громкий голос сторожа.
– Эй! Мирза! Поди сюда!
Из толпы отделился знакомый силуэт мужчины и направился к проходной.
– Чё, дядь Миш? Звал меня? – я узнала голос Мирзы.
– Звал, тут до тебя пришла женщина с ребёнком. Выйди-ка к ней, – сказал дядя Миша, указывая на меня рукой.
– Да? И кто же это? – с удивлением произнёс Мирза.
– Это я, Мирза, я… Халида, – мой голос дрожал.
Мирза подошёл ближе и внимательнее, ошалело посмотрел на меня.
– Халида? Ты откуда? Мне сказали, что ты в свой кишлак вернулась?
– Долго рассказывать. Нам бы поговорить. Но Вы же до шести на работе, – сказала я, невольно заплакав.
– Дядя Миша, пропусти, а? Я хоть накормлю их. А это кто такой? Не бойся, малыш, иди ко мне, – сказал Мирза, протягивая руки к Абдулле.
То ли ласковый голос, то ли доброе лицо расположили сына, но он спокойно подошёл к Мирзе.
– Это мой сын, Абдулла, – сказала я.
– Мирза, ты же знаешь, я без разрешения начальства не могу пропускать посторонних на территорию завода, да ещё с детьми, – сказал дядя Миша.
– Тут недалеко, есть общественная столовая, пошли туда, – сказал Мирза, проходя через проходную на улицу.
Он крепко держал Абдуллу за руку и тот послушно шёл за ним. Попрощавшись со сторожем, я пошла за ними. Мы прошли с километр и за углом здания, я увидела столовую, куда быстро шёл Мирза. Войдя в помещение, он усадил меня и сына за стол.
– Я сам всё принесу, посидите, – сказал он и быстро пошёл к стойке.
Он заметно изменился, волосы поседели, появились морщины на лбу, осанка стала твёрже, но особенно, меня поразил взгляд Мирзы. Взгляд стал более жёсткий, прямой, даже дерзкий. Конечно, он воевал, видел смерть рядом, думал, вернётся к любимой жене, но ни жены, ни дома.
– Как же жизнь жестока, – подумала я.
Мирза пришёл с подносом в руках и переложил на стол тарелки, рисовый суп с овощами, гречка с котлетой, нарезанные огурцы и помидоры, компот в граненных стаканах и три кусочка хлеба. Царский обед, по тем временам, я почувствовала голод.
– Можно было только суп взять, Мирза. Или второе. Зачем столько? Нам с Абдуллой бы хватило тарелку на двоих, – смущаясь, сказала я.
– Парень расти должен, а значит, много есть. Верно, Абдулла? – спросил Мирза, погладив сына по голове.
Тот деловито кивнул и взял в ручку ложку.
– Ешьте. Я поднос отнесу, – сказал Мирза.
Вернувшись, он сел за стол и принялся за еду.
– Сейчас нам поговорить не удастся, времени мало, а разговор, как я понял, будет долгим. Где тебя найти можно? Я бы после работы зашёл, – спросил Мирза, с аппетитом отправляя в рот ложку с супом.
– Где найти? Может встретимся… ну хотя бы тут, недалеко, во сколько Вы с работы выйдете? – спросила я, помогая сыну есть.
– В шесть. Ладно, напротив завода небольшой магазин, подходи туда к шести. Ты прости, но мне пора, сама понимаешь, опаздывать нельзя. Да… меня же начальником цеха назначили, – как бы между прочим, сказал Мирза.
– Здорово! Поздравляю. Я буду ждать Вас, – сказала я.
– Спасибо. Да, договорились, – доедая второе и допивая компот, ответил Мирза.
Потом он поднялся и сложив свою уже пустую посуду, отнёс к стойке.
– За обед я заплатил. До встречи. Вы не торопитесь, отдохните. Я пошёл. – сказал Мирза, намереваясь уйти.
– Мирза? – окликнула я его.
Он повернулся и посмотрел на меня.
– Я очень рада, что Вы живым вернулись с войны, – сказала я, с грустью улыбнувшись.
– Я тоже, – тихо ответил он и тут же ушёл.
Мы с сыном поели, я собрала посуду и отнесла к стойке. Взяв сумку с продуктами, которые мне дала Хадича, взяв сына за руку, мы пошли к выходу. Я всё же решила найти участкового и отметиться, чтобы потом не было недоразумений. Пройдя пешком, благо дело, участковый, как оказалось, находился недалеко от дома, где я раньше проживала, я дошла до соседнего дома, в котором находился кабинет участкового. Он оказался на месте. Постучавшись, я вошла.
– Здравствуйте. Можно? – спросила я.
За столом сидел тучный мужчина, узбек. С круглым, серьёзным, даже сосредоточенным лицом. Я оробела, не смея подойти к столу. Мужчина был в форме и от жары, постоянно вытирал лицо и шею платком.
– Входи, дочка, что у тебя? Ты садись, говори, – спросил участковый на узбекском языке.
Я подала свой паспорт, который приготовила заранее.
– Меня освободили. Вот, пришла к Вам, сказали, так полагается, – голос мой дрожал.
Мужчина внимательно посмотрел на меня, просмотрел данные паспорта. Потом взглянул на Абдуллу, который просто засыпал, прислонившись ко мне. Мужчина вдруг встал из-за стола и подняв ребёнка, положил на диван.
– Что же ты, дочка, с ребёнком по жаре ходишь? Заболеет ещё. Да и обувку ему нужно, кто же сейчас ботинки носит? – говорил он, поглаживая ребёнка по голове.
– Я знаю, надо купить. Вот на работу устроюсь и конечно куплю, – сказала я.
– Знаешь что? Пошли. А ребёнок пусть тут поспит. Я скажу помощнику, он присмотрит за твоим сыном, – вдруг сказал участковый, напугав меня этим.
Видимо, он увидел мой испуг в глазах.
– Не бойся, дочка, я живу тут недалеко, в махалле. У меня младший сынишка вырос из своих вещей, а твоему, в самый раз будет. Вещи-то ещё хорошие. Пошли. Гайрат? – крикнул он, открыв дверь.
На зов прибежал молодой парень.
– Слушаю, товарищ майор! – отдавая честь, громко сказал парень.
– Слушай, сержант, я отойду ненадолго, а ты за мальцом присмотри. Проснётся, займи его, чтобы не испугался. Я быстро. Пошли, дочка, – сказал участковый.
Я была поражена. При таком суровом лице, этот человек проявлял доброту по отношению ко мне. Что ж, я пошла за ним. Мы вышли на улицу и перешли дорогу. Потом завернули в переулок и вышли к махалле, которую за домами не было видно. Пройдя до конца улицы, мы подошли к дому. Видимо, дом был построен давно, но добротно. Войдя в открытые ворота, мужчина остановился и огляделся.
– Мухаббат? Нигора? Где вы? – крикнул он.
Из дома тут же вышли две женщины, одна постарше, видимо жена участкового, вторая или дочь, или невестка. Молодая была с длинными косами, в узбекском широком платье и каушах.
– Что-то Вы сегодня рано, отец? Случилось что? – поправляя платок, покосившийся на голове и подбегая к мужу, спросила женщина постарше.
– Что может случиться, жена? Нигора? Дочка? Вынеси вещи Акбара, из которых он вырос. Ты их ещё в узел сложила и за сундук убрала, чтобы в область родственникам отдать, – сказал участковый, обращаясь к молодой девушке.
– Ну что, Халида Рахматова… это вот моя супруга, а эта красавица – наша невестка. Сын на работе, может есть хочешь? – вдруг спросил участковый.
Я опешила и смутилась. И так чувствовала себя неуютно, совсем не ожидала, что так всё обернётся.
– Спасибо. Мы только что с сыном в столовой пообедали, – ответила я.
– Мухаббат? Ты же вроде тесто на лепёшки вчера с вечера ставила, напекла? – спросил участковый.
– Да, ещё рано утром испекла, Равшан акя. Вынести? – спросила Мухаббат.
– Да, вынеси четыре штуки. Нигора? Дочка? Яблок в саду нарви и вишни, – говорил Равшан акя, отдавая распоряжения.
Я понимала, что он хочет это всё дать мне, но я словно застыла, не зная, как себя вести и что сказать. Из дома вышла Нигора и подала свёкру довольно большой узел. Потом побежала за дом и через несколько минут вынесла в чашке яблоки и вишню.
– Ладно, мы пошли, на работу идти надо, – сказал Равшан акя, ничего не объясняя женщинам, которые с удивлением смотрели на него и на меня.
Я шла за участковым, в душе было смятение. В кабинете, Абдулла ещё крепко спал, а Гайрат стоял в дверях, почему-то держа перед собой винтовку.
– А это ещё зачем? Эээ… ладно, иди, – махнув рукой, сказал Равшан акя.
– Слушаюсь, товарищ майор! – опять подняв руку под козырёк, громко сказал парень.
– Тише ты! Ребёнка разбудишь. Чего орёшь? – сказал Равшан акя.
– По уставу положено, товарищ майор, – чуть тише, ответил Гайрат.
– Вольно! Свободен, – сказал участковый.
Парень тут же ушёл.
– Бездарь. Устав, видите ли. А просто, по-человечески? Ладно, ты садись, дочка, поговорим, – сказал участковый, сев за свой стол.
– Я ведь отметиться пришла, а Вы… спасибо Вам, даже и не знаю, что сказать, – пробормотала я, сев на край стула.
– Думаешь все, кто сидел и вышел, виноваты? Да я по твоему лицу вижу, кто ты и что. Время такое, ну ладно, значит, пришла отметиться? Понимаешь, какое дело? В паспорте у тебя стоит прописка, да, но из домовой тебя выписали. А это значит, что прописки ни у тебя, ни у сына нет. Для начала, тебе прописаться надо, потом приходи отметиться. Я запишу твои данные. Не торопись, спросят, отвечу, как полагается. Есть где жить? – спросил участковый.
