Станислав Борисович Малозёмов
Разбежались линии руки
Госпожа удача
Мой журавль покуда в небе и синица не в руке.
Мне сейчас хватило бы синицы.
У меня, как и в кармане, так же пусто в кулаке.
Ни синицы у меня, ни синей птицы.
А удача чуть не плачет, так удаче нужен я.
И она за мной не первый год плетётся:
– Журавля поймать не можешь, так хотя бы воробья,
Мне к тебе без птицы счастья не идётся.
Не положено удаче приставать ко всем подряд.
Только к тем, кто отловил хотя б синицу.
Не поймал – ходи голодный, как в народе говорят,
Пусть тебе твоя удача и не снится.
Тут задумался я крепко, заблудился в мыслях я:
Вот живу ж без птицы счастья и удачи.
Денег мало, счастье есть и есть любимая моя.
Ну, а это – всё что надо. Не иначе.
Ни синиц, ни журавлей, а я живу в любви своей.
В настоящей, во взаимной, очень долгой.
Птаха счастья – соловей нам в саду поёт о ней.
И ловить его ни смысла нет, ни толка.
В общем, это не задача – без удачи жизнь прожить.
Только ты со мной, любовь, не разлучайся!
И журавль в высоком небе надо мною не кружи,
Госпожа моя, удача, не печалься.
Двое
Играет тихо радио в пустой квартире маленькой,
Где кроме нас из мебели лишь чайник да кровать.
И я не помню сам уже, что ты, к несчастью, замужем.
Да и тебе не хочется об этом вспоминать.
Играет тихо радио, и души наши грешные
Не чувствуют ни времени, ни боли, ни стыда.
А ты, такая нежная, на два часа украдена…
Ах, как бегут, бегут они неведомо куда!
Эх, раз да ещё раз
Дай бог нам лишний час!
Кому поставить памятник за эту жизнь дурацкую,
В которой врать и прятаться приятней, чем не врать?
Мотается наш маятник меж былью и меж сказкою,
И ни того, ни этого у нас не отобрать.
Жизнь далеко ли, близко ли, но окна так зашторены
Что ни весны, ни осени, не лета, ни зимы…
И, отпустив грехи свои на все четыре стороны,
Украденное поровну с тобою делим мы…
Эх, раз, да ещё раз
Дай бог нам лишний час…
Холодно мне
Которая уже по счету осень
Одни и те же травы ветром косит
И через крыши листья переносит
В другое место, где теплее им…
Который год одни и те же дети
Гоняют по дворам осенний ветер,
И тот же самый мокрый, желтый вечер
Опять вздыхает за окном моим…
В какой по счёту жизни было это?
Горит закат до самого рассвета
И тихо пропадало лето где-то,
Там пропадает, где теплей ему.
Но каждый год одни и те же окна
Под тем же самым серым ливнем мокнут.
И никакие силы не помогут
Согреться настроенью моему.
Холодно мне
И мерзнет мокрый лист на окне,
Хоть всё на свете в желтом огне
Сгорает до весны…
Холодно мне
В лиловой от дождя тишине
И время превращается в ней
В октябрьские сны…
Молва
Носит странную молву
Обо мне далёкий ветер.
Говорят, что я живу
Лучше всех на белом свете.
Говорят, что не пою
И не помню грустных песен…
И что ангел мой повесил
Сто подков на дверь мою…
Видно, вышита молва
Из непрочной канители.
А красивые слова
Вместе с ветром улетели.
Никогда не заманю
Я в свой дом весёлых песен…
Глупый ангел мой повесил
Сто замков на дверь мою…
Сон
Я отстал от часов и уснул под рассвет
Под ночник на подушку роняющий свет.
И тогда мой уставший заснувший двойник
В заповедное сонное царство проник.
И меня больше нет. На четыре часа
Отлетела душа через щели в глазах,
Загуляла душа на четыре часа
В дебрях странного, чистого, вещего сна.
Всё прекрасно там, в этом сне,
Будто я душой снова с ней,
С той моей родной и одной.
И она со мной, и она со мной…
От экватора солнце плывёт в горизонт,
Через пару часов утро вынырнет в жизнь.
Что ж так тяжко опять мне со сном не везёт?
Вот очнусь, вот проснусь, и хоть снова ложись.
Пусть сегодня не будет реального дня,
Пусть Морфей не отпустит подольше меня,
Чтоб душа подлечилась, больна, нечестна
В светлом облаке доброго вещего сна.
Всё прекрасно там, в этом сне,
Не во сне я вновь только с ней,
С той моей родной и одной.
И она со мной, и она со мной,
И она – со мной…
Уплывали цветы
Я не видел такого нигде,
Было грустным видение это:
Уплывали цветы по осенней воде,
Навсегда уплывали из лета…
И судьба их была холодна,
Как последний сентябрьский вечер.
Застывает вода в тихой речке до дна
И цветы сохраняет навечно.
А когда отзвенят холода,
И от мая схоронятся где-то,
То уже не увидит никто никогда
Тех цветов, что уплыли из лета…
Былина
Эх, силушка-дурнинушка да распирает грудь!
Эх, деть бы эту силушку да хоть куда-нибудь!
Будет дальняя дорога, дом казённый, стол дубовый.
Там у самого порога непролазный вырос лес…
Ночью в лесе стонут совы, ночью двери на засовах,
Но там, за дверью, мой весёлый, мой бубновый интерес.
Пусть казёнными харчами в доме том гостей встречают
И никто под балалайку вам не спляшет во хмелю.
Пусть там стол стоит коряво: криво слева, косо справа,
А на столе еда – отрава… Я тот дом давно люблю.
В этом доме я не Вася, там я молодец – держись!..
Пусть другие брагу квасят, у меня иная жизнь.
Там я меч свой ночью правлю, там я стрелы наточу,
А с утра коня направлю биться с тем, с кем захочу!
Эх, силушка-дурнинушка да распирает грудь!
Эх, деть бы эту силушку да хоть куда-нибудь!
Ночью каркают вороны над сожжёнными полями.
А полей тех подле леса и за день не обойти.
Эй, кто бродит возле дома с кулаками да с огнями?!
Был ваш путь сюда, да только – без обратного пути!
Поживу я в этом доме, со стола поем отравы,
Отдохну под совьи вздохи, да пойду в обратный путь.
От корявого застолья ни налево, ни направо,
И не криво, и не прямо, а пойду куда-нибудь.
Будет дальняя дорога, ночь во мраке, ветер в спину,
Страсти всласть, да слишком много, чтобы сон забыть с утра.
Буду спать, покуда спится. Может быть, ещё приснится,
Что коня кормить пора…
Эх, силушка-дурнинушка да распирает грудь!
Эх, деть бы эту силушку да хоть куда-нибудь!
Поэма о пьющей библиотекарше
Бежит, спешит, к концу неделя пятится.
И сколько в буднях серых ни кружись
Проходит всё. А в том числе и пятница.
И я в субботу прожигаю жизнь!
Мне удали с рождения до одури
Природа отвалила сгоряча.
Мне всё равно – в огонь нырять ли, в воду ли,
А богатырь любой мне – до плеча.
Меня природа-мама не обидела:
Ума в башке! Нет места для волос.
А денег просто видимо-не видимо,
И жизнь прожечь до пепла – не вопрос.
И вот в субботу собираю волю я
В огромный как футбольный мяч кулак,
Я до смерти гульнуть хочу. Тем более,
Что уж никто давно не может так.
Но что никто не может жить отчаянно,
Какой дурак, не думая, сказал?
И пить иду в субботу не случайно я
В библиотечный храм ! В читальный зал!
Там никого. Там бродят привидения.
Герои пыльных и увядших книг.
И тётке, что хранит произведения,
Без литра водки страшно среди них.
Сидит она культурная и умная,
Дрожит от призраков годами, но сидит.
И если б не моя гулянка шумная,
То лишь дурдом у тётки впереди.
Мы с ней гудим, поём и пьём без закуси,
Мы жизнь жжем и вместе с ней горим!
Друг другу книжки выдаём по записи
И с книжками подолгу говорим.
Один роман, ему сто лет исполнилось,
Когда я литр выпил – рассказал,
Что вдруг ему недавно время вспомнилось
Когда народ ходил в читальный зал.
Когда в библиотеку люди бегали,
Там книжки брал народ и их читал!
Я, честно, обалдел от этой небыли
И дал ему в обложку, чтоб не врал.
И зарыдала тётка перед книжками
И каялась, прощения прося,
За то, что стали книжки людям лишними.
И что с них взять? Да ничего нельзя.
Под это горе с ней мы снова горькую
В себя налили десять раз по сто,
И чокались с обложкой тома Горького
Да с детской книжкой Агнии Барто.
Потом уж с ночи под настольной лампочкой
Читали вслух Гомера до зари!
Гомер назвал раз десять тётку лапочкой,
А мне Дюма трёхтомник подарил!
Ну, погулял я! Да в какой компании!
Флобер, Толстой и вроде даже Блок.
Они мне жизнь до нормы устаканили,
А я им всем, чем смог, тем и помог.
Гори огнём моя натура страстная!
Ни клуб ночной, ни дорогой кабак
Не то, чтоб не похожи на прекрасное,
Они с ним не стыкуются никак.
И прожигаю жизнь в читальном зале я.
В субботу я как зверь неукротим.
Но нет на свете повести печальнее:
Я много лет хожу туда один.
Ни водка с тёткой, ни поэтов призраки,
Ни сами книжки напрочь не нужны.
==
Как быстро и надёжно стёрлись признаки
Побольше всех читающей страны…
Ах, девушки!
Ах, девушки с безумно тонкой талией,
С широкою душою, и так далее…
С запасом тонких чувств на черный день
Ах, где ж вы, где? Да где ж вы, где?
А у меня «мочалки»», «биксы», «тёлки»,
А у меня не девушки, а тётки
С широкой, но, конечно, не душой.
А мне уже не двадцать и не тридцать,
Мне легче удавиться, чем влюбиться.
Но, боже мой, как хочется ещё!
Эх, Господи, так хочется ещё!
Ах, девушки, руками не помятые,
Как языки чужие непонятные,
Которым слово боязно сказать.
Да где ж вас взять? Где мне вас взять?
Ах, девушки, которым в ноги валятся,
Которые не сразу раздеваются
И даже не целуют без любви!
Да где же вы? Ну, где же вы?
И в голове, бывает, мысли вертятся:
А, может, мне хоть раз такая встретится?
А что мечта? Похмельный звон в ушах!
Гуляй хоть с кем!
Гуляй, душа!
Горе – не беда
Вот такая беда.
Сны мои никогда
Не сбываются
Может, сплю я не с той,
Может, сплю головой
Не туда.
И к кому мне с бедой?
Кто ж такой ерундой
Занимается?
Я готов хоть к кому,
Хоть куда, раз такая
Беда.
Подсказал мне один:
–Ты к гадалке сходи.
Дело верное!
Пусть колоду метнёт
Под бубновый с секирой
Валет.
Карты сроду не врут,
В них все тайны живут
Сокровенные.
А гадалка всегда
Знает – есть тут беда
Или нет.
Ну, а что мне ещё?
Взял гроши, да пошел.
Делать нечего…
Сколько счастья во сне
Жизнь светила, но мне
Не дала.
Я не то, чтоб не смел,
Но просить не посмел
Счастья вечного…
Сбылся б сон на денек,
Да поправить бы смог
Все дела.
А дела-то – пустяк.
Но стоят и никак
Не сдвигаются.
Всё же сплю я не с той,
Всё же сплю головой
Не туда.
Почему ж мои сны,
Светлым счастьем ясны –
Не сбываются?
Всё из дома продам,
Да гадалке отдам
Раз такая беда…
Карты ровно легли,
Карты сразу смогли
Жизнь разбить
мою
На шестерки и дамы, тузы, короли
И вальты.
И сказала гадалка,
Что очень напрасно
Я думаю,
Что все беды мои
От какой – то несчастной
Беды.
-Ты счастливый вполне,
И вдвойне тем, что сны
Не сбываются.
Спишь, поверь мне,
Ты с той,
И ложись головой
Хоть куда.
А пустая беда твоя
Горем простым
Называется.
Ну, а горе, ты знаешь,
Ещё далеко
Не беда
***
Вот я счастлив теперь,
Что, проснувшись, про счастье
Не думаю!
Что я с горем моим
Не печалюсь теперь
Никогда.
Столько денег гадалке
Отдал я не зря
За беду мою.
И теперь только горе
Моё у меня
Не беда…
Ноктюрн
Эх, попасть бы туда бы мне бы,
Где закаты взрывают небо,
Расчищая дорогу звёздам,
Помогая проплыть луне.
Никогда я в том месте не был.
Говорят – это просто небыль.
Да и верить в такое – поздно…
Но как хочется верить мне!!
Только верить в такое – странно.
Да не поздно, а, вроде, рано.
Не прожив на земле и века
Грезить вечностью – тяжкий грех.
Но болит моя злая рана
На душе разорвавшись рвано.
Только небыль, мой верный лекарь
Позовёт меня позже всех.
Эх, дождаться бы скоро часа!
Я мечтаю не так уж часто
Пролететь сквозь закаты к звёздам
Мимо света и полной тьмы…
Там и Сашка, мой друг из класса,
Там родных и знакомых масса.
С кем не рано и даже не поздно
Навсегда повстречаемся мы.
Карусель
Почему тебя так долго, очень долго нет на свете?
Если есть ты, значит кто-то друг от друга прячет нас.
Я ловлю тепло ладоней в неподаренном букете,
И в мельканье лиц похожих я твоих не вижу глаз.
И никто вокруг не знает, что могло с тобой случиться
В торопливом беге улиц на неведомом пути.
Дайте вечной карусели хоть на миг остановиться,
Или я в круженье этом не смогу тебя найти.
И бегут без остановки как игрушки заводные
Наши годы и минуты, незаметные пока.
А в большом калейдоскопе закружились дни цветные,
Витражи, деревья, люди, фонари и облака…
В этом странном лабиринте без конца и без начала
Нам назначено свиданье в неизвестный день любой.
Если ждать придётся вечность – знай, что это очень мало.
Всё равно не разминуться в тесном мире нам с тобой!
