Стас Колокольников
Эстетика бродяг
Ракета не смотрела в мою сторону, но я чувствовал, как она позвоночником улавливает все мои движения. Глотнув кофе, я достал сигарету и пошел к выходу. Ракета вылетела следом.
− Что случилось, малыш? − с трудом обнимая мешавшее пузо, спросила она. − Что за наряд? Ты шпионишь?
− Нет. Следят как раз за мной, − прошептал я.
− Кто?
− Не знаю. Возможно, даже не люди.
− Курили сегодня?
− Ага.
− Мм, − вспомнила о своем Ракета. − А я познакомилась с Викой.
− С какой еще Викой?
− С которой ты жил перед отъездом.
− Да, Вика, помню. Как она?
− Уехала с молодыми буддистами во Владивосток строить храм. Между прочим, она долго вспоминала о тебе.
− А ребенок у нее не родился?
− Кажется, нет.
− Странная штука, я почти не помню ее лица, гм, а ведь…
− Поехали куда-нибудь прямо сейчас, − не слушала Ракета, нежно прижимаясь к обмотанному тряпками животу.
− Поехали, − согласился я. − А куда?
− Придумай что-нибудь.
− Что я могу придумать, я только с поезда.
− А богатство пространства?
− Что богатство пространство?
− Помни об этом.
− О чем?
В ответ Ракета захохотала. Через час ключ отворил нам дверь чьей-то пустой квартиры.
Как только Ракета заикнулась о богатстве пространства, из кафе вышел мужчина моей выдуманной комплекции и отозвал Ракету в сторону. Он о чем-то долго шептал ей в ухо. Она хихикала и отводила руку, настойчиво ползущую по талии. Потом она ему что-то долго шептала. Наконец он опустил ключи в ее кармашек, сел в пузатую блестящую машину и укатил, перекрывая улицу. Я хотел спросить, кто это был, но передумал.
Двухкомнатная квартира в спальном районе пустовала, поджидая жильцов. На полу валялся большой разноцветный матрас, рядом две бутылки вина.
− Это для кого? − занервничал я.
− Для нас.
До позднего вечера мы пили вино и тискали нежные места. Избавившись от полнившего наряда, я сделался страстным и ненасытным в любви. Когда вино кончилось, я спустился и купил еще две бутылки. Со смехом мы откупорили одну, и веселая оргия продолжилась.
Приступ безумия начался у Ракеты как всегда неожиданно. Она толкнула меня и крикнула:
− Зачем ты приехал?! Ты же знаешь, я перетрахалась со всеми, с кем могла, со всеми, кто хотел и не хотел.
− Перестань.
− Ты мне не интересен!
− Но…
− Кроме бойкого члена ты ничем не привлекателен! Ты просто педрилка! Как ты мне противен!
Я психанул и затолкал Ракету в ванную комнату, запер дверь на щеколду. Не успел я отдышаться, как удар в дверь заставил меня отскочить. Точно картонная дверь слетела с петель, и точно прося защиты, пересекла прихожую и легла у моих ног. На пороге стояла взъерошенная фурия. Можно было подумать, что внутри ее головы произошло несколько мощных взрывов, чуть не вывалив зрачки из орбит глаз.
В ужасе я отшатнулся − это была не Ракета. Глазами полными ненависти на меня смотрел демон, который всюду гонялся за мной. Сейчас он видел свою жертву и метил впиться в мозг.
Как есть, в трусах и майке, схватив конспиративный костюм, я, как ошпаренный, выскочил на улицу. Ракета с воем ринулась за мной. В темноте я нырнул в кусты и ударился головой о чугунную трубу. Потеряв сознание, я шлепнулся на землю и очнулся только от предрассветного холода.
Перед дверью отца я появился в довольно странном наряде: половина костюма было шпионским, но не хватала тряпок на животе, и он висел мешком.
Отец долго с удивлением меня разглядывал и наконец спросил:.
− Это ты или нет?
− Ну я.
− И что ты здесь делаешь?
− Везу на экскурсию в горы двух москвичек.
− И где они?
− Приедут через два дня.
− А чего так вырядился?
− Надо. Это для дела. Не волнуйся, все в порядке.
− Надеюсь.
За завтраком отец расспрашивал о жизни в столице. Мешая правду с выдумкой, я нарисовал странную картину, в ней заводили психи и полубоги, а остальные блекло отсвечивали. Впрочем, в столице так и есть. Устав слушать сказку, отец махнул рукой и ушел.
− Нас не будет до конца недели, мы на даче, – сказал он на пороге. − Будешь уезжать в Горный, ключ оставь соседке.
− Не подкинешь рублей двести?
− Возьмешь с москвичек. На пятьдесят.
В обычном виде я вышел за хлебом. Впереди шагала женщина с пузом, я обогнал ее и остановился у киоска печати посмотреть заголовки передовиц. Нет ли каких знаков. Женщина остановилась рядом.
− А я тебя узнала, − услышал я.
Обернулся, передо мной стояла Юля.
− Я тебя узнала, − мягко повторила она, словно макая губы в растопленный шоколад. − Ты тот самый трубадур, который нашел ведерко вина.
Я покосился на ее живот.
− Собираюсь стать мамой, − радостно сообщила она.
− Да, да, − проговорил я. – Вот так встреча.
− Ты обещал позвонить. А ведь я ждала твоего звонка, − вспомнила она.
Я молчал. Но по моему ошалелому виду было ясно, что я тоже хочу что-то сказать, но не могу.
− Знаешь, − опять оживилась Юля, − а я ведь съездила в Париж. Моя сестра вышла замуж за немца. Я гостила у нее в Берлина и оттуда добралась до Парижа. А когда летела обратно, познакомилась с одним журналистом. Он отец моего ребенка. Правда, мы не сошлись характерами и расстались.
Я внимательно слушал и кивал, как ослик.
− Знаешь, я часто вспоминала тебя, − говорила Юля, − ты поселил во мне уверенность, что всё в этом мире возможно. Главное, верить, даже когда нет сил верить.
− А я написал рассказ о том, как ты уехала в Париж, − наконец я произнёс что-то вразумительное.
− Вот как! – обрадовалась Юля. – Если есть желание, заходи ко мне, почитаешь.
Мы обменялись телефонами, я записал её адрес на спичечном коробке.
Москвички приехали, как и договаривались, спустя два дня. В назначенное утро я и Бертран ходили по перрону в ожидании поезда.
− Совсем не помню их лиц, − жаловался я.
− Номер вагона помнишь?
− Третий… Девятый…
− Не волнуйся, я думаю, не так много москвичек будет стоять на перроне и крутить головой, стараясь понять, кто их встречает.
− Посмотрим.
Глядя на окна прибывавшего поезда, я вдруг увидел старика. Я готов был поклясться, что это тот самый старик, который кормил голубей у Царицынского пруда. Старик пристально смотрел на меня в открытое окно. Мой наряд слепого толстяка, кажется, не обманул старика, и он узнал меня. Достав из нагрудного кармана темные очки, старик тоже изобразил слепого и сунул в рот сигарету. Его вагон давно проплыл мимо, а я продолжал пялиться в его сторону.
− Это случайно не они? − толкнул в бок Бертран.
Поблизости стояли две девицы в шортиках и с огромными рюкзаками.
− Вроде, они.
Мы подошли и представились.
− А вы сильно изменились, − недоверчиво оглядывала меня Оля.
− Это я, Слава, это я веду вас горы, поверьте, − как можно тверже проговорил я.
− Мы вам не верим, − испугалась Оля. − Вы кто?
Пришлось отвести девиц в сторону, снять очки и показать обмотанное туловище. Они меня узнали, но это привело их в еще большее недоумение.
− Все нормально, девчонки, − успокоил Бертран. − Слава входит в образ, осенью будем снимать любительский фильм. Хотите и вас снимем.
− О чем фильм? − почти поверили девочки.
− Об ослепшем трубадуре и художнике, он сошел с ума, забывая, как выглядит этот мир.
− Что вы думаете о работах Рене Магритта? Магический реализм, и правда, существует? – спрашивал я, входя в роль, и тут же вспомнил. − А еще…
«За мной следят», − хотел добавить я, но передумал и сказал:
− Давайте не будем терять время. Автобус завтра в семь утра. Надо проверить снаряжение, докупить чего не хватает.
− Нам бы душ принять, − попросила Катя.
Пока ехали на квартиру отца, подружки недружелюбно глазели по сторонам и были так заносчивы, что мы отказались от первоначальной идеи − споить их и затащить в постель. Другого плана не было. Мы пытались импровизировать, но на восьмой бутылке я отключился. Бертран до сих пор был в завязке и как соблазнитель оказался не на высоте.
Утром мы едва не опоздали на автобус. За ночь Бертран понял, что девочки не реагируют на ухаживания, шансов нет, и ехать отказался. В горы москвичек повез я один.
Первые два дня меня развлекала роль бывалого следопыта и балагура, не вызывавшая, впрочем, особого восхищения. Лагерь мы разбили в заливе Катуни, напротив небольшого каменного острова, отделявшего нас от турбазы «Катунь». Здесь было безлюдно, и я наслаждался тишиной. На третий день девицы взбунтовались.
− Жить в палатке вдали от людей это абсурд! − заявила Катя.
− Нам здесь надоело, − сказала Оля. – Пора увидеть что-нибудь другое.
Мне было лень сниматься с места, я только начал облагораживать стоянку. Выложил из камня костровище, выстругал лавку из бревна. За ужином я не к месту помянул сказку о том, как мужик двух генералов прокормил. Девчонки пропустили намек мимо ушей − кормежка была за их счет. Я лишь разжигал костер, готовил еду, мыл посуду, добывал дрова и воду.
На четвертый день с утра я отправился за продуктами в магазин на ту сторону Катуни − через подвесной мост, в трех километрах от нашей стоянки. Пока дошел, стало около полудня. Отдыхающие кучками бродили в окрестностях турбазы в поисках живописных мест и сувениров, попадая под гипноз местных жителей, карауливших их на предмет наживы. Кто предлагал безделушки, кто продукты, кто услуги − сплавы, бани и прочие развлечения. Каждый хотел хоть немного разбогатеть. Попивая пиво, я наблюдал за ними из-под куста багульника.
Городские наваждения отпустили меня, я размышлял о природе своего безумия. Вдыхая чистый воздух, я чувствовал небывалую ясность в голове. Трость, очки и мешковатый наряд полетели в реку.
− Здесь я похороню себя прежнего, − сказал я, обращаясь к горам. − Если кто или что мне хочет помешать, пусть появится сразу.
− Браток, пивка бы глоток, − услышал я за спиной
Пьяный мужик, судя по замусоленной одежке местный, на велосипеде «Салют» жадно смотрел на мою бутылку.
− Прокатишь? − спросил я.
− Куда?
− Вниз до моста, мне за Аскат.
− А я в Анос. Наливай. Прокачу.
Я пошел и купил еще. Через полчаса, булькая животами, мы неслись с крутой извилистой горки. Трясясь на багажнике, одной рукой я держался за куртку мужика, а другой пакет с продуктами.
На крутом повороте велосипед выскочил навстречу грузовику. Пьяный в стельку обладатель «Салюта» не выглядел, как человек готовый бороться за наше спасение. Полусонный он икал и безропотно двигался навстречу смерти. Я выронил пакет и попытался вцепиться в руль. Велосипед вильнул в сторону и, исчезая в клубах пыли, шлейфом тянувшейся за грузовиком, опрокинулся с обочины вниз к реке.
− Вы живые? – подошли к нам рабочие с моста.
Повезло, что падали невысоко и не на камни, но мы все равно валялись, как два рассыпавшихся мешка с костями.
− Велосипед-то чужой, − простонал мой невезучий попутчик. – Что ж теперь?
− Велик, вроде, почти цел, даже цепь на месте. Только руль отломился. Но руль присобачить можно, − проговорил строитель и выдернул руль из моих цепких рук, увидев, что я тоже открыл глаза. − На сварку сейчас тебе его пассажу.
− Присобачь, а, − жалобно попросил мужик из Аноса.
В Анос он шатко поехал на велосипеде, с трудом держась за приваренный намертво руль. Расстались мы по-дружески. Надрав жирных макушек, я вернулся в лагерь возбужденный.
Москвички сидели у костровища и пытались добыть огонь.
− Принес чего-нибудь вкусненького? − спросила Катя.
В ответ я вывалил к её ногам кучу малу из продуктов, травы, песка и камней. Выбрав консервы с кольцом, девчонки отсели в сторону и зашептались.
Наутро мы разошлись.
− Нам с тобой трудно, − напоследок сказала Оля. – Ты ведешь себя как псих. Мы приехали отдыхать и природой наслаждаться.
− Эдак вы увидите только красивые картинки, − не соглашался я. – Я хотел вам показать сакральный Алтай. Для этого нужно перенастроить сознание, пожить уединенно недельку у костра. А потом уже откроются двери восприятия, в которые не войдешь с серьезным лицом, как у вас. Это трудно объяснить, но легко понять.
− Нам в твои двери не надо, − сказала Катя. – Мы лучше на турбазе поселимся, и будем на экскурсии ходить.
Подружки вильнули задницами и пошли заселяться в домик.
Я тоже собрал вещички, решив двигаться вверх по Чуйскому тракту к Яломану. В Усть-Семе я долго не мог поймать попутную машину и решил перекусить в кафе.
Сидя за тарелкой блеклой придорожной окрошки, я растягивал удовольствие. Было приятно наблюдать за радостным движением туристов, их счастливые беззаботные лица, глаза, устремленные вдаль, внушали уверенность, что жизнь сегодня никого не оставит без помощи и каждого приведет куда ему надо.
В нескольких метрах от террасы, где я сидел, остановился серенький побитый уазик. Только я подумал, что вид у него вполне разбойничий, чтобы меня подвезти, как оттуда выбрался Джонни. Я так растрогался его появлению, что чуть слезу не пустил. Следом из машины вывалились трое взлохмаченных субъектов, похожих на сендеристов. Они что-то вопили. Мне послышались слова из песни Джолли Роджера: «Аваст снастям! Эхей вперед! Выходим на разбой!». Но парни просто восхищались природой на трех языках: английском, немецком и испанском.
− Шалом, салют, буэнас диас, ребятки, − подошел я знакомиться.
− О, нашелся! – обрадовался Джонни. – Беря говорит, ищите в Горном, уехал туда с москвичками.
− Если вы нашли сияющий алмазный путь, то я с вами. Кто эти парни, которым повезло встретить тебя?
− Я − Гидо, немец, – сказал долговязый тип. − А это мои друзья. Максимо из Испании, некоторое время назад живет в Бельгии. Лойки из Дублина. Русский язык знаю я один, потому что родился в ГДР.
Вид у парней был потрепанный. От них исходил густой дух алкоголя, у меня даже закружилась голова, вздыбились волосы и отлетела пуговица от кармана походной куртки.
На борту «уазика» вместе с флибустьерами были три женщины и ребенок. Джонни взял Марьяну, Гидо нашел на Алтае невесту − Олю, а та позвала подружку Машу. Полугодовалый малыш на её руках сосал грудь.
− Хорошо смотритесь, ребята, − присвистнул я. – Вы куда такие красивые?
− На Мультинские озера.
− Есть у вас еще местечко в экипаже? Могу чистить картошку и мыть котелки на камбузе или откачивать воду в трюме.
− Найдется.
Поездка на Мультинские озера была дерзкой, в духе высадки испанских десперадос на территорию нынешнего Кампече. Несколько дней мы меняли стоянки, подбираясь к Уймонской долине. Переехав Катунь, наточили топоры.
Ночью на первом Мультинском озере было чертовски холодно, не помогала даже водка. Зуб на зуб не попадал со скоростью отбойного молотка. Укладываясь спать мы, прижимались друг к другу и дрожали. Индейское типи, которое Джонни ставил на протяжении пути, было слишком тяжелым для переноса и осталось в дне ходьбы, там же, где «уазик». Мы взяли только одну большую палатку.
− Я читала, что, если к телу привязать мешочек с клевером, холод и плохая погода будут нипочем, − куталась в спальник Марьяна. − Как думаете, правда?
− Если это правда, тогда верно и то, что верхнее Мультинское озеро вытекло слезой из глаз красавицы Алтынай, − сказал я.
− А мне кажется, что правда, − прошептала Маша, прижимая своего малыша.
− Тогда его надо рвать, − приподнялся Гидо.
− Гидо, клевер здесь не растёт, − остановила жениха Оля.
− What happen? − не понял Макс. − We are leave?
− Эй, вы чего расшумелись? − спросил снаружи Джонни, следивший за костром. – Холодно? Если кто замерзнет, вылезайте греться. Я подежурю пару часов.
Джонни был у нас и за капитана пиратского баркаса, и за предводителя краснокожих. Накануне поздно вечером мы пошли собирать дрова. Потыкавшись в темноте друг на друга, как слепые котята, мы остановились у большого дерева. Высоко в ветвях что-то шевелилось и трещало.
− Большая птица, − предположил Гидо.
− Вьетер, wind, − покачал головой Лойки.
− It’s a bear, − испуганно прошептал Макс.
− Нет, ребята, − сказал я, − скорее всего, это Джонни. Ни птица, ни ветер, ни медведь не станут собирать нам дрова.
− Эй, ну где вы там?! – прокричал сверху Джонни. – Ловите сучья и тащите в лагерь.
И сверху посыпались сухие ветки.
За время похода Лойки научились довольно сносно объясняться по-русски, только Макс не хотел учиться. Ни одному слову.
В последнюю ночь мы стояли у реки Кучерла, пили водку с призывным и радостным названием «Забава».
− What is забава? – вдруг спросил Макс.
− Это когда идет гулянье, игрища, когда всем весело, когда всем пи*дато, − плохо понимая этимологию слова, поделился догадкой Джонни и, как мог, показал забаву.
Максу понравилось. Он ухватил суть слова и завопил на всю тайгу:
− Забава! Пи**атто!
− Кучерла got my own! Stay alone! Without! – где-то у реки под гитару распевали Гидо и Лойки.
Крики стояли до утра − до последней бутылки «Забавы».
В Барнаул пираты возвращались довольные, понимая, что еще пара-тройка таких поездок и веселая старость обеспечена. Загорелые, заросшие и дикие, словно братья де ла Марк, поклявшиеся отомстить за смерть графа Эгмонта, заграничные гости смотрелись колоритно и, чтобы не портить себе и им настроение быстрым погружением в цивилизацию, мы заночевали на даче у Марьяны на высоком берегу Оби.
Солнце на рассвете поднялось в тумане, словно из океана. В прекрасном расположении, только открыв глаза, я наблюдал за ним. Мой маленький приятель в трусах стоял, как флагшток, готовый проткнуть дырку в одеяле и тоже увидеть яркое солнце. Новый день по календарю фэн-шуй рекомендовался для зачатия детей, поэтому хотелось зачать целый детский сад.
− Наверное, сегодня встретим женщину, − предположил я. – Кто же она?
Приятель покачал головой. Спросить больше не у кого, команда дрыхла. За окном послышался шум, и завыли собаки, словно черти забегали из угла в угол. Флагшток обмяк.
− Репа, сваренная в молоке, лучшее средство от импотенции, рецепт знаю, − обнадежил я приятеля и упаковал в штаны.
Я вышел за калитку. С обрыва Обь было видна во всей своей великолепной лени, широкая с плавными изгибами. Пять минут стоишь – смотришь, потом год чувствуешь себя Ермаком.
По тропинке скатился камень. Я обернулся и растерялся.
− Я видела, как вы проезжали по городу. Так и поняла, что сюда, − сказал Ракета, она стояла у раскрытой калитки. − Просто я хочу побыть немного рядом. Я не сделаю больно. Я так люблю, мучаюсь от привязанности и мщу. Правда. Правда-правда.
Она подошла и взяла меня за руку. Приятель выправился и завалил Ракету тут же поблизости на травку.
Своим смешливым приходом на дачу мы разбудили пиратов. Они проснулись и быстро взялись за полезные дела. Купили вина и мяса. Вождь сиу Джонни расчехлил типи и поставил его посреди участка. К вечеру затопили баню.
Прихлебывая вино у костра, я вдруг заметил, что Ракета положила глаз на Лойка. Я отошел отлить, как в темноте ко мне подошел Лойк и доложил:
− Твоя женщина хочет меня.
− По ходу это не моя женщина, Лойки…
− Значит, я могу делать с ней всё, что захочу, − обрадовался Лойк.
− Делай, только не попадись на её удочку.
− Как это?
− Будь осторожным.
− У меня есть презервативы.
Всякий думает, что поймать на старые крючки его невозможно. Что пережитый негативный опыт не вернется. Ничего подобного – старые грабли разбросаны повсюду.
Я лежал в темноте, стараясь не слушать их прерывистого дыхания. У них всё шло гладко. А я не мог встать и уйти, не мог ничего сказать. Я был парализован, слушая, как она отдается другому, и с жутким спокойствием думал, что скоро встану и убью её и себя. Дьявол сидел на моих плечах. Я хотел вскочить и убежать, но он держал крепко, придавив шею, и жарко дышал в лицо.
− Не может быть, − старался я увернуться.
− Может, может, − целовал меня дьявол.
До утра я лежал с открытыми глазами. Последний крепкий поцелуй припечатал так, что не вдохнуть и не выдохнуть. Одну любовь ангелы роняют с крыльев, она легка, возвышенна и приносит радость. Другая мучительна, ибо это страсть, просочившаяся из раненного сердца первого возмутителя спокойствия.
На рассвете я незаметно выбрался с дачи. Сунул руку в карман за сигаретой и достал коробок с адресом Юли. И сразу решил: она – моё спасение.
Около полудня стремительным шагом я подходил к её дому. Чем ближе, тем темнее становилось вокруг. Черные тучи нагоняли грозу. Оставалось несколько шагов, как первые крупные капли упали на землю, оставляя черные отметины.
Подбегая к подъезду, я увидел человека на скамейке. Он смотрел на одно из загоревшихся окон. Его лицо показалось знакомым, но долго пялиться было неприлично, и я перевел взгляд на двух котов у разбитого окна на площадке между вторым и третьим этажом. С удивлением осознавая, что слышу и понимаю, о чем они говорят, я остановился.
− Видно совсем отчаялся, − сказал старый серый кот.
Я посмотрел на человека и увидел, как по его щекам потекли слезы. Еще минута и я принял бы их за дождь, припустивший не на шутку.
− Послушай, приятель, этот тип приходит сюда не первый раз, − проговорил молодой рыжий пушистый котяра. − На домушника не похож. Что с ним?
Человек вытянул из кармана фляжку и хлебнул. Я чувствовал, как промокаю до трусов, но с места сдвинуться не мог, ошарашенный тем, что слышу и понимаю котов.
Старый кот шевельнул хвостом и не ответил рыжему. И тот стал вылизывать шерсть.
− Он больше похож на психа, у него зрачки, как у меня в марте, − трепался рыжий котяра.
Старый кот гипнотизировал человека. А тот топтался у большой лужи, как на берегу океана. Но не было в том океане корабля, плывущего за ним.
− Ты знаешь его? − спросил рыжий. − А, старый?
Человек тоже увидел у разбитого окна рыжего и серого кота.
− Смотри-ка, − усмехнулся рыжий кот, − и глаза у него горят, как у нас. Может, и правда, он из нашей породы.
Старый кот молчал. Рыжий почесал за ухом и, видя, что общения не намечается, лениво спустился в подвал. Он слышал оттуда мышиный писк. Ловить он не собирался, но вспугнуть захотелось.
Вскоре рыжий кот вернулся и опять сел рядом.
− Мне тут рассказали про этого типа. Оказывается, он ходил к твоей хозяйке. Жених, что ли? – спросил он.
− Влюблен в неё до безумия.
− Да я вижу, что до безумия, − усмехнулся рыжий. − А она?
− А она нет.
− Трагедия, − развеселился рыжий.
− Хуже.
− А в чем дело?
− Он думает, что во всем виноват демон.
− Это вон тот второй, который мокнет рядом?
− Нет. Внутри. Он вбил себе в голову, что только её любовь ему поможет избавиться от демона.
Человек громко чихнул, подтверждая сказанное.
− Ну и компания у вас, ненормальная. Этот второй тоже какой-то мутный. У меня от такого аппетит портится. Пойду я, − зевнул рыжий кот.
Над нами вспыхнула молния, и громыхнуло так сильно, что человек испуганно вздрогнул, и лицо его обратилось ко мне. Я закричал. У человека было мое лицо, искаженное каким-то дьявольским напряжением. Мой вопль потонул в раскатах грома. Я бросился бежать.
Несколько следующих дней я, потрясенный увиденным у подъезда Юли, лежал, не вставая, в доме отца. Перед глазами маячило мое лицо, глаза полные слез, обветренные искусанные губы. Что за игра воспаленного мозга – я не понимал. Если начали являться такие видения – пиши пропало, дела совсем плохи. Мне было просто страшно.
Отец ходил вокруг и ничего не говорил, на его лице и так всё было написано крупными буквами: КАКОГО ХРЕНА?!
Тот день, когда отец встал у моей постели и достал билет, по календарю фэн-шуй был связан с мимикрией, с подражанием и пассивным следованием чужим мыслям. Отец сказал:
− Завтра едешь в Москву. Выкручивайся там, как хочешь. Можешь на коленях ползать перед староверами, чтобы они тебя приняли обратно. Можешь податься в ритм-гитаристы. Можешь вообще стать святым духом. Только делать тебе здесь нечего. Понял?
− В наше время нет вопросов, каждый сам себе вопрос, − бодро в тон ему ответил я и поднялся с постели.
Через три дня я слонялся по Москве в поисках ночлега. На телефонные звонки никто не отвечал. На улицах было душно. Даже в горизонтальном положении меня одолевала дремота. Она растворяла, словно я был в желудке у питона.
Мимо проехал троллейбус, звеня уздечкой. В салоне сидел одинокий пассажир, он глядел перед собой, как верховный жрец. Он смерил меня высокомерным взглядом и покатил дальше. От его взгляда, как от удара плетки, дремота улетучилась. Я купил бутылку пива, нашел лавку в скверике, достал календарь фэн-шуй и узнал, что сегодня решения надо принимать в течение семи вдохов и выдохов. На пятом выдохе я еще раз позвонил Шао.
На двадцатом гудке трубку взяли.
− Ты чё в Москве опять? – зевал Шао.
Как пить дать, разбудил его с похмелья.
− Ага. Ищу где бы вписаться.
− Приходи на квартирник на Таганке к семи вечера. Что-нибудь придумаем.
В просторной квартире на улице Больших Каменщиков было тесно от веселья. Ходили молодые красивые женщины. Парни, глядя на них, подносили бутылки вина, как снаряды во время наступления.
Сначала пел невзрачный мужичок, беспорядочно перескакивая с одно на другое, как исцарапанная пластинка. Он бубнил о том, что загнал себя в тупик. Глядя на него, я выпил залпом из своего стакана и пошел еще налить.
На кухне я столкнулся с типом из Барнаула, звали его Мумик, он постоянно улыбался. Однако по улыбке было ясно − скользкий тип, из тех, кто сделает подножку и спросит: «Ну как?»
− Нужна веревочка от Оле Нидала, с пховы привезли, − предложил Мумик. − Повяжи её на руку, загадай желание, и оно сбудется.
− Иди, знаешь ку…
Но тут я увидел красивую девушку, она с кем-то знакомилась, называя своё имя:
− Даша.
− Ку, − согласился я и подставил руку. − Повяжи-ка.
Мумик быстро повязал.
За гитару взялся Шао, люди поперли из кухни − послушать.
− Хочу быть с Дашей, − шепнул я веревочке.
Вам никогда не приходило в голову, что вместо двух событий может наступить восемь пузырьков? Нет, не приходило. Понятное дело, вы же не Даниил Хармс. Вот и мне поначалу не пришло такое в голову. Но вскоре я понял главное − веришь в веревочки, тогда держи и пузырьки к ним.
Ночевать я попал к невзрачному мужичку с уставшим лицом, певшему на квартирнике. С его слов выходило, что раньше он хотел жить, как самурай, хранил надежду совершить подвиг и умерял себя в вине, еде и женщинах. Сейчас всё указывала на то, что он тронулся умом и впал в детство, сочиняя печальные песни. Под потолком у него висели дешевые мягкие китайские игрушки. На пузе самой уродливой, белого медведя, больше похожего на жабу, было написано: «Меня зовут Чарли Большое Брюхо». Глядя на этот плюшевый зоопарк и на Чарли Большое Брюхо, я понимал, что и сам порой не прочь сойти с ума и висеть под потолком и смотреть на мир глазами Чарли.
Рано утром этажом выше кто-то заиграл на флейте гаммы, методично сбиваясь и начиная опять. Не попрощавшись с хозяином, махнув рукой только Чарли, я ушел. По Садовому кольцу в сторону Рогожской слободы. Солнце поймало меня на Школьной улице. Со своими разноцветными двухэтажными домами в лучах света она походила на корзину с пасхальными яйцами. По лицам прохожих чувствовалось, что хоть до весны далеко, настроение весеннее не только у меня. Как собака ультразвуки, я улавливал будущее свободное от мусора и лжи. И если не доползу до него, то если кто-нибудь там просто вспомнит обо мне, я появлюсь. Личный мир исчезнет, растает и почти неуловимо перейдет в другое бытие.
Не надо измерять путь от одного сердца до другого в куадрах, не надо думать, что тот мир будет чем-то похож на этот. Великие подвиги надо начинать как добрые веселые игры, и тогда твое вселенское предназначение станет обычным пробуждением. Ничего сверхъестественного − прошлое отступит, как сон. Будущее − это просто небо над землей.
