Татьяна Белова
Последний тигр. Обитель Святого Ястина
– Золото, значит, – хохотнул Девран. И опять слова Ориса были поняты неправильно. Грамард нахмурился —редко когда он так промахивался. – Вот если воду вернёшь, тогда и будет тебе золото.
Кто-то закричал, и тяжелое эхо раскинулось по берегам. Орис посмотрел вдаль, и увидел, что верёвка подъемника порвалась, корзина перевернулась, и мешки с солью с высоты рухнули вниз, на ступеньки площадки. У правого берега разлилось белое пятно и закружилось в воздухе солёное облако.
Девран выругался и, хлюпая по грязи, пошёл разбираться.
Орис почесал вспотевший затылок. Можно ли сказать, что он только что получил контракт? И хотя Орис имел странную привычку верить людям на слово, сейчас ему казалось, что была это всего лишь насмешка со стороны купца, он и не думал брать грамарда на работу. Но суть происходящего была такова, что, к кому бы Орис ни пошёл, все спросят одно и тоже: « Милсдарь грамард, где вода-то? Вот если он поймёт, что произошло и вернёт воду…
«Ну и самодовольный же ты петух, милсдарь грамард», – прозвучал в голове голос Кастора. Орис улыбнулся и пошёл обратно к грязным и скользким ступеням глиняной лестницы.
Провожающая их от трактира толпа до пристани не добралась, поредела, а потом и вовсе рассеялась, у горожан были и свои дела. Брат Радон откланялся, сказав, что уже и так ноги стёр, бегая по городу, так что пришло время сосновой чаши – по монастырскому времени сие означало отдых, за ним потрусил мельник, потом и кузнец. Последний, услышав городского глашатая, отправился выполнять заказ. До причала с ними дошёл только корабельщик, но и тот в какой-то момент исчез в прибрежных зарослях чайвана и крапивы. Но надолго трава его не задержала, и он быстро вернулся на причал. Когда Орис, тяжело дыша, одолел последнюю ступеньку, то увидел его, одиноко стоящего у канатов. Тяжелое обветренное лицо его румянилось гневом, а смотрел корабельщик упрямо вниз, на суету и грязь. Топор всё так же был при нём, рукоять он сжимал в бессильной ярости, о чем свидетельствовали побелевшие костяшки.
Орис напряг память – как там его звали?
– Мастер Кауль Еремин из Дагоста, ваш город истинная жемчужина, – сказал Орис, слушая неистово бьющееся сердце – то будто взялось выколачивать звон из его ушей. – Северное ожерелье – Дагост, Ормиш, Карглиш, Верша, Каблук. Что же привело вас в такой непримечательный городок, как Бургань? Люди, выросшие в трясине цверы, что они знают о мореходстве и истинном искусстве кораблестроения? Они открытой воды-то никогда не видели.
– Что правда, то правда, – буркнул мастер Кауль, но пальцы на рукояти топора не разжались. – Ноги бы моей тут никогда не было, но раз уж мне бросили клубок Мойры… кто я, чтобы спорить с Нитью.
Орис вздрогнул – такая ересь могла стоить головы. Как же это он, грамард, и не признал в мастере иноверца? Чутье молчало. Кауль молчал. И Орис тоже.
– Удивлены? – усмешка коснулась щеки корабельщика. – Где это чистокровный дагостец подхватил выжженную хворь Островитян Танума? И снова я вас удивлю – на тюремном дне Кхамира, куда меня бросил изварский герцог, третий из наследников Розы, Гвинден Белокост. А выкупил меня Дервиш Искатель, Отец Благодеяний, так его зовут на том берегу Чандры. Вы были когда-нибудь на Белом Севере, грамард? Там, где лежит настоящий снег, горы снега, и нет дорог? Там, где твои лучшие друзья – ручные ирбисы, что размером с телёнка, а горный козёл, единственный, кто ведает истинными тропами, только он знает, куда идти, да еще Орёл, который зрит с высоты.
–Севера белого не видел, как и тех, кто вернулся со дна, – ответил Орис. – Не поделитесь ли, мастер, что за деяние привело вас на Дно Кхамира? На что так разобиделся милостивый герцог?
– Заказал построить Свадебную Ладью из дагоского дуба, что ж тут сложного, скажете вы, вот только хотел он, чтобы она, как в сказке о Хореме, прошла все Великие Пороги и цела осталась, да еще размером была, как Бришанская каравелла. Я, тогда еще молодой, сбитый с толку, со стопкой чертежей, возьми да и ляпни, что мол, требование ваше милсдарь герцог, тоже как из сказки: поди туда – не знаю куда, сделай то – не знаю что! А через минуту меня уже крутили блистательные дарданские наёмники и выволакивали из зала, но и тут, как оказалось, везение не покинуло меня. Тот, кто пришёл после меня, построил-таки герцогу ладью его мечты, на которой он благополучно и затонул посреди Чандры с её огненными Порогами, а вместе с ним и его молодая жена, и большая часть свиты, и десятки слуг. Голова того корабельщика еще долго украшала ворота Извара, а тело выставили отдельно, подвесили за ноги на Портовой площади. Гильдия тогда дорого заплатила за его глупую податливость. Отец молодого Гвиндена, Ирван Белый Лик, рассвирепел так, что выгнал всех столичных корабельных мастеров прочь из своего города и потребовал у короля выписать ему новых, более дипломатичных и образованных, чтобы могли словами объясняться, а не тупо головой кивать.Теперь, грамард, вы знаете, что со мной приключилось, остальное – уже отдельная история, и вряд ли сейчас вы захотите её услышать, ваш-то клубок вовсю катится, только поспевай за ним.
Пока Орис соображал, что ответить и прислушивался к чутью, корабельщик повернулся и скрылся в зарослях чайвана, и трава даже не зашелестела ему вслед. Орис тряхнул головой; словно заблудившись в лабиринте, он не находил выхода. И таким слепым и глухим сейчас чувствовал себя грамард, что даже слабость в ногах проросла. И куда ему теперь идти? Ах, да, он хотел найти пропавшую воду из озера.
Глава 3
– Говорю вам, дурачьё вы глухое, грохот стоял! Проснулся я в час без лучины, масло в часах уже догорело до донышка, а кровать подо мной ходуном! Как в каменный град с Высокого края! Я-то еще помню, что такое бывало, даже часть монастырской стены тогда осыпалась! – громко говорил старик сапожник. – Лики видели? Все носы Святым посбивало!
Мальчишки подмастерья бегали вокруг – то одно принесли, то другое и в разговоре не участвовали. Два других мастера сапожника качали головами, но не спорили.
Орис, поджав мокрые ноги, сидел на скамье у огня и прихлебывал горячий бульон из кружки. Его сокровище – чулки с плотной подошвой и голенищем из мягкой шерсти, сушились на веревке. Пока молодой мастер Бердан Луен возился с насквозь грязными сапогами Ориса, старейшина Иван Гонтбург рассказывал, что же, по его мнению, на самом деле случилось в ночь, когда исчезло озеро. Грамард его слушал и одновременно пытался думать. Лошади с вещами всё еще были в конюшне, где они их оставили сразу по прибытии, так куда же тогда делся белоплащник? Пешком до Решани идти долго, и это ж надо силки ставить, да огонь разводить, нет, сур скорее с голоду помрёт. Мог он, конечно, горла к монсеньору послать, да конвой для себя попросить, но не слишком ли будет?
– Белое-то оно к белому тянется, – сказал старейшина, и Орис прислушался. – Точно вам говорю, белоплащник это был, хоть он на себя все цвета радуги надел бы, а белое-то из него всё равно не вытравишь. Оно, вам говорю, будто от самой земли к ним идёт. Через пятки в задницу. Как раз накануне той ночи он к аббату и приезжал, а к вечеру, не сменив коня, исчез. Привозил, небось, письмо от Его Святейшества, епископа Яммера, а не прошло и круга, как разбилось озеро то наше об огненные чресла Нечистого, да и испарилось!
– Ох, старик, ну ты и болтать! – фыркнул мастер Казмир Данбург, поправил на носу глассы и продолжил себе шить дальше. Сапоги в его руках из мягкой коричневой кожи явно были не для дальних путешествий по Ахорнским дорогам, уж больно красивые и размера малого.
– Для кого обувку шьёте, мастер Казмир? – полюбопытствовал грамард. – Этакая красота, видимо, для дамы?
– Сионна Калмер Обриш, графиня Кастл из Альмирии, – ответил сапожник с гордостью. Такую даль, как Альмирия, он даже на карте не сразу найти сможет, а уж где там её белокаменная столица – Палмаат, и знать не знает, но все равно гордится. – Это все милсдарь Девран привозит нам заказы из своих поездок, уж не знаю, что он там говорит тамошним девицам, но это вот уже тринадцатая пара будет.
К радости Ориса, мастер Бердан закончил чинить его сапоги, протёр тряпочкой грубую, потертую кожу и молвил задумчиво:
– Сколько вам еще служить служивые, сколько вас ждёт дорог.
Орис вскочил, поставил пустую кружку на бочонок и потянулся к чулкам, те слегка дымились, но были уже значительно суше, чем раньше.
На сапожников Орис кленов не жалел, это всегда выходило боком. Расплатившись, он вышел из мастерской и огляделся. Куда бы в этом захудалом, по мнению Кастора, городке, можно было деться? И ноги как-то сами понесли Ориса в Собор Святого Ястина.
Ничего не смогло бы удивить Ориса сильнее, чем пустые ступени лестницы перед храмом. В любом городе, где когда-либо доводилось бывать Орису, храмовников всегда можно было найти в двух местах – пивных и на ступенях храма. Попрошайничество – их хлеб или скорее пиво, так куда же они все делись?
– Что, мил человек, никогда-то ты раньше в наших краях не был? – ухмыльнулся синими губами тощий бездарь с метлой и зыркнул на Ориса один глазом. Второй заплыл, да так сильно, что даже щелочки не осталось. Потом этим же глазом бездарь зыркнул в сторону Палат, где у входа стоял караул. Двое молодчиков – северян при полном доспехе.
Орис кинул бездарю медную монету и взбежал по ступеням.
Бездарь монету поймал и рассмеялся ему в спину. И было отчего. На дверях Собора стояла закрывающая печать. Еле видимый значок, которым обычно запирали амбары или коровники. От удивления Орис даже моргать перестал.
– Вам бы в канцелярию аббата сходить, мил человек, – все еще ухмыляясь, сказал бездарь. Орис был уверен, что он попробовал медь на вкус и теперь облизывался, как кот, предкувушая сметану. Метлой он махал еле-еле. – Или же, если какая работа нужна, то в трактир. Задарма тут даже у Создателя не подают, а принять могут только грех на душу. Ежели вы сами человек, обремененный монетами, то у Драска Шульбы можно завсегда поставить на хряка. Это туда дальше, вниз по улице, сразу за Черным домом плавильщиков.
– А если помер кто? – спросил Орис.
– А, ну это ясно дело, вам к Камышу. Он за пару кружек кого хочешь, закопает.
Камыш был ясно дело бездарь – чистильщик, в основном, конского навоза при почтовых конюшнях, но бывало и могилы на погосте рыл, и сточные канавы выгребал, а когда зимой печных дел мастер с хворью слёг, научился и дымоходы чистить, хотел, было, в каменщики податься, но ни один мастер его на обучение не взял. Своих было много, а много ртов кормить, это же сколько домов богачам надо построить. И хотя богачей в Бургани день ото дня всё больше становилось, но торговля-то с Ниваром дело, как ни крути, сезонное, а доход нужен весь звездный круг. Такую работу мог предложить в Бургани лишь один человек – аббат Капет. Еще, конечно, глава Девран, но милсдарь-то и своих мастеров привёз, проверенных, зачем ему рисковать? Камыш потыкался весь прошлый сезон и остался при конюшнях – тепло, сухо, да трактирщик то и дело работу дополнительную подгоняет, оно, конечно, за еду, но и так неплохо. А вот новый год начался для Камыша худо, совсем худо, будто кто чёрным наветом его обложил, но тут вдруг встретилась ему та собака…
Услышав про собаку, Орис почти пожалел, что спросил, но отступать было поздно. Кому ж еще рассказывать, как не тому, кто сам спрашивает?
Камыша Орис нашел в конюшне, куда вернулся по наводке одноглазого.
Помер старый Читка Раубер, брадобрей аббата Капета, и хоть бороды-то у аббата отродясь не было, а вот должность была, и клёны на нее выдавались, а потому пока Камыш копал могилу старому Рау, желающие занять его место осаждали аббатского писаря и по совместительству секретаря, брата Радона. По завету скромного Святого Ястина, умирать человеку стоило так же как жил – скромно, потому никто Читку проводить не пришёл. Бросили Камышу медную, да новую лопату выдали, чтоб до позора не доходить. Тело в саван из цверки завернули, а сверху тряпицей прикрыли, так на телегу и погрузили. Камыш своё дело знал, копал быстро, но и ночь подбиралась тихо, как сом к сургуку – пасть открыл, и нет белого дня. Тело в могилу укладывал, когда уже совсем темно стало, а лампу- то не взял, потому делал всё медленно. И вот когда он уже собрался вылезать и закапывать, услышал рычание прямо над головой, глянул и обомлел. Над могилой стояла тощая, лохматая собака, и глаза её в темноте огнём зелёным горели. А позади собаки той белая, как призрак, девчонка стояла.
Орис вздрогнул и обратил всё своё внимание на бездаря, тот расплылся в улыбке, почуяв, что угодил.
– Да, да, милсдарь грамард, девчонка в грязном платье, да башмаках размера на два больше, чем надо, плащ весь мокрый был, на земле, видать, спала.
Орис подошел ближе к Камышу, достал медную и принялся крутить меж пальцев, как дед любил; слушал он теперь очень внимательно.
Камыш собак не боялся, не моргнув глазом, выпрыгнул из могилы, да выпрямился во весь рост, а ростом-то он был не сильно выше той девочки, а потому смотрел ей прямо в глаза. У него с собой и краюхи хлеба не было, но очень сильно захотелось помочь, так сильно, что достал он медную монету и протянул ей, вот только руки у него почему-то сильно тряслись – от холода, наверное. Собака носом повела, на всякий случай оскалилась и посмотрела на Камыша. Взгляд у неё самый что ни на есть человеческий, да такой, каким бездаря Камыша никто никогда не награждал, взгляд тот был благодарный. Но собака быстро потеряла к нему интерес и потрусила в темноту, а за ней и девчонка с монетой. Обе растаяли словно сон, но Камыш с тех пор уверен был, что Создатель смотрел на него собачьими глазами, смотрел в душу ему и запомнил. Камыш, как это понял, так и решил сразу, что будет хорошим человеком – скромным и переполненным благодарности. И как только решил, так сразу и дела его стали идти намного лучше. Вот, например, в прошлом месяце умер тот самый Горван, печных дел мастер, так Камыш его за бесплатно похоронил, а глава печной гильдии Карас возьми, да и найди ему место помощника при городской бане, ну разве это не милость Создателя? Было это дело еще по весне, и девочку эту Камыш больше не видел, а вот собаку… Её он даже поймать пытался, накормить хотел, но та от него удрала по монастырской дороге, к круглым воротам, туда Камыш заходить не посмел. А то, что это была точно та собака, он уверен – пятно у неё белое вокруг правого глаза, а хвост обрублен.
Орис подумал, покусал губу и кинул Камышу монету.
– Если вдруг увидишь ту собаку, найди меня, – сказал грамард самым серьёзным тоном. Камыш так же серьёзно кивнул, пряча монету во внутренний карман.
Когда Орис был уже одной ногой за порогом, Камыш окликнул его снова.
– Милсдарь, я ж забыл передать, заходил белоплащник, с которым вы прибыли, сказал, чтоб шли в дом бургомистра Капета.
Орис кивнул, вышел из конюшни и разозлился. Он усталости ноги не держали, от выпитого горячего бульона клонило в сон, но по велению темнолицего святейшества должен он был топать в дом трусливого бургомистра, и непонятно зачем. Злился Орис скорее из упрямства и сам это понимал: поговорить с формальным главой города будет не лишним, но сосредоточиться на этой мысли не мог. Из головы не шла девчонка. Он был уверен, что она – та самая, из каменного склепа усыпальницы Святого Ёльма безымянная, названная Уной. Как Орис и предполагал именно этой дорогой бежал Веридий с сыном и девочкой, но до Бургани, похоже, добежали не все. Спроси его кто, почему грамард был так уверен, мало что ли голодных, брошенных детей шастает по округе, так Орис бы только улыбнулся той самой улыбкой, тёплой, как каштаны на солнцепёке.
Дом бургомистра стоял на площади, рядом с ратушей, не самый богатый, не самый красивый – обычный, высокий, нависающий верхней частью над улицей, в этот час уже тёмной. Огонь горел лишь в Звёздной чаше перед ступенями Собора Святого Ястина, да на самой площади дрожали три маленьких огонька. Орис поёжился, плащ он не взял, а зря – солнце сползло за Край и стало прохладно.
Огоньки на площади дрогнули и стали приближаться. Волосы на затылке встали дыбом, и по спине Ориса пробежал уже совсем иной холодок. Грамард замер, подумал и скользнул к ближайшему дому, укрыться в его тени. Улица была неприятно пуста, окна дома темны, из отхожей ямы воняло тухлой рыбой и мочой. Где-то вдалеке протяжно завыла собака, Орис клацнул зубами от страха и полез по выпирающим частям стены на крышу. Лёг лицом вниз, морщась от запаха горлова помёта, и вслушался.
В тишине отчётливо слышались приближающиеся шаги. Укрыв лица капюшонами, по улице, навстречу Орису медленно двигалась троица в чёрных плащах. Коней при них не было, зато мечи и доспехи явственно свидетельствовали о деньгах и высоком положении. Родовых гербов Орис не видел, как и иных знаков принадлежности. Фигуры сливались бы с темнотой полностью, если бы ни застёжки на плащах. Огоньки стали больше, ярче и, присмотревшись, грамард понял, что его так переполошило – берегонт!
На груди всех троих в обрамлении металла светились небольшие камушки – два зелёных, как кошачий глаз, а один белый. По эту сторону Чандры звался этот камушек берегонтом и был он редок, как истинное сокровище. По другую же сторону бурной холодной реки, выходящей из недр ледника, звался он варза. Так его нарекли северяне в честь самой ядовитой змеи во всём Ахорне – варзанки, а всё потому, что если его правильно обработать, сваливал он без труда огромного северного медведя в одно касание. Но было у него и еще одно свойство, о котором знали не все – невероятным образом глушил он истинную Речь, потому-то инквизиторы Святого Престола и называли его не иначе, как берегущим.
Троица поравнялась с домом, на крыше которого лежал Орис, и вдруг остановилась, все трое разом закрутили головами, как сторожевые собаки. Грамард сглотнул и мгновенно вспотел во всех местах.
Быть того не может, что это те самые Псы Кхамира, наводившие ужас на чистое воинство Святого Престола!
В сражении при Чандре бились последние еретики, совсем не как псы, а как дикие, северные волки. Вгрызались в плоть ножами и зубами, рвали ружских защитников на куски без всякой жалости. И вооружены они были тем самым ядовитым берегонтом, из которого кхамирцы делали все, начиная от оберегов, заканчивая оружием. С той битвы двести лет уже прошло, земли кхамиров теперь мертвее некуда. Извела их Церковь. Живую землю вспахали и выжгли, чтобы ни одного сорняка на ней не прижилось, там даже камни, говорят, в пыль теперь истёрты. А жизнь, что еще теплится, сосредоточена в стенах одной огромной ямы, и называется та яма – Дно Кхамира. Свозят туда преступников со всех Краёв, и мало кто из них когда-либо снова увидит зелёные поля и леса. Орис вспомнил корабельщика и его странный рассказ на пристани. Восставший из Ямы северянин-еретик, верующий в мойр, сам по себе уже нечто из ряда вон, а теперь еще эта троица с берегонтом…
Один из них вдруг скинул капюшон, и Орис увидел лицо, бледное в свете зелёного камня; чёрные прожилки вен на лбу, вились, как водяные змейки. Бесконечную секунду спустя человек снова надел капюшон и махнул рукой. Троица медленно двинулась по улице. Орис перестал дышать и начал медленно сдвигаться влево, а то, если кто из троицы вдруг обернётся, то грамард на покатой крыше будет очень даже отчетливо виден. Выдохнуть он осмелился минуты через две, когда плащи скрылись за поворотом дороги, а шаги стихли. Двинуться вниз сразу же не рискнул, лежал и слушал, как бьётся сердце. Давно уже он так не боялся, с тех пор, наверное, как повстречал полосатого зверя у моста, тогда точно так же пальцы покалывало. Спуститься оказалось сложнее, чем забраться, тело от страха одеревенело, и Орис просто скатился вниз. Приземлился, на своё счастье, в отхожую яму, та хлюпнула и плюнула ему в лицо коричневой жижицей.
Именно такой – вонючий, мокрый и дрожащий от холода, взошёл грамард по ступеням дома бургомистра. Служанка, открывшая дверь, вскрикнула и убежала в темноту, вернулась уже не одна, а с детиной бездарем, судя по пятнам на переднике и ожогам от масла на руках, вытащила она его с кухни. Орис по глазам видел, что детина разбираться не будет, а будет бить. Посомневавшись для приличия лишнюю секунду, грамард выдохнул быстрой скороговоркой первую, самую безобидную менту из всех Речей, но, к удивлению Ориса, она не подействовала. Детина захлопал глазами, тряхнул головой, но продолжал надвигаться на него как гора. Орис повторил слова, нараспев и громко, колени враз стали ватные, и голова у грамарда закружилась. Девица снова заорала. Детина покачнулся, но снова устоял на ногах.
Спасло Ориса то, что из гостиной вышел Кастор, а за ним вслед и хозяин дома. Детина замер, ожидая приказа выбросить незваного гостя, но бургомистр отрицательно мотнул головой. Детина пожал плечами и пошёл обратно в кухню.
Орис с облегчением вздохнул, закрыл за собой дверь и прислонился к ней вспотевшим затылком. Волосы всё еще стояли дыбом, а сам Орис мелко дрожал.
