Татьяна Белова
Последний тигр. Обитель Святого Ястина
Глава 6
Камыш был на голову ниже Ориса, и ноги у него были коротковаты, рядом с грамардом выглядел бездарь как мальчишка, которому пиво до сих пор водой разбавляют. Он что-то болтал всю дорогу до кладбища, но Орис внимания не обращал, чутьё подскажет, если что-то важное.
Ограничительные Столбы были видны издалека. На уровне груди выдолблены в них продолговатые лунки, на праздниках туда обычно ставили свечи. Старые могилы можно было определить по большим тёмным камням, на новые же могилы камни клали у изножья, чаще всего плоские. Орис присмотрелся. Самая крайняя могила была совсем свежая, и на камне кто-то потрудился написать имя: «Пчеловод».
– Имена редко пишут, – сказал Камыш. – Суеверие. Страх родился после проповеди брата Юдина о зрячем зле и демоне Нечиду, что бродит во тьме в поисках невинных душ. Скажешь ему имя – и попался, он тебя из-под земли достанет.
– Что за глупость? – удивился Орис. – И люди поверили?
– Ну да, старая Салва из Ярова Камня умерла, а потом её могилу нашли раскопанной и пустой, вот и решили, что это Нечиду за ней приходил. Потому и пришлось мне ложные могилы копать, а брат Радон для них камни подписывал, это того, чтобы духа обмануть, а на дно вместо тела клали звезду, да не простую, а заговоренную.
Орис посмотрел на Камыша:
– И много таких могил?
Камыш пожал плечами:
– Копал я часто.
– А кто это придумал?
– Да белые, кто ж еще.
– Покажи мне эти могилы.
Они дошли до самого крайнего ряда, за которым начинался лес. Между деревьями топорщились свежие холмики, а поверх лежали камни с именами. И было этих холмиков слишком много для простого суеверия.
– А ты их как, пустыми оставляешь? – спросил Орис.
– Ну да, – ответил Камыш. – Остальное уже священники делают. Белое белым. Да и всё нечистое по их части.
– А сам ты видел, как брат Радон такую могилу закапывал?
– Ну да, когда самую глубокую рыл, Радон её осветил, тут еще мельник тогда был и брат Юдин с нами, камень помогали волочить, вон тот, – и Камыш показал рукой на здоровый валун в стороне под молодой верёзой.
– А давай мы с тобой парочку свежих могил раскопаем, – предложил Орис. Камыш как стоял столбом, так чуть и не упал.
– Ну чего ты? Нечиду испугался? – поддел его Орис. – Так я ж, грамард, милсдарь бездарь, любую нечисть заговорю, так что не бойся. Идём копать!
– Прогневаю Создателя, милостью вашей, – прошептал Камыш и взвесил в руках лопату. – Только-только ко мне благодать его возвратилась, а тут такое делать… Не могу я.
И не мог бы он еще долго, но тут из лесу вышла собака, тощая и облезлая, сверкнула глазами и завыла, подняв морду к темнеющим верхушкам деревьев. Было еще достаточно светло, но по спине Ориса прокатился ледяной озноб, ужас объял его, потому как вместо воя слышался ему плач, и был тот плач вполне человеческий. Орис осторожно сделал шаг в сторону животного, вспоминая слова менты.
– Ас-та ра-ба-та эли-я, – зашептал грамард, но от страха слова в голове рассыпались, и прежде, чем он закончил, пёс рванулся в лес. Орис, недолго думая, кинулся следом в чащу. И, конечно же, не догнал. Зацепился за корягу, упал, покатился кубарем в овраг. Небо проглядывало безучастно, верхушки сосен качались, так бы и остался лежать, если бы не запах. Откуда-то явственно смердело кровью и черным маслом. Орис поднялся, огляделся и увидел в овраге, кроме веток, палок, мха и камней, еще и доски, вполне себе обычные доски. Будто кто решил пол в доме поменять…
Орис наклонился и перевернул парочку. Некоторые были сломаны пополам, но при надлежащем усердии складывались, как мозаика на стене собора. Сложив доски, Орис отшатнулся. От первоначального рисунка остались части, но он узнал знак: перевернутая звезда, вписанная в круг. Метка инквизиции. Да еще и запачканная кровью. Сжечь её побоялись, и доски просто выбросили. Суеверные дураки!
Где-то рядом снова завыл пёс.
Орис тряхнул головой, сбрасывая наваждение, но тут услышал характерный звук, – с таким вот коротким «вжих» меч покидает ножны, и еще раз, и еще. Трое. Орис упал и прижался к склону оврага. Если они подойдут с севера, то овраг Орису не поможет, все равно увидят. Тогда он кинулся к доскам, их было много, разбросанных как попало, перетащил парочку, прикрылся ими как щитом и замер. Пот стекал по спине, ноги мелко дрожали. Ужас был почти осязаемый, он давил на затылок и сжимал горло. Орис боялся дышать, не мог молиться, не мог вспомнить ни одной менты. Это, несомненно, была чужая, холодная воля; она пыталась проникнуть в него и сломать, утопить его разум в ужасе…
«Раз полоска, два полоска, уши, лапы, хвост из воска…»
Орис закрыл глаза, и Речь потекла сквозь него. Будто выжженные на внутренней стороне век, слова вспыхнули во тьме.
– Ас-та ра-ба-та ли-маас ва-арг, – выдохнул Орис. Он достаточно долго тренировался использовать обращающее заклинание на себе и знал, что через пару часов действие магии иссякнет, и он снова примет человеческий облик. Но пламя не охватило его. Тишина леса была оглушительна. Речь не действовала. Берегонт? Но как тогда он мог попасть под влияние чужой магии?
И тут раздался полный ужаса крик Камыша:
– Милсдарь, милсдарь, помогите!
– Эй, грамотей! – раздался следом чей-то насмешливый голос, – выходи, тут твой дружочек ждёт-не дождётся пока ты его спасёшь.
Ещё как минимум двое рассмеялись. От злости Орис отрезвел, туман в голове рассеялся, и грамард, откинув доски, встал. Оружия у него не было, но имелось кое-что получше – суеверие. Он собрал доски – те, на которых еще просматривались символы Изгнания, и полез наверх. Краем глаза он увидел их у того самого большого могильного камня – трое, как он и думал, но не в плащах, а в лёгких кожаных латах. Один держал Камыша, приставив тому нож к горлу. Бездарь был в полуобморочном состоянии и дёргаться не пытался, он закрыл глаза, и, как показалось Орису, молился.
– А вот и твой друг, – сказал тот, который держал нож. – Смотри-ка, а он смелый.
Делая вид, что не обращает на них внимания, грамард аккуратно выложил доски, собрав большую часть пятиконечной звезды, поднял руки, как полагалось по ритуалу, осенил себя знаком ауриган и опустился на колени. Для настоящего ритуала нужна была кровь и черное масло, а еще священник, но грамард был уверен: его неожиданные убийцы понятия не имеют, что он сейчас делает. Орис закрыл глаза и стал читать менту, громко, отчётливо и угрожающе, его голос всё возрастал, разбрасывая эхо меж верхушек сосен и верёз. Пока тяжёлые слова срывались с его губ, Орис прикидывал, протянет ли он до того момента, пока стемнеет? Тьма была лучшим другом суеверий, а еще в помощь громкий ветер и собачий вой. Не успел он подумать об этом, как пес снова завыл.
Послышались приглушённые ругательства, и кто-то из троих стал ломиться в кусты. Орис открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть жуткую картину: лохматая и тощая псина, выскочив из-за камня, бросилась на спину того, кто держал нож. Камыш даже понять ничего не успел, как его уже заливало кровью. Орис сорвался с места и кинулся на помощь. Но кровь была не бездаря, а горе-наёмника, пёс вцепился ему в ухо и почти оторвал его. Наемник орал, крутился на месте и махал руками, но пёс, сжав челюсти, продолжал висеть.
Камыш в панике трогал шею и пучил глаза, но на коже осталась лишь маленькая царапинка.
Двое других уже бежали без оглядки.
Орис, пытаясь спасти неожиданного убийцу, сунул пальцы в рот и свистнул. Пёс, к его удивлению, разжал зубы и бросил добычу.
– Снимай рубаху, – крикнул Орис Камышу, но тот не понял, и пришлось повторить: – Снимай рубаху, надо ему рану перевязать, а то кровью истечёт.
Камыш попятился и упрямо замотал головой.
– Вот еще! Он меня резать хотел!
Пёс тем временем лёг и принялся вылизываться, а покусанный, зажимая шею рукой, пытался отползти в кусты. Кровь обильно текла за ворот черной куртки.
– Эй, дружочек, – Орис присел на корточки рядом. – А я тебя знаю, виделись уже вчера утром, у ворот. Вы там гернами прикидывались.
Грамард рассматривал наёмника и клял себя за глупость. Это же просто самоуверенные дураки с мечами. С чего-то они решили, что он лёгкая добыча, потому и доспехи на них лёгкие, кожаные. И никакого берегонта при них, конечно же, нет. Его дорисовало разыгравшееся воображение и животный ужас перед сказками о Псах Кхамира. Грамард тряхнул головой. То ли он поглупел от страха, то ли это место и, правда, пропащее. Складывалось всё очень скверно и хуже всего, что хвалёное Орисово чутье то и дело давало сбой, а все попытки использовать Речь проваливались. Как же так?
– Ты его знаешь? – спросил Орис у Камыша, тот пожал плечами.
– Видел пару раз этих троих в таверне у Риджа Джебеки, подумал – южане. А что мне проку иметь общего с заморскими?
– Почему решил, что южане?
– Ну, песни голосили не по-нашему, да и пили всё это красное – вино. Да и чего странного, им же Палата платит, значит, милсдарь Девран нанял, а он южан любит, часто в столицу сплавляется.
– А когда они здесь появились?
Камыш задумался.
– Да вот уж как год примерно, тогда как раз брат Юдин помер, когда его провожали, эти трое уже были здесь.
Орис посмотрел в лицо наёмника, тот кривился от боли, но взгляд не отвёл, лишь сжал зубы. На южанина он похож не был – слишком белый, а волосы тёмные и длинные, он их в хвост собирал и прятал под тонкую тканевую шапочку. Самый, что ни на есть северянин, с той стороны Чандры. Там продавать свой меч было престижно, и в наёмники идти без чести считалось делом обычным – работа и работа, но этот смотрел так, что Орис усомнился и нахмурился. Трудно не доверять самому себе, не привык он.
– Чего вам от меня надо было? – спросил Орис. – Может весточку от кого передать хотели?
Северянин ухмыльнулся:
– Ты или добивай, или иди уже отсюда, пока другие чего передать не захотели.
– А среди тех, других, нет ли случайно бледного и худого мага с черными венами на лбу?
Глаза наёмника вытаращились – такого вопроса он явно не ожидал и сильно испугался, потому и головой мотал неубедительно.
Орис свистнул. Пёс тут же вскочил и навострил уши.
– Ты может с ним хочешь поговорить? – поинтересовался Орис. – Мы тогда вас оставим.
Грамард выпрямился и поморщился, ноги затекли.
Пёс, будто понимая его намерение запугать, приблизился и зарычал.Ори ухмыльнулся и сказал:
– Камыш, где там твоя лопата, копать все-таки придётся.
– Стой, стой! – завопил наёмник, – плешивый нам заплатил, ну этот, из трактира. И не за тебя вовсе, а за этого, – северянин качнул головой в сторону Камыша. – Чтоб не болтал лишнего. Припугнуть, поколотить. Ты нам просто под руку попался. Хендрик наш грамотеев отчего-то невзлюбил, всё руки у него чесались взгреть твою самодовольную рожу. И первый же смылся, жополиз!
Лицо Камыша побледнело еще сильнее, кровь отхлынула куда-то в пятки, стал он дышать часто, как лохматая псина, только что язык пока не вываливался.
– Меня? – выдохнул, наконец, бездарь. – Меня?
Обида вперемешку со злостью выступила красными пятнами на шее.
– Ах, вот как, значит, я им тут копаю, понимаешь ли, я им… а они мне вон как отплатили, тьма нечистая их проглоти! Видит Создатель, я пытался быть благодарным, но это… Есть у меня для вас одна история, милсдарь грамард, интересная, готовы послушать?
Камыш умел врать, умел выкручиваться, поддакивать, он умел всё, что требуется тому, у кого в этой жизни ничего нет, кроме собственной шкуры. Оттого гордости он не знал, унижение воспринимал как данность, а жалости к ближнему в нём было на донышке, так, шестерни подмазать. Знал Камыш, когда болтать, а когда язык за зубами держать, а еще когда правду говорить. Глянул на грамарда и решил не врать, кто его знает этого, отмеченного Создателем, опасно может быть, потому историю он рассказал ему правдивую, в меру нелепую, чтоб милсдарь грамард поулыбался с дурачка, и на лжи не поймав, ушёл восвояси. К удивлению же Камыша, грамард историей про собаку и девочку сильно заинтересовался и даже клёном наградил. Камыш сначала обрадовался, а потом подумал. И чем больше он думал, тем больше пугался самого грамарда, тот ведь наверняка неспроста приехал, ищет чего-то. Или кого-то. Может того самого, ну этого, которого они… Но Камыш то тут и не причём вовсе! Он в сторонке стоял! Вот только на истинном-то суде в чертогах ведь и молчание в счет идёт. Создатель-то видит, чем они тут занимаются. И ничем не отмажешься, но это потом, когда он превратится в чистый свет, а сейчас… Камыш из плоти и крови, а потому боится совсем другого. Вот возьмут его эти и тоже на звезде распнут. Сколько бы про Создателя и нечисть всякую брат Юдин ни распространялся, а Камыш всего равно больше всего людей боялся. Они-то вполне реальные, они здесь вместе с ним, и намерения их прозрачны – если не я, то меня. Только об этом он и думал, глядя на чужака, который стоял на коленях, весь в слезах, пока его маслом поливали, черным маслом, с головы до ног. Смотрел на это Камыш и лишь еще сильнее убеждался в том, что человек человеку та еще нечисть.
Подмастерья кузнеца шептались, что чужака, мол, на тракте взяли, мальчишки- зазывалы говорили, что на болоте, Радвин же, что сказками городскими торгует, сказал, что взяли на горячем, на старом алтаре, где он нечисть призывал, свечи жёг, да травы. Там его, мол, монахи за руку поймали, да святой звездой отогнали, а уж потом эти, прознав, явились, да и засунули нечистого головой в мешок.
Какие такие эти? Ну те, которые всегда приходят, ежели ты налог забыл заплатить или доходы от церкви скрываешь или новую пару обуви взял, да и приобрёл за сверкающую монету, а не как все, за долговую расписку. Помимо монахов, да торговцев ниварских, живут здесь люди по правилам живого обмена, на доверии, так сказать, потому и чужаков не жалуют. Обычно пару тумаков хватает, чтоб мил человек расписку-то написал, да отработать её обязался, но в этот раз всё вышло уж совсем скверно. То ли умалишённый им попался, а может и, правда, какой бес в него вселился, но говорил чужак чудь странную – про оборотней, про девчонку неведомую, и что она его сына в пса превратила. Мужики то растерялись и потащили чужака к трактирщику, он у них вроде как всему голова, а тот мельника позвал. Слушали они речи этого безумца и темнели лицами, потом посовещались и вызвали святошу Радона, тот головой покачал и давай звезду чертить на полу, прямо в трактире, а мужикам приказал чёрное масло нести. Слышал Камыш о том, как инквизиция с еретиками расправлялась, брат Юдин часто стращал народ проповедями о грехах и кострах, но, увидев своими глазами, еле кишки внутри удержал. Распяли чужака на звезде, маслом облили, да взялись обряд очищения проводить. Чужак орал так, что стены тряслись, а когда дух-то свой нечистый испустил, его вместе с досками в чащу отнесли, да там и бросили. Мельник предлагал сжечь, но Радон запретил, жара тогда стояла, лес сухой был, от костра всё могло выгореть. Кинул Камышу монету, сказал закопать, ну он и закопал – кто ж со святошей спорит, а на следующий день, когда на кладбище-то при свете дня вернулся, нашёл яму пустую вместо могилы, а через пару дней там же и девчонку с собакой повстречал. Тогда-то он сразу безумные речи чужака и припомнил, припомнил и уверовал, потому и денежку девчонке дал – лучше уж медным расплатиться, чем в собаку обратиться. Камыш делал всё, что требуется тому, у кого в этой жизни ничего нет, кроме собственной шкуры, потому без промедления и пошёл к святоше, а тот ему за эту информацию еще медяк выдал, но приказал молчать, слухи не распускать, людей не тревожить. А он, мол, силою цвета своего белого не допустит, чтоб по городу ересь гуляла.
Камыш никак не мог умолкнуть, всё говорил и говорил. Орис слушал, пока наёмнику рану обрабатывал подручными средствами – хвостом да крапивой, потом пока шли до трактира, того самого, где по рассказу Камыша, чужака на звезде распяли. Собака за ними в город не пошла, кладбище не без причины казалось ей местом более безопасным. Дверь в трактир Орис выбил ногой, чтобы наверняка сообщить о своём присутствии. От злости ему хотелось перевернуть тут всё вверх дном, но он сдержался. Камыша отправил за лекарем или сыном его – смотря кто первым под руку подвернется, наёмника усадил на ближайшую скамью, сам в колокольчик позвонил для верности, выдохнул и прислонился к высокой барной стойке. В голове гудело от мыслей и догадок, но дар его снова отказал; не помня севера, металась стрелка внутреннего компаса, а мысли скакали, как блохи на собаке.
Странный городок этот – Бургань, будто топи какие, не зря все вокруг, что ни болото, то гора, не утонешь, так свалишься. Люди-то тут, скорее всего, частенько пропадают, и не спроста. Бумажку долговую подпишешь, так и исчезнешь, а если что, всегда есть глубокая могилка, на камушке имя напишут, свечку поставят, на случай если искать кто надумает. Но королевского-то сыщика просто так не спрячешь – ноги из кустов все равно торчать будут, а следом за ним другие приедут, так как же так случилось, что милсдарь сыщик взял и пропал здесь?
Дверь в кухню отворилась, Орис увидел бледное лицо кухарки, краем глаза заметил, как наёмник хватается за шею и валится на пол. Не успел он ещё пола коснуться, как грамард прыгнул. Попытался укрыться за стойкой, но не успел. Боль пронзила шею, горло налилось каменной тяжестью, руки онемели, и на пол он упал уже мешком. Дротик торчал за правым ухом. Орис потянулся выдернуть, но не смог, руки не слушались. О Речи и думать не стоило, он даже дышал с трудом. Орис услышал голос, будто издалека, и сразу понял, кому тот принадлежит.
– И чего вы с ним так долго возились, не пойму, самоучка же, никто его искать не станет.
– Милсдарь магик, так ведь это… белоплащник же с ним! Этих трогать нельзя, никак нельзя! – голос трактирщика лебезил. – Такое ж мы себе позволить и раньше не могли, а уж теперича, когда на всех трактах патрули из Решани, опасно-опасно.
– Белоплащник-то и сам будет рад от грамотея избавиться, – ответил голос. – Ваш достопочтенный брат отправит его завтра утром с поручением к самому епископу, белый поскачет и даже не оглянется, а если оглянется, то мы позаботимся о том, что он увидит. А теперь тащите этих двоих вниз и болтливого конюха найдите, да поживее.
Орис моргнул и увидел склонившееся над ним лицо. Черные змеи со лба милсдаря магика ворвалились в сознание грамарда и утащили его в непроглядную тьму веков, на тот самый берег, где стояла живая цепь из людей, взявшихся за руки. Орис знал, что обречён там погибнуть страшной смертью, а после погибать еще бесконечное множество раз. Он помнил как это – умирать. Но смерть его была достойной. Тело падало в воды Чандры, великой реки. Ей одной было позволено забирать тела и уносить на ту сторону, через Земные пороги, к чистилищу, туда, где стояли весы, и ждал Огненный Дракон. Тот, кто забирает себе плоть и кровь, возвращая её в бесконечный круговорот. Орис помнил и продолжал падать, а змеи всё сильнее сжимали его в своих черных кольцах. И лишь когда осознал, что падение его будет вечным, то закричал от ужаса.
Глава 7
Пить Кастор не собирался, он и пиво-то не любил, но когда брат Истрик поставил перед ним кружку, отказать сур не сумел, промямлил что-то невразумительное и сделал глоток. Огромный пивной живот черного брата свидетельствовал о любви к обмыванию всего и вся, а широкая, дружелюбная улыбка об открытости и любви к ближнему. Сур еще раз оглядел погреб, куда привёл его Истрик и решил, что ближним был скорее бочонок, потому как людей больше двух тут и не поместится. Истрик по бумагам числился кладовщиком, хранителем материальных ценностей, а на деле прорехой в монастырском кармане, но никто этого будто не замечал.
Почему Кастора передали именно на его попечение, сур понял не сразу, а только после третьей кружки, когда уже сидеть ровно не мог. Голову так и тянуло вниз, а язык же, будто сам собой вываливался изо рта и обрушивал на брата Истрика накопившиеся жалобы. Как же тяжко ему приходилось в пути, какой же неблагодарный ему попался спутник, как он скучает по столице, и что вся эта кочевая жизнь явно не для него. Истрик оказался на удивление внимательным слушателем, он всё ближе наклонялся к Кастору, понимающе хлопал его по плечу и сочувственно вздыхал, потом рыгал и подливал еще пива. К четвертой кружке вкус пива уже казался Кастору привлекательным, к пятой он забыл, о чем его попросил грамард, а помнил лишь, что затемно нельзя возвращаться и что-то о полночном бдении. Кастор попытался высказать эту мысль Истрику, но тот вдруг рассмеялся. Смех его густой, басовитый немного отрезвил сура, и тот снова огляделся вокруг. Вот уже несколько часов он находился на территории монастыря, но кроме этого погреба ничего так и не увидел.
Аббат, о встречи с которым он просил, так его и не вызвал, что вдруг показалось Кастору подозрительным, но всего на мгновение, пока он снова не сделал глоток из кружки.
Истрик тем временем рассказывал ему про бесконечный ремонт стен монастыря, реставрацию древних Ликов, про добычу камня и сложности его доставки и обработки, и что жизнь здесь не сахар, и не соль. Без воды-то в озере какая уж тут соль? Никто в своем уме по земле-то ничего не повезёт через эти леса, а про местные непролазные болота и говорить нечего. Остаётся одна надежда – Решань, теперь только поставки сверху их и спасут, а иначе половина жителей Бургани зиму не переживёт. Ну, может, еще первую и одолеют, но вот вторую точно нет, потому те, кто хоть что-то соображает, уже собрались и уехали. Другие уедут, когда поймут, что аббат и не думает просить помощи у молодой герцогини, дай Создатель ей здоровья и долгой жизни, а даже наоборот, собирается отстаивать свои права на наследование. Спит и видит, как бы отобрать у нее землю, принадлежащую Капетам по праву крови.
Пятая кружка точно была лишней, Кастор слышал Истрика всё хуже, и всё ниже сползал на скамью.
Дверь в погреб распахнулась, и вошел другой монах, в белой рясе. Опираясь на стол, Кастор сумел даже встать ему навстречу, но когда понадобилось идти, ноги предательски подкосились, и сур рухнул на пол.
В темноту его провожал густой смех брата Истрика.
Кастора разбудили монахи в черном, долго трясли, прежде чем он смог открыть глаза и расслышать, что аббат готов его принять. По коридору Кастор шёл нетвердо, от стены к стене, голова болела, во рту было сухо. Он пытался просить воды, но монахи его просьбу игнорировали.
«Не опоил ли его брат Истрик чем покрепче пива?», – подумал сур, чувствуя как боль проникает в каждую клеточку тела.
Они вышли из подземелий пивоварни и оказалось, что на дворе ночь, в небе просматривался полумесяц и созвездие Большого медведя, над краем горела самая яркая на небе в это время года звезда – Ахорн. Кастор вдохнул свежий, бодрящий воздух и немного пришёл в себя. Он ругал себя последними словами, что поддался на провокацию Истрика и напился, но кто знает, что бы произошло, не пойди он на поводу у монаха? Кажется, грамард всё-таки был прав: тут творится что-то нечистое. Особенно странным Кастору казалось то, что аббат решил принять его в столь позднее время. Кастор поморщился, думать было тяжело и больно. Когда же они вошли под низкие своды каменного грота, где нестерпимо воняло мочой, то от замкнутого пространства у Кастора случился приступ паники, после чего его впридачу еще и вырвало. Монахи и это проигнорировали.
Дальше их путь лежал вверх по темной, узкой лестнице; фонарь был только у одного монаха – того, что шёл первым, Кастор же шествовал в конце процессии, и его окружала кромешная тьма. Сур хватал ртом воздух, стараясь сдержать рвущиеся изнутри позывы, и боролся с желанием развернуться и броситься бежать. То, что он до сих пор этого не сделал, было невероятным усилием воли с его стороны. В этот момент он почти собой гордился. Представлял, как будет рассказывать об этом грамарду, даже попытался представить себе его лицо, но виделась ему лишь ироничная гримаса.
Лестница кончилась дверью. Монахи цепочкой вошли в маленькую комнату и встали вдоль стен, Кастор вошёл последним, и двери за ним заперли на засов. Масляная лампа в руках монаха догорела, и мрак в комнате разгонял один скромный огонёк свечи. В темноте Кастор видел плохо, но аббата рассмотрел – тот сидел за столом и что-то писал, скрючившись над бумагой. Скрипело перо. Головы аббат не поднял, но когда заговорил, то обращался явно к Кастору.
– Нечистые демоны окружают нас, мой достопочтенный брат, они уже совсем близко, слышите? Вы их слышите?
Кастор прислушался, но ничего не услышал, он не знал, надо ли отвечать, и беспомощно поглядел в лица монахов, но те ничего не выражали. Они, видимо, привыкли к странностям аббата Капета.
– Вот именно, ничего не слышно, потому как демоны разогнали всех. Ни птицы не кричат в ночи, ни всякая мелочь не копошиться в лесу, даже болота опустели. Все уходят их этих проклятых мест. Чувствуют грязные помыслы, которые отравляют всё вокруг!
Аббат вдруг резко встал с сундука, взял лист, на котором только что писал, подул на него, немного выждал, скрутил трубочкой и потянулся за куском кожи.
– Ваша миссия очень важна, мой достопочтенный брат, еще до рассвета вы должны выбраться из монастыря тайным ходом и отправиться к епископу Яммеру в его резиденцию под Бруже. Увы, но я не могу послать с вами никого из своих доверенных лиц, мои враги тотчас заметят их исчезновение, но вас они всерьёз не воспринимают, а потому выпустят. Ваш чистый белый цвет позволит без помех добраться до епископа, которому вы должны будете передать моё письмо.
Аббат протянул Кастору свиток, который уже успел перевязать лоскутом кожи и затянуть тесёмкой.
– Истинная вера защит вас, будьте уверены, Создатель на вашей стороне, помолитесь и отправляйтесь.
Кастор открыл, было, рот, но из него вырвался лишь вздох. Кастор изо всех сил старался думать, но голова болела. А что если это его шанс выбраться из этого пропащего города и сообщить о происходящем монсеньору? Если он пропадёт здесь, как пропал королевский сыщик, то никому от этого хорошо не будет. Монсеньор точно сможет связаться с епископом, тем более, что тот (Кастор был в этом уверен) сам вот-вот отправится в Решань. Из-за смерти герцога Руффа снова поднялась давняя тяжба о земле и наследовании: не только Капеты хотят обратно свои земли – Церковь тоже претендует на кусок пирога, как-никак, племянник герцога, Данек, ныне послушник, единственный живой наследник герцога мужского пола, а значит, если у него родится сын…
В горле совсем пересохло, и Кастор попросил:
– Можно мне воды?
Аббат поднял брови, будто удивился, что сур умеет говорить, и махнул рукой. Один их монахов налил из стеклянного графина воды в деревянную чашку и протянул Кастору. Тот залпом осушил её. Аббат снова махнул рукой, и Кастор опять выпил.
– Передать лично в руки? – наконец, спросил Кастор. – А если епископ меня не примет? Есть ли какое-то доверенное лицо?
Аббат вдруг рванулся к нему и обнял.
– Вы можете доверять брату Либеру из Гидэ, – прошептал ему на ухо аббат. – Да хранит вас Создатель.
Утро выдалось холодным, туман сползал с высокого Края в низину, просачивался меж верхушками сосен и верёз. Кастор утёр замерзший нос рукавом и остановился на развилке. Ему выдали дорожную суму с провиантом и коня, но в седло он так и не сел. Конь косил на него левым глазом, то и дело норовя боднуть головой. Будто чувствуя сомнения Кастора, слушаться конь не желал. Сур тем временем мучился вопросами. Правильно ли было принять предложение аббата? Да, потому как здесь от него никакого толку. Он ведь даже не понимал, что тут вообще происходит. Исчезающие озёра, пропадающие шпионы короля, трупы каторжников, сумасшедшие аббаты, – всё это никак не укладывалось у Кастора в голове. Сейчас он не отказался бы послушать бредовые теории грамарда, потому как своих у него не было. Так и с чем же он тогда приедет к монсеньору? Что ему скажет?
Лоб Кастора всё больше хмурился. Всем будет очевидно, что он просто струсил и сбежал, потому как боится трудностей, а еще то, что он бесполезен для братства Эолифа. Кому нужен брат, бросающий своих в беде? Но решающим аргументом стала собака – грязная, тощая, она вышла из леса, встала поперёк дороги и зарычала. Конь дернулся и поднялся на дыбы. От неожиданности Кастор выпустил поводья, и конь со всем скарбом рванул в лес. На этом сомнения преодолели порог терпения, и Кастор резво бросился обратно в сторону Бургани. В страхе он то и дело оглядывался, но собака исчезла так же неожиданно, как и появилась.
Солнце ещё не коснулось Края, город в столь ранний час был пуст и тих, и Кастор без проблем добрался до дома бургомистра. Подумав, сразу зашёл с черного хода; тот, как и всегда, оказался не заперт. Детина Ригс иногда по ночам выпускал кота на двор, чтобы тот сам себе завтрак добывал, и частенько забывал запереть засов. Кота Ригс не любил и втайне надеялся, что тот однажды выйдет и не вернётся, но Туча всегда возвращался, даже если двери вдруг оказывались закрыты. К удивлению Кастора, Ригса в кухне не оказалось. Циновка в углу была пуста. Кастор огляделся, вышел из кухни и постучал в дверь Милены; судя по тишине в ответ, там тоже никого не было. По длинной череде ступеней Кастор поднялся на второй этаж и постучал в комнату бургомистра. Само собой, в такое раннее время тот наверняка спал, но сур не сдавался, он постучал еще раз, и еще, а потом плюнул и толкнул дверь. Та, к его удивлению, отворилась, мигнул огонёк лампы.
– Прошу прощения, милсдарь Капет, но у меня к вам безотлагательное дело, – сказал Кастор и вошёл в комнату. Увидел ноги, потом лужу, и поначалу ничего не понял, и только подняв голову, сообразил. Желудок тут же скрутило, Кастор согнулся, и его вырвало – тем самым завтраком, который он с аппетитом съел в монастыре перед отъездом. Как говорил брат Иннокентий, хуже висельников только утопленники. Кастор рванулся, было, к двери, желая поскорее покинуть комнату, но вдруг замер и оглянулся. Письменный стол был очень далеко от того места, где висел бургомистр, стул стоял рядом со столом, кровать в самом углу, там же и сундук с вещами. Не надо быть грамардом, чтобы сообразить, что бургомистра кто-то повесил. Кастор сделал глубокий вдох. Бежать было уже поздно, оставалось думать. Трусливый Сальвар и комнаты-то не покидал, так кому понадобилось его вешать? Он что-то знал? Сообщил ли он монсеньору?
Кастор оглядел помещение еще раз, а потом, преодолев брезгливость, принялся обыскивать сундуки и ящики, внимательно изучил письма и бумаги, лежавшие на столе. Кажется, кто-то здесь до него уже покопался, но сур всё равно просмотрел каждую бумажку. Не найдя ничего важного, Кастор спустился в кабинет, но слой пыли красноречиво указывал: сюда Сальвар явно давно не заглядывал.
