Татьяна Белова
Последний тигр. Обитель Святого Ястина
Глава 9
Камыш обгладывал зайца так же методично и подробно, как рассказывал историю про кладбище и исчезновение грамарда. Кости он бросал псу, но тот на них никак не реагировал. Лежал, положив голову на лапы, изредка открывал один глаз, дёргал ухом или задней лапой. Кастор и Камыш были уверены: пёс первым почует опасность и предупредит. Закутавшись в плащ и обняв колени, Кастор смотрел на огонь и думал. Думать у него получалось лучше, чем делать, но сейчас толку от этого не было никакого. На лес вместе с туманом наползали сумерки, а вместе с ними опускался и холод.
Пока бездарь невозмутимо ел своего зайца, на них самих, как на зайцев, ставили силки и охотились, из-за чего у Кастора кусок в горло не лез. Он дрожал от тревоги и безысходности и был заранее уверен, что ночь в лесу сведёт его с ума окончательно. А еще никак не мог решить, просить ли о помощи, а если просить, то кого? Кастор не знал кто здесь ему друг, а кто враг. Самым разумным было ехать в Решань к монсеньору или даже к епископу Яммеру. Кастор поднял глаза и посмотрел на Камыша. Брать ли бездаря с собой?
Перед глазами вдруг всплыла комната бургомистра, и, что самое страшное – голова Сальвара в петле. Его тело наверняка уже нашли, будут ли искать виновного? Если да, то что помешает им обвинить тех, кто исчез? Например, грамарда или его, Кастора? Может прятаться – плохая идея? Стоит вернуться в монастырь к аббату и все рассказать? Но что именно он знает? Что местные похищают людей и заставляют их работать на каком-то подземном руднике, откуда чаще всего их выносят вперёд ногами и снова зарывают под землю, на этот раз уже навсегда?
– Бургомистра повесили, не знаешь, кому он помешал? – спросил Кастор.
– Не, – ответил Камыш, доел очередную ножку, кость бросил в костер и облизал жирные пальцы. – Но думаю, сам он… того…
– Что сам?
– Да вздернулся сам.
Кастор напрягся.
– И с чего такие мысли?
– Да нашёл я его, когда от этих драпал, вспомнил, что Ригс дверь заднюю частенько не запирает, ну я туда и кинулся. Ригса не обнаружил, я поднялся наверх, думал, попрошу помощи у бургомистра-то нашенского, вошёл, смотрю Капет в петле болтается, а под ним стул лежит. У него из кармана халата бумажка торчала, ну я на стул встал и достал бумажку, а стул потом обратно поставил, к столу.
Камыш вытер руки о штаны, полез в карман куртки и достал оттуда сложенный вчетверо лист сероватой бумаги – бумажка-промокашка, какими пользовались монахи в скриптах.
– Ну, я на всякий случай прихватил, вдруг, думаю, важное чего, для милсдаря грамарда оставлю.
Кастор взял бумажку и тут же вспомнил, что ко внутреннему карману его плаща прикручен свиток, адресованный епископу, который он так и не осмелился прочитать. Свиток жёг ему пальцы, послание же бургомистра не вызывало в нем ни капли трепета, только любопытство, потому он легко развернул листок.
В шапке размашистым почерком было выведено: «Разыскивается…», дальше лицо человека и подпись. Листок не был печатным, а в углу не переливался красным и золотым герб Альмирии. В столице сыщики частенько раздавали такие листки на улицах и даже платили за полезную информацию. Кастор покрутил бумажку, наклонился, силясь разглядеть ближе в свете костра, но не нашёл ни одного символа или знака принадлежности.
– Ты знаешь, кто это? – спросил Кастор у Камыша и показал ему рисунок.
– Угу, – отозвался тот. – Милсдарь Девран.
– Вот же … И что же это у нас тогда получается? Мошенник вместо главы торговой палаты?
– Говнецо, милсдарь, отменное говнецо!
– Помнишь, когда Девран приехал в эту вашу пропащую Бургань?
Камыш пожал плечами.
– Да хатт его разберет, может год как, точно не скажу. У Святоши спросите, этот всё знает.
– У брата Радона?
– Угу, на его проповеди всем городом ходят. Говорят, – Камыш зачем-то понизил голос. – Когда-то он был не из последних в Бруже, но его за что-то оттуда попёрли, вот он сюда и приехал. А еще он звезду не носит.
– То есть, как не носит? – не поверил Кастор, и рука сама потянулась к цепочке на шее. – Священник же!
– А вот так, – пожал плечами Камыш. – И камни эти на могилах фальшивых тоже ведь он подписывает. Вот ему знать эти имена откуда? Да оттуда, что сам он расписки у этих бедолаг и принимает. Знает он, что тут происходит, хоть и белый.
Кастор нахмурился, а ведь прав бездарь-то. Радон – секретарь, доверенное лицо аббата. И к книгам учётным доступ имеет, и травить своего патрона может день за днём, а пока все считают аббата безумцем, Радон всей этой пропащей обителью и распоряжается по своему усмотрению. Например, договора с торговой гильдией заключает. Хочет что-то продать. Что? Что-то такое, с чем сам брезгует связываться. Он всё-таки белый и открыто свой цвет пачкать не станет. Продать-то он хочет, а вот делиться вырученными деньгами, похоже, нет. Церковь частенько смотрит сквозь пальцы на левые монастырские доходы, но лишь когда получает с них личную выгоду.
– И ведь расписки-то эти, – продолжал рассуждать Камыш, – он наверняка хранит где-нибудь.
Глаза Кастора сузились.
– И Девран тоже должен хранить, но лишь одну, подписанную Радоном, в которой наверняка сказано о его обязательствах перед ним. А еще о том, какой товар они продают. Найдём бумаги, и оба будут у нас на крючке, тогда и за грамарда поторгуемся.
– Ох, милсдарь, как же это вы замечательно придумали, осталось решить, куда искать идти? В дом Деврана? В Палаты? И как мы с вооруженной охраной справимся? Да и Девран, хоть и торгаш, но северянин ведь. Это ж мы будто вдвоём на медведя собрались, тут нужна смекалка…
– Он деньги любит, выгоду найдём, тогда говорить захочет. Ну а я как-никак белый, просто так он меня тронуть не посмеет.
– Ох, милсдарь, я бы поостерегся, тута всё крайне нечисто, сдается мне, столько людей уже закопали… Одним больше, одним меньше. Белый он, конечно, белый, но кровь-то в вас такая же красная течёт.
Кастор смотрел в огонь и думал, что бездарь прав, вот только кроме белого цвета есть у Кастора кое-что еще – братство. Монсеньор человек влиятельный, обратить на себя его гнев мало кто захочет, а вот его поддержка дорогого стоит. Но хватит ли у Кастора наглости торговаться от его имени, да еще непонятно о чем?
Самым разумным было бы бежать в Решань, и как можно скорее, не теряя времени, ведь неясно, сколько у грамарда осталось этого времени, но что-то мешало. Трус внутри него скулил, как пёс и скребся, но кто-то другой, сильный, подбивал его поступить правильно. Вскипала кровь зерейская и требовала не бросать Ориса в беде. Но ведь это глупо! Он и ему не поможет, и сам сгинет.
Кастор сомневался и продолжал смотреть в огонь. Из оцепенения его вывел пёс, он вскочил и встряхнулся. Камыш подорвался следом, оба стояли, повернув головы и вслушиваясь. Звонил колокол Собора Святого Ястина, и были то скорбные четырнадцать ударов.
– Нашли бургомистра-то вашего, – сказал Камыш. – Теперь всех собак на нас спустят.
– Тогда не будем ждать утра, – неожиданно всполошился Кастор. – Знаешь, как нам на тот берег попасть? К Подножию?
– Воды-то в русле нет, так что переправимся, тут главное в заросли цверы не угодить, цепкая зараза, – рассуждал Камыш и потёр шею, видимо, испробовал уже на себе. – А план-то у вас каков, милсдарь? Торговаться о чём будем?
– Я еще думаю, как надумаю, скажу, а пока идём в город, – Кастор встал, огляделся и поежился. – В тепле и под крышей мне лучше думаться будет.
Кастору показалось, что Камыш как-то зло и нетерпеливо вздохнул, но когда сур взглянул ему в лицо, было оно безмятежным.
Двинулись в сторону озера. Пёс шел в стороне от них, иногда останавливался, оглядывался и прислушивался; уши его двигались и жили какой-то своей жизнью. Добрались быстро, вышли у переправы через Итру, там, где она как раз из озера выходила. Оглядели берег, заросший цверой, в темноте спуститься вниз через колючие дебри было делом сомнительным. Кастор посмотрел на Камыша, тот хмыкнул. Бездарь, в отличие от сура, был человек деятельный, в ступор он не впадал. По пути он прихватил пару длинных и тяжёлых палок, и одну из них сейчас протянул Кастору.
– Приложите травку-то к земле, милсдарь, чтоб она вас за рукава не хватала.
И принялись они вдвоём траву ломать, ломалась она, к удивлению Кастора, хорошо, но не успел он порадоваться, как вдруг завыл пёс. Руки вмиг затряслись, внутренности похолодели, и по примеру Камыша, сур кинулся животом наземь, прямо в поломанную траву. Бездарь же, лихо работая локтями, уже полз в самые её дебри и был прав, потому как над головой звонко просвистела стрела, а за ней еще одна, и еще.
Кастор от ужаса на секунду замер, но, услышав собачий визг, начал двигаться быстрее. Ползти было больно, трава цеплялась острыми крючками за лоб, щеки, руки, Кастор остановился и замотал голову плащом, но не сдался и продолжал изо всех сил пробираться вперёд. В голове вспыхнула мысль, что ползут они прямо навстречу врагу, а надо бы совсем в другую сторону, но, услышав коней, понял, что все равно не убегут.
С того берега русла доносилось ржание, топот и крики, лошади боялись спускаться с обрыва.
– Камыш, – зашипел Кастор. – По реке мы от коней не убежим, надо назад!
Бездарь обернулся, схватил сура за плащ, подтащил к себе и зарычал ему в ухо:
– Стреляли из леса.
Кастор растерянно замотал головой, и трава больно вцепилась в волосы.
– Они за нами по лесу шли, – прошипел Камыш, потёр лоб и размазал по нему кровь. Лицо его было изранено. – Это змеевы прихвостни, пса они магией обманули.
– Да быть того не может, – прошипел Кастор. – А кто тогда эти, на конях, что ломятся через русло?
– Походу, надежда наша единственная, а потому только вперёд, – ответил Камыш и снова пополз. Берег уходил под уклон, срывался вниз, а вместе с ним и беглецы. В какой-то момент Кастор заскользил по мокрому илу, не смог остановиться и кубарем скатился в грязь. То, что некогда являлось дном Итры, сейчас стало хлюпающей трясиной из глины, песка и гниющей, дохлой рыбы. Вонь стояла ужасная.
Кастор попытался встать, но не смог вытащить ногу с сапогом, ему помог Камыш, рванув его за плащ; тот затрещал и, судя по звуку, перестал быть целым.
Бежать было невозможно, но Кастор старался. В наступившей темноте видел он плохо, но хорошо слышал коней, те приближались. Впереди хлюпал Камыш; пригибаясь, он крался вдоль травяной колючей изгороди в надежде, что та защитит от стрел с берега, но вдруг резко остановился. Кастор посмотрел вперед через его плечо и увидел огоньки. Раз, два, три… четыре, пять, шесть…
– Плохо дело, – прошипел Камыш. Но в этот раз страх не парализовал Кастора, сур просто устал бояться. Он закрыл глаза и медленно сосчитал до трёх. Умирать не хотелось, как и пропадать без вести в этой глуши, потому он взял себя в руки, размотал плащ и сбросил его, обнажая цвет. Его одеяния – мокрые, грязные, рваные всё ещё символически оставались белыми и подчеркивали его принадлежность. Он обошёл Камыша, гордо выпрямился и заорал в темноту:
– Я, Кастор Нигаар из Килии, именем Святого Престола приказываю вам остановиться и назвать себя. Я, осенённый благословением Его Звезды, трёх матерей и пяти отцов, владеющий Речью и Даром, требую: откройте мне ваши имена и назовите принадлежность, – провозгласил Кастор и выдохнул, потом нащупал на груди звезду и обнажил её. Металл в его руках послушно вспыхнул белым светом, свет рассек ночь и выхватил шесть всадников из темноты. Фигуры, что поджидали их впереди. Оглянуться Кастор не смел, боялся растерять остатки решимости. Ноги были ватные.
Рядом вдруг вырос Камыш и, набрав в грудь как можно больше воздуха, тоже прокричал:
– Я сквайр его Величества короля Януша, имя моё Мистат Лайер из Дома Катона, милостью короля, являюсь я сыскных дел мастером и ношу на плече Кленовую Длань первых земель Ахорнских. Именем короля я приказываю вам: назовитесь!
Кастор вздрогнул и посмотрел на четкий профиль сыскных дел мастера, тот был напряженным, однако источал уверенность, которой у самого Кастора не было и в помине. А все потому, что он оглянулся и увидел выстроившихся в ряд всадников и нацеленные на него наконечники стрел. Умирать, ну совсем не хотелось.
Ответить на их требование никто не успел. Что-то загудело, и земля под ногами дрогнула. Лошади испуганно заржали и начали подниматься на дыбы. На дыбы встала и сама земля. Откуда-то сверху, из недр Высокого Края, с шумом тысячи птичьих крыльев рванулась вода. Грохот был оглушающий.
Кастор покачнулся и чуть, было, не упал на колени от ужаса.
– Бежим! – заорал ему в ухо Камыш и потащил за собой вверх по скользкому склону отвесного берега. Вода играючи подбрасывала в воздух камни и рвалась к ним.
Глава 10
Самым невыносимым для Ориса оказался запах. Полсотни мужиков в одном, пусть и просторном зале, выполняя физическую работу изо дня в день, смердели как выгребная яма. Орис надеялся искупаться в озере, покуда не узнал, что погружаться в него опасно не только из-за глупого суеверия, но и из-за змей – ядовитых водных скарабеек. Те частенько выползали на берег обсохнуть и погреться.
Ещё в подземелье сквозь камень был прорыт колодец. Глубокая дыра в полу с идеально ровными стенами, уходящая на десяток метров в глубину. Колодец был единственным источником воды для живущих в подземелье. Колодезные обязанности передавались посменно, от одной бригады к другой. Водоносы отвечали за снабжение цехов, всего их было три: драконий, где шла добыча берегонта, ювелирный, где его обрабатывали и грузовой, где товар упаковывали и складировали для вывоза. В каждом стояли высокие глиняные сосуды для воды. Воду экономили, никто не знал, сколько её там, внизу, и за каждое ведро отчитывались водяному – бригадиру, отвечающему за распределение.
К облегчению Ориса, оказалось, что есть и великий праздник – день омовения.
Проходил он раз в варту, в начале первого, четвертого, седьмого и десятого месяца круга. Каждому выделялось по три черпака и ни каплей больше. Свободных от своих смен сгоняли в круглый зал – “воронку”. Чтобы избежать толкотни и драк, мылись под строгим присмотром. Помимо воротных и колодезных, в процессе омовения участвовали также агнии, они отвечали за то, чтобы вода для помывки была горячей. Поддерживали огонь в чашах, следили за расходом черного масла. Самую большую жаровню ставили под огромной, похожей на воронку, металлической бадьёй в центре зала. Бадья была широкой и устойчивой, на пяти ногах. Остальные девять жаровен устанавливались вдоль стен. У каждой чаши стоял отдельный смотрящий и следил за тем, чтобы огонь не гас.
Обо всем об этом поведал Орису Барахольщик, пока они стучали молотками.
Орис легко представлял себе, как кипит вода, и пар клубами валит под низкий потолок, оседая каплями на гладких стенах. Он припомнил те времена, когда был без пяти минут выпускником и часто бывал в старом городском квадрате “Восточный”, где, в основном, селились килийцы и краснокожие айгуны, и там располагались изумительные банные комнаты, называли их термы. Посещать термы могли только мужчины, и только обремененные монетами. Обслуга этих банных борделей банковские векселя не принимала, и ты вполне мог оказаться на улице в прямом смысле с голым задом.
Пока Орис мечтал, Барахольщик закончил свою шестичасовую смену и ушел наверх.
Орис же мысленно вернулся к загадке озера.
Предложение спуститься по верёвке на дно Гван высмеял – он, дескать, не горный шадли, чтобы по отвесным уступам лазать. Молот был из тех, кто предпочитает твёрдо стоять ногами на земле. Да и что тут думать, если сначала нужно вернуть воду обратно, а для этого надо разгадать письмена на стене. Орис был с ним согласен, но пока не знал, как это сделать. Накануне он проторчал в пещере несколько часов, лишив себя сна, и был убежден, что символы на стене – не Речь. А точнее, не Речь Создателя. Ничто из того, что он там увидел, не было похоже на эссале. Святой завет гласил, что истинная Речь одна, но, глядя на стену в пещере, Орис осмелился усомниться в этом. И хотя дар его молчал, он всё равно продолжал верить внутреннему голосу, в этот раз уже своему собственному. А еще урокам мэтра Вергануса, который вложил в его пустую тогда еще голову основы языкознания. Мэтр также очень любил загадывать своим студентам загадки, самые что ни на есть заковыристые, где он их брал – придумывал ли или где-то подсматривал, так и осталось для Ориса тайной, но с тех пор загадки он очень любил. Наконец, зазвонил третий звонок, означающий окончание его смены, и Орис ощутил, как откуда-то из глубины его души поднимается волна и охватывает его целиком. Сладкое предвкушение. Быстро проглотив жидкую рыбную похлёбку, он снова отправился в пещеру, где проторчал несколько часов. Письмена не поддавались, и Орис решил, что ему нужно с кем-то это обсудить.
– Да ты спятил, если такая ересь приходит в твою голову, – возразил ему Гван-Молот, когда Орис в приступе неожиданного доверия вывалил на него идею второй Речи. – Ты смотри, главное, не подхвати от своего соседа чего похуже!
Чтобы не получить по лбу огромным вороном, который Гван с лёгкостью крутил над головой, Орис присел в сторонке; он всё еще решал загадку, и потому смысл сказанного Гваном не сразу дошёл до него.
– Будучи освещен тремя матерями и пятью отцами, я считаю себя неуязвимым для происков Нечистого, – сказал Орис. – Но я готов назвать тебя другом, а значит, жду, что ты убережешь меня от возможной напасти мудрым советом.
– Ах, ты ж! – рассмеялся Гван и опустил молот. – Ну, до чего болтлив, рыжий чертец! Так тебя, гляди, и в белое оденут!
Циклоп вслед за братом рассмеялся. Он тоже разгадывал загадку, стоял перед письменами, как перед иконой, задрав голову, и шевелил губами.
Орис ждал, что молот объяснит свою нападку на Барахольщика, но тот не торопился, лишь улыбался и щурился.
– А не знаешь ли ты, малыш, – за то время, что они были знакомы, Гван уже в третий раз называл его малышом и рыжим. – Старика по имени Серат?
Орису казалось, что он смог сохранить лицо, но ошибся. Гван рассмеялся и стукнул древком о камень, металлический шип на его конце высек искру.
– Так я и знал, ну что ж, считай, что ты один из нас, мой друг Орис, сын Кайвана и Рамии.
Орис растерялся, ведь имён своих родителей он не знал. И никогда раньше не слышал, как они звучат.
– Так старик тебе не сказал? – понял Гван и нахмурился. – Прости, сынок, я не подумавши. На моей родине земля – кровь и плоть, нельзя от неё отрекаться, она кормит и силы даёт. Стоит за тобой как стена, как вулкан огненный. Греет зимой и укрывает от жары летом.
–Путаешь ты меня с кем-то, мил человек, – пробормотал Орис, но глаза как-то сами собой в камень упёрлись. Было ему стыдно так откровенно лгать тому, кто когда-то в трудный час протянул руку помощи его семье. От деда он знал, что после побега из Зерея его семья перебралась сначала на восток, а после на север, в Белый край. Прибились они к труппе цирковой. Как раз перед тем, как их настигли инквизиторы. Мать и отца убили, его Серат успел вытащить и спрятать, а судьба Малькольма, старшего брата так и осталась ему не известна. Сам он был уверен, что тот погиб, но дед частенько бросал как бы невзначай что-то, вроде как обнадеживающее. Думать о брате было больно, как и том, что он ни разу не пытался его искать.
– Так что там про барахольщика, – попытался сменить тему Орис, но Молот не дал ему этого сделать.
– У тебя такие же глаза, как у него, – сказал Гван, отчего Орис растерялся еще сильнее. У деда глаза были почти черные.
– У кого?
– У Малькольма, – ответил Гван. – У брата твоего.
– Что ты знаешь про Малькольма? – закричал Орис и вскочил на ноги. – Когда ты его видел последний раз?
– Ничего-то твой дед тебе не рассказал, да? Странно…Мы опоздали тогда, решили сначала представление отыграть, раз уж обещались. Не знаю чего Кайвана так испугало, что они сорвались к вечерние сумерки, но когда мы вас догнали, было уже поздно. Опоздали мы, только что и смогли, что похоронить, а вас с дедом нашли через неделю в ближайшем городке…
– Да плевать мне, где вы нас нашли. Где ты Малькольма видел? – заорал Орис, теряя терпение.
Но Гван даже бровью не повёл.
– На рынке, в Азраде, – ответил Гван. – Вот где! Там же, где видел последний раз всех своих друзей. А ведь они, наверное, решили, что мы бросили их, или еще хуже – продали.
Азрад, как помнил Орис, был крупнейшим рынком невольников в Бришании. Далекий теплый юг встречал корабли из Зерея, будто те были набиты золотом, было-то черное и смуглокожее золото, в ответ же платили белым. В Зерее дорого ценились грамотные, а еще всякие уродцы, их и гостям показывать можно и продать дорого, они сильные и выносливые, лучше лес валят, лучше копают. На их костях растут как грибы после дождя дома для богатых плантаторов с юга, которые отправились за море, чтобы медленно, по кусочкам, уничтожить Зерей. В народе это называли великой чисткой, ведь церковь продажу уродцев всячески поощряла. Именем Создателя Первосвященники подписывали по сотне инабул в день. А еще всё чаще поговаривали, что в столице вот-вот запретят иметь детей женщинам и мужчинам с явными физическими отклонениями. Слишком низкий рост, например. Такие разговоры шли давно, еще с тех пор, как Орис учился в университете. Верить в это Орису искренне не хотелось, особенно, когда он смотрел на стоящего перед ним Гвана.
– Мне жаль, малыш, но клянусь тебе, мы их не бросали. И как только я выйду отсюда, продолжу поиски.
– Когда это было? – спросил Орис.
– Пять кругов назад.
– Так всё это время он был где-то рядом… Почему дед мне не сказал? – недоумевал Орис.
– Так он мог и не знать, – пожал плечами Гван. – Малец-то к нам вернулся лишь через год, просто пришёл и остался, будто так и должно было. Марта-метательница его под крылом пригрела, мастерству своему обучила. Никто ни о чем не спрашивал. У нас не принято в душу-то лезть, на то есть Создатель, ему виднее.
Тут послышались колокольчики, это засмеялся Циклоп, он чему-то сильно радовался, прыгал и хлопал в ладоши.
– Я всё исправил! – кричал Циклоп. – Птица поверх рыбы, а лягушка поверх комара.
Орис обернулся и увидел, что символы на стене поменялись местами, а некоторые выстроились в цепочки. Стена засветилась, а земля под ногами загудела.
Первым опомнился Гван.
– Бежим, а ну бежим, я сказал! – закричал он, но Циклоп от радости не слышал брата. Орис кинулся к великану и чудом уцелел, когда прямо перед ним рухнул кусок мозаики с потолка – это обрушился Лик одного из Святых. Гван взревел и сам бросился вытаскивать брата. Камни уже сыпались со всех сторон.
– Я всё исправил, я всё исправил! – кричал Циклоп, пока Гван тащил его прочь от стены. Они успели забежать в тоннель и укрыться от камнепада. Когда добежали до развилки между залами, Гван предупредил:
– Нас тут не было, и мы ничего не видели, – и потащил брата в темноту правого тоннеля. Орис же остался в одиночестве стоять под аркой, слушая, как вода изливается обратно в озеро. Земля грозно и долго содрогалась. Сотрясение утихло лишь, когда Орис перешагнул порог Барахолки.
– Слышу я, натворил ты дел, – вздохнул Барахольщик, помешивая кашу в котелке. От запаха мясной требухи у Ориса рот наполнился слюной.
– Это приблизило нас к свободе хоть на шажок?
Орис сглотнул слюну и подумал, что может остаться без ужина, если начнет неудобный разговор сейчас.
– Слышал я, милсдарь, вы ересью балуетесь, не поделитесь, какой?
Рука Барахольщика замерла на секунду, нарушив идеальный круг.
Грохот обвала прекратился окончательно, теперь слышался только ровный гул, да земля под ногами вибрировала.
– Хранитель черного огня, ни жив, ни мёртв, во тьме основ, он ищет свет камней со дна, – ответил Барахольщик, и голос его был чуть громче сквозняка.
– И всё-то меня преследует ересь со дна Кхамира, – вслух удивился Орис, но еще пуще был удивлен Барахольщик. Глаза его вспыхнули в темноте, как у кошки.
– Преследует?
– Встретил я одного вашего, тоже со дна, – сказал Орис и присел на тюк. – Назвался Кауль Еремин из Дагоста.
Глаза Барахольщика стали еще круглее, рука замерла, а каша в котелке зафыркала.
– Я – Кауль Еремин из Дагоста, – твёрдо сказал Барахольщик. – А ты встретил наглого лжеца.
– Жаль, – вздохнул Орис. И ему на самом деле было жаль, ведь он убедил себя в том, что нашёл королевского сыскного мастера, а теперь получается, что ошибся.
– Как он выглядел? – спросил Барахольщик.
– Здоровый такой детина, на сплавщика походил или лесовала, в общем, на корабельщика был похож больше тебя. Рассказал интересную историю – как сослали его на Дно. Был он при этом сильно на кого-то разъярен и, думается мне, хотел его убить, но не вышло, вместо этого он зачем-то… или за кем-то полез на Высокий край и сорвался, так его нить и оборвалась, да будет ему Дно паутиной.
– Для звёздолобового ты очень широко мыслишь, милсдарь грамард, мне это в тебе нравится, но скажи, зачем ты здесь?
– Кое-кто кое-кого потерял, а мне сказано найти, вот и пришлось ради этого потеряться. И раз такое дело, а ты-то, мастер Кауль, зачем здесь?
– Ты для себя уже решил, что сделаешь, если найдешь великое зло, милсдарь грамард? – вопросом на вопрос ответил Барахольщик. – Ведь твоя работа – искать зло. Должно великому Создателю иметь противника достаточно сильного, что осмелится бросить ему вызов. Мы же с тобой оба знаем, что Нечистый Хатт – выдумка, кукла, болтающаяся на ниточках. И пламя, что он извергает на людей, бутафорское! Так почему же тогда Первосвященники так упорно бьются с королём, отстаивая Святое воинство? От кого требуется им защита? Знаешь ли ты, грамард, что Трон требует распустить таких, как ты, отменить все действующие грамоты, и не только. Еще королю не по душе рыцари с верёвочками на запястьях. По мнению короля, осейцы – это наёмные убийцы, остриё копья Церкви, которым Престол то и дело тычет королю в зад.
Орис посмеялся бы над этой шуткой, но лицо свело судорогой. Гримаса сковала его лицо и не отпускала, трясла им, будто куклой перед Барахольщиком. Барахло за его спиной расплывалось всё шире и шире, разливалось, как Чандра между двумя берегами. Орис видел два сияющих камня – два берегонта, двое пожимали друг другу руки, двое прощались навсегда, но судьба отпустила лишь одного, по пути ведомому лишь той, кто прядёт. Той, что воплотится, и великая тьма опустится на этот мир. Орис вздрогнул от узнавания и смахнул насланную на него вуаль силой воли, вскочил с места и, как ошпаренный, отпрыгнул в сторону. Места не хватало, Орис наткнулся на что-то, и боль пронзила колено. Он упал и не смог подняться.
Барахольщик не торопился, двигался медленно, как лед на реке. Встал и подошёл к нему.
– Я служу своей богине, и она отправила меня сюда, чтобы я сохранил для неё истину этого места. Ты ведь многое знаешь про истину, милсдарь грамард, почему же ты меня боишься? Суть всё равно обнажится, рано или поздно, суть подобна времени, она неисчерпаема.
Орис пытался отползти, но ползти было некуда, вокруг стояли тюки, мешки, коробки, ящики и снова мешки; они как горы обступали его, подобно пределам известного материального мира. Страх же был бесплотным как воздух. Орис знал, что это морок, вуаль, которую Барахольщик накидывает на него, но бороться с ней не было сил. Склонившаяся над ним тень барахольщика росла, становилась всё выше и выше, шире и полноводнее. Тень падала на Ориса, как падали камни в пещере, грозясь раздавить. Поднимая руки в защитном жесте, Орис ни на что не рассчитывал; жест был инстинктивный, руки привычно сложились в знак кейрун. Мента сорвалась с губ раньше, чем он успел осознать, что Речь не сработает. Отдача бумерангом ударила его в лицо, раскроив губы, Барахольщик рассмеялся.
– Ну же, грамард, твоя церковь рассчитывает на тебя, как же ты будешь бороться с великим злом, если не можешь даже подняться? Давай, я в тебя верю, ты же смог вернуть воду в озеро, как? Похвастайся! Поговори со мной на том, другом наречии. Докажи, что ты тот, кто мне нужен.
И тогда Орис понял, что жив только потому, что Барахольщик заблуждается.
