Теодор Драйзер
Дженни Герхардт
Глава XI
Поразительно, с какой скоростью факты способны завладеть неоперившимся сознанием и как новая фаза жизни способна породить иллюзию нового и совершенно иного общества.
Не успел Бас оказаться в Кливленде, как восхищения быстро растущим городом хватило, чтобы полностью восстановить его душевное равновесие и вызвать в нем иллюзии будущей радости и поправки дел для себя и семейства. «Вот бы им приехать сюда, – думал он. – Вот бы им найти здесь работу и жить припеваючи». Здесь ничто не свидетельствовало о недавних невзгодах, не было знакомых, одно присутствие которых при случайной встрече способно напомнить о прошлом. Повсюду кипела деловая активность. Стоит повернуть за угол, и сразу забываешь о былом. Любой квартал – новый мир.
Приехав сюда, Бас быстро огляделся, вскоре нашел место в табачной лавке и уже через несколько недель работы начал писать домой письма, в которых излагал свои ободряющие идеи. Дженни следует приехать при первой возможности, а как только она найдет работу, за ней могут последовать и остальные. Занятий для девушек ее возраста более чем достаточно. Какое-то время она может пожить вместе с братом, или же за пятнадцать долларов в месяц они могли бы снять один из коттеджей, что он видел. Здесь отличные универмаги, где можно купить в рассрочку на льготных условиях все для небольшого домика. Мать, если приедет, будет заниматься домашним хозяйством. Они окажутся в новой, свежей атмосфере, где о них никто не знает и не примется болтать. Жизнь, что называется, можно начать заново. Они станут приличной, почтенной, даже процветающей семьей.
Переполненный этими надеждами и блеском новой обстановки и нового окружения, неизбежно завладевшими его не особо изощренным умом, Бас написал последнее письмо, предлагая Дженни приехать немедленно. Девочке тогда как раз исполнилось шесть месяцев. Здесь есть театры, писал он, и великолепные улицы. Плавающие по озерам корабли причаливают в самом центре города. Сам город замечательный и очень быстро растет. Новая жизнь казалась ему невероятно привлекательной.
На мать, Дженни и прочих членов семьи все это произвело феноменальное впечатление. Миссис Герхардт, давно измученная жалким положением, к которому привела совершенная Дженни ошибка, выступила за то, чтобы немедленно принять меры по исполнению этого плана. Ее врожденный темперамент был столь жизнерадостным, что она позволила блеску Кливленда всецело себя увлечь и уже видела исполненными собственные мечты не только о приличном доме, но и о процветании детей. «Работа непременно найдется», – повторяла она. Бас прав. Она всегда уговаривала Герхардта перебраться в большой город, но тот отказывался. Теперь появилась необходимость, так что они уедут и заживут лучше, чем когда-либо. Толпы, звонки трамваев, веселье, о котором писал Бас, упоминая театры и великолепные улицы, меблированные дома и тому подобное – все находило в ней отклик, а добиться всего этого, казалось, можно было одним лишь переездом. Нужно лишь начать, а все остальное само приложится.
Дженни была не менее оптимистична. Миссис Герхардт обещала переговорить с мужем, и если он не будет против, то они поедут, а он со временем за ними последует. Она знала, что он не станет возражать против обустройства, которое позволит детям впоследствии зарабатывать себе на жизнь. Хотя, несомненно, откажется бросать нынешнюю должность, приносящую десять долларов в неделю, ради работы в Кливленде, которая неизвестно еще найдется ли. Но если у них все пойдет хорошо, а он свою работу потеряет, то тоже приедет. В этом она не сомневалась.
Ее идеи оказались в полном согласии с фактами. Как только Герхардт прочитал письмо, написанное Джорджем под диктовку матери, он немедленно ответил, что бросать работу ему не стоит, но, если Бас видит для них перспективы, наверное, лучше ехать. Столь охотно он согласился с этим планом по той единственной причине, что был погружен в заботы о поддержке семьи и о выплате уже просроченных долгов. Каждую неделю Герхардт откладывал пять долларов из жалованья, чтобы отправить их почтой жене. Три доллара он платил за пропитание – жилье туда не входило, пятьдесят центов оставлял на расходы, церковный сбор, немного табака и изредка кружку пива. Доллар пятьдесят он откладывал в небольшую стальную копилку в качестве скудного запаса на черный день. Спал он в комнатушке в самом углу верхнего этажа фабрики, где работал, получив на то разрешение после встречи с владельцем, на которого произвели впечатление его честность и его качества как сторожа. Он поднимался туда, просидев один на ступенях фабрики в полузаброшенном районе до девяти вечера, и там, среди сочащихся снизу запахов машин, завершал свой одинокий день тем, что читал немецкую газету, размышлял, сложив на груди руки, становился на колени рядом с открытым в ночную тьму окном для молитвы и наконец молча растягивался на койке. Дни были длинными, перспективы мутными. И однако он со всем почтением вздымал к небесам руки в своей вере в Господа, моля, чтобы тот простил ему грехи, даровал несколько лет спокойствия, позволил снова стать прежним и вернуться к счастливой семейной жизни.
Здесь, на верхнем этаже, с трудом складывая буквы в слова, он и написал в письме, что они могут ехать. Будет неплохо, если Джордж найдет работу.
Результатом стало еще более возросшее возбуждение семейства. Детьми овладело сильнейшее нетерпение и желание ехать, их манили райские чудеса мира, где они еще никогда не бывали. Миссис Герхардт разделяла их чувства, пусть и не столь активно, и когда от Баса, в переписке с которым согласовывались все условия, пришло последнее письмо со словами, что он ждет приезда Дженни, оказалась едва способна себя сдержать.
– Поезжай, – сказала она, – а как уедешь, то и я начну готовиться.
Она знала, что ничего еще не решено окончательно и что все зависит от того, найдет ли Дженни работу, но не могла не чувствовать, что поток событий затягивает их в большой город, почти что вне зависимости от их воли. Оставить позади прежние заботы и неприятности, поскольку переезд это и означал, было для миссис Герхардт величайшей радостью. Перспектива сбросить старую кожу и двинуться к новым возможностям захватила ее, как захватила бы всякое сердце. Она была счастлива так, словно все ее беды уже остались позади – более того, словно их никогда и не было. Предвкушение и ожидания развеяли туман неуверенности и грусти, вновь создали для нее исполненный счастья мир.
Когда для Дженни настал час отъезда, вся семья пришла в крайнее возбуждение.
– А ты скоро-скоро нас уже позовешь? – не в первый раз повторила Марта.
– Скажи Басу, чтоб поторапливался, – настаивал Джордж.
– Я хочу в Кливленд, я хочу в Кливленд, – напевала тем временем Вероника себе под нос.
– Слышали вы ее? – воскликнул Джордж исполненным сарказма голосом.
– Ой, ну тебя, – обиделась Вероника.
Однако, когда наконец настало время расстаться, Дженни потребовались все ее силы, чтобы перенести прощание. Пусть даже все делалось ради того, чтобы им снова оказаться вместе, только в лучших условиях, она не могла не грустить. Свою шестимесячную малышку ей пришлось оставить. Огромный мир был для нее неизведанной территорией. Она побаивалась.
– Не беспокойся, мама. – Ей едва хватило храбрости для этих слов. – Я справлюсь. Как только приеду, напишу. Скоро уже увидимся.
Но стоило ей в последний раз склониться над дочкой, как вся храбрость исчезла, будто задули лампу, и поспешно произнесенные миссис Герхардт ободряющие слова пропали втуне. Нагнувшись над колыбелью, где спала малышка, она вглядывалась в ее личико со страстной материнской любовью.
– Кто тут такая хорошенькая, – проворковала Дженни.
Затем она подхватила дитя на руки и прижала к груди, уткнувшись лицом в маленькое тельце. Миссис Герхардт увидела, что дочь дрожит и трясется.
– Хватит тебе, – сказала она утешающе, – так ведь нельзя. С ней все будет в порядке, я за всем присмотрю. Коли ты так себя будешь вести, лучше тебе вообще не ехать.
Сказав это, она отвернулась, поскольку голос ее тоже был готов дрогнуть.
Дженни подняла свои синие глаза и со слезами передала малышку матери.
– Ничего не могу поделать, – отозвалась она, одновременно и плача, и улыбаясь.
Еще раз поспешно расцеловав сначала мать, потом детей, она заторопилась наружу.
Пройдя немного по улице вместе с Джорджем, она оглянулась и храбро помахала рукой. Миссис Герхардт махнула в ответ, обратив внимание, сколь более женственно та сейчас выглядит. Им пришлось потратить некоторую сумму на новую одежду для поездки. Дженни остановила выбор на скромном коричневом костюмчике из магазина готового платья, который хорошо подошел по размеру. Сейчас на ней была юбка от костюма с белой блузкой и матросская шапочка с белой вуалью, которую можно было при необходимости опустить на лицо. Она отходила все дальше и дальше, миссис Герхардт с любовью смотрела ей вслед, и когда Дженни наконец пропала из виду, ласково произнесла сквозь слезы:
– Красивая какая!
Глава XII
Вскоре сами собой определились и прочие условия семейного переезда. Встретив Дженни на вокзале, Бас сразу же начал объяснять ей положение дел, из которого вытекала и окончательная организация всего остального в соответствии с планом. Ей предстояло найти работу.
– Это – в первую очередь, – сказал он, а тем временем суматоха звуков и красок, которой ее приветствовал огромный город, оглушила Дженни, почти что парализовав все ее чувства. – Найди хоть какую-то работу. Неважно какую, лишь бы была. Даже если ты будешь получать всего три-четыре доллара в неделю, на жилье хватит. С тем, что будет потом зарабатывать Джордж, и с деньгами от папаши мы вполне проживем. И куда лучше, чем в той дыре, – заключил он.
– Да, – неуверенно произнесла Дженни, поскольку ее сознание пребывало под гипнозом окружающих ее картин новой жизни, и она никаким усилием не могла сконцентрировать мысли на предмете обсуждения. – Мне понятно. Что-нибудь найду.
Теперь она была намного старше, если и не возрастом, то в понимании вещей. Тяжкое испытание, через которое она совсем недавно прошла, пробудило в ней более ясное осознание своих жизненных обязанностей. Она все время думала о своей матери – о ней и о детях. Прежде младшеньких Дженни лишь развлекала и наставляла, теперь же они сделались для нее предметом пристальной заботы. Появится ли у Марты и Вероники больше возможностей в жизни, чем было у нее? Им надо получше одеваться. В тот тяжелый период, когда она вся отдалась раздумьям и рассуждениям о собственной судьбе, ей стало ясно, что детям нужно заводить побольше друзей, а еще расширять свой кругозор и чего-то для себя добиваться. Не раз и не два она повторяла матери:
– Будет очень жаль, если им придется бросить школу раньше, чем они подрастут и сумеют выбрать для себя занятие.
Теперь, ступив на порог большого мира, где, как она надеялась, им предстояло найти лучшую жизнь, Дженни вдруг почувствовала себя очень слабой. Столкнувшись с необходимостью сделать усилие, которое потребовал от нее этот огромный мир, она ощутила некоторую неуверенность. Работать, искать работу, уже завтра. Она честно попытается, но получится ли у нее?
Кливленд, как и любой растущий город того времени, был переполнен желающими найти работу. Здесь постоянно возникали новые предприятия, но тех, кто хотел бы занять вновь открывшиеся должности, было всякий раз более чем достаточно. Появившийся в городе чужак вполне мог в первый же день заполучить незначительную работу почти что любого рода, однако мог с тем же успехом, если был не столь усерден, без толку бродить в поисках занятия неделями и даже месяцами. При поиске сравнительно несложной работы, а Дженни умела делать только такую, требовалось спрашивать о ней, где только возможно, что означало очень много ходить пешком и уставать, а подобная усталость почти неизменно влекла бы за собой упадок духа. Бас посоветовал ей начать с лавок и универмагов. Фабрики и прочие варианты следовало оставить на потом.
– Если тебе покажется, что где-то есть хоть какой-то шанс получить работу, – предостерег он ее, – не проходи мимо. Сразу узнавай.
– И что мне им сказать? – нервно спросила Дженни.
– Скажи, что ищешь работу. Готова начать с чего угодно.
Успокоенная этим бодрым описанием ситуации от того, кто сам вполне справился, она сразу же отправилась на поиски, но встретила довольно холодный прием. Куда бы она ни зашла, похоже, никто нигде не требовался. Она спрашивала в магазинах, на фабриках, в небольших мастерских, вытянувшихся рядами вдоль проезжих дорог, но везде встречала отказ. В качестве последнего шанса она обратилась к работе по дому, пусть даже раньше надеялась на что-то получше, и, изучив объявления в газетах, выбрала четыре варианта с наиболее многообещающими адресами. Туда она и решила обратиться. По первому из адресов работницу уже наняли, но открывшей ей дверь женщине Дженни так понравилась, что та пригласила ее войти и расспросила о том, что она умеет делать.
– Жаль, что вы не зашли чуть раньше, – сказала она. – Вы мне нравитесь больше той девушки, которую я успела взять. На всякий случай оставьте свой адрес.
Дженни вышла на улицу, улыбаясь оказанному приему. Выглядела она уже не такой юной, как до недавних переживаний, зато чуть более резкие очертания скул и немного запавшие глаза лишь подчеркнули ее тонкий и мечтательный облик. Она также могла служить образцом аккуратности. Платье, вычищенное и отглаженное перед самым выходом из дома, делало ее свежей и привлекательной для взгляда. Ей все еще предстояло стать повыше ростом, однако внешним видом и умом она уже выглядела лет на двадцать. Лучше всего был ее врожденный солнечный характер, который, несмотря на все заботы и лишения, придавал ей веселый вид. Любая хозяйка, которой требовалась служанка или помощница по дому, с радостью ее бы взяла.
Вторым адресом оказался большой особняк на Юклид-авеню. Когда Дженни его увидела, он показался ей слишком уж роскошным для тех услуг, что она могла предложить, но, забравшись столь далеко, она решила не отступать. Встретивший ее в дверях слуга велел немного обождать и в конце концов провел Дженни в будуар хозяйки на втором этаже. Последняя, по имени миссис Брейсбридж, довольно холодная, но по-модному привлекательная брюнетка, неплохо разбиралась в женщинах, и новая соискательница произвела на нее впечатление вполне благоприятное. Более того, при всей своей холодности она была очарована и пришла к решению, что, если Дженни умеет достаточно, она хотела бы иметь такую в качестве служанки. Немного с ней побеседовав, она решила, что попробовать стоит.
– Я буду платить вам четыре доллара в неделю, спать, если желаете, можете здесь.
Дженни запротестовала, сказав, что она живет с братом и что вскоре приезжает вся семья.
– Ну, дело ваше, – ответила хозяйка. – Можете жить, где вам угодно. Только не опаздывать!
Она пожелала, чтобы Дженни осталась и сегодня же приступила к обязанностям, та согласилась. Миссис Брейсбридж выдала ей очень милые чепец и фартук и потратила какое-то время на инструкции. В основном Дженни предстояло обслуживать саму хозяйку: расчесывать ей волосы, помогать одеться, при необходимости отвечать на дверной звонок и подавать на стол (хотя для этого имелся слуга), а также выполнять прочие ее поручения. Самой будущей служанке миссис Брейсбридж показалась несколько жесткой и формальной, при этом Дженни понравилась ее решительность, как и явная способность работодательницы добиваться своего.
В восемь вечера Дженни отпустили, и она вышла из особняка, не переставая дивиться красоте и порядку во всем, что она видела. Властный и уверенный характер мужа хозяйки (строгого, умного и приятного на вид мужчины лет пятидесяти, который вернулся домой к семи) ее чуть не перепугал. Она не понимала, будет ли от нее в таком доме хоть какая-то польза, и не переставала поражаться столь удачному началу. Хозяйка велела ей почистить свои драгоценности и украшения будуара, и Дженни, работая безотрывно и со всем усердием, даже не успела закончить все до ухода. Она заторопилась в квартирку брата, довольная, что способна похвалиться успехом. Теперь и мать может приехать в Кливленд. Теперь она снова воссоединится с дочкой. Теперь они и вправду смогут начать новую жизнь, которая окажется куда лучше, приятней и веселей всего того, что было прежде.
Последовавший за этой небольшой, по существу, удачей радостный подъем продлился не один день. По совету Баса Дженни написала матери, чтобы та приезжала, и через неделю или около того они подыскали дом. Миссис Герхардт взялась за упаковку и отправку мебели и, когда это стало возможно, объявила дату отъезда из Коламбуса. Провожать ее никто не пришел. Джордж и прочие дети положили все свои силы на сборы и на присмотр за младенцем, и вот сейчас, когда единственный фургон с мебелью отправился на грузовой вокзал, а посыльный забрал сундук, также единственный, миссис Герхардт стояла в их прежнем опустевшем домике и плакала. С логической точки зрения горе обо всем здесь пережитом, которому теперь предстояло остаться позади, причиной слез служить не могло, вот только чувства тоньше рассудка. Что-то на них повлияло – может быть, отдельные радости, какие-то успевшие сгладиться горести, время, возраст или тот факт, что жизнь с ее привязанностями потихоньку уходит.
– Не плачь, мама, – потянул ее за рукав Джордж.
– Не могу удержаться, – ответила она.
Постепенно миссис Герхардт успокоилась, даже чуть улыбнулась, проверила ленточки своего скромного капора, забрала у Марты малышку и, велев четверым детям следовать за ней, отправилась к поезду.
Удивительное дело, как изменяются и переменяются наши настроения. На вокзале ею вновь овладела любовь в жизни, вспыхнула новая надежда. Через несколько минут подадут поезд. Через несколько часов она окажется в Кливленде, рядом с Дженни и Басом. Дженни нашла работу, Бас тоже хорошо устроен. Может быть, что-то найдется и для Джорджа, или ему даже не потребуется так рано бросать образование. Будет видно. Другие дети, вероятно, обзаведутся приличной одеждой и пойдут в школу. Каким райским местом станет земля, если только у них все теперь будет хорошо.
Миссис Герхардт всегда страстно мечтала о приличном доме. Солидная мебель с аккуратной обивкой, толстый мягкий ковер теплого, радующего глаз оттенка, множество стульев и кушеток, картины на стенах, гостиная с пианино нередко отчетливо являлись перед ее глазами и столь же часто исчезали при виде окружающей нищеты. Но она не отчаивалась. Может быть, однажды, еще при ее жизни, все это у нее появится и она будет счастлива. Ее нынешние чувства были окрашены перспективой того, что давнишняя надежда наконец осуществится.
По прибытии в Кливленд чувства эти еще более ободрились при виде радостного лица Дженни. Бас заверил мать, что все будет хорошо. Он отвел их в дом, объясняя Джорджу дорогу, чтобы тот мог вернуться на вокзал и позаботиться о грузе. У миссис Герхардт оставалось пятьдесят долларов тех денег, которые сенатор Брандер оставил Дженни: достаточно, чтобы прикупить в рассрочку еще немного мебели. Бас уже оплатил аренду жилья за месяц, а Дженни за последние несколько вечеров навела в новом доме идеальную чистоту, отмыв все полы и окна. Сейчас, с наступлением первых сумерек, у них имелось два новых матраса с одеялами, расстеленными на чистом полу, новая лампа, купленная в магазине неподалеку, ящик, который Дженни одолжила в соседней лавке для мытья окон и на котором миссис Герхардт могла сидеть, а также колбаса и хлеб, которых должно было хватить до утра. Они разговаривали до девяти вечера, строя планы на будущее, а после все, кроме Дженни и ее матери, отправились спать. Они же продолжали беседовать вдвоем, и ответственность теперь лежала на плечах дочери. Миссис Герхардт уже почувствовала, что в чем-то от нее зависит.
В подробности окончательной расстановки мебели здесь вдаваться не стоит. Неделю спустя все в доме было обустроено, появилось с полдюжины новых предметов мебели, новый ковер и кое-какая утварь, которой в противном случае до крайности недоставало бы на кухне. Сильней всего была нужда в новой кухонной плите, что сильно увеличило расходы. Когда все наладилось, миссис Герхардт стала кормить и обслуживать уходящих на работу Баса и Дженни. Джорджа Бас тоже отправил искать заработок. Дженни и ее матери его решение казалось страшно несправедливым, но они не знали, чем тут помочь.
– Если сможем, вернем его в школу на следующий год, – сказала Дженни.
Ее сердце разрывалось, поскольку она стала понимать, что в жизни детей главное сейчас – получить образование. А Джорджа она любила больше остальных. Остальные дети пошли в государственную школу.
Но, как бы благоприятно все ни началось, почти точное соответствие их доходов расходам оставалось отложенной угрозой благополучию и спокойствию семейных дел. Бас, поначалу очень щедрый, вскоре объявил, что четыре доллара в неделю за еду и комнату кажутся вполне разумным вкладом с его стороны. Дженни отдавала весь свой заработок и настаивала, что, если за ребенком есть должный присмотр, больше ей ничего не требуется. Джордж нашел в универмаге место мальчика на посылках, пусть даже и несколько переросшего мальчика, и приносил домой два пятьдесят в неделю, которыми поначалу охотно делился. Позднее ему разрешили оставлять пятьдесят центов себе, решив, что это уместно и заслуженно. Герхардт со своей одинокой работы слал почтой по пять долларов в неделю, всякий раз настаивая, что нужно откладывать хоть по чуть-чуть, чтобы скорее оплатить долги в Коламбусе, от которых он, как честный человек, не откажется. Таким образом, на суммарные пятнадцать долларов в неделю нужно было кормить и одевать восемь человек, платить аренду, покупать уголь, а также ежемесячно выплачивать по три доллара из пятидесятидолларовой рассрочки за мебель.
Как им это удавалось, пусть позаботятся объяснить хотя бы себе самим те неплохо устроившиеся индивиды, что любят порассуждать о социальных аспектах бедности. Одни лишь аренда, уголь и освещение поглощали кругленькую сумму в двадцать долларов ежемесячно. Пища – увы, еще одна неизбежная статья расходов – обходилась им в двадцать пять. На одежду, выплаты за мебель, налоги, время от времени необходимые лекарства и тому подобное оставалось всего двенадцать долларов – как их хватало, пусть находящемуся в достатке читателю подскажет его буйное воображение. Однако концы с концами как-то удавалось сводить, и до поры до времени оптимистично настроенные члены семейства полагали, что дела идут неплохо.
Все это время семья являла собой картину достойных и терпеливых трудов, на которые любопытно взглянуть поподробней. Каждый день миссис Герхардт, трудившаяся подобно служанке и не получавшая за это никакой компенсации в виде одежды, развлечений или чего-то еще, поднималась утром раньше остальных, чтобы разжечь огонь. Дальше она бесшумно готовила завтрак. При этом ее не покидал страх разбудить прежде необходимого Дженни, Баса или Джорджа. Часто, перемещаясь по дому в истертых тонких шлепанцах, набитых обрывками газет, чтобы не спадали с ног, она заглядывала им в лица и со святым состраданием, что родится на небесах, мечтала, чтобы им не нужно было вставать так рано или работать так много. Иной раз она останавливалась рядом со своей любимицей Дженни и, прежде чем ее коснуться, всматривалась в бледное, такое спокойное во сне лицо, желая, чтобы обстоятельства были к ней благосклонны, а жизнь воздала по заслугам. Потом она мягко клала руку ей на плечо и шептала: «Дженни, Дженни», пока та, усталая, не просыпалась.
Завтрак к их пробуждению всегда был готов. Когда возвращались с работы, их поджидал ужин. По вечерам мать садилась рядом, чтобы их развлечь, и радовалась, что может помогать им дома, а не ходить каждый день на заработки. Каждый из детей тоже получал свою долю внимания. Она со всем тщанием заботилась о младенце. И настаивала, что не нуждается ни в одежде, ни в обуви, поскольку кто-то из детей всегда может сбегать куда-нибудь по ее просьбе.
Что это благотворное присутствие означало для Дженни, способны понять лишь обладатели такого же, как у нее, доброго сердца. Из всех детей она одна полностью понимала свою мать. Она одна из всех о ней печалилась и изо всех продиктованных любовью сил старалась облегчить ее ношу. Если кто-то из женщин и рождается с идеальным материнским инстинктом, то Дженни тому пример.
– Мама, давай я сама сделаю.
– Сейчас, мама, я займусь.
– Ты пока посиди.
Таковы были повседневные примеры их взаимной любви. Дженни с матерью всегда прекрасно понимали друг друга, а с течением времени это понимание лишь расширилось и углубилось. Дженни было невыносимо думать, что мать не может выйти из дома. Каждый день за работой мыслями она была в том уголке Кливленда, где мать смотрит за детьми и ждет ее домой. Как ей хотелось подарить матери тот уют, о котором она всегда мечтала!
Время, проведенное на службе у Брейсбриджей, позволило Дженни обогатить свой кругозор. Миссис Брейсбридж, обладавшая житейской мудростью и немалой проницательностью, расспрашивала ее о семейных делах. Ничего не узнав об истинных обстоятельствах жизни своей служанки и о ее недавних невзгодах, она все же выяснила достаточно, чтобы понять, что семейство крайне стеснено в средствах. Она была не из тех, кто склонен помогать людям материально, но время от времени готова была дать полезный совет – чаще даже собственным примером, чем словами. Дом ее оказался для Дженни школой не только в отношении одежды и манер, но и теоретических основ существования. Миссис Брейсбридж как женщина и ее супруг как мужчина могли послужить образцом суждений в вопросах самодостаточности и отточенности точки зрения, вкуса в вопросах обстановки, внимания в вопросах одежды, хороших манер в вопросах приема гостей, развлечений и всего прочего. Здесь можно было получить уроки относительно моды, тканей, выбора одежды по сезону, ухода за руками, косметики, причесок и так далее. Периодически, просто если у нее случалось такое настроение, миссис Брейсбридж высказывала свою жизненную философию в коротких фразах.
«Жизнь – это борьба, моя дорогая; чтобы что-то получить, нужно за это сражаться».
«Полагаю, что глупо не воспользоваться любой доступной помощью, чтобы стать тем, кем ты хочешь». (Сказано в процессе накладывания на щеки чуточки румян.)
«Большинство рождаются глупцами и достигают ровно того, к чему пригодны».
«Не переношу безвкусицы, это наихудшее из преступлений».
Чаще всего фразы были обращены не к Дженни. Ее слуха они достигали случайно, но для ее тихого задумчивого сознания оказались важны. Словно упавшие в добрую почву семена, они пустили корни и взросли. Она начала понимать, пусть и смутно, как устроен мир. Начала, хоть и не совсем ясно, представлять себе власть имущих и иерархию. Вероятно, все это не для нее, думала Дженни, но оно присутствует в мире, и, если фортуна улыбнется, есть надежда улучшить свое положение. Она продолжала работать – и однако не без сомнений, поскольку не видела способа как-то по-настоящему улучшить жизнь. Кому, знающему о ее прошлом, она понадобится? Как она сможет объяснить наличие дочери?
Дочь, ее дочь, постоянная, никогда не отпускающая тема всех радостей и тревог. Если бы она только могла что-то для нее сделать.
