What is your substance, whereof are you made, That millions of strange shadows on you tend? Since every one hath, every one, one shade, And you, but one, can every shadow lend. Describe Adonis, and the counterfeit Is poorly imitated after you; On Helen's cheek all art of beauty set, And you in Grecian tires are painted new: Speak of the spring and foison of the year; The one doth shadow of your beauty show, The other as your bounty doth appear; And you in every blessed shape we know. In all external grace you have some part, But you like none, none you, for constant heart.
Скажи мне, из чего, мой друг, ты создана, Что тысячи теней вокруг тебя витают? Ведь каждому всего одна лишь тень дана, А прихоти твои всех ими наделяют. Лишь стоит взгляд один склонить на облик твой, Чтоб тотчас Адонис предстал тебе на смену; А если кисть создаст прекрасную Елену, То это будешь ты под греческой фатой. Весну ли, лето ль – что поэт ни воспевает, Одна – лишь красоту твою очам являет, Другое ж – говорит о щедрости Твоей И лучшее в тебе являет без затей. Все, чем наш красен мир, все то в тебе таится; Но с сердцем, верь, твоим ничто, друг, не сравнится.
Перевод Н.В. Гербеля
Какая сущность твоего сложенья? Тьмы чуждых образов живут в тебе. У всех одно лишь тени отраженье, А ты один вмещаешь все в себе. Лик Адониса жалко искажает Собой твои небесные черты, – Все, что лицо Елены украшает, В одежде грека воплощаешь ты. Возьмем весну иль осени дары: Та – только тень твоих очарований, А эта – воплощенье доброты. Ты отражен в красотах всех созданий, Ты внешностью участвуешь везде, Но постоянство сердца лишь в тебе.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LIV
O, how much more doth beauty beauteous seem By that sweet ornament which truth doth give! The rose looks fair, but fairer we it deem For that sweet odour which doth in it live. The canker blooms have full as deep a dye As the perfumed tincture of the roses, Hang on such thorns and play as wantonly When summer's breath their masked buds discloses: But, for their virtue only is their show, They live unwoo'd, and unrespected fade, Die to themselves. Sweet roses do not so; Of their sweet deaths are sweetest odours made: And so of you, beauteous and lovely youth, When that shall vade, by verse distills your truth.
О, красота еще прекраснее бывает, Когда огонь речей в ней искренность являет! Прекрасен розы вид, но более влечет К цветку нас аромат, который в нем живет. Пышна царица гор, лесов, садов и пашен, Но и шиповник с ней померится на вид: Имеет он шипы и листьями шумит Не хуже, чем она, и в тот же цвет окрашен. Но так как сходство их в наружности одной, То он живет один, любуясь сам собой, И вянет в тишине; из розы ж добывают Нежнейшие духи, что так благоухают. Так будешь жить и ты, мой друг, в моих стихах, Когда твоя краса и юность будут – прах.
Перевод Н.В. Гербеля
О, как краса становится нам краше В убранстве правоты! Красив наряд У роз, но восхищенье наше Растет, вдохнув их сладкий аромат. Шиповник тоже нам глаза ласкает Не меньше цвета благовонных роз: Он, сходный с ними, как они блистает В волшебную пору весенних рос. Но красота его на миг жива: Он без ухода, лишний, умирает Как бы один. А роза, и мертва, Свой аромат повсюду расточает. Так будет цвесть твой дух в моих стихах, Когда твой облик обратится в прах.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LV
Not marble, nor the gilded monuments Of princes, shall outlive this powerful rhyme; But you shall shine more bright in these contents Than unswept stone, besmear'd with sluttish time. When wasteful war shall statues overturn, And broils root out the work of masonry, Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn The living record of your memory. 'Gainst death and all-oblivious enmity Shall you pace forth; your praise shall still find room Even in the eyes of all posterity That wear this world out to the ending doom. So, till the judgment that yourself arise, You live in this, and dwell in lovers' eyes.
Ни мрамору, ни злату саркофага, Могущих сих не пережить стихов, Не в грязном камне, выщербленном влагой, Блистать ты будешь, но в рассказе строф. Война низвергнет статуи, и зданий Твердыни рухнут меж народных смут, Но об тебе живых воспоминаний Ни Марса меч, ни пламя не сотрут. Смерть презирая и вражду забвенья, Ты будешь жить, прославленный всегда; Тебе дивиться будут поколенья, Являясь в мир, до Страшного суда. До дня того, когда ты сам восстанешь, Во взоре любящем ты не увянешь!
Перевод В.Я. Брюсова
Ни гордому столпу, ни царственной гробнице Не пережить моих прославленных стихов, И имя в них твое надежней сохранится, Чем на дрянной плите, игралище веков. Когда война столпы и арки вдруг низложит, А памятники в прах рассыпятся в борьбе, Ни Марса меч, ни пыл войны не уничтожат Свидетельства, мой друг, живого о тебе. И вопреки вражде и демону сомнений Ты выступишь вперед – и похвала всегда Сумеет место дать тебе средь поколений, Какие будут жить до страшного суда. И так, покамест сам на суд ты не предстанешь, В стихах ты и в глазах век жить не перестанешь.
Перевод Н.В. Гербеля
Нет! Пышность мрамора гробниц земных Владык не победит мой мощный стих. Ты будешь светел в нем, всегда нетленный, А время смоет камня блеск надменный. Когда война статуи свергнет в прах, И не оставит бунт на камне камень, Ни Марса меч, ни всемогущий пламень Не тронут память о твоих чертах. И слава о тебе на век пребудет Людской вражде и смерти вопреки. Ты будешь юн, как в ниве васильки, Доколе всех звук трубный не разбудит. Пока на Суд не встанешь из могилы, В моих стихах ты будешь жив, о милый!
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LVI
Sweet love, renew thy force; be it not said Thy edge should blunter be than appetite, Which but to-day by feeding is allay'd, To-morrow sharpened in his former might: So, love, be thou, although to-day thou fill Thy hungry eyes, even till they wink with fulness, To-morrow see again, and do not kill The spirit of love, with a perpetual dulness. Let this sad interim like the ocean be Which parts the shore, where two contracted new Come daily to the banks, that when they see Return of love, more blest may be the view; Else call it winter, which being full of care Makes summer's welcome thrice more wished, more rare.
Восстань, любовь моя! Ведь каждый уверяет, Что возбудить тебя трудней, чем аппетит, Который, получив сегодня все, молчит, А завтра – чуть заря – протест свой заявляет. Уподобись ему – и нынче же, мой друг, Скорей насыть глаза свои до пресыщенья, А завтра вновь гляди и чувством охлажденья Не убивай в себе любви блаженной дух. Пусть промежуток тот на то походит море, Что делит берега, куда с огнем во взоре Является что день влюбленная чета, Чтоб жарче с каждым днем соединять уста. Иль уподобься ты дням осени туманным, Что делают возврат весны таким желанным.
Перевод Н.В. Гербеля
Любовь, воспрянь. Пускай не говорят, Что твой клинок тупее вожделенья, Которое, тупясь от пресыщенья, На завтра вновь отточенный булат. Так будь и ты. И хоть твой взгляд голодный Насытился и клонится ко сну, Пусть завтра вновь блеснет. Не дай огню Груди заснуть в унылости холодной. Пусть будет отдых твой подобен морю Средь берегов, где юная чета В ладье встречает с пламенем во взоре Возврат любви, увидя берега. Зови его зимой, когда в морозы Мы страстно ждем расцвета вешней розы.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LVII
Being your slave, what should I do but tend, Upon the hours and times of your desire? I have no precious time at all to spend, Nor services to do, till you require. Nor dare I chide the world-without-end hour, Whilst I, my sovereign, watch the clock for you, Nor think the bitterness of absence sour When you have bid your servant once adieu; Nor dare I question with my jealous thought Where you may be, or your affairs suppose, But, like a sad slave, stay and think of nought Save, where you are, how happy you make those. So true a fool is love that in your will, Though you do anything, he thinks no ill.
Твой верный раб, я все минуты дня Тебе, о мой владыка, посвящаю. Когда к себе ты требуешь меня, Я лучшего служения не знаю. Не смею клясть я медленных часов, Следа за ними в пытке ожиданья, Не смею и роптать на горечь слов, Когда мне говоришь ты: «До свиданья». Не смею я ревнивою мечтой Следить, где ты. Стою – как раб угрюмый – Не жалуясь и полн единой думой: Как счастлив тот, кто в этот миг с тобой! И так любовь безумна, что готова В твоих поступках не видать дурного.
Перевод В.Я. Брюсова
Когда мне раз слугой твоим пришлося стать, Я должен лишь твои желанья исполнять. Есть время у меня – оно не драгоценно – И я твоим рабом останусь неизменно. Я не могу роптать на долгие часы, Когда слежу их бег, велениям красы Послушен, и в тиши о горечи разлуки Не смею помышлять, терпя в замену муки. В злых мыслях даже я не смею вопрошать, Где ты живешь и бдишь, с кем говоришь и ходишь, А осужден, как раб, о том лишь все мечтать, Как счастливы все те, с кем время ты проводишь. Любовь ведь так глупа, что все, что ни придет Тебе на ум, всегда достойным хвал найдет.
Перевод Н.В. Гербеля
Раз я твой раб, готов я должен быть Во всякий час ждать твоего желанья, – Не знать досуга, даже не служить, Пока я не услышал приказанья, – Не сметь роптать на бесконечный час, Когда мой властелин покой вкушает, – Не горевать, услышавши приказ Расстаться с ним. Когда он уезжает, Спросить не смею в помыслах ревнивых, Куда, зачем покинул он меня, И, хмурый, думаю о тех счастливых, Которым радость быть с тобой дана. Любовь глупа, и ей твое желанье – Чтоб ты ни совершил – вне порицанья.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LVIII
That god forbid that made me first your slave, I should in thought control your times of pleasure, Or at your hand the account of hours to crave, Being your vassal, bound to stay your leisure! O, let me suffer, being at your beck, The imprison'd absence of your liberty; And patience, tame to sufferance, bide each check, Without accusing you of injury. Be where you list, your charter is so strong That you yourself may privilege your time To what you will; to you it doth belong Yourself to pardon of self-doing crime. I am to wait, though waiting so be hell; Not blame your pleasure, be it ill or well.
Избави Бог, судивший рабство мне, Чтоб я и в мыслях требовал отчета, Как ты проводишь дни наедине. Ждать приказаний – вся моя забота! Я твой вассал. Пусть обречет меня Твоя свобода на тюрьму разлуки: Терпение, готовое на муки, Удары примет, голову склоня. Права твоей свободы – без предела. Где хочешь будь; располагай собой Как вздумаешь; в твоих руках всецело Прощать себе любой проступок свой. Я должен ждать, – пусть в муках изнывая, – Твоих забав ничем не порицая.
Перевод В.Я. Брюсова
Избави Бог меня, чтоб, ставши раз рабом, Я вздумал проверять дела твои, забавы И ждать отчета, друг, во времени твоем, Тогда как я твои обязан чтить уставы. Пусть буду я страдать в отсутствии твоем, Покорный всем твоим капризам и веленьям И ложь надежды злой, не чтя ее грехом Твоим, переносить с безропотным терпеньем. Ты так сильна, что где б дух ни носился твой, Ты временем своим сама располагаешь, Так как оно тебе принадлежит одной, И цену ты сама своим поступкам знаешь. Я ж должен только ждать, хоть ожиданье – ад, И молча прохожу твоих проступков ряд.
Перевод Н.В. Гербеля
Тот бог, что обратил меня в раба, Велел не проверять твои досуги, Не требовать отчета у тебя И быть всегда готовым для услуги. О, дай снести, когда я пред тобой, Отсутствие преград твоей свободы! Терпенья дай, смиренного тоской, Переносить измен твоих невзгоды! Где хочешь будь. Ты полный властелин Всех дел твоих и времяпровожденья. Себя ты можешь миловать один, Свершая над собою преступленье. Хоть ожиданье ад, – я должен ждать И что бы ты ни сделал – не роптать.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LIX
If there be nothing new, but that which is Hath been before, how are our brains beguiled, Which, labouring for invention, bear amiss The second burthen of a former child! O, that record could with a backward look, Even of five hundred courses of the sun, Show me your image in some antique book, Since mind at first in character was done! That I might see what the old world could say To this composed wonder of your frame; Whether we are mended, or whether better they, Or whether revolution be the same. O, sure I am, the wits of former days, To subjects worse have given admiring praise.
Быть может, правда, что в былое время, – Что есть, – все было; нового – здесь нет, И ум, творя, бесплодно носит бремя Ребенка, раньше видевшего свет. Тогда, глядящие в века былые, Пусть хроники покажут мне твой лик, Лет за пятьсот назад, в одной из книг, Где в письмена вместилась мысль впервые. Хочу я знать, что люди в эти дни О чуде внешности подобной говорили. Мы стали ль совершенней? иль они Прекрасней были? иль мы те ж, как были? Но верю я: прошедшие года Таких, как ты, не знали никогда!
Перевод В.Я. Брюсова
Когда лишь ново то, что есть и было прежде, То как далек наш ум от истины, в надежде Трудящийся создать, но лишь несущий гнет Рожденных до того бесчисленных забот. О, если бы могла нас летопись заставить За несколько сот лет на миг один взглянуть И образ твой таким могла бы нам представить, Каким его впервой из слов усвоил взгляд, Чтоб я увидеть мог, что древность рассказала Про созданный вполне прекрасный образ твой И лучше ль древних мы, иль раса хуже стала, Иль в мире все идет обычной чередой. Я ж знаю, что умы философов покойных Хвалили иногда и менее достойных.
Перевод Н.В. Гербеля
Что есть, уж было, может быть, не раз. И вот, минувшее изображая, Наш бедный ум обманывает нас, Известное когда-то вновь рождая. О, если б мог я, заглянув в сказанья Пяти веков, увидеть облик твой В одной из древних книг, где начертанья Впервые закрепили дух живой! О, если б знать, что б древние решили, Увидя чудеса твоих красот, Кто ближе к совершенству – мы, они ли, – Иль мир свершает тот же оборот? О, я уверен, ум веков былых Ценил черты, куда бледней твоих!
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LX
Like as the waves make towards the pebbled shore, So do our minutes hasten to their end; Each changing place with that which goes before, In sequent toil all forwards do contend. Nativity, once in the main of light, Crawls to maturity, wherewith being crown'd, Crooked eclipses 'gainst his glory fight, And Time that gave doth now his gift confound. Time doth transfix the flourish set on youth And delves the parallels in beauty's brow, Feeds on the rarities of nature's truth, And nothing stands but for his scythe to mow: And yet to times in hope my verse shall stand. Praising thy worth, despite his cruel hand.
Как волны набегают на каменья, И каждая там гибнет в свой черед, Так к своему концу спешат мгновенья, В стремленьи неизменном – все вперед! Родимся мы в огне лучей без тени И в зрелости бежим; но с той поры Должны бороться против злых затмений, И время требует назад дары. Ты, время, юность губишь беспощадно, В морщинах искажаешь блеск красы, Все, что прекрасно, пожираешь жадно, Ничто не свято для твоей косы. И все ж мой стих переживет столетья: Так славы стоит, что хочу воспеть я!
Перевод В.Я. Брюсова
Как волны к берегам стремятся чередой, Так и минуты вслед одна другой стремятся, Становятся в ряды одна вслед за другой И силятся вперед пробиться и умчаться. Рожденное едва – уж к зрелости ползет, Но лишь она его цветами увенчает, С ним разрушенье в бой вступает в свой черед, А Время всех даров своих его лишает. И по челу оно проводит борозды, Румянец молодой с прекрасных щек смывает, Растаптывает в прах всех прелестей следы И все своей косой бесчувственной срезает. Но стих мой, не страшась руки его сухой, В грядущих временах почтит тебя хвалой.
Перевод Н.В. Гербеля
Как волны вечно к берегу несутся, Спешат минуты наши к их концу. Одна другую догоняя, бьются, Давая место новому бойцу. Рождение, увидев свет, ползет Ко зрелости, но, чуть она настала, Борьбе с затменьем настает черед, И время рушит то, что созидало: Пронзает цвет, блистающий красою, Уродует морщинами чело, Жрет лучшее, что на земле взросло, И злобно губит под своей косою. Но стих мой, знай, природе вопреки Спасет твой лик от губящей руки.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXI
Is it thy will thy image should keep open My heavy eyelids to the weary night? Dost thou desire my slumbers should be broken, While shadows like to thee do mock my sight? Is it thy spirit that thou send'st from thee So far from home into my deeds to pry, To find out shames and idle hours in me, The scope and tenure of thy jealousy? O, no! thy love, though much, is not so great: It is my love that keeps mine eye awake; Mine own true love that doth my rest defeat, To play the watchman ever for thy sake: For thee watch I whilst thou dost wake elsewhere, From me far off, with others all too near.
Ты ль требуешь, чтоб я, открывши очи, Их длительно вперял в тоскливый мрак? Чтоб призрак, схож с тобой, средь ночи Меня томил и мой тревожил зрак? Иль дух твой выслан, чтобы ночью черной, От дома далеко, за мной следить И уличить меня в вине позорной, В тебе способной ревность разбудить? Нет! Велика любовь твоя, но все ж Не столь сильна: нет! То – любовь моя Сомкнуть глаза мне не дает на ложе, Из-за нее, как сторож, мучусь я! Ведь ты не спишь, и мысль меня тревожит, Что с кем-то слишком близко ты, быть может!
Перевод В.Я. Брюсова
Уже ль желала ты, чтоб образ твой прекрасный Попытку лечь, уснуть мне сделал бы напрасной И сон мой возмутил явлением теней, Похожих на тебя и милых для очей? Не дух ли свой ты шлешь в сомненьи неотступном В такую даль, чтоб здесь за мною наблюдать, Найти меня в пыли и праздным и преступным И ревность тем свою и гордость оправдать. О нет, любовь твоя не так уж безгранична! Зато моя к тебе смущает мой покой И не дает сомкнуть очей в тиши ночной, Храня из-за тебя все зорко безразлично. Да, я храню твой сон, когда ты средь чужих, Далеко от меня и близко от других.
Перевод Н.В. Гербеля
Хотел ли ты, чтоб образ твой мешал Смежить мне веки средь истомы ночи, И рой теней дремоту прерывал, Подобием с тобой дразня мне очи? Твой дух ли ты мне издалека шлешь Выслеживать тайком мои деянья, Чтоб уличить изменчивость и ложь? Ты ль, в ревности, желаешь испытанья? О нет! Твоя любовь не так сильна. Нет, то моя очей смежить не может. Моя любовь, моя любовь одна Как страж не спит, терзает и тревожит – И стражду я, злой думою томим, Что где-то там ты близок так другим!
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXII
Sin of self-love possesseth all mine eye And all my soul, and all my every part; And for this sin there is no remedy, It is so grounded inward in my heart. Methinks no face so gracious is as mine, No shape so true, no truth of such account; And for myself mine own worth do define, As I all other in all worths surmount. But when my glass shows me myself indeed Beated and chopp'd with tanned antiquity, Mine own self-love quite contrary I read; Self so self-loving were iniquity. 'Tis thee, – myself, – that for myself I praise, Painting my age with beauty of thy days.
Глаза мои грешат излишком самомненья, А также и душа, и чувства все мои – И нет ни в чем тому недугу исцеленья, Так корни в грудь вонзил глубоко он свои. Я к своему ничье лицо не приравняю, И ни на чей я стан не променяю свой; Ну – словом – так себя высоко оценяю, Что никого не дам и сравнивать с собой. Но лишь порассмотрю, каков на самом деле, Изломанный борьбой и сильно спавший в теле, Я глупым это все и пошлым нахожу – И вот что я теперь про то тебе скажу: «Мой друг, в себе самом тебя я восхваляю И красотой твоей себя же украшаю!»
Перевод Н.В. Гербеля
Грех самомненья очи мне слепит И обладает телом и душою, И этот грех ничто не излечит, Так глубоко сроднился он со мною. Мне кажется, нет облика красивей, Нет лучше стана, выше правоты, Что нет моей оценки справедливей, Что все во мне достойно похвалы. Но чуть возьмусь за зеркало, я вижу, Как стал я стар, как истощен тоской, – И самомненье, падая все ниже, Становится обманчивой мечтой. То не себя – тебя я обожаю! В твою весну сентябрь мой облекаю.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXIII
Against my love shall be as I am now, With Time's injurious hand crush'd and o'erworn; When hours have drain'd his blood and fill'd his brow With lines and wrinkles; when his youthful morn Hath travell'd on to age's steepy night; And all those beauties whereof now he's king Are vanishing or vanished out of sight, Stealing away the treasure of his spring; For such a time do I now fortify Against confounding age's cruel knife, That he shall never cut from memory My sweet love's beauty, though my lover's life: His beauty shall in these black lines be seen, And they shall live, and he in them still green.
Придет пора, когда мой друг таким же будет, Каким я стал теперь, злой времени рукой Поверженный во прах. Когда гнет лет остудит Бушующую кровь, широкой бороздой Морщина пробежит по лбу, потухнут очи, И жизнь в своем пути достигнет дряхлой ночи, И вся та красота, что в нем теперь царит, Похитив блеск весны, далеко улетит; Вот к этому-то дню я так приготовляюсь, Чтоб времени косе успеть противостать, Чтоб не могло оно из памяти изгнать Благую красоту, которой удивляюсь. Она навек в моих останется стихах И будет жить у всех в сердцах и на глазах.
Перевод Н.В. Гербеля
Придет пора, когда моя любовь, Как я теперь, от времени завянет, Когда часы в тебе иссушат кровь, Избороздят твое чело и канет В пучину ночи день твоей весны; И с нею все твое очарованье, Без всякого следа воспоминанья, Потонет в вечной тьме, как тонут сны. Предвидя грозный миг исчезновенья, Я отвращу губящую косу, Избавлю я навек от разрушенья Коль не тебя, то черт твоих красу, В моих стихах твой лик изобразив – В них будешь ты и вечно юн, и жив!
