When I have seen by Time's fell hand defaced The rich proud cost of outworn buried age; When sometime lofty towers I see down-razed, And brass eternal slave to mortal rage; When I have seen the hungry ocean gain Advantage on the kingdom of the shore, And the firm soil win of the watery main, Increasing store with loss and loss with store; When I have seen such interchange of state, Or state itself confounded to decay; Ruin hath taught me thus to ruminate – That Time will come and take my love away. This thought is as a death which cannot choose But weep to have that which it fears to lose.
Когда я вижу, как волшебные уборы Срывает время с древности седой, И башни рушатся, высокие как горы, И в рабстве медь у ярости слепой; Когда я вижу, как в береговое царство Врываясь, океан бушует и ревет, Как алчная земля, исполнена коварства, Захватывает сонм необозримых вод, Как распадаются могучие народы, Как царства пышные в развалинах лежат, – Я скорбно думаю, что мстительные годы Ее, мою любовь, отнимут и умчат. О, эта мысль – как смерть! Не плакать я не в силах, Что все мне близкое – все скроется в могилах.
Перевод Ф.А. Червинского
Когда я вижу вкруг, что Время искажает Остатки старины, чей вид нас восхищает; Когда я вижу медь злой ярости рабой И башни до небес, сравненные с землей; Когда я вижу, как взволнованное море Захватывает гладь земли береговой, А алчная земля пучиною морской Овладевает, всем и каждому на горе; Когда десятки царств у всех нас на глазах Свой изменяют вид иль падают во прах, – Все это, друг мой, мысль в уме моем рождает, Что Время и меня любви моей лишает – И заставляет нас та мысль о том рыдать, Что обладаешь тем, что страшно потерять.
Перевод Н.В. Гербеля
Когда я зрю, как время искажает И блеск и роскошь отошедших лет, Как башни в прах паденья низвергает, Как истребляет вечной бронзы след, Как океан голодный пожирает Приливом стран цветущих берега Иль вдруг выводит из-под волн луга, Что здесь творит, там властно разрушает; Когда я зрю судьбины государств, Блеск их расцвета, ужас распаденья, То понимаю, видя гибель царств, Что и твое настанет разрушенье… Мне эта мысль как смерть. И лишь печаль Жива о том, что потерять так жаль.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXV
Since brass, nor stone, nor earth, nor boundless sea But sad mortality o'er-sways their power, How with this rage shall beauty hold a plea, Whose action is no stronger than a flower? O, how shall summer's honey breath hold out Against the wrackful siege of battering days, When rocks impregnable are not so stout, Nor gates of steel so strong, but Time decays? O fearful meditation! where, alack, Shall Time's best jewel from Time's chest lie hid? Or what strong hand can hold his swift foot back? Or who his spoil of beauty can forbid? O, none, unless this miracle have might, That in black ink my love may still shine bright.
Ни море, ни земля, ни камень и ни сталь Не в силах отразить твои, о смерть, угрозы – И красота ли их сильнее – красота ль, Чья так же власть слаба, как ландыша и розы? Как может устоять весенний ветерок Пред гибельной волной слепого урагана? Пожрет и сокрушит седых времен поток И сумрачный гранит, и влагу океана. Мучительная мысль! Бессилен человек Спасти единый перл от вас, немые годы! Какою силою остановить ваш бег? Кто помешает вам губить красу природы? На чудо лишь, мой друг, ничтожно их влиянье: Чернила вечное дадут тебе сиянье.
Перевод Ф.А. Червинского
Когда земля, и медь, и море, и каменья Не могут устоять пред силой разрушенья, То как же может с ней бороться красота, Чья сила силе лишь равняется листа? Возможно ль устоять весеннему дыханью В губительной борьбе с напором бурных дней, Когда вершины скал и мощь стальных дверей Противиться крылам времен не в состоянье? О, злая мысль! Куда ж от Времени уйдет Промчавшихся времен пленительнейший плод? Кто даст отпор его губительному кличу И в силах у него отнять его добычу? Никто – иль чудо, друг, свершится над тобой И будешь ты блистать в чернилах красотой!
Перевод Н.В. Гербеля
Раз бронзе, камню, землям, океану Предел кончины предназначил рок, Как отразит свирепство урагана Красы весенней девственный цветок? Как устоит медовое дыханье Напору вихря мчащихся времен, Когда гранит скалы не защищен, Ни сталь оград от времени метанья? О страшный помысел! Где? Кто, увы! – Кто перл времен от времени спасет? Кто запретит гниенье красоты? Кто гибель прекратит? – Никто! Покуда Великое не совершится чудо И из чернил любовь не зацветет.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXVI
Tired with all these, for restful death I cry, As, to behold desert a beggar born, And needy nothing trimm'd in jollity, And purest faith unhappily forsworn, And gilded honour shamefully misplaced, And maiden virtue rudely strumpeted, And right perfection wrongfully disgraced, And strength by limping sway disabled And art made tongue-tied by authority, And folly – doctor-like – controlling skill, And simple truth miscall'd simplicity, And captive good attending captain ill: Tired with all these, from these would I be gone, Save that, to die, I leave my love alone.
Тебя, о смерть, тебя зову я, утомленный. Устал я видеть честь поверженной во прах, Заслугу – в рубище, невинность – оскверненной, И верность – преданной, и истину – в цепях. Глупцов, гордящихся лавровыми венками, И обесславленных, опальных мудрецов, И дивный дар небес, осмеянный слепцами, И злое торжество пустых клеветников. Искусство – робкое пред деспотизмом власти, Безумья жалкого надменное чело, И силу золота, и гибельные страсти, И Благо – пленником у властелина Зло. Усталый, льнул бы я к блаженному покою, Когда бы смертный час не разлучал с тобою.
Перевод Ф.А. Червинского
В усталости моей я жажду лишь покоя! Как видеть тяжело достойных в нищете, Ничтожество в тиши вкушающим благое, Измену всех надежд, обман в святой мечте, Почет среди толпы, присвоенный неправо, Девическую честь, растоптанную в прах, Клонящуюся мощь пред роком величаво, Искусство, свой огонь влачащее в цепях. Низвергнутое в грязь прямое совершенство, Ученость пред судом надменного осла, Правдивость, простоте сулимая в блаженство, И доброту души в служении у зла! Всем этим утомлен, я бредил бы могилой, Когда бы не пришлось тогда проститься с милой.
Перевод Н.В. Гербеля
Томимый этим, к смерти я взываю; Раз что живут заслуги в нищете, Ничтожество ж – в веселье утопая, Раз верность изменяет правоте, Раз почести бесстыдство награждают, Раз девственность вгоняется в разврат, Раз совершенство злобно унижают, Раз мощь хромые силы тормозят, Раз произвол глумится над искусством, Раз глупость знанья принимает вид, Раз здравый смысл считается безумством, Раз что добро в плену, а зло царит – Я, утомленный, жаждал бы уйти, Когда б тебя с собой мог унести!
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXVII
Ah! wherefore with infection should he live, And with his presence grace impiety, That sin by him advantage should achieve, And lace itself with his society? Why should false painting imitate his cheek, And steel dead seeming of his living hue? Why should poor beauty indirectly seek Roses of shadow, since his rose is true? Why should he live, now Nature bankrupt is, Beggar'd of blood to blush through lively veins? For she hath no exchequer now but his, And, proud of many, lives upon his gains. O, him she stores, to show what wealth she had In days long since, before these last so bad.
Зачем ему здесь жить, когда зараза с ним, И скрашивать порок присутствием своим, Давая тем греху возможность поживиться И, с ним переплетясь, в одно соединиться? Зачем копировать румянец щек его, Фальшиво цвет живой их в мертвый превращая? Что в цвете роз ему, красе родного края, Когда в его щеках довольно своего? Что жить ему, когда природа обеднела И крови уж ему не может больше дать? Он все был для нее – и жизнь, и благодать; Она ж и пред лицом других благоговела. И бережет его она, чтоб показать, Какая прежде к ней сходила благодать.
Перевод Н.В. Гербеля
Зачем он должен средь заразы жить, Присутствием уродство украшая? Затем ли, чтоб защитой зла служить, Красой своей невзрачность прикрывая? Иль чтоб могла подделка передать Его лица пленительную живость? Но что бескровью лживых роз искать, Коль роз живых сияет в нем правдивость? Зачем живет он в дни, когда бедна, Как нищая, красой природа стала? – Затем, что в нем лишь вся ее казна И без него платить ей силы б не хватало. Да, в нем одном краса былая вновь Сияет нам и радует любовь.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXVIII
Thus is his cheek the map of days outworn, When beauty lived and died as flowers do now, Before these bastard signs of fair were born, Or durst inhabit on a living brow; Before the golden tresses of the dead, The right of sepulchres, were shorn away, To live a second life on second head; Ere beauty's dead fleece made another gay: In him those holy antique hours are seen, Without all ornament, itself and true, Making no summer of another's green, Robbing no old to dress his beauty new; And him as for a map doth Nature store, To show false Art what beauty was of yore.
Его лицо есть дней минувших отпечаток, Когда краса цвела и вяла, как цветы, И ни на чьем челе не смел блистать остаток Вновь созданной в тиши поддельной красоты; Когда, отдав тела прожорливой могиле, Не срезывали кос с головок золотых, Чтоб на челе других они вторично жили И пук чужих волос не радовал других. В нем прежней красоты видна еще святыня, Благая, без прикрас, как сердца благостыня, Не мыслящая вновь весну себе купить И обобрать других, одетым бы лишь быть. И бережет его природа данью чувству, Чтоб показать красу фальшивому искусству.
Перевод Н.В. Гербеля
Его ланиты – образец былого, Где, как цветок, взрастала красота, Где лживый цвет поддельного лица Не смел еще касаться до живого; Где золотых кудрей с главы почивших Никто не смел у гроба отнимать, Чтоб снова жить и снова украшать Живущего красой кудрей отживших. Лишь в нем видна былая простота, Вся без прикрас, правдива и чиста, Не знавшая весны с чужой травою, – Ни грабежа, чтоб вновь стать молодою. Как в образце природы в нем видна Глазам поддельной – прежних дней краса.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXIX
Those parts of thee that the world's eye doth view Want nothing that the thought of hearts can mend; All tongues, the voice of souls, give thee that due, Uttering bare truth, even so as foes commend. Thy outward thus with outward praise is crown'd; But those same tongues, that give thee so thine own, In other accents do this praise confound By seeing farther than the eye hath shown. They look into the beauty of thy mind, And that in guess they measure by thy deeds; Then, churls, their thoughts, although their eyes were kind, To thy fair flower add the rank smell of weeds: But why thy odour matcheth not thy show, The soil is this, that thou dost common grow.
Та часть тебя, что мир способна озарять, К себе, мой друг, восторг всеобщий привлекает И всюду громко так твой образ прославляет, Что даже злым врагам приходится молчать. Итак, наружно ты увенчан похвалами; Но те, что так тебя расхваливали сами, Пытаются теперь проникнуть дали мглу И прежнюю берут обратно похвалу. Достоинство ума в деяньях познавая, Они вперяют взор в тайник души твоей И осуждают все, забыв про блеск очей И запах сорных трав дыханью придавая. Чего же запах твой не схож с твоей красой? А потому, мой друг, что ты – цветок простой.
Перевод Н.В. Гербеля
Все, что в тебе извне доступно взгляду, Ни для кого не может лучше быть: Твой светлый лик вселяет всем усладу, Враги – и те должны его хвалить. Так внешности дарует внешность цену. Но те же, что склоняются пред ней, Другое говорят, хвале на смену, Направив взоры глубже в суть вещей. Достоинства души твоей познав, Ей воздают лишь по ее деяньям. Их мысль тогда, в разладе с любованьем, Поражена зловоньем сорных трав. Но почему твой дух не отвечает Красе? Разгадка в том, что он мельчает.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXX
That thou art blamed shall not be thy defect, For slander's mark was ever yet the fair; The ornament of beauty is suspect, A crow that flies in heaven's sweetest air. So thou be good, slander doth but approve Thy worth the greater, being woo'd of time; For canker vice the sweetest buds doth love, And thou present'st a pure unstained prime. Thou hast passed by the ambush of young days Either not assail'd or victor being charg'd; Yet this thy praise cannot be so thy praise, To tie up envy evermore enlarg'd: If some suspect of ill mask'd not thy show, Then thou alone kingdoms of hearts shouldst owe.
Людская брань тебе не вменится в вину, Затем что красота злословье возбуждает, А подозренье вкруг румяных щек витает, Как стая воронят, летящих в вышину. Будь ты добра, мой друг, – и подтвердит злословье Достоинства твои. Ведь хитрый червячок Умеет заползти в прелестнейший цветок – В тебе ж есть для того все нужные условья. Да, ты пережила тревоги юных дней И вышла из борьбы чиста и своевольна; Но этого всего еще ведь не довольно, Чтобы спасти тебя от зависти людей. Когда бы ты к тому ж избегла подозренья, То ты бы все сердца пленила, без сомненья!
Перевод Н.В. Гербеля
То не беда, что ты хулы предмет! Прекрасное рождает осужденье. Ведь красоты без темных пятен нет. И в чистом небе ворон реет тенью. Будь ты хорош, и грязный яд злословья Поднимет лишь тебя в глазах людей. Ведь червь грызет с особенной любовью Сладчайший цвет. Ты ж – цвет весенних дней! Ты пережил соблазны юных лет Нетронутым иль свергнув нападенье, Но этим злейший возбудил навет И дал ему свое утроить рвенье. Когда бы он тебя не искажал, Мильон сердец к твоим ногам бы пал.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXXI
No longer mourn for me when I am dead Than you shall hear the surly sullen bell Give warning to the world that I am fled From this vile world, with vilest worms to dwell: Nay, if you read this line, remember not The hand that writ it; for I love you so, That I in your sweet thoughts would be forgot If thinking on me then should make you woe. O, if, I say, you look upon this verse, When I perhaps compounded am with clay, Do not so much as my poor name rehearse, But let your love even with my life decay, Lest the wise world should look into your moan, And mock you with me after I am gone.
О, если я умру, не дольше слезы лей, Чем длиться будет звон суровый погребальный, Когда он возвестит, что злобный мир печальный Покинул я, уйдя в обитель злых червей. При виде этих строк – покинь воспоминанье О дружеской руке, что начертала их. Я так тебя люблю, что и в мечтах твоих Я не желаю жить, коль принесет страданье Тебе мысль обо мне. О да, скажу я вновь: При виде строк моих – когда навек угасну – Ты друга имени не называй всечасно! Пусть с жизнию моей уйдет твоя любовь, Не то наш мудрый свет зло смехом покарает Тебя за то, что нас и смерть не разлучает.
Перевод И.А. Гриневской
Когда умру, меня оплакивай не доле, Чем будет лить свой звон наш колокол большой, Который возвестит, что принят я землей, Чтоб сделаться червей добычею – не боле. При чтеньи этих строк, прошу, не вспоминай Писавшей их руки, затем что ты – мой рай, И я бы не хотел в мечтах твоих прекрасных Явиться пред тобой причиной слез напрасных. Прошу тебя, когда я обращуся в прах, Не называй меня по имени, царица, При виде этих строк, написанных в стихах; Но пусть любовь твою возьмет моя гробница. Чтобы лукавый свет, услыша тихий вздох Твой, осмеять тебя из-за меня не мог.
Перевод Н.В. Гербеля
Когда умру, оплакивай меня Не долее, чем перезвон печальный, Что возвестит отход из мира зла На пир червей, под камень погребальный. При чтеньи этих строк не вспоминай Руки моей, писавшей их когда-то. Я так люблю тебя! Мне лучше, знай, Забытым быть тобою без возврата, Чем отуманить облик твой слезой. Задумавшись над строфами моими, Не поминай, печальный, мое имя, Любовь твоя пускай умрет со мной, Чтоб злобный мир, твою печаль почуя, Не осмеял бы нас, когда умру я.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXXII
O, lest the world should task you to recite What merit lived in me, that you should love After my death, dear love, forget me quite, For you in me can nothing worthy prove; Unless you would devise some virtuous lie, To do more for me than mine own desert, And hang more praise upon deceased I Than niggard truth would willingly impart: O, lest your true love may seem false in this That you for love speak well of me untrue, My name be buried where my body is, And live no more to shame nor me nor you. For I am shamed by that which I bring forth, And so should you, to love things nothing worth.
О, друг мой, чтобы мир не жаждал объясненья, За что ты любишь так, и мертвого, меня, Меня ты позабудь, забудь без сожаленья, Во мне нет ничего, чтоб мог при свете дня Ты миру показать. Прибегнуть к лжи прекрасной Придется, друг, тебе, чтоб мне хвалу воздать, Что правда в скупости воздать мне не согласна. В уборе чуждом мне я не хочу предстать! Чтобы любовь твоя, мой друг, пред светом целым За все хвалы твои неправой не слыла – Пусть имя бедное мое угаснет с телом, Чтобы позора мгла меня не стерегла. Я дел моих стыжусь! как я – ты их осудишь. Что низкое ты чтил – стыдиться вечно будешь.
Перевод И.А. Гриневской
Чтоб свет не мог спросить прекрасную тебя, За что ты чтишь мой прах, в гробу меня любя, Ты лучше позабудь меня, небес созданье, Затем что указать, увы! не в состоянье Ты ничего во мне такого, что б могло Мне озарить ясней померкшее чело И больше хвал воздать, чем правда, что всех колет, Не прибегая к лжи, могла б себе позволить. Когда любовь тебя сказать заставить может Неправду обо мне, пусть вместе с телом сгложет Губительная смерть и скромный мой венок, Чтоб нам на стыд сиять средь мира он не мог. Меня одним стыдом клеймят мои творенья, Тебя ж – любовь того, к кому нет уваженья.
Перевод Н.В. Гербеля
Из страха, чтоб тебя не раздражали Вопросами, какою из заслуг Я удостоился твоей печали, Когда умру, – забудь меня, мой друг! Нет у меня заслуг, а ты невольно Выдумывать начнешь их или лгать И скажешь более, чем добровольно Скупая правда может мне их дать. Пусть, чтобы ложь любви не загрязнила И чтобы ты не лгал, меня любя, – Мое название возьмет могила, Ни одного из нас не устыдя: Меня – за скудость дел моих, тебя – За то что жил, ничтожество любя.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXXIII
That time of year thou mayst in me behold When yellow leaves, or none, or few, do hang Upon those boughs which shake against the cold, Bare ruin'd choirs, where late the sweet birds sang. In me thou see'st the twilight of such day As after sunset fadeth in the west, Which by and by black night doth take away, Death's second self, that seals up all in rest. In me thou see'st the glowing of such fire, That on the ashes of his youth doth lie, As the death-bed, whereon it must expire, Consumed with that which it was nourish'd by. This thou perceivest, which makes thy love more strong, To love that well, which thou must leave ere long.
Ты видишь – я достиг поры той поздней года, Когда на деревах по нескольку листков Лишь бьется, но и те уж щиплет непогода, Тогда как прежде тень манила соловьев. Во мне ты видишь, друг, потемки дня такого, В котором солнце лик свой клонит на закат, А ночь уже спешит над жизнию сурово Распространить свой гнет, из черных выйдя врат. Ты видишь, милый друг, что я едва пылаю, Подобно уж давно зажженному костру, Лишенному того, чем жил он поутру, И, не дожив, как он, до ночи, потухаю. Ты видишь – и сильней горит в тебе любовь К тому, что потерять придется скоро вновь.
Перевод Н.В. Гербеля
Во мне ты можешь видеть время года, Когда слетел иль редок желтый лист На тех ветвях, что треплет непогода, Там, где весной звучал веселый свист. Во мне ты видишь сумерки тех дней, Когда заря на западе блистает, А ночь за ней – все ближе, все черней – В подобье смерти мир успокояет. Во мне ты видишь тление костра На пепле чувств всего, что было мило, Достигшее до смертного одра, Снедаемое тем, чем прежде жило. И, видя это, любишь ты сильней Того, чья жизнь – вопрос немногих дней.
Перевод М.И. Чайковского
Сонет LXXIV
But be contented: when that fell arrest Without all bail shall carry me away, My life hath in this line some interest, Which for memorial still with thee shall stay. When thou reviewest this, thou dost review The very part was consecrate to thee: The earth can have but earth, which is his due; My spirit is thine, the better part of me: So then thou hast but lost the dregs of life, The prey of worms, my body being dead; The coward conquest of a wretch's knife, Too base of thee to be remembered. The worth of that is that which it contains, And that is this, and this with thee remains.
Но примирись с моей безжалостной судьбой: Пусть смерть меня сразит, тогда исчезну я, А песни все мои останутся с тобой, И ты поймешь их смысл, что в них вся жизнь моя. И что я посвятил тебе в моих стихах, Отыщешь в Песнях все – и усладишь твой слух. Владей моей душой. Отходит к праху прах, Но лучшее – твое, и лучшее – мой дух. Итак, утратишь ты осадок бытия, Добычею червей напрасно дорожа: Для памяти твоей плоть низменна моя, Негоднейший трофей злодейского ножа. И то, что в ней жило, вот чем ценна она: То песнь моя, тебе навеки отдана.
Перевод П.В. Быкова
Покоен будь: когда я буду смертью скован, Без мысли быть опять когда-нибудь раскован, Останутся тебе на память, милый мой, Немногие стихи, написанные мной. И, пробегая их, увидишь, друг мой милый, Что эти сотни строк посвящены тебе: Лишь прах возьмет земля, как должное, себе, Но лучшее – мой ум – твое, мой друг, с могилой. Итак, когда умрет покров души моей, Ты потеряешь лишь подонки жизни бренной, Добычу черной мглы, хирургов и червей, Не стоящую слез твоей тоски священной. Стихи ж мои могу почтить я похвалой За то, что их никто не разлучит с тобой.
Перевод Н.В. Гербеля
Покоен будь. Когда приказ суровый Бесследно унесет меня долой, В моих стихах вернусь я к жизни снова, И в памяти останусь я с тобой. Читая их, прочтешь, что в лучшей части Они, мой друг, посвящены тебе. Земля пойдет к земле. В твоей же власти Останется все лучшее во мне. Итак, утратишь ты лишь труп презренный, Добычу злодеяний и червей, Не стоящий твоей тоски священной И не достойный памяти людей. В нем содержание лишь было ценно, Оно же здесь пребудет неизменно.
