Валентин Белокрылов
Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики
– Боря, я же тебе не маркшейдер, ни разу не определял, не знаю даже как,– запротестовал Владимир, но Борис успокоил.
– Ты дай мне цифры уклона, а я и сам подсчитаю – это же так просто, высоту, то есть разницу отметок наверху и внизу колоды мы с тобой разделим на длину колоды и получим уклон, количество миллиметров на один погонный метр, мне больше ничего и не нужно.
– Да, Володя, ты помоги Борису,– попросил от порога Степан,– подсчитал?
Владимир протянул листок. Степан посмотрел, сравнил замер с оперативными данными.
– Я тебе, Борис, говорил, что перебрали, примерно на эту вот цифру. Передав листок с подсчётом Борису, поблагодарил Владимира.
– Погоди благодарить, может быть я не так что-то замерил.
– Всё так, Володя,– успокоил его Степан. Завтра, Боря, мы объемы не передаём, оставим эти. А в июне немножечко подкорректируем и всё у нас будет в ажуре. Главный маркшейдер обещал приехать после отчетности. Пусть проверяет, главное лишка не хватануть, а то снимет и тогда в июне будет худо, лучше пусть добавит сам.
Назавтра втроём определяли уклон, перекос колоды. С час устраняли, проверили ещё раз после устранения. Когда прибор запустили, Борис остался с пробщиком проверить снос, а Владимир пошёл в вагончик. Заперев инструмент, дал задание Нине переписать набело табель выходов, а сам побежал по промприборам. Когда вернулся, в вагончике сидел Степан, пил чай и что-то писал.
– A вундермастер пришёл,– с такой помощницей ты мне самый первый и наряды сдашь. А что, чаем поит, улыбается, рейку носит, а об остальном сами договоритесь, но чтоб без вмешательства парт, проф и прочих организаций.
– Ну, вы, Степан Егорович, скажете! – пропела Нина.
– Нина! Ниночка! Я же для пользы дела, чтоб только твой Мишка не знал, а я не скажу, – хохоча говорил Степан. В общем, будешь работать c Володей. Согласна?
– Вы же меня всё равно для пользы дела заставите, так зачем спрашивать?
– Молодец, Ниночка, задачу поняла, – похвалил Степан, – утром будешь нормально работать, а во вторую смену три часа, чтобы переработку тебе не платить, о переработке с Володей сама договаривайся.
Уехал Степан, когда Нина переписала табели выходов. После его отъезда, пообедали, а в обеденный перерыв сходили с ней в укромное место, которое было действительно укромным.
Закрытие нарядов для молодого специалиста прошло отлично, сдал он наряды первого июня до обеда, первым. Практически со всеми работами этого участка он познакомился и справлялся. Уяснив основное, стал вникать во все подробности, и начал осваивать работу на бульдозере. Работа по подаче песков на промприбор была простой, поэтому после недельной стажировки он час-два работал самостоятельно, отправив любого бульдозериста чифирнуть и покурить. И ему было хорошо, а бульдозеристу тем более, так как просидеть 12 часов за рычагами было очень и очень утомительно. Как-то разговорился Владимир с механиком: – мне бы учебник по бульдозеру.
– Найдём,– засмеялся тот,– дам тебе и учебник и плакаты.
В тёплые дни, свободные от работы поселковые жители, потянулись в сопки. Одни уходили подальше, другие уходили до первых зарослей. В выходные дни шли загорать в сопки и супружеские пары. Уходили и парни, попить спирта на природе, некоторые после отдыха возвращались с опухшими лицами, до такой степени, что их узнавали не сразу, так разделывались со спящими колымские комары.
Появилась весной, военизированная охрана золотодобычи, в лице трёх парней, вернее двух парней, к третьему вскоре приехала жена, которая также была охранницей. Вскоре двое завели подруг. С Сашкой охранником в лес уходила Оксана. А с Евгением встречалась Зоя, компрессорщица….
– Это всё на моих глазах происходило, Володя,– объяснил Борис Павлович. Были лагеря, казалось это навсегда. Вышки, бараки, зэки, лай собак, крики охраны. Жизнь бурлила. И вдруг – тишина. Жуткая тишина. Покосились бараки, вышки, заросли травой дороги. Будто ничего и не было. Началась новая жизнь. Лагеря разогнали, у многих срока ещё раньше заканчивались, но до 53 года почти никто не имел права на выезд отсюда. У баб судьбы были исковерканы, а когда сюда начали прибывать вольняшки, то зэчкам было просто завидно, что у вольных женщин всё в личной жизни идет не так как у них, бывших зэчек. Женщин здесь всегда был недостаток, а спиртного избыток. Вот и принялись бывшие зэчки развращать вновь прибывших дам. Что ты, мол, с одним всё да с одним, жизнь проживёшь, а никого другого не попробуешь. Начинают капать и докапают, новенькая и попробует разнообразия, а там уже легче, когда она на крючке. Честных на участке бабы не любили и боялись, а когда грешат все, то кого бояться? У них как круговая порука, все всё знают, и никто не может сказать, так как у каждой "рыльце в пуху". Со временем зэчек стало меньше или вообще все поразъехались, а порядки эти остались и продолжают жить. Да и сами мужики, не осознавая этого, помогают бабам. То в жёны внучек берут, то запивают, то не могут, а жизнь она есть жизнь и природа своего требует, было бы желание, а спрос здесь постоянно высокий, на любую бабу. По пьянке любая красавицей кажется.
Здесь и без жены плохо жить, а с женой ещё хуже, нужно караулить, чтоб из-под носа не увели.
– Так радоваться надо, Борис, что твою увели бы.
– Жену то уведут, но обычно с женой остаются дети, которые для нового мужа не нужны, он же бабу отбивал, а не ребятишек, дети страдают.
Глава 29
Больше всех проклинала весну и лето Галина Ивановна. Если муж отсутствовал, то и Владимир был на работе, а о встречах в доме нельзя было даже мечтать. Круглосуточно светло, народу стало в два раза больше, всюду шныряют. Пошли с мужем загорать, и там, в сопках, на них то и дело натыкались парочки.
Вызвали Черняка и геолога в Сусуман, и Галина приехала на участок, проверить наличие плановых заданий и расценок. Нашла Владимира у промприбора. Когда начала проверять документы, сказала прямо: – Мне, Володя, эти бумажки не нужны, сам понимаешь, есть они, нет ли их, работа и так идёт. Ты бы хоть раз поинтересовался мной.
– Галя, ты же сама сказала, – когда надо будет, скажу, – напомнил он ей.
– Всё так, но заходи хоть изредка в контору, не ради производства, а и ко мне. Чаю попить, поговорить. Давай что-нибудь, Володя, придумай.
Вскоре она ушла домой пешком, не дожидаясь попутной автомашины.
Нина сидела и переписывала наряды, когда он вернулся в вагончик. Но, когда он хотел её обнять, она вежливым движением отвела его руку. Когда через некоторое время он повторил, она таким же движением отвела его руку в сторону.
– Не понял.
Она так посмотрела на него, что он догадался, – Нина видела Галку.
Молча, ушёл на участок, и проходил до самого конца смены, помог бульдозеристу «обуться», – надеть гусеницу. Бульдозер «обули» уже перед концом смены. В вагончике было пусто, Нина давно ушла или уехала.
Назавтра он остановил один из промприборов на ремонт скруббера, в двух местах образовались дыры, пока сварщик заваривал, он с рабочими осматривал ролики транспортёра и метил неработающие. В это время заявилась на промприбор целая комиссия, Черняк, Степан, геолог, и еще какой-то товарищ, которого Владимир не знал и до этого не видел. Судя по разговору, он был главным. Осмотрели прибор, но дольше всего осматривали колоду.
Володя, – спросили его рабочие, – зачем обэхээсник здесь ходит?
– Это тот, что с начальством?
– Да.
– Мне ничего не говорили, но обэхээсник зря ходить, не станет.
Вечером Борис начал расспрашивать, – как они пломбируют колоды, кто присутствует при съёме.
– Что, кого-то, поймали?
– Поймали с нашим золотом, но не нашего. Присматривай, Володя, а, если спросят, то скажи, что ОБХСС проводит плановую проверку. Золото наше, приборное, правда железа мало, но есть.
Металлическая колода на приборе сверху закрывалась мелкой металлической сеткой, закрывалась на замок и пломбировалась, пломбировалась и распломбировалась в присутствии мастера, охранника и обогатителя, не говоря уже о рабочих прибора. Контейнер после съёма тоже пломбировался, то есть весь процесс добычи золота был и под охраной, и под замком, и под наблюдением. Один украсть не мог, если и воровали приборное золото, то, как минимум, должно быть двое.
– Когда я бываю на приборах, то ничего подозрительного не замечаю, но вся беда, Борис, в том, что на некоторых приборах, в некоторые смены, мастеров не бывает – это когда что-то ломается.
– Присматривайся, Володя, – попросил ещё раз геолог, – рано или поздно, но кто-то должен залететь. Человек – это такая скотинка, что от жадности теряет осторожность.
Через пару дней, когда работа на смене шла без поломок и остановок, он спросил Нину: «Как дела?»
– Отстань, – буркнула она.
– Не понял, – сказал он и посмотрел на Нину.
– Жди Галку, – зло сказала Нина.
Владимир ничего не сказал, ушёл, и стал вести себя, так будто с Ниной он связан только работой. Вернувшись не стал даже просить её заварить чай, сам заварил и пил.
Она сидела и молчала, а потом вдруг спросила: Тебе что меня мало? Не хватает, да?
– Ревнуешь?
– Злюсь, – зло ответила Нина. Если бы ты был мне муж…
– Нина, если бы бабушке ***, она бы была дедушкой, – сказал он спокойно, отпивая чай.
– Она бы у меня…, тебя, пятой дорогой обходила бы, – досказала Нина свою угрозу. Черняк не знает.
– Твой, наверное, тоже не знает.
– Ну, я....
– Тоже самое и она.
– Ты что, с ней начал ещё раньше, чем со мной? Заметив, что он собрался уходить, спросила: – Я что, разонравилась тебе окончательно?
– Я бы об этом тебе сказал, ты сама начала мне устраивать сцены ревности.
– А я что, изменяю тебе?
– Конечно.
– С кем это?
– С Мишкой своим.
Она хотела ему возразить, но он, вставая, сказал: «Сильно ревную, ух как ревную! Ух каким злым иногда бываю!»
– Так значит, ты из ревности ко мне, затащил её сюда?
– Конечно.
– Чудак! Разве к мужу ревнуют?!
– Даже к столбу, если будешь ложить, его, с собой спать, – ответил он, едва сдерживая улыбку.
Через несколько дней после комиссии, засобирался, и уехал в отпуск Копчёный. И уже через сутки, вместо него на участке появился приблатненный Вася, который дня за два всех узнал, и все узнали его.
– Боря, что это за скользкий тип? – спросил Владимир, – кажется, без мыла хочет в задницу залезть каждому, только чтобы с ним выпили.
– А это, такого тупого агента, ОБХСС направило сюда, – засмеялся Борис и посоветовал, – ты об этом не распространяйся, хоть у него на роже написано, что он что-то вынюхивает. Скоро его все стали называть "Агентом", примерно через месяц "Агент" исчез, и поселок снова остался без киномеханика.
В последний понедельник июня, сообщили, что скончался Ефим Савельевич Прошкин. Нормировщик, умер на 59 году жизни. Очередной запой оказался последним в его жизни. Запил, пока выходил, простыл. Стал лечить простуду спиртиком, долечился до того, что «крыша поехала» так сказал геолог, а Степан заявил, побывав у него, – «гусей погнал». Положили в больницу, лечили, а он попивал. Скончался тихо и мирно, – уснул и не проснулся.
Завели компрессор, и буровзрывными работами вырыли могилку, в которой, и упокоился Савельевич навсегда. Когда его бабка собралась и уехала, то как будто, Прошкина, и не было на участке никогда. Тем более, что на его место сразу же направили, уже не молодую женщину, Нину Фёдоровну Орлову, которая оказалась женщиной вспыльчивой, скандальной, и неуживчивой. Коллектив соседнего прииска сумел от Нины Фёдоровны избавиться от Нины Фёдоровны, а коллектив участка сделал приобретение далеко неравноценное Савельевичу.
Два раза в июне запускали в работу «царский» промприбор, давая план прииска. Участок давал металл, и прииск не мешал участку делать высокую зарплату рабочим. Были пустые промытые кубики, были килограммы золота добытых почти без промывки песков, с чем и начала бороться в июле, новая нормировщица Орлова. Как сказал Степан, – на участке появилась кровососущая насекомая, гораздо злее всех колымских комаров. Появилась новая забота. К закрытию нарядов, кроме нарядов, нужно было так запутать нормировщицу, чтобы она ничего не понимала, и не лезла туда, куда ей не нужно было лезть. Акты она не признавала, считая их обманом, обманом не её, а государства. Требовала, чтобы всякая работа была описана под действующие нормы и расценки, причём, если норм не было, она считала, что работу не делали.
– Я стою на страже государственных интересов, и не позволю государство обманывать, – заявляла она каждый раз, откидывая наряды в сторону, когда находила что-то, её не устраивающее.
– Нина Фёдоровна, а мы на кого работаем? начинал заводиться Степан.
– Вы хотите за счёт государства быть добренькими перед рабочими? Вы им закрываете, а они пьют за ваше здоровье.
– Это их дело. Наше дело заплатить за их труд, за то, что они делают. Как может натянуть транспортёрную ленту, длиной сто метров, один электрослесарь? Объясните мне, Нина Фёдоровна, – допытывался Степан.
– А за что я ему плачу?
– Ну, ты, посмотри! Она платит! В другой раз я рабочих не дам и пусть слесарь хоть месяц мудохается, а рабочим составлю акт на простой, и к директору прииска на ковёр пойдёте вы, – стращал её Степан.
– И пойду.
– Сначала весь простой оплатите из своего кармана, – вдруг заявил Черняк, которому этот спор начинал надоедать.
– Как из своего? возмутилась нормировщица.
– А так, согласно акта на простой, составленного мастерами. Ещё, я обещаю вас отдать под суд, за срыв выполнения государственного годового плана по металлу, а перед судом понижу в должности, и отправлю поработать на приборе, чтобы знали весь технологический процесс, не только теоретически, но и практически, – спокойным голосом обещал начальник участка.
– Вы что же, покрываете их всех?
– Да нет. Хочу сказать, что план – есть закон, его надо выполнять! Если выполнять не будем, то из нас здесь никто не нужен. Галина Ивановна, мы в фонд зарплаты укладываемся? – спросил Черняк жену.
– Даже есть небольшая экономия, – ответила та.
– Нина Фёдоровна хотела возмутиться, но Черняк остановил её, – слышали? Это наш основной показатель, так что всё, что я утверждаю, и пишу "к оплате", пропускайте, я тоже пекусь государственными интересами, а не своими шкурническими.
Работа, изнуряющая работа по 12 часов через 12, выматывала силы и терпение, поэтому участок запил первый раз с аванса. Вторая смена напилась сразу, как только получила деньги, а первая к вечеру. Вечером рабочие пели песни, и пробовали удариться в пляс, закончили пьянку поминками Савельича.
– Степан, это первый и последний раз я работаю с пьяной сменой, идти под суд за чью-то пьянку я не хочу. Следующий раз я их обследую, если пьяные, то пусть продолжают пить.
Черняк решил договориться, чтобы в промывочный сезон ОРС не продавал спиртных напитков.
– Но чем нам торговать? У ОРСа был свой план. Марина возмущалась, – ни товаров, ни продуктов не дают, а план требуют, пусть план скостят тогда и просят, чтобы мы спиртом не торговали.
– Кто, Володя, пойдёт на это, – говорил уже Гэ-Гэ, – у нас свой план, у них свой и, как с нас, так и с них требуют его выполнения. Разговор с орсовцами идёт каждый год. Каждый за свой план бьётся .
– Даже ценой спаивания народа, – вмешалась Клава, обогатитель, у которой на работе были в основном женщины.
– Неправда, Клавдия, государство не спаивает, а только продаёт, если не хочешь – не пей, вольному воля.
– Ну, не скажи Георгий Георгиевич! Когда в магазине нет, мой походит, покряхтит и спать трезвёхонький ложится, а если в магазине есть, то пока как свинья не нажрётся, не успокоится.
– Ну не все же такие, Клавдия, как твой,– заметил Гэ-Гэ.
– Не смеши меня, ты и сам такой, есть у нас один, но его, говорят, в Красную книгу занесли. Это птичка Коршун. Да что ты, я и сама, если попало, то одной стопочкой не ограничусь. Спаивает нас ОРС, ради своего плана.
– С одной стороны да, но с другой – дело то добровольное, после пьянки начнём принимать меры и наказывать.
– Кого наказывать собрался, Георгии Георгиевич? И как наказывать? Выговор дашь, так они уже давно, как мёртвому припарка, чихать на них все хотели, премии лишишь – уйдут к соседям, а ты тогда с кем останешься? А если уйдут и план не дашь? Тебя же за эти самые подвесят.
– А что ты сама, Клавдия, предлагаешь? – спросил её Гэ-Гэ.
– Я бы одно предложила, не продавать. Но нельзя запретить.
– Нельзя запретить, Клавдия, вот в этом вся наша беда, – согласился Гэ-Гэ.
– Самый хороший выход, – предложил геолог, – это в аванс и в получку на два дня объявлять выходные, пусть пьют.
– Если бы с нас не спрашивали план и металл за каждый день, – вздохнул Гэ-Гэ. Мы уж тут думали, на эти дни ставить планово-профилактические ремонты, но тоже нельзя все механизмы одновременно останавливать. Каждый месяц, как подходит время аванса и получки, думаю, что делать, что делать?
Писем в июне Владимир ни от кого не получил. Даже сестрёнка, Светка, перестала писать ему коротенькие письма, с различными просьбами.
Одна Нина была ему праздниками и отрадой. Первого июля у Нины был день рождения, первого же июля, Владимир с геологом, с утра уехали на прииск с отчётами. В июне главный маркшейдер побывал на участке, посмотрел на подсчёты объёмов, намеренных и подсчитанных Владимиром, нашёл, что хоть и не по инструкции, но сделано всё правильно, оформил приказом его совместительство и, согласно этому приказу, Владимир, должен был отчитываться уже на прииске.
Пока Борис был в конторе, Владимир купил подружке в подарок, отрез шерсти на платье, и флакон духов. Вечером, она забежала пригласить его на гулянку и отпроситься от работы. Он поздравил её с днём рождения, и подарил подарки.
– Спасибо, – прошептала она, – духи я возьму, а это спрячь, завтра отдашь. А то разговоров не оберёшься. Сегодня я не буду, а завтра встретимся, Володя, там.
Первую неделю любого месяца в конторе все были загружены работой, мастера сдавали наряды, материально-подотчётные делали списания и сдавали отчёты. Черняк с геологом дня три ездили на прииск. Прииск спускал план на металл исходя не из расчетов геолога, а из своего собственного плана. План промывки песков прииск не интересовал, так как два остальных участка мыли эти объемы, но золото было на Рыбном. Геолог старался план уменьшить, а Черняк под план выбить запчасти и материалы, действуя по принципу «дашь на дашь». В единственную неделю месяца, в конторе, все работали, даже в отсутствии Черняка.
– Как ты провела день рождения? – спросил Владимир Нину.
– Пили, ели, пели и пробовали танцевать на улице, но к этому времени все хорошо поднабрались. Сидели пока всё не выпили.
Хорошо было лежать, загорать. Выпили шампанского из граненых стаканов.
– Зачем существует работа? Зачем люди женятся? Жили бы в свое удовольствие, как мы с тобой. Здесь даже лучше, чем в комнате.
– Без тебя, Нина, мне было бы здесь очень одиноко.
– Что, я лучше всех, милый?
– Лучше, Нинка, лучше всех.
– Чем, лучше? шептала она, закрыв глаза. Всем, милая, всем, – шептал он ей в ответ.
Они медленно возвращались в посёлок, перед поселком пошли разными тропками.
Ты что-то, Володя, письма получил, а вместо радости я вижу на твоём лице уныние, плохие вести? – спросил Борис.
Идёт, Боря, прощание с юностью, со студенческими годами, с прошлым, и это вызывает грусть.
– Когда, Володя, мне бывает грустно, я пью сто грамм спирта и становится легче. Давай вмажем, мне тоже что-то стало и грустно, и скучно. Вспомнил, что сейчас на материке лето, есть холодное пиво, уже есть молоденькие огурчики, редиска, есть тёплое лето без комарья, когда можно разуться и ходить босым, а не в резиновых сапогах. Зиму лучше переношу, а вот как лето настает, так охота всё бросить, уехать, и провести лето по-человечески. Раз живём, но живем как-то по дурному. Ты, понимаешь, Володя, я так привык к большим деньгам, что даже не представлю, – как буду жить на пенсию, если доживу до неё.
– А долго тебе до пенсии?
– Долго, очень долго. Подземки у меня нет, стажа на троих с северными льготами наберётся, а вот возраста нет, нет ни первого списка, ни второго, а по общему надо ждать до 60 лет. Что продавцу пива на юге, что геологу, проработавшему на Колыме всю жизнь, – условия ухода на пенсию одни.
– А я, Борис, сейчас понял, что моя жена была права, что осталась в Иркутске. Самая хорошая, интересная жизнь – это пока нет детей, пока ты студент, и живёшь в городе. Вроде и денег не много было, а жить было веселее, интереснее и разнообразнее. В кино ходили, в театр, да и просто было интересно прогуляться по городу.
– Я был, Володя, в Чехословакии, Венгрии, ГДР и могу сказать, что там лучше нашего, а если учесть, что некоторые бегут из ГДР на запад, то там возможно ещё лучше.
– Германия, Борис Павлович, мне кажется, это витрина социализма и капитализма, мы прём всё в свою часть, америкашки прут в свою часть, а немцам что! Они рады, они довольные. По моему Германию для примера брать не следует, вот бы посмотреть на жизнь в Англии, ещё недавно гребли почти со всего света, как там живут?
– Ты Пшеная порасспрашивай, он всю Европу объехал, с самим фюрером ручкался, он тебе много чего рассказать может.
Николай Пшенай многого не договаривал, о многом молчал, но в его жилах бежала кровь настоящего поляка, для которого Польша была превыше всего. Он был националистом, и возносил до небес только своё, польское. Даже выпив, никогда не откровенничал. Иногда на работе, Владимир, расспрашивал его, о прошлой его жизни.
– Николай, ты поляк, а почему ты в Польшу не уедешь?
– Наши коммунисты, Володя, еще п****противней ваших, тут я отсидел за свои грехи, а там не начали бы снова копаться. Дзержинского, и других знаменитых советских поляков, он за истинных поляков не считал. Кто коммунист- тот не поляк.
– Вообще, как и у вас, у нас тоже есть плохие люди, такую великую страну про***ли. Когда-то, почти до Москвы были польские земли, а вот всё растеряли, много в нас гонору, он и губил нас.
– Тебе что строй в Польше не нравиться?
– А кому он нравится? Если бы не ваши танки, то его бы давно не было. Как только уберут танки, так и строй исчезнет. Ты, Володя, жизни не видел, это, что вы зовете жизнью – не жизнь, а издевательство над ней.
– Так и ты, такой же жизнью живешь!
– А куда мне деться? С волками жить, по волчьи выть. Я невыездной, мне в свою Польшу нельзя съездить, даже туристом. Ваши власти мне сломали жизнь, вернее доломали, сломали её фашисты.
Таких откровений Владимир боялся. Боялся обсуждать, и слушать, так как считал, что Пшенай покушается на самое святое, что у него и у народа есть. Он находил предлог и уходил.
А между тем, вчерашний студент и молодой специалист, превращался в настоящего специалиста, которому до всего было дело. У Бориса и его пробщиков он учился мыть золото лотком, и был по-мальчишески рад, когда сам, первый раз, набрал породы в лоток, пробутарил и получил в лотке чистое колымское золото.
– Научишься, Володя, – похвалил его Оксанкин Михаил, – раз что-то в лотке остаётся, значит получается. Когда бутаришь, бутарь энергичнее, чтобы золото, если оно есть, осело на дно лотка, а потом уже доводку веди осторожнее, чтобы не смыть золото вместе с водой, а когда золотинки будет видно, то сам уже поймешь, как надо отбивать золото от шлихов. Главное у тебя первый раз получилось, а теперь практикуйся. Бери лоток и мой. По признанию Михаила, асом лотка был геолог, если ему на спор бросить в лоток грамм золота, то он ни миллиграмма не упустит.
– Чифирить научился, золото мыть умеешь, если ещё начнешь стаканами пить неразведённый спирт, то, считай, будешь настоящим колымчаниным, – смеясь, заключил геолог. Всему учись, всё, Володя, в жизни когда-нибудь пригодится.
Вскоре, Борис Павлович, сообщил, что в Ягоднинском районе исчезли охранники и золото, которое они везли в золотоприёмную кассу прииска. Золото, в присутствии мастера и охраны отбирается рабочими, его отбивают на лотках, прокаливают. Готовое золото ссыпают в брезентовый мешочек, туда вкладывают акт, мешок перевязывается и пломбируется, выше прикладывается второй экземпляр акта, и вновь перевязывается, и пломбируется. Этот мешок вкладывается в металлическую, специальную круглую банку, туда же вкладывается третий экземпляр акта, крышка закрывается и вновь пломбируется. И после этого золото готово к перевозке. Обязательно золото сопровождают два охранника. Пломбировочник должен храниться в опечатанном сейфе, на участке, но обычно мастер таскает его в кармане. Если исчезли охранники, то их, или убили, или исчезли сами с золотом, но куда? Только уходить тайгой без дорог, остальное всё перекроют. Тут раньше, когда совершали побеги, дороги перекрывались, а в тайге беглецов убивали охотники, которым за это платили премию, деньгами и продуктами. Одним словом, люди гибнут за металл, сатана справляет бал. Вроде бы, Володя, всех знаешь, все на виду, а вот золото воруют, и нигде нибудь, а у нас.
Нина, переданная в подчинение Владимиру, облегчала ему и жизнь, и работу. Она носила рейку, она могла сбегать на любой прибор, и передать любое указание и приказание Владимира. Она переписывала ему наряды и табели, готовила и оформляла схемы маркшейдерских замеров, заваривала чай и готовила обеды.
– Ниночка, что я буду делать без тебя, когда ты со своим Мишкой уедешь отсюда.
– Скучать, как и я, – ответила она, со вздохом.
Чем дольше жил Владимир, тем больше убеждался в истине поговорок и пословиц. Поговорка – "стерпится-слюбится" в данном случае подходила к ним.
– Или привык я к тебе, Нина, настолько, что уже трудно без тебя, или влюбился? Может пора отбивать тебя у Мишки.
– У Михаила Андреевича, – он старше тебя, а к старшим нужно относиться с уважением…
– И с благодарностью за тебя.
– За что это его благодарить?
– За тебя, что привёз тебя сюда.
– Перебьётся, и проживёт без благодарностей.
– Я с тобой, Нина, как пацан, как школьник, который хочет любить, – встречаться, но ему взрослые не разрешают. Иногда я себя чувствую нашкодившим котом, которого схватят и выпорют.
Она рассмеялась, видимо, представив его этим котом, которого собрались бить.
– За чужих жён и бьют.
– Не смеши, Володя, ты сам хоть кого изобьёшь.
– Дело не в кулаках, а в моральном избиении, за чужих жён, как и за чужих мужей наград не дают. Вот что ты будешь делать, если нас с тобой разоблачат?
– Не знаю, – простодушно ответила она и, лукаво улыбнувшись, склонилась над схемой, которую чертила на кальке.
– А всё же?
– Скажу, что ты лучше, скажу, что дедушке надо было думать, прежде чем жениться на такой молодой девчонке, которая годится во внучки, а не в жёны.
– А куда сама внучка смотрела, когда шла в жены?
– А никуда, глупенькой была, хотела из дома скорее уйти, но не знала, как. А тут дедушка появился, взял за руку и увёл. А разоблачат, если нас, то не боись, я за себя постою, Володя. Да и кто нас здесь будет разоблачать, когда все такие.
Была вторая половина июля, прошло часа два с начала смены, на улице было пасмурно, срывался дождь. Идти по приборам не хотелось, так было холодно, и они с Ниной сидели в фуфайках в ожидании чая. Чайник на плитке пел и никак не хотел закипать.
– Сейчас бы, Нина, в тепле с тобой обняться, и лежать бы, дремать, – мечтательно произнёс Владимир и зевнул.
– Ну, тебе только взяться! Там тогда не только дремать, а места на койке мало будет!
– Да, нет! Я бы хотел просто полежать рядом с тобой.
Выпили чаю, Владимир проводив Нину домой, вернулся в вагончик. В вагончике было светло, а от электроплитки наконец потеплело. Идти не хотелось по холоду и мокру, выключил свет, лёг на лавку и скоро задремал. Проснулся, когда была настоящая ночь. А дело к зиме, к холодам пошло, – подумал Владимир. Не успело лето тёплое побыть, а надо уже и к зиме готовиться.
На душе стало тоскливо и одиноко. На какое-то мгновение показалось ему, что поезд высадил его на диком и пустынном полустанке, где даже нет грязного и прокопчённого вокзальчика, чтобы спрятаться от дождя, а не то, чтобы переночевать. Ещё ему казалось, что один, как перст, на всём белом свете, что никому он не нужен и никто его не ждёт. Как бездомному псу ему хотелось завыть, заскулить. Друзей, которым бы он мог поведать свои сомнения и душевные переживания, у него не было, Борис, с которым он бы смог посидеть и откровенно поговорить уехал на прииск. Была одна Нина, которую он считал малолеткой, не способной понять его одиночества. Он не хотел никому плакаться, он хотел понять свои неудачи в личной жизни. Может быть нужно не раздумывать и сомневаться, а быть решительней и смелей. Взять, и отобрать малолетку у Мишки? Резко встал и открыл дверь на улицу, чтобы больше не думать о плохом, застегнул фуфайку и вышел из вагончика. На двух приборах спали, спали бульдозеристы, спали рабочие приборов, а приборы крутились вхолостую, шумели, создавая иллюзию работы. Разбудил, но ругать не стал, ночь была тяжёлая, и он сам, не выдержав, первый раз не дремал, а спал во время смены.
Утром сказал механику, чтобы бульдозеристы работали с фарами, чтоб проверил лампочки днём, и ещё сказал, чтобы осветил "царский" прибор: Идёшь мимо и всё кажется, что кто-то следит за тобой, лежит, как монстр, и наблюдает. Хоть пару лампочек повесь, – попросил Владимир механика.
Одному Гэ-Гэ ничего не кажется, а тебе и Генке мерещится, как начнёт казаться, перекрестись, – посоветовал механик, но лампочки пообещал повесить. Скажу электрику, пусть вкрутит пару пятисоток.
В столовой его нашла Нина и отпросилась в Сусуман: -платье сошью из подаренного тобой материала, если не успею, то заночую. Дал ей рекомендательное письмо к земляку, если его нет дома, сказал, чтобы обратилась к его жене.
Нашёл Геннадия – мастера, и спросил: – тебе тоже кажется, что "царский" прибор на тебя смотрит ночами?
Не говори, – засмеялся мастер, – я даже лампочки раза два вкручивал, но у нас разве можно что-то ставить, когда на приборе не работают!? Сегодня поставлю, назавтра снимают, воруют подлюки. Тебе что, тоже мерещится что-то?
– Да лежит как молчаливое чудовище, кажется, поднимется и кинется на тебя.
И мне, Володя, кажется, что он на меня смотрит, особенно с похмелья.
– Интересно девки пляшут, по четыре сразу вряд, – подумал Владимир, – Генке с похмелья, но мне то же самое, не с похмелья кажется.
Все смены отличались друг от друга. Иные начинались легко и всё шло как по маслу, а некоторые начинались с какой-нибудь поломки, и вся смена походила на одну длинную неприятность, вроде бы все бегали, шебутились, а толку не было.
Обычно, когда была Нина, она начинала работу с чая, кипятила чайник, заваривала, и всё шло хорошо. Без неё очередная смена началась с того, что разулся бульдозер, слетела гусеница с направляющего колеса вовнутрь, и пока разъединяли гусеничное полотно, пока натянули и пока запустили промприбор, прошло почти полсмены. Чуть поработали, Владимир собрался уходить, заклинило породой бункер. Уже светало, когда он вернулся в вагончик и напился чаю. Когда вышел и проходил мимо "царского", обратил внимание, что света не было.
