Виталий Матвеевич Конеев
Гнев Бога
– Ну, давай сюда деньги, живущий блудом.
Она спрятала их в пояс и, уже равнодушным голосом сказав: «Я приду ночью. Жди меня» ушла.
Назаретяне плотно набились в небольшое помещение синагоги, привлечённые слухами о том, что давно пропавший Иешуа сын Иосифа, вернулся в город в состоянии душевного помешательства – ведь так говорил уважаемый фарисей Савл, член синедриона. И теперь Иешуа, помраченный умом и одержимый бесами вёл какие-то странные беседы и хотел говорить слово Божие в Божьем доме.
Изумлённые дерзостью безумца, люди не могли понять: почему Иешуа позволено было входить в синагогу? Да ещё говорить перед народом?
Огорчённый этими шепотками Пётр, не решаясь упоминать о Иешуа, как о Мессии, громовым голосом убеждал всех сидящих на полу в зале горожан, что его учитель пророк. Рыбак бил себя кулаком в грудь и призывал в свидетели Бога.
– На моих глазах творил чудеса. И здесь – пожелаете того – сотворит чудо.
Савл, сидевший в первом ряду перед небольшим столиком, на котором лежало «Святое Писание», взъерошенный, напряжённый от ожидания, кусал свои пальцы, поглядывал на людей, следил за Петром, бормоча:
– Да чтоб тебя повозка переехала, злыдень ты проклятый. Когда же ты угомонишься, бесом одержимый?
Но вот настало время, и староста взял в руки Писание и обратился к учителю, стоявшему в конце зала, с просьбой прочесть главы из Пятикнижия и из пророков. Наступила тишина. Все внимательно следили за Иешуа, удивлённые тем, что он неприметен лицом и видом, не грозен взглядом. Как иные учителя, которые выдавали себя за пророков и Мессий и были много раз разоблачены фарисеями и книжниками.
Иешуа принял Писание, положил его на стол, сел на табурет и, держа худую ладонь на книге, назвал место из Торы, которое решил читать, но, не открыв страницы, заговорил. Фарисеи и книжники уткнулись в Писание, стали водить пальцами по строчкам, ожидая, что учитель мог пропустить хоть букву или вставить чужое слово, нашептанное безумцу диаволом.
После прочтения главы, как это было принято в то время. Иешуа начал объяснять значение святых слов. Книжники открыли Мишну и, не найдя в ней ничего из того, что говорил Иешуа, закричали:
– Почему он говорит не так, как сказано фарисеями?! Кто ему дал право говорить от себя?
Савл каждое слово Иешуа встречал хохотом, и все вдруг увидели, что учитель смешон и глуп. Люди стали показывать на него пальцами и смеяться. Он же, ничуть не смущаясь глумления, прочитал по памяти отрывок из пророков.
Савл не выдержал, вскочил на ноги и, озлоблённо смеясь, обернулся к народу.
– Да разве вы не знаете, что отличие всех полу – умных людей от нормальных в их особой памяти. Ведь им помогают бесы, которые сидят у них внутри.
Фарисей, вытягивая голову и глядя в конец зала на дверь, замахал руками, кого-то призывая. Сквозь толпу провели расслабленного, поставили перед Иешуа.
Савл, торжествующе глядя на учителя и умильно улыбаясь ему, указал на больного.
– Вот ты говоришь: пророк. Чудеса творил. Изгони из него бесов.
И он нарочно зажимал себе рот и фыркал, ожидая минуты потехи. Иешуа ответил обычным ровным голосом:
– Если я одержим бесом, то, как же я могу изгонять из других людей бесов. Ведь бесы бесов не гонят.
Иешуа в полной тишине вышел из синагоги. Назаретяне качали головами и говорили: «Эге, умён Иешуа сын Иосифа». И люди, прикрывая руками улыбки, поспешили на улицу за учителем.
А тот, дрожа всем телом, шагал впереди. И едва оказался на дороге, как было, рванулся куда-то в сторону и остановился, поднял голову. К нему, счастливо сияя лицом, быстро шла Мария. Она протянула учителю руку с открытой ладонью, на которой блестели золотые монеты.
– Вот возьми. Я не приняла эти деньги. У меня душа не лежит к этому делу.
Как орёл с горы метнулся на Иешуа и Марию, растопырив в стороны руки, фарисей Савл, пронзительно крича:
– Ты не приняла! Душа не лежит!
Он схватил протянутые друг к другу ладони и показал их народу.
– Смотрите, кем оказался ваш пророк. Блудодеем!
Иешуа дрожащим голосом едва слышно проговорил:
– Это сказал ты, фарисей.
И умолк, обратив спокойное лицо к подступавшим со всех сторон горожанам. Только прерывистое дыхание выдавало его волнение. Толпа начала злиться.
– Ишь ты, учителем стал, а сам нищий!
– Да как ты посмел, недоумок, перед нами говорить, словно ты выше нас?
Поздняя обида заполнила души горожан: кого слушали? Нищего, то есть грешника, который никогда не сможет попасть в Царствие Божия. А посмел говорить о нём так, как будто знал к нему дорогу.
Оскорблённые, завывая от ярости, горожане бросились на Иешуа. Им навстречу кинулся, упал на колени Пётр, умоляюще заговорил:
– Не бейте пророка! Он агнец Божий. Грех примете.
Но, увидев у людей палки и камни, отскочил в сторону – к Ивану и Матвею, которые прятались за дверью синагоги, вжался в угол. И когда все горожане выбежали из зала на улицу, Иван, Матвей и Пётр, подняв подолы длинных туник, чтобы свободней было бежать, блистая срамными частями тела, помчались вон из города с криком:
– Мы не ученики сего человека!
И где-то вдали прозвучал их слёзный, плачущий вопль:
– Да что это за учитель такой, если нас всегда бьют?!
Иуда с азартом в душе от предстоявшего боя, шагнул к орущей, вопящей толпе и смёл кулаками с ног первых горожан. Люди в страхе подались назад и уже, толкая друг друга, искали место, куда бы спастись бегством, но тут крепкая рука Иешуа сжала плечо Иуды.
– Остановись, брат. Если они хотят, пускай будет так.
– Да ведь они убьют тебя.
Иешуа обнял Иуду и голосом, в котором звучали благодарность и любовь, твёрдо ответил:
– Лицемерием будет для меня: проповедуя добро, дарить людям ненависть.
Иуда в полном изумлении всплеснул руками.
– Учитель, да посмотри на них, озверевших. Что им твой поступок? Ты погибнешь, и никто не раскается. А все будут хвалиться, что убили грешника и приблизились к Богу.
– Иуда, ты укрепил меня словами. А теперь уйди. Больно мне будет, если погибнешь у меня на глазах.
Назаретяне воспользовались этой заминкой и вновь со всех сторон бросились на Иешуа и Иуду с палками и камнями. Оглушили Иуду, а Иешуа – со сладостным стоном начали рвать. Царапать, воя и плача и мстя ему за то, что он посмел подняться выше их.
Он молчал, голову держал прямо, но тело его вздрагивало от побоев. И люди, видя это, радовались – ага, больно! И били его ещё сильней уже за то, что он терпелив, что не кричал и не молил о пощаде, но только говорил богохульные слова:
– Господи, прости их. Господи.
Залитый кровью, под непрерывными ударами, учитель всё-таки вывернулся и глянул туда, куда упал Иуда. Увидел, что Мария оттаскивала его из-под ног горожан в сторону. Иешуа возликовал.
Иаков, обливаясь слезами, метался за спинами людей и, заламывая над головой руки, со стоном кричал:
– Пощадите его! Он добрый!
Он бил себя по лицу и рвал на себе одежду. И вскоре, изнемогая от слабости и ужаса, помчался домой.
Савл, уже сидя на осле и равнодушным оком наблюдая, как горожане вели Иешуа по улице в сторону горного обрыва, с которого люди решили сбросить учителя в пропасть, неторопливо щипал гроздь винограда и говорил:
– Ну, что ж – с этим покончено. А теперь берегись, Иуда Галилеянин: я иду к тебе с мечом.
И он поехал в Капернаум.
На вечерней улице затихли голоса. Лишь только свора тощих, лохматых собак, повизгивая, и рыча друг на друга, облизывала дорожные камни, на которых остались капли крови учителя.
Мария облегчённо вздохнула и покрепче вцепилась пальцами в одежду Иуды, оглянулась, торопливо размышляя, что делать дальше, как вдруг заметила высокого человека, который стоял от неё не более чем в пятидесяти локтях. Он прикрывал плащом лицо так, что видны были только глаза, внимательно смотрел в сторону девицы и Иуды.
Мария непроизвольным жестом рук закрыла от взгляда незнакомца ученика Иешуа и, испытывая в душе страх за него, вскочила на ноги и потащила Иуду прочь по улице. Незнакомец медленным шагом, словно прогуливаясь, пошёл следом за ними, с каждой секундой сокращая расстояние. И, как казалось перепуганной девице, он то и дело впивался взглядом в Иуду. Она ощущала исходящие от незнакомца ненависть, злобу и равнодушие. Когда он внезапно увеличил шаг и оказался рядом с Марией, то она с тихим визгом упала на колени, закрыла собой Иуду и умоляюще пролепетала:
– Не трогай его тело. Он мёртвый.
Незнакомец с рычанием зверя прыгнул вперёд, в мгновенье, преодолев то короткое расстояние, что отделяло его от Иуды и девицы…
Глава двадцать девятая
Ефрем и Захарий, отчаянно вырывая кошелёк с золотом друг у друга, вошли в дом. Сотник Антипатра Кондратий плетью и ударами ног погнал двоих старых знакомых по коридору и втолкнул в сумрачную комнату, где двое секарей, никого не видя, вновь стали бороться за кошелёк. Их кто-то не6громко окликнул. Они обернулись и в ужасе исторгли из себя вопли. Перед ними стоял глава иерусалимских секарей Манасия.
Ефрем и Захарий, дрожа ногами, опустились на пол и на коленах засеменили к своему господину, начали целовать его одежды, со стоном бормоча:
– Пощади, добрый, великодушный Манасия.
Тот давно забыл о двух секарях, забыл: ради чего оставил в Риме. И теперь, не понимая, почему они винятся перед ним, видя их страх и ужас, вернулся в кресло, сел рядом с Антипатром и расхохотался.
Ефрем и Захарий, визгливо смеясь, вскочили на ноги и, умильно глядя на Манасию, понимая, что он настроен к ним миролюбиво, немедленно вспомнили о кошельке. Один из них стал прятать его за пояс, а второй – вырывать.
– Эй, вы там! – добродушно сказал глава секарей.– Почему я должен вас пощадить?
Ефрем, зажимая кошелёк между ног, шепнут на ухо Захарию:
– Он всё позабыл…Да ты не суй руку в срамное место! Это совсем не то.
– Вижу, что не то, Ефрем, но лучше отдай подобру.
– Ага, накось. На чужое ты мастак.
И тогда Захарий, раздражённый тем, что приятель постоянно обманывал его, забыв всё на свете, нанёс Ефрему удар ниже пояса. Тот заревел и вцепился в Захария, и они оба, царапаясь и кусаясь, упали под ноги Антипатра и Манасии.
Сотник Кондратий с большим удовольствием охладил их плетью, и когда те затихли, тетрарх указал пальцем в угол.
– Встаньте туда.
Сегодня утром Антипатр встретил на горной дороге Манасию, который обратился к царю с просьбой принять его в свой караван. Антипатр с презрительной гримасой на лице, взирая сверху на просителя, громко сказал сотнику:
– Кондратий, передай ему, что он может занять место в конце моего отряда, но если он вздумает появиться перед моими глазами, гони его в шею.
И вот теперь, повелитель Галилеи, недовольный тем, что вынужден говорить с простолюдином, к тому же убийцей, брезгливо морщась, повернулся к нему.
– Я указал тебе на Иуду, которого ты преследовал в Риме и за которым следили эти два негодяя в течение многих лет.
Манасия неторопливым движением рук разглаживая складки на коленах складки туники, с трудом удерживался от торжествующей улыбки: вот когда он мог отомстить гордому царю за унижение!
– Я не помню этого человека.
Антипатр с трудом сдержал себя от яростного крика, глубоко вздохнул, снял с шеи длинную золотую цепь, протянул её Манасии, не глядя на него. Тот, раздувая ноздри и низко опустив голову, сосредоточенно осматривал тунику, а когда тетрарх бросил ему на колени цепь, он положил её на стол.
Антипатр, багровея лицом, сквозь зубы сказал:
– Ну, хорошо. Сам назови цену.
Манасия поднял голову и обратил на царя холодный, пронизывающий взгляд и, смеясь в душе, ответил:
– Что ты хочешь от меня, царь?
– Убей Иуду!
– Но за какой грех? Назови мне его, и я подумаю над твоими словами.
В голосе убийцы Антипатр услышал иронию. Он закрыл глаза и, сожалея, что неосмотрительно выдал свою тайну, о которой будет трубить вся Палестина, тихо и властно сказал:
– Пошёл вон, ничтожество и раб.
Манасия рывком поднялся из-за стола и, широко расставив ноги, исподлобья ненавидяще глянул на тетрарха.
– Я свободный человек. И надо мной только Бог. А вот ты, Антипа!– Секарий бешенным жестом ткнул пальцем в сторону Антипатра. – Всегда был рабом Рима! И едешь на поклон к прокуратору Иудеи и Самарии, который несколько лет назад сам был рабом и носил ошейник, как собака!
И Манасия, смеясь каркающим смехом, неторопливо покинул комнату, сделав знак секарям: следовать за ним.
Разгорячённый гневом и оскорблением, Манасия вышел на улицу и долго не мог успокоиться. Чудовищные планы мести распаляли его душу. Он расширенными глазами смотрел прямо перед собой и видел, как вонзал кинжал в сердце врага. Но вот Манасия заметил Ефрема и Захария, отрывисто, с угрозой спросил:
– В чём дело? Кто вы такие?
Захарий спрятался за спину Ефрема и толкнул его вперёд.
– Говори что-нибудь. Ты старший между нами.
– Мы теперь ученики Иешуа, – прошептал Ефрем.
Манасия, мутными глазами поводя вокруг и тщетно пытаясь вспомнить, что предлагал ему Антипатр, с трудом перевёл дыхание и сильно сжал плечи секарей.
– Ну-ну, говорите: зачем вы приходили к царю?
Те в изумлении переглянулись. Захарий вновь толкнул Ефрема.
– Отвечай. Манасия ждёт.
– Нас позвал Антипатр.
– И что?
– Я сказал Захарию: иди ты, а я постою рядом с Иешуа.
– А он кто такой?
– Учитель.
Манасия устало крякнул и ударил себя по бёдрам.
– И об этом вы должны были рассказать царю?
За спиной главы секарей приоткрылась дверь, и из тёмного коридора выглянула Иродиада. Она знаками дала понять Ефрему, чтобы он молчал об Иуде, и показала ему перстень.
Секарий тут же охотно сказал:
– Да –да.
– Что «да-да»? На каком языке ты говоришь?
– Не…не знаю,– испуганно пробормотал Ефрем
Манасия рассмеялся и, благодарный секарям за то, что они облегчили его страдания, обратился к Захарию:
– Ну, а ты что скажешь?
Тот, заметя в руках царицы два перстня, шумно выдохнул набранный в лёгкие для ответа воздух и закрыл рот. Манасия внимательно осмотрел плутоватые лица приятелей.
– Что-то вы растолстели и поглупели. Ну, ладно…На Пасху найдёте меня в Иерусалиме, а пока последите за учителем. Потом расскажите.
И он ушёл, закутывая себя в длиннополый, широкий плащ.
Секари с тихим радостным визгом метнулись в ноги царицы и благоговейно приняли от неё заслуженную награду.
Молодая женщина, взволнованная тем, что Иуда где-то рядом, полная тяжёлых предчувствий, в страхе, что её бывший любовник забыл о ней, тогда как она безумно любила его – торопливо начала выталкивать Захария и Ефрема на улицу.
– Скорее найдите Иуду. С ним что-то случилось.
И мысленно увидела, что он держал в объятиях ту хорошенькую девочку, которая закрыла его покрывалом. И она в ужасе от того, что губы Иуды, которые пылко прикасались к её телу, в эту минуту готовы были предать её, Иродиаду – остановила секариев. Сорвала другие перстни с пальцев, протянула их Захарию и Ефрему.
– Возьмите и сделайте так, чтобы ваш господин никогда не оставался наедине с той блудницей…Как её зовут?
– Мария.
– Следите за ним день и ночь. И криком не позволяйте им соединяться. Я заплачу вам за это золотом.
Изумлённые, счастливые секари быстро пошли по улице, пряча в одеждах подарки царицы. Никто из секариев, тем более Иродиада, не заметили, что рядом у входа в дом стоял Андрей и напряжённо слушал их беседу. И понял то, что ему хотелось понять: Иуда на подозрении у царицы.
Он хлопнул себя по голове кулаком от внезапной мысли: «Да не вор ли Иуда?» И потрясённый тем, что он ловко и верно угадал, кто такой их новый ученик, Андрей помчался на поиски Иешуа. Но вдруг остановился и погрозил перед собой пальцем.
– Нет – нет, учитель его простит, доверчив он и глуп. А вот надо рассказать братьям…
Иродиада вышла во двор, целуя свои руки в тех местах, где целовал их Иуда, и направилась в небольшой сад, задумчивая и грустная. Но за её спиной хлопнули ворота, и царица ощутила на себе чей-то недобрый взгляд, быстро обернулась. К ней, сойдя с облезлого осла, шёл высокий широкоплечий иудей, опираясь на посох, похожий на дубину. Грязное тело незнакомца было прикрыто на бёдрах вывернутой наизнанку овечьей шкурой, а на его плечах висел выцветший на солнце белый таллиф со священными кистями. Длинная борода иудея и взъерошенные, нечесаные волосы на его голове скрутились в серые жгуты. В левой руке он держал деревянный крест. Подойдя к Иродиаде и сверля её грозным взглядом, Иоанн Креститель рыкнул:
– Почему ты стала женой царя?
Зловоние, исходящая от грязного тела пророка, его злобный взгляд, мгновенно задавили в душе прелестной женщины её светлые, полные ревности и любви, мысли. Переход от яркого дня к страшной ночи был стремителен, что царица ощутила приближение смерти. И она едва не закричала от ужаса, что Иуда, который только что в её мыслях ласкал её и говорил нежные слова, исчез, а вместо него рядом стояло злобное чудовище.
Иоанн, видя, как трепетало в испуге нежное тело царицы, как широко были открыты её изящные глаза, которые – уж он-то ловец душ знал – которые много раз призывно смотрели на любовников, ощутил между своих ног беспокойство. И в ярости на Иродиаду он отпрыгнул в сторону, сильно ударил себя кулаком по срамному месту:
– Нет, диавол, не взять тебе меня.– И, угрожающим жестом подняв над головой крест, подступил к царице.– Разве ты не знаешь, женщина, вечный сосуд греха и разврата, что грех смертный: уйти от живого мужа к брату его?
Иродиада медленно приходила в себя, глубоко вздыхая и глядя на пророка блестящими глазами, слегка прикрытыми пушистыми ресницами.
Иоанну, никогда не видевший римлянок – свободных, независимых женщин – показалось, что царица смущена его словами, что в её душу вошёл страх Божий за содеянный грех, и она готова впитать слово Божия. Иоанн ещё более грозно воскликнул:
– Покайся, Иродиада в блуде своём и вернись к мужу своему!
Иродиада широко раскрыла свои прекрасные глаза, в которых бушевал гнев уязвлённой гордой римлянки. Она готова была затопать ногами, завизжать, вцепиться ногтями в этого грязного иудея, который осмелился позорить её – царицу – в её собственном доме! Но она усилием воли сдержала себя и, сжимая кулачки, чувствуя головокружение от сильного прилива крови, насмешливо улыбаясь, сказала:
– Эй, ты, шелудивый пёс, я приглашаю твою косматую голову на пир, который начнётся через несколько минут, а тело своё оставь здесь. Оно слишком смердит.
Иродиада щелчками пальцев позвала слуг и яростно прошипела:
– Помогите пророку увидеть рай на том свете: отрежьте ему голову, здесь! сейчас! на моих глазах. И принесите мне на стол.
Антипатр, смеясь над словами жены, стоял в дверях и глядел на неё алчно и безотрывно. Вот она, всегда вместе с ним, и её тело послушно его руке, но не душа! Теперь он хотел любви царицы, мечтал увидеть её ласковый взгляд, обращённый на него. Он часто настороженно слушал её голос в ожидании тёплых интонаций. И постоянно, совершенно некстати, видел своего отца Ирода Великого…Вот он, обезумевший ворвался во дворец, схватил за горло стражника и, брызгая слюной, закричал:
– Говори правду: изменила мне Мариамна? Изменила!?
И не в силах дождаться ответа, Ирод помчался с кинжалом по комнатам, по этажам в поисках жены, разгоняя своим страшным видом всех верных слуг. А когда Мариамна появилась перед ним, презрительной гримасой кривя своё красиво лицо, он с детским восторгом упал перед женой на колени. Она отшатнулась назад при виде кинжала.
А Ирод, потрясённый тем, что Мариамна не ждала его душой, что он, как всегда, не нужен ей, уже ненавидяще смотрел на холодную женщину.
– Ну, почему ты не любишь меня, проклятая баба!?
Она брезгливо поморщилась и зло ответила:
– Уйди прочь, убийца и простолюдин.
Ирод вскочил на ноги и сжал её тонкую, белую шею огромными руками.
Лицо Мариамны мгновенно стало испуганным, покорным и тёплым. Оно осветилось чувством любви. Умилённый царь охнул, отступил от жены и , счастливо смеясь, приплясывая, начал кусать свои руки, посмевшие угрожать жизни любимой жене. И распахнул объятия.
– О, Мариамна, я пять дней повторял твоё имя и заставлял слуг твердить его мне каждую секунду – днём и ночью.
Но Мариамна, оправившись от испуга, и, понимая, что царь никогда не посмел бы причинить ей зло, потому что любил её, со всей силы ударила его по щеке и ушла прочь.
А Ирод с опущенной головой, поникнув плечами, бежал следом за женой и плачущим голосом говорил:
– А помнишь, Мариамна, девочкой ты обещала мне, что будешь каждый миг своей жизни жить ради меня.
Но царица не помнила. Она глумливо рассмеялась в лицо царю и закрыла перед ним дверь. И, взволнованная тем, что она унизилась на несколько секунд перед ничтожеством, перед простолюдином, долго ходила по комнате и визгливо ругала Ирода за его злодеяния. Тот из-за двери со стоном говорил:
– Ты, Мариамна, сделал меня таким. Ты погубила во мне правду, добро и веру.
И пьяный от несчастья и горя, Ирод, едва – едва переставляя ноги, ушёл на лестницу, сел на ступеньку. И сидел многие часы…
Антипатр встряхнул головой: нет – нет! Иродиада не иудейка. Она воспитана в Риме и ей свойственно понятие доброты и благодарности. Она хоть и не любила его, но не презирала, а часто вела себя великодушно с ним.
Антипатр быстро подошёл к Иродиаде, взял её под руку, а слугам сделал знак остановиться. И он стал ждать: что могла ответить на это жена? Замирая душой, смотрел в её гневное, порозовевшее лицо и мысленно умолял Иродиаду подарить ему чуточку добра.
Иродаида слегка прижалась к мужу, понимая, что он хотел от неё и, надеясь этим жестом скорее получить его согласие, уже спокойно сказала:
– Царь, вели его казнить и принести его голову мне на пир.
Он, благодарный ей за нежное прикосновение к нему, которое для него имело Вселенское значение, смеясь, ответил:
– Это всегда успеется.
Иоанн повернул свой крест в сторону тетрарха.
– Царь, не должно тебе иметь жены брата своего живого.
Иродиада просительно взглянула на мужа, сердито покусывая пухлую нижнюю губку. Но Антипатр, придя в хорошее расположение духа от того, что его просила любимая женщина, вновь рассмеялся и хлопнул Крестителя по плечу.
– Он развлечёт нас по дороге домой. Мы сейчас же возвращаемся в Тибериаду.
– Но ведь ты хотел поговорить с прокуратором.
– Нет. Я передумал.
И он приказал слугам немедленно седлать коней, после чего обратился к Иоанну:
– Я живу по собственным законам. И не мешаю тебе жить, даже больше: ты мне нравишься. Но не раздражай меня.
Пророк усмехнулся в ответ.
– Царь, я должен всем сказать о твоём грехе, чтобы люди знали и остерегались творить грех, ибо никогда им не видеть Царствие Божия. – Он быстрым шагом покинул двор и громовым голосом закричал на улице: – Люди, идите сюда!
Иродиада топнула ногой.
– Заставь его молчать!
Она в эту минуту была слабой и беззащитной, Антипатр чувствовал себя повелителем и человеком сильным. Он снисходительно глянул на ней и добродушно ответил:
– Не могу же я казнить его за такой пустяк. – И, протянув ей руку, он многозначительно добавил: – Дома я подумаю, что с ним сделать, если ты, конечно, попросишь меня об этом.
Глава тридцатая
Цезарь перепрыгнул через лежащих на его пути Иуду и Марию и бросился по улице в ту сторону, где только что скрылись за поворотом назаретяне, уводя с собой учителя. Теперь им хотелось насладиться его страхом – ведь каждый человек боялся смерти.
За последними домами кривой улицы была широкая горная поляна, окружённая невысокими скалами. Там, в конце поляны был обрыв, с которого назаретяне бросали вниз, в пропасть мёртвую скотину и мусор. И куда в эту минуту, улюлюкая, увлекали Иешуа, глумливо изображая, как он проповедовал своё милосердие. Иные сердились на учителя за то, что он не сопротивлялся, кричали ему:
– Ишь, идёт! Думает: прогулка! А вот как полетит, так завоет!
Озлоблённо со всего маха тыкали в него палками.
– Эй, да мы тебя на смерть ведём. Неужели тебе не понятно?
И дёргали его за волосы, и, торопливо набирая в рот слюну, плевали ему в лицо и стонали в предвкушении удовольствия от зрелища его смерти.
Тиберий остановился на краю поляну и долго хищным взглядом наблюдал за толпой назаретян. И когда заметил, что им осталось до обрыва пройти не более десяти локтей, он крикнул, властно протянув вперёд руку:
– Стойте!
Скалы отразили его крик и многократно увеличили. Народ замер. Так повелевать мог только господин. Они же были рабами. Оглянулись и, не видя из-за далёкого расстояния, лицо человека, тем не менее, затрепетали от страха. Тиберий указал пальцем на Иешуа.
– Ты! Подойди ко мне!
Люди стояли оцепеневшие, близко друг к другу. Иешуа боком прошёл между ними и приблизился к Цезарю. Тот, внимательно оглядывая учителя, спросил:
– Знал ли ты, что я спасу тебя?
– Нет, Цезарь, не знал. Все мои помыслы и чувства были заняты моими учениками.
– А теперь ты знаешь: зачем я здесь?
– Знаю.
– Отвечай.
– Душа твоя ищет правды и добра и не находит их.
– Остановись, может быть, ты и прав, но я не хочу этого слышать.
Тиберий сильным жестом руки приказал назаретянам покинуть долину. И те, боясь грозного взгляда Цезаря, прикрывая свои лица руками, надеясь, что Цезарь их не разглядел, не запомнил и не сможет потом притянуть их к ответу, убежали в город.
Тиберий обошёл кругом Иешуа, потрогал его плечи, спину.
– Слабый ты. Не годишься для борьбы. Но вижу и не люблю: ты честен и…– Тиберий протестующее мотнул головой, -…и не прав! – И озлоблённо продолжал говорить: – Ты исходишь из того, что люди изначально добрые, что лишь покажи им доброту, и они – не сразу – но пойдут и станут другими.
– Да, Цезарь!
Цезарь со стоном обхватил свою голову руками, и на его глазах заблестели слёзы, скатились на лицо крупные капли слёз. Но он в это время жалел не Иешуа, а своё далёкое прошлое.
– Я тоже так думал когда-то. Я был другим.
Он глубоко вздохнул и, поигрывая пальцами, заговорил:
– Люди тянутся к добру и творят его только после великих страданий. Кто не испытал их, тот порождает зло, даже если он милосерден. Мир должен тысячи лет захлёбываться кровью, прежде чем изменится в лучшую сторону. И он это сделает без твоих слов!
– Я помогу миру хоть на секунду раньше стать добрей.
– Тебя никто не услышит, потому что всюду торжествует зло. И вот пример. Тиберий быстрым движением схватил руку Иешуа, и они оба взлетели в небо, помчались вдаль. Принцеас азартно показал вперёд пальцем.
– Вот там Афины. И там сейчас философы, которые считают себя солью Земли, спорят о добре и зле. Вот мы и спросим у них: кто из нас двоих праведник, а кто – злой и лицемер.
Они опустились на площадь в одинаковой одежде с лицами родных братьев. Тиберий, добродушно улыбаясь, спросил учёных мужей:
– Скажите нам: кто из нас двоих лицемерен и зол, а кто – праведник?
Учёные мужи обрадовались такой задаче, подошли к ним ближе, начали внимательно осматривать братьев и сразу ощутили исходившую от Тиберия злую непреклонную волю, которая ломала их сознание и подчиняла себе. Но Тиберий на вид был добряком, улыбался, шутливо гукал, пританцовывал, делал «глазки». И учёные мужи, подавленные и очарованные – потому что сломанное сознание, превращённое в рабское – всегда очаровывается грубой силой и любит её любовью жгучею – указали на Цезаря руками.
– Ты – праведник, а он – злой лицемер.
Тиберий порывисто обернулся к Иешуа и сжал его худые плечи, заглянул ожидающе в глаза.
– Ну, убедил ли я тебя?
– Нет, Цезарь, их души были полны страха перед тобой. Поэтому они лгали, но не понимали, что это ложь.
– И ты, Иешуа, хочешь открыть им глаза на правду?
– Да.
– И ты думаешь, что они изменятся? Станут щадить друг друга, зная, как подавить ближнего человека, как получить власть над ним, власть над миром?
– Да, Цезарь.
– О, несчастный, глупый мальчишка! Разве ты не знаешь, что доброму, великодушному человеку – взять хотя бы тебя – люди не простят малое, а злому – и убийство простится. Каждый человек, боясь насмешек, оскорблений, злобится. И его за это уважают и любят, потому что он внушает страх в души окружающих людей. Подавляя волю ближнего человека, ты царствуешь и правишь, и тем творишь зло. Но иного пути в жизни людей не существует! Там, где двое – там уже борьба между злом и добром. В это борьбе всегда торжествует зло.
У Иешуа вдохновлено заблестели глаза, он не менее порывисто подался к Тиберию и звонким голосом воскликнул:
– Цезарь, в твоих словах и заключается мой ответ!
– Ну – ну, говори. Я не понимаю тебя.
– Я хочу сделать людей братьями, которые будут мучиться, если хотя бы раз в день не сотворят милосердие по привычке, не гордясь собой.
Тиберий с досадой на лице плюнул себе под ноги, махнул рукой.
– Что с ним говорить! Безумен! Но запомни, глупенький Иешуа: когда твоя прекрасная чувствительная душа, которая сейчас всегда открыта, получит тысячи, миллионы ударов, она очерствеет. И ты станешь таким же, как я или…
Цезарь глубоко вздохнул и вскочил с ложа, увидел, что он находился в своём кабинете. А за столом, уткнувшись в кусок пергамента, сидел и бормотал Фрасилл.
Тиберий затряс головой, обхватил её руками, желая задержать покидающий сознание сон. Однако тот растворился где-то в глубине памяти уже через две-три секунды. Цезарь потрогал пальцами своё лицо. Оно было мокрое от слёз. Он со стоном отчаяния пробормотал:
– Ну, что меня так мучило во сне. Что я должен был понять?
Его взгляд остановился на пачках вощёных табличек с доносами «любопытствующих» и Цезарь облегчённо вздохнул . «Вот что мне говорил сон!» И он, довольный собой и своей памятью, жестом руки приказал Фрасиллу взять доносы и идти за ним.
Цезарь стремительно вошёл в зал, где его ожидало Правительство, и коротко сказав, что ему нужна защита, сел за маленький боковой столик. И, как обычно, закрыл лицо широкими ладонями, оставив между пальцами щель. Фрасилл занял место председателя на трибуне и развязал связки табличек. Сильно щурясь, он поднёс одну из них близко к лицу и, шамкая, причмокивая губами, прочитал:
– «Спирит мочился в отдалении, глядя на статую Божественного Августа…»
Сенаторы, поглядывая на Цезаря, возмущённо закричали, хлопая себя по коленам и бёдрам:
– Какое поношение! Какая наглость!
Цезарь выдержал длинную паузу, внимательно наблюдая в щель сенаторов, потом указал пальцем в сторону писца.
– Запиши: отцы– сенаторы требуют именем римского народа схватить наглеца, выбить из него имена соучастников преступления, и всех обезглавить. А их имущество взять в казну. Читай дальше, Фрасилл.
Фрасилл откашлялся и взял другую табличку, поднёс её к носу.
– «Мой сосед Тибул обращался к дохлой свинье, положив её на пиршественный стол: «Тиберий, я пью за твоё дохлое величие».
В зале кто-то громко гоготнул и смолк. Цезарь скрипнул зубами и через щель между пальцами начал выискивать смельчака. Сенаторы, все, как один, вскочили с лавок и завопили:
