Влас Дорошевич
Pour la bonne bouche
Иногда мы мечтали:
– Не поехать ли в Ниццу? Отель «Лувр», на самом берегу моря, публикует, что есть комнаты от 5 до 40 франков. Это баснословно дёшево.
Но чаще мы просто говорили:
– Коко, дай денег! Madame Антуанет публикует, что только что вернулась из-за границы и привезла новые модели.
Я не стану перечислять вам этих ежедневных мучений, которые доставляла мне проклятая четвёртая страница!
Буду краток.
Однажды, вернувшись домой, я застал какого-то молодого брюнета.
– Коко! Позволь тебе представить! Тот самый молодой человек, который, помнишь, одновременно со мной публиковал, что ищет место домашнего секретаря или чтеца у одинокой особы. Мы в одно время сдавали объявления и познакомились в конторе газеты.
Через неделю мне говорили:
– Коко! Отчего бы тебе не взять этого молодого человека к себе в секретари. Он такой бедный, что у него нет даже денег больше на публикации.
Вы догадываетесь о конце, а я вам доскажу только финал.
На проклятой странице ежедневно красуется объявление:
«Молодая, красивая, независимая женщина желала бы ехать за границу».
Следует новый адрес моей супруги.
Зато и я каждый день печатаю:
«Одинокий господин ищет молодую экономку».
На праздниках
(Из рассказов «самой»)
Началось честь честью. Авдей Прохорович фрак надел, две гвоздичины для запаха съел и начальство целовать поехал.
А я в директорском платье в зале села визитёров принимать и ветчину есть зачала. Спервоначала меня свои, всё свои целовали: кухарка целовать приходила, няня полоумная да две горничные и приказчики.
Из оных Трифон пронзительнее других. Про этакие поцелуи я только у господина Немировича, который Данченко, читала. Я даже ему заметила:
– Довольно испанисто!
– Это вы, – говорит, – Фёкла Евстигнеевна, верно. Потому хотя я и Сидоров, но душа у меня испанская, ко всякому испанскому занятию страшное пристрастие имею и даже давно в мыслях ту мысль содержу, чтобы роман из испанской жизни написать, но только ожидаю того времени, когда в Москве такая газета откроется, где бы грамотности не требовалось. Чего, – говорит, – читая московские газеты, надеюсь в не весьма продолжительном времени и дождаться.
Потом пошли меня целовать посторонние. Которые услужающие. Полотёры целовали, а апосля полотёров – банщики, а опосля – банщицы. А потом целовали дворники и городовые.
Один унтер даже речь держал:
– Оттого, – говорит, – я вас целую, что вы у нас на хорошем счету.
– Рады, – говорю, – стараться!
Не умею я, признаться, с начальством разговаривать. Одначе, велела им по полтине дать.
А опосля всех этих целовальщиков, которые берущие, настоящий визитёр пошёл. Спервоначала кум был Тимофей Саввич.
– Честь, – говорит, – имею и проч.
У этого разговор небольшой, потому у него рот не тем занят: у него рот либо ест, либо пьёт. И уж опосля пошёл гость разговорный.
Спервоначала новоизбранный гласный один, из купечества, приезжал. Целовал и практиковался: руку за пуговицу, в позицию встал и начал:
– Не знаменательно ли, – говорит, – сие, что вы, супругой подрядчика будучи, тем не менее заготовили всю сию снедь хозяйственным способом? И не есть ли сие прямое указание на то, что хозяйственный способ есть способ наиболее разумный?! Ибо что, – говорит, – было бы, если б вы, уклонившись от хозяйственного способа заготовки провианта, сдали подряд на поставку праздничного стола с вольных торгов подрядчику?
