Яна Анатольевна Седова
Октябрический режим. Том 1
Взрыв на Аптекарском острове (12.VIII)
Перебравшись в Петербург из Саратова, Столыпин после кратковременного пребывания в министерском доме на Большой Морской поселился на министерской даче, находившейся на Аптекарском острове возле Императорского Ботанического сада. Это был деревянный двухэтажный дом, выходивший фасадом на Большую Невку. В нижнем этаже располагались кабинет Столыпина, приемная и комната секретаря, в верхнем жила большая семья министра.
12.VIII с 2½ до 4½ ч. министр вел обычный прием посетителей. Доступ ко второму лицу в Российской Империи был почти свободный – требовалось лишь успеть записаться у дежурного чиновника.
В 3 ч. 15 м. подъехало наемное ландо, из которого вышли два лица, одетые в зимнюю парадную форму офицеров отдельного корпуса жандармов. (Согласно официальному сообщению, их сопровождал третий человек в штатском платье.) В руках одного из посетителей был большой черный портфель. Они хотели пройти в приемную комнату, но швейцар задержал их. Во-первых, запись посетителей была прекращена, а во-вторых лица, одетые летом в зимнюю форму, выглядели подозрительно. Встретив препятствие, гости стали ломиться в приемную, но были остановлены генералом Замятиным. При этой стычке они то ли уронили, то ли бросили свой портфель, в котором была бомба.
Раздался неимоверной силы взрыв. Часть фасада и мебель вылетели в Большую Невку, разрушена часть нижнего этажа, провалился пол второго этажа, в соседних домах вылетели оконные стекла, на Выборгской стороне (на противоположном берегу) дома вздрогнули, а у Летнего сада (свыше двух верст отсюда) закачались пароходы.
Часть приемной была разрушена, но Столыпин принимал не в ней, а в своем кабинете. Во время взрыва министр закончил беседу с посетителями из Симбирска – губернским предводителем дворянства и председателем губернской земской управы. Дверь слетела с петель, чернильница подпрыгнула и пролилась на спину и затылок Столыпина. Но в целом кабинет оказался самым безопасным помещением в нижнем этаже.
Было убито 27 человек и ранено 32. Погибли старый швейцар и ген. Замятин, бдительность которых спасла министру жизнь. Пострадали просители и должностные лица, явившиеся на прием, – всего внизу в ту минуту собралось до 60 человек, – а также случайные прохожие. Были ранены двое из детей Столыпина – у дочери раздроблены обе ноги, «в особенности левая до колена, представляла мешок с костями», а у маленького сына рана головы и перелом бедра.
Очевидцы наблюдали страшные картины:
«Одетый в свой малый церемониймейстерский мундир, прислонившись к стене в ожидании своего приема, Александр Александрович о чем-то весело беседовал с чиновником особых поручений Приселковым, как вдруг раздался ужасающий взрыв, и силою газа голову бедного Воронина мгновенно снесло прочь, словно срезало с золотого воротника, оставив в полной неприкосновенности омертвевшее туловище и застывшие жестикулировавшие руки».
Старшая дочь П. А. Столыпина попыталась помочь раненой 17-летней няне своего брата: «Мы ее подняли, переложили на диван, и я принялась расшнуровывать туфлю и бережно снимать ее. Каков же был мой ужас, когда я почувствовала, что нога остается в туфле, отделяясь от туловища!». В тот же день раненая скончалась.
По словам бывшего члена Г. Думы кадета А. А. Муханова, оказавшегося в числе посетителей, после взрыва Столыпин бросился к ограде. Очевидца поразил его спокойный вид. «Идите назад, П.А.! Куда вы? Там, может, еще одна бомба», – посоветовал Муханов. «Но там раненые!» – возразил министр. Своего раненого сына Столыпин вытащил из-под обломков сам. Найдя несчастную дочь, он «передал ее на попечение другим и сам руководил спасением пострадавших от взрыва».
Узнав о покушении, коллеги Столыпина бросились на Аптекарский остров, и в первых рядах – Крыжановский, живший на соседней даче. Вместе с ним прибежали как раз посетившие его по делу Пуришкевич и глава Союза русского народа Дубровин. Последний как врач оказал помощь пострадавшим, в том числе детям министра.
Коковцев, Шванебах, Бирилев и Редигер приехали вместе, застигнутые на каком-то совещании ошибочным известием об убийстве премьера.
Примчались директор Департамента полиции Трусевич и начальник охранного отделения Герасимов. Прямо в переполненном ранеными и убитыми саду они поспорили об организаторах покушения. У каждого была своя агентура – у Герасимова в Боевой организации эсеров, у Трусевича – в организации максималистов, но никаких предупреждений ни тот, ни другой не получили. Вскоре выяснилось, что подвел агент Трусевича: центральный комитет партии эсеров официально заявил о своей полной непричастности к покушению, а максималисты, наоборот, приняли ответственность на себя.
Государь прислал телеграмму: «Не нахожу слов, чтобы выразить свое негодование. Слава Богу, что вы остались невредимы. От души надеюсь, что ваши сын и дочь поправятся скоро, также и остальные раненые». Столыпин ответил восхитительным исповеданием своей веры: «Получив милостивую телеграмму Вашего Императорского Величества, имею счастие всеподданнейше доложить, что жизнь моя принадлежит Вам, Государь; что все помыслы, стремления мои – благо России; что молитва моя ко Всевышнему – даровать мне высшее счастие: помочь Вашему Величеству вывести нашу несчастную Родину на путь законности, спокойствия и порядка».
Другие члены Августейшей фамилии нанесли министру визит или также прислали телеграммы.
В тот же день министр вместе с семьей перебрался на казенную городскую квартиру (Фонтанка, 16), а вскоре для большей безопасности Государь предоставил ему запасный дом при Зимнем дворце, где ранее жили сначала Д. Ф. Трепов, а затем гр. Витте. Заняв 4 комнаты, Столыпин прожил здесь три года, переезжая на лето в Елагин дворец.
После взрыва правила приема Столыпиным просителей были существенно ужесточены: приемные дни отменялись, прием шел в разные дни и часы, посетители пропускались через фильтр начальников отделов или департаментов. Сам министр, если верить инженеру А. А. Чемерзину, заказал ему защитный панцирь стоимостью 15000 р. По-видимому, того же происхождения была пластинка для портфеля, превращавшая его в щит. Однако панцирь остался без употребления.
24.VIII в Зимний были перевезены из лечебницы оба пострадавших ребенка министра. Сын вскоре выздоровел, а дочь была ранена так тяжело, что врачи хотели ампутировать ей ноги, однако по настоянию ее отца отказались от этой мысли. Лечение несчастной девушки растянулось на несколько лет. Еще через год из ее костей извлекали кусочки извести и обоев, а вскоре оказалось, что ноги срослись неправильно, и врачам пришлось сломать их и зафиксировать в правильном положении. В конце концов лечение увенчалось успехом. Девушка смогла не только ходить, но даже танцевать.
Государь предлагал Столыпину крупную сумму (говорили о ста тысячах рублей) на лечение его детей, но он отказался, будто бы заявив, что не продает их кровь. Ходили слухи, что деньги действительно были выданы, а «Современная мысль» писала, будто администрация лечебницы Б. М. Кальмейера представила в министерство внутренних дел счет за лечение детей на 3500 р., а министерство уплатило лишь 1400 р., что письменно опроверг сам Кальмейер, указав, что платил отец больных детей, а не министерство.
Мысль о вспомоществовании семье министра из казны глубоко его возмущала. Даже слухи об этом приводили Столыпина в негодование. «Как печально, что эти люди все ценят на деньги!» – говорил он. А в официозной «России» было опубликовано опровержение, написанное с таким гневом, словно автором был сам Столыпин, и в тех же выражениях, что и его легендарный ответ Государю: «эти клеветнические выходки рассчитаны на то, чтобы вызвать у общества представление, будто власть находится в руках людей, для которых даже кровь родных детей оценивается на золото, а страдания и муки их являются предлогом воспользоваться народными деньгами…».
Но Государь действительно близко к сердцу принял трагедию на Аптекарском острове. Ровно год спустя Столыпин получил Высочайшую телеграмму следующего содержания: «В этот памятный для вас день обращаюсь с благодарною молитвой к Богу, спасшему вашу жизнь. Да благословит Господь труды ваши успехом и да подаст вам силы и бодрости духа в честном служении России и Мне. Николай». А 11.X.1906 Государь в письме матери отмечал: «Я все еще боюсь за доброго Столыпина».
Взрыв на Аптекарском острове поразил общество. «Петербургский листок» признал, что это покушение «по своим размерам и последствиям оставляет далеко позади» все предшествовавшие террористические акты. «Московские ведомости» не могли найти названия для совершившегося преступления.
Но, несмотря ни на что, Столыпин остался цел и невредим не только физически, но и нравственно. «После 12-го августа, – писал Коковцев, – отношение к новому председателю резко изменилось; он разом приобрел большой моральный авторитет и для всех стало ясно, что несмотря на всю новизну для него ведения совершенно исключительной важности огромного государственного дела, в его груди бьется неоспоримо благородное сердце, готовность, если нужно, жертвовать собою для общего блага и большая воля в достижении того, что он считает нужным и полезным для государства. Словом, Столыпин как-то сразу вырос и стал всеми признанным хозяином положения, который не постеснится оказать свое слово перед кем угодно и возьмет на себя за него полную ответственность.»
В провинции служились молебны по случаю избавления председателя Совета министров от опасности. «покушение не удалось, – ликовало «Р.Знамя», – нужный для спасения России человек жив; он знает, как спасти Россию и спасет ее!».
Столыпин предлагал построить на месте взрыва каменный храм, но этот замысел не получил осуществления. Был установлен лишь обелиск, на передней стороне которого находился образ Воскресения Христова, а на задней – список погибших.
Реформы или репрессии?
Всех интересовало: не раздумает ли теперь Столыпин проводить реформы, будет ли мстить? Справа советовали ввести диктатуру и ответить революционерам их же оружием – террором, слева уверяли, что причина покушения – роспуск Думы и надо ее безотлагательно созвать снова.
Однако еще после взрыва, смывая с себя чернила, Столыпин «с жаром» сказал присутствовавшим Коковцеву и Гурко: «Это не должно изменить нашей политики; мы должны продолжать осуществлять реформы; в них спасение России». Подобным заявлением премьер открыл и первое после взрыва заседание Совета министров.
Для публики слова Столыпина повторила официозная «Россия»: «было бы большою ошибкою думать, что террор анархистов должен повлечь за собою террор правительственный. В твердой и разумно составленной правительственной программе не может быть перемен вследствие тех или иных покушений и убийств. Программа определяется нуждами и пользами страны, а совсем не желаниями тех или других лиц, поставленных у власти».
Тем не менее, трагедия на Аптекарском острове не могла не отразиться на мировоззрении Столыпина. В декабре произошел характерный случай. Адм. Дубасов попросил помиловать трех эсеров, которые произвели на него второе покушение. Государь посоветовался со Столыпиным. Тот, раньше так ненавидевший кровь, высказался против «случайного порыва потерпевшего»: «к горю и сраму нашему лишь казнь немногих предотвратит моря крови». Отказывая Дубасову, Государь вставил эти слова в свое письмо.
Мишенью террора был не только Столыпин. В те же дни в Варшаве произошли покушения на генерал-губернатора Скалона, оставшегося невредимым, несмотря на 6 сброшенных бомб (5.VIII), и временного генерала-губернатора Вонлярлярского (убитого 15.VIII). Череда террористических актов шла в Петергофе, то есть в непосредственной близости от императорской резиденции. На следующий день после Аптекарского острова на петергофском вокзале «какая-то зверь-женщина» всадила пять пуль в спину командира лейб-гвардии Семеновского полка генерал-майора Г. А. Мина, после чего была задержана его супругой (!). Шла охота на генерала Д. Ф. Трепова, причем революционеры, особенно не разбираясь, стреляли в тех, кто был просто похож на их жертву – ген. Сталя и ген. С. В. Козлова (убит 1.VII). У последнего единственное сходство с Треповым заключалось в том, «что и у того, и другого на пальто генеральская подкладка».
Вскоре после взрыва на Аптекарском острове Государь предписал Совету министров составить исключительный закон для водворения порядка. Спешно откопали и переработали старый проект военно-полевых судов, обсуждавшийся еще при гр. Витте, а ныне принятый Советом министров единогласно (Коковцев) и Высочайше утвержденный уже 18.VIII в порядке ст. 87 Зак. Осн., то есть в порядке временной меры до созыва Г. Думы. Правительственное сообщение от 24.VIII объясняло издание этих правил тем, что обыкновенное судебное производство сейчас не годится. Отныне в местностях, объявленных на военном положении или в положении чрезвычайной охраны, вводился упрощенный порядок судопроизводства для «преступлений, выходящих из ряда обыкновенных». Если генерал-губернатор находил преступное деяние настолько очевидным, что его не нужно было и расследовать (как правило, если лицо застигнуто на месте преступления), то дело передавалось военно-полевому суду из пяти офицеров без единого юриста. Всего двое суток отводилось на разбор дела и еще сутки – на приведение приговора в исполнение. Неминуемость и молниеносность кары служила предупреждением для возможных преступников.
Но, чтобы общество не подумало, что усиление репрессий означает отказ от реформ, 24.VIII было опубликовано правительственное сообщение, провозгласившее курс, объединяющий и реформы, и репрессии для водворения порядка. Террористические акты не повлияли на программу преобразований: «цель и задачи правительства не могут меняться в зависимости от злого умысла преступников: можно убить отдельное лицо, но нельзя убить идеи, которою одушевлено правительство».
Далее следовала программа предстоящих реформ. Столыпин еще 17.VII писал Шипову, что ее надо обнародовать, и вот в каких условиях пришлось это делать! Реформы разделялись на срочные и просто важные. Срочные – земельная, равноправие крестьян и старообрядцев, отмена некоторых, «явно отживших», ограничений, наложенных на евреев, расширение сети народных школ – уже предрешены Высочайшими манифестами и потому будут проведены в жизнь еще до созыва Г. Думы. Остальные – свобода вероисповедания, неприкосновенность личности, реформа местного самоуправления, местного суда и т. д. – правительство будет разрабатывать для внесения в Г. Думу.
Мудрое правительственное сообщение, написанное, по слухам, сыном покойного Плеве и Крыжановским, было воспринято обществом различно.
«Биржевые ведомости» сострили над «патентом на звание людей идеальной честности», который правительство выдает будущим членам военно-полевых судов, и сквозь зубы процедили, что перечисленные законопроекты для страны безразличны как подлежащие проведению через «горнило народного творчества».
В.Грингмут от лица руководимой им Русской монархической партии (на собрании 24.IX) заявил, что «две великие задачи» – успокоение и реформы – надлежит проводить «в хронологическом порядке», а не одновременно. Тем не менее, в смысле наведения порядка члены партии «смело могут сочувствовать политике П. А. Столыпина». Поэтому «Московские ведомости» приветствовали решение правительства бороться с революцией: «В добрый час: давно пора!», лишь находя принятые меры недостаточными, «первым робким шагом».
А. И. Гучков безусловно принял обе стороны объявленного правительством курса, одобрив введение военно-полевых судов и выразив уверенность в выполнении обещанных реформ. «Я знаю Столыпина. Это не граф Витте, которому нельзя верить. Столыпин – человек чистый и искренний конституционалист. … Я верю, что Столыпин исполнит обещания. И буду верить до тех пор, пока не получу доказательств противного. Полагаю, что и общество должно оказать премьеру кредит, пока он не доказал своей несостоятельности». «Я глубоко верю в П. А. Столыпина».
В то же время Гучков выразил опасение, что твердое намерение Столыпина осуществить реформы встретит препятствия в кабинете и высших сферах.
Таким образом, правительство сумело не поддаться на настояния слева и справа и удержаться от крайностей, властно сказав при этом свое слово. Столыпин с успехом прошел испытание «пробным камнем» террора.
Военно-полевой суд оказался страшным оружием в руках властей. Немногие подсудимые оставались в живых. За все время действия этого аппарата через него прошло 1350 человек, из которых 1102 был вынесен смертный приговор. Ежедневные газетные сообщения о числе приведенных в исполнение смертных приговоров производили на общество глубокое впечатление.
Осуществление срочных реформ по ст. 87
Cт. 87 Зак. Осн. разрешала в дни перерыва работ законодательных учреждений проводить срочные меры Высочайшей властью при условии последующего внесения соответствующих законопроектов в Г. Думу. Этой статьей в период между I и II Думами правительство воспользовалось для проведения ряда наиболее назревших преобразований.
Кутлер в «Речи» нападал на такую трактовку ст. 87, указывая, что она предназначена для мер временного характера при чрезвычайных обстоятельствах, а вовсе не для капитальных реформ. «Россия» пыталась возражать, но сказать, собственно, было нечего, кроме того, что провизорный порядок издания законов известен всем конституционным государствам. Формально либералы, нападавшие на Столыпина за то, что он «законодательствует без Думы», были правы. Однако как упрекать правительство за чрезвычайный порядок, если часть мер, изданных по ст. 87, вносилась правительством и в I Думу, где так и осталась лежать мертвым грузом даже без формальной сдачи в комиссию!
Помимо непосредственной пользы от новых законов их издание стало и хорошим тактическим шагом, поскольку не могло не привлечь к правительству часть общественных симпатий. «Речь» желчно писала, что «кабинет г. Столыпина … спешит бросить крестьянству новую кость, на которую жадно набросятся – по его расчетам – падкие до земли и до земельной спекуляции "крепкие" элементы нашей деревни, и, таким образом, привлечь эти элементы на свою сторону в столь уже близкой избирательной кампании…». «Министр, стоящий у власти, отдал в виде взятки крестьянское население на съедение кулаку», – негодовал кн. Е. Н. Трубецкой Маклаков потом уподобил законодательную деятельность министерства предвыборной агитации. Консерватор С. Ф. Шарапов находил, что «г. Столыпин не поцеремонился внести страшный раскол в крестьянскую жизнь, лишь бы задобрить мужика и заполучить его голоса на выборах». А «Новое время» острило, что министерство Столыпина «обобрало» программу кадетов, то есть опередило их, способных провести подобные реформы только посредством Думы.
Наибольшее значение Столыпин придавал закону об облегчении отдельным крестьянам выхода из общины. По словам Коковцева, председатель Совета министров к этому вопросу «отнесся сразу с величайшею страстностью» и не соглашался отложить его до созыва Г. Думы. То же впечатление осталось позднее у секретаря II Думы Челнокова: «Столыпин "помешался" на аграрном вопросе» Соответствующий Указ был подписан 9 ноября.
Кроме того, в порядке ст. 87 были осуществлены следующие меры, направленные на экономическую поддержку крестьянства: разрешение продажи крестьянам удельных (12.VIII), казенных (27.VIII) и кабинетских (19.IX) земель, разрешение залога надельных земель в Крестьянском банке (15.XI). 5.X был подписан указ об уравнении крестьян в правах с прочими сословиями. Отменялись ограничения по приему на государственную службу, увольнительные свидетельства от общины для поступления в учебные заведения и на гражданскую службу, обязательное исключение крестьян из общины при вступлении их в гражданскую службу, производстве в чины, окончании курса в учебных заведениях и т. д. Отныне крестьянам выдавались бессрочные паспорта наравне с дворянами. Вторая отмена крепостного права! Указ прямо говорил о завершении «мудрых предначертаний Царя-Освободителя».
Консервативные круги встретили эти меры настороженно. Великие Князья сопротивлялись продаже кабинетских и удельных земель. «Московские ведомости» били тревогу, находя, что экономические новшества грозят крестьянам разорением, а сохранение членства в общине за родившимся в ней врачом или чиновником приведет к «завоеванию деревни полуобразованною крестьянскою "интеллигенцией"». В целом же новые законы влекут за собой «разрушение сословно-бытового строя всего Государства». «Русский государственный поезд продолжает механически катиться по тем "освободительным" рельсам, на которые его поставил граф Витте», – сокрушалась газета.
14.X был подписан указ о старообрядческих общинах, предоставивший старообрядцам свободное исповедание веры и право регистрировать общины как юридические лица, а 15.XI – о нормальном отдыхе приказчиков, установивший 12-часовой рабочий день, включая 2 часа отдыха, то есть, в сущности, 10-часовой, самый короткий в мире. К тому времени нормировка рабочего дня взрослых мужчин существовала только в Швейцарии и в Австрии, где эта величина составляла 11 часов в день.
Правительственная программа от 24.VIII обещала также расширение прав евреев, и Столыпин действительно составил список ограничений, подлежащих отмене. За годы, прожитые в Западном крае, премьер пришел к убеждению, что «нищета и страдания евреев, действительно, беспримерны». Однако консервативные круги подняли шум. «Россия продается евреям, – писало Р.Знамя. – Запродажная написана, задаток получен; купчая будет совершена в конце февраля 1907 года». «Московские ведомости» крупным шрифтом намекали, что окончательное решение не за Думой, а за Государем, «Который, может быть, в своем Отеческом попечении о благе Русского Народа, и не согласится на эту меру». Союз русского народа в течение суток организовал посылку 205 телеграмм на Высочайшее имя. В Совете министров сам же Столыпин неожиданно высказался против проекта. Затем 10.XII Государь сообщил премьеру о своем отрицательном решении.
Одновременно с проведением наиболее неотложных мер по ст. 87 шла разработка законопроектов, подлежащих рассмотрению народного представительства. Столыпин объявил, что Совет министров не будет рассматривать их по существу, поскольку они обязательно должны быть внесены в Г. Думу.
По свидетельству Шванебаха, «Столыпин начертал себе какой-то календарь междудумья, в котором, вроде расписания экзаменов, распланировал чуть ли не по дням всю реформаторскую работу правительства. Канцеляриям были заданы уроки с таким расчетом, чтобы ко времени созыва Думы подоспел букет готовых реформ по всем отраслям управления». Часть этого «календаря», касавшаяся министерства юстиции, была опубликована в «России» (11.XI) с указанием даже сроков готовности каждого проекта. Шванебах относится к столыпинскому «календарю» скептически: «Не думаю, чтобы когла-либо более наивная мысль подвизалась на самых верхах государственного управления». Однако бурная реформаторская деятельность кабинета в эти месяцы показала, какой огромный вклад Столыпин и его коллеги могли бы внести в дело преобразования России при отсутствии Г. Думы.
Было бы ошибкой приписывать разработку этой программы реформ одному Столыпину. Она перекликается с манифестом 12 декабря 1904 г., составленным в далекие дни, когда нынешний глава правительства еще был саратовским губернатором. Заслуга Столыпина – импульс, приданный им работам своих подчиненных.
Корреспондент «Речи» уверял, что «подачки» Столыпина в народе «не произвели ни малейшего впечатления, совершенно не остановив на себе внимания масс». Если это и верно, то лишь доказывает непонимание крестьянами правительственных мероприятий.