Эдуард Павлович Петрушко
Рассказы из пробок
ВСТУПЛЕНИЕ
Писать я начал, как все нормальные дети в СССР, в средней школе города Риги в возрасте пяти лет. Будучи старательным первоклашкой, сидя за не новой поцарапанной партой из ДСП, прикусив язык, я старательно выводил начальные буквы алфавита. Отметки были сплошь отличные и хорошие, которые ставили всем для поднятия собственной самооценки и рвения к учебе.
Потом я писал всю жизнь…
Мой отец, будучи политработником морских частей доблестных пограничных войск, как бильярдный шар, перекатывался в разные уголки необъятной карты Советского Союза, прививая любовь к Родине и службе, молодым защитникам дальних рубежей нашей Родины.
Находясь в должности помощника начальника политотдела отдельной бригады в Благовещенске, отец писал статьи в газеты пограничных округов, поднимая воинственный дух новоиспеченных матросов так же, как мухоморы вводили в исступление викингов перед битвой. Переносить все тяготы и лишения воинской службы помогала ему его супруга, а по совместительству – моя мама, которая работала в воинской части библиотекарем. Воинская часть – дело серьезное, просто так не выйти – не зайти, поэтому в большей части времени я был предоставлен самому себе – куда ты денешься с подводной лодки.
Маленькие дети обычно симпатичны, мои милые щечки и ушки вызывали восторг у пограничников, которые в знак вечной дружбы пару раз давали мне покурить дешевых сигарет и выпить пива, доводя формирующийся организм до банальной блевотины. Отец нещадно пресекал попытки ввести четырехлетнего ребенка во взрослую жизнь путем моего физического наказания и отправления инициаторов «веселья» из числа матросов на гауптвахту. Но я, тем не менее, продолжал шарить по пограничным кораблям проекта «Шмель», который был похож на одноименное насекомое и в случае агрессии готов был жалить врага из артустановок, зенитных установок, гранатометов «Пламя» и спаренного пулемета 7,62 – мм.
Китайцы хоть нас и любили, но постоянно глазели на противоположный берег Амура, оценивая бескрайние просторы Дальнего Востока, и пускали слюни. Бдительность в такой обстановке терять было никак нельзя, и для этого существовал институт политработников. Эти ребята, не на много старше самих призывников, как дятлы вдалбливали в лысые головы солдат информацию о коварстве врага путем политинформаций, политзанятий, боевых листков и статей в печатных окружных газетах.
Отец, совершенно не пьющий до тридцати лет, иногда терял воодушевление и обращался ко мне с просьбой написать рассказ о жизни пограничной заставы или команды пограничного катера. Неоперившийся птенец в моем лице, живущий на границе, описывал увиденное, и иногда какие-то «дооформленные» детские мысли мелькали в окружных газетах.
В пограничных войсках СССР хоть и был протекционизм, но параллельно оценивались и профессиональные качества офицеров. Отец, будучи из крестьян, достойно зарекомендовал себя на службе на Дальнем Востоке и Риге и в конечном итоге был переведен в Москву.
В столице я почувствовал ущербность на фоне модно одетых одноклассников, родители которых имели возможность выезжать за границу. Взрослеющему организму хотелось дружбы, и не только с мальчиками… Видика, двухкассетника и жвачки у меня не было, поэтому решил брать тем, чем умею – языком.
Особую конкуренцию мне составлял высокий, статный, размеренно говорящий Андрей, у которого было три пары джинсов и видеомагнитофон. Девчонки слетались к конкуренту, как пчелы на нектар, посмотреть зарубежные фильмы и полистать заморские журналы.
Сориентировавшись на местности, решил брать девчонок «страшилками», привезенными мною с Украины.
В Херсонской области я проводил все свои летние каникулы за время обучения в школе. Исключение составил шестой класс, когда бабушка вежливо попросила сократить пребывание любимых внуков и внучек хотя бы до двух месяцев лета. Я в приказном порядке был отправлен в лагерь для детей руководства ПВ КГБ СССР, расположенный в Феодосии.
Ранние подъемы, линейки, походы строем в столовую, купание по минутам и постоянные крики «за буйки не заплывать» ввели мой свободолюбивый организм в истерическое состояние. В состоянии аффекта мною было написано письмо родителям, где я сравнивал лагерь с пеницитарными учреждениями. На выражения я не скупился, называя вожатых надсмотрщиками, огульно и ярко поливая грязью все – от питания до зарядки.
Каким-то образом этот ядовитый пасквиль попал не моим родителям, а в политотдел по месту службы отца. Работала система – даже с письмами детей…
Через неделю я был депортирован из лагеря в любимое село к бабушке, а отец имел неприятную беседу с руководством на предмет моего «непионерского» морального облика. Я со страхом ожидал окончания лета и наказания от отца. При встрече тот немного меня пожурил, но также заявил, что над стилем моего письма смеялись все, даже «политотдел и его руководители».
В полноценном колхозе времен СССР, где не было педофилов и спайсов, дети были предоставлены сами себе, так как мои бабушка и дедушка с утра до вечера трудились на благо социализма и приближающегося коммунизма. Рыбалка, купание, рогатки, мелкое воровство фруктов и ягод с бахчи делали нас счастливейшими детьми мира. Иногда мы проверяли себя на «слабо» и поодиночке ездили ночью на велосипедах на кладбище. Страшно было до ломки в суставах, но зато по прибытии каждый рассказывал свою историю…
В приукрашенном виде эти истории начали транслироваться мною в школе, а затем в скромной офицерской квартире. Исчерпав себя в роли Стивена Кинга, я почувствовал, что теряю клиента… Тогда я открыл опасную дверь и начал гадать Основы этого нехитрого ремесла я опять – таки освоил во время летних каникул, резвясь в Херсонских степях. Вот опять начался отток девичьего контингента от видеомагнитофона Андрея.
Оказывается, почти все девчонки хотят знать свое ближайшее и дальнее будущее, особенно на предмет личной жизни и избранников. Семидесяти карт Таро у меня не было, поэтому пришлось обходиться обычной потрепанной колодой, лежавшей в шкафу для игры «в дурака». И зафонтанировала моя фантазия, предсказывая девчонкам то роковую встречу, то коварную подругу, отбивающего валета треф. Девочки визжали от восторга, как вырвавшийся на свободу эмбрион, и пошла молва по сарафанному радио об объявившемся хироманте.
Чем дальше в лес, тем толще партизаны: позже мне начали оставлять какие-то личные вещи в виде ручки или заколки, с которыми я якобы ночью совершал магические ритуалы. Почувствовав себя племянником Ванги, я начал описывать результаты шаманства, что подстегнуло мое воображение до уровня галлюциногенного наркомана. Причем я начал применять таинственную символику, напоминающую наскальные рисунки с примесью эротики.
Всю идиллию разрушила завуч школы №51 города Москвы, показав моему отцу цыганские шедевры с элементами мистики. На этот раз разговор был серьезней…
Развили мои писательские и ораторские способности четыре года, проведенные в Высшем военно-политическом пограничном училище имени К. Е. Ворошилова КГБ СССР. Этих четырех лет хватит еще на дюжину рассказов, но сейчас речь не об этом. Быстро смекнув, что ведя стенгазету, ты получаешь определенные блага в виде освобождения от физо и картошки, я стал яростным и принципиальным редактором взводного боевого листка и ротной стенгазеты.
И началось описание результатов стрельб и клеймение позором последнего прибежавшего на кроссе, на фоне неизменных портретов основоположников: две большие бороды и одна поменьше.
Профессия политработника – это умение говорить и убеждать. Во времена СССР этому хорошо учили, и в 1990 году я выпорхнул из училища молодым лейтенантом с партбилетом в кармане на должность заместителя по политической части одного подразделения охраны КГБ СССР.
Через год в подчинении у меня как у начальника смены было 70 прапорщиков, многие из которых годились мне в деды. Но, тем не менее, я набирал авторитет перед подчиненными, проводя политинформации, занятия, стрельбы и составляя красочные рапорта с описанием подвигов нашей смены за прошедшее дежурство.
Дальше была многолетняя служба оперработником по борьбе с организованной преступностью, Чечня и внедрения в различные преступные группировки. И все время надо было писать, писать и писать. До начала мероприятия, во время, по результату. Генералы на задержания не ездили, поэтому оценку давали тебе, исходя из подготовленных рапортов, и чем красочней ты опишешь свои подвиги, тем больше у тебя шансов получить звезду, медаль, грамоту или ценный подарок. Но, возможно, это отдельная книга с оперскими историями…
Писать, точнее, описывать свои поездки и приключения в рамках начальной беллетристики, я начал, когда мне разрешили выезд за рубеж. Конечным потребителем продукта предполагались друзья и родственники. Но, если широко шагаешь, рано или поздно переходишь на бег…
Рассказы, чтобы не терять время, я пишу в пробках, самолетах и поездах, надеюсь, это не оскорбит моего читателя, если таковой найдется.
I
БЕЛЬГИЯ
У любого человека при слове “Голландия” возникают определенные ассоциации – тюльпаны, каналы, велосипеды, игрушечные домики. Там все легко и свободно. В Голландии можно легально употреблять легкие наркотики, постучать деревянным башмаком в сувенирной лавке, на цветочном рынке прикупить луковицы тюльпана.
Начало декабря – перелет, крупнейший голландский аэропорт Европы – Синкоп. Все интересно, до икоты. Решая сэкономить на такси, за 11 евро доезжаем до центра Амстердама на электричке. Электрички чистые, в вагонах передвигаются, прилично одетые и приятно пахнущие люди. За окном один к одному в бесконечной шеренге жмутся друг к другу домики и постройки. Ритмично постукивают колеса, неся нас к новым впечатлениям.
Амстердам, кстати столица Нидерландов, а Голландия, которую многие воспринимают как отдельное государство – это всего лишь провинция в указанной стране. Город встречает серым небом и противным мелким дождиком.
Вездесущий Яндекс показывает, что до отеля от вокзала идти всего 15 минут. Багажа у нас почти нет – штаны и кеды, неспешно бредем по городу.
То, что ты в новой стране с ее непривычной свободой, я почувствовал сразу. Точнее унюхал, запах анаши. На улице встречались люди на ходу, курящие марихуану, как обычную сигарету, хотя это можно делать только в специально отведенных местах. Видать, статья УК 228 совсем «не рабочая» на территории Нидерландов.
Центр города влажный и серый. Он смотрит на меня, вытаращив мутные глаза окон. Скольжу взглядом по изрытой оспой времени, серой каменной коже зданий. Зазевался, из-за поворота вынырнул трамвай и звеня, прокатил мимо, оставив меня со сжатым сердцем. Тихо ругаюсь.
Много велосипедистов, ресторанчиков и магазинчиков (большая часть амстердамцев работает в сфере обслуживания). Проголодавшись, заходим в первый ресторан и блаженно разваливаемся на диванчике.
Официантка учтива и добродушна, хотя многие называют голландцев высокомерными снобами. Порция бараньих ребрышек хоть и стоит 18-ть евро, но это того стоит. Приносят 6-7 полноценных крупных кусочков каре. Упитанные хрустящие и аппетитные. Естественно пиво. Оказалась, что разливное только один сорт – Хайнекен. Штаб квартира и завод крупнейшей мировой компании находится в Амстердаме. Некоторые, бывавшие в Голландии, глаголют, что пиво, мол, не то, еще как-то.
– С днем рождения, – поздравляет супруга. Да у меня сегодня день рождения и мне любимая сделала подарок – «поездка в Европу», до последнего момента не знал, куда мы летим и с кем. И только на стойки регистрации узнал город прилета, где я буду отмечать свое день рождение. А летели мы с семейством Мартыновых-Васильевых, в составе четырех человек, членов которых я начал замечать в Шереметьево. Семья хорошая отзывчивая, добрая, с которой мы шагаем по жизни много лет, а с отдельными дружим десятилетиями. Замечаю их то на паспортном контроле, то в зоне досмотра. На вопросы супруге:
– Куда они собрались? Ты что не знаешь, куда летит твоя подруга? – любимая лишь пожимала плечами. Встретившись с ними возле дьюти фри, недоумеваю такому совпадению и встрече, интересуюсь куда они летят, те в свою очередь спрашивают у меня, куда, мол, путь держу. Гордо отвечаю:
– В Амстердам, супруга подарок сделала, – и непонимающе хлопаю глазами.
– Ну и мы в Амстердам, – заявляет глава семейства Алексей. Алексей всегда аккуратный внешне и с людьми, в меру пьющий, скрупулезный, работает в западной компании и свободно говорит на «техническом» английском. Вот так сюрприз, растерянно думаю я. Уже второй за утро. Совместная поездка была давно спланирована. Все смеются, я как сконфуженный хомячок, оглядываю веселую компанию.
… Ресторан расслаблял, хотелось продолжения дня рождения, танцев и чего-то покрепче Хайнекен. Хайнекен в России – это не Heineken in Holland. Совсем! И создателю компании, если он действительно любит свой продукт, то ему надо взять бы на контроль качество напитка производимого в России. Ибо если сравнивать родное Heineken с нашим «хайнекен», это все равно, что попытаться поставить на одну чашу весов графа и бомжа. Кстати, о бомжах, точнее попрошайках.
Сидим в ресторане возле окна рассматриваем прохожих, а они нас. Вдруг один из праздно гуляющих в яркой нелепой одежде остановился напротив окна и начал на нас пялится, а потом заходит в ресторан. Это был мужчина, войдя в помещение, снял кепку и, улыбаясь направился к нам. Его бритый череп был чересчур мал для оплывшего бесформенного тела, а руки и ноги – слишком коротки. Этакий представитель творчества Пикассо.
Я не сразу понял, что происходит, незнакомец что-то быстро говорил, пока официантка с тяжелыми бедрами, обтянутыми джинсами, чуть ли не пинками выкинула мужчину на улицу.
– Денег просил, – подвела итог супруга.
– Загнивающая Европа, – ответил я, заказывая себе четвертый бокал пива.
Топаем в отель. Над кукольными домами Амстердама висит серое небо, плотно накрывшее город. Облака с причудливыми формами, как будто их мяли невидимые руки, проносились над головой, продолжая посылать на землю мелкие капельки дождя. Отель, опрятный, номер небольшой, но уютный. Побросав вещи, собираемся в музей Ван Гога, билеты в который супруга оплатила еще в Москве.
Винсент Ван Гог, известный мне по книге Ирвина Стоун «Жажда жизни» и немногочисленным картинам привозимых в Москву. Человек со сложной и многообразной судьбой. Любитель абсента, случайный связей и драк. Жил бедно в постоянной депрессии, лечился в психиатрических клиниках и наносил себе увечья.
Известное отрезанное ухо, точнее мочка уха, являлась «символом» художника. И как итог, самоубийство, в возрасте 37 лет. Но не только этим он запомнился миру. А картинами: Подсолнухи, Звездная ночь, написанная, кстати, в психушке, Оливковая роща, Ирисы и многими другими вещами, представленными в музее.
Много автопортретов, с которых на меня смотрел небритый мужчина с пылающим безумным взглядом. У начинающего художника не было денег на модели и натурщиков. Сложный человек, сложное творчество.
Под впечатлением выходим с супругой и друзьями с музея. Вечер, 5-го декабря, мое день рождение, в городе немноголюдно, кафе полные. Голландцы отмечают праздник святого Николая (Синто – Синтерклааса) близкого родственника – Санта-Клауса. В прошлом голландцы перенесли в Америку многие свои обычаи, которые за прошедшее время изрядно трансформировались.
В частности, выходцы из Нидерландов, переселившиеся в 17 веке в Нью-Амстердам (будущий Нью-Йорк), «забрали» с собой популярного святого Николая, как защитника от всяких невзгод. Святой «прижился» на новой родине и переродился в Санта- Клауса, вобрав в себя элементы различных культур.
Каждый ноябрь в середине месяца Синт Николас, по-нашему Николай, в сопровождении целой армии темнокожих слуг «Черных Питов», приплывает на корабле в Голландию. Его дом находится в Испании (странно, что он живет в этой теплой стране, вроде брат нашего Деда Мороза). Синто привозит огромное количество подарков и угощений для детей.
Николас сходит на берег около Морского музея и на белом коне Америго направляется в центр Амстердама. Едет он неспешно, в сопровождении оркестра и всё тех же Черных Питов. С этого момента и до дня памяти святого Николая Чудотворца 5 декабря в Амстердаме, как и по всей Голландии, начинается настоящий фестиваль подарков, сладостей, веселья и доброты. Всюду царит предпраздничный ажиотаж с театральными и телевизионными шоу, покупками гостинцев, написанием и чтением смешных стихов. А 6 декабря Синто возвращается домой в Испанию.
Скромно присоединяюсь со своим днем рождением к национальному празднику голландцев. Заказан морской ресторан, страна как-никак стоит на Северном море. Великолепные устрицы и морепродукты под бархатное вино, вечер тихим ходом набирал обороты. Тосты, смех, возбуждение от того что находишься на своей днюхе в неведомой стране. Требую Синто или поход на улицу Красных фонарей. Но завтра экскурсия, супруга заботливо тормозит набирающий обороты поезд…
II
Хмурое утро. Денек выдался приятный – для жаб и лягушек, низкие серые тучи и холодный дождь нагоняли цепенящую тоску. Но отступать не куда – у нас экскурсия.
Идем по узким улицам. Город разительно отличается от Праги, Парижа и Рима. Нет помпезных храмов церквей или громадных памятников вождям и императорам. Они конечно есть, но не в таком количестве и размерах. Больше как исключение смотрится Вестеркерк, действующая протестантская церковь Амстердама, где похоронен Рембрандт.
Остановился, вздохнул полной грудью влажного воздуха. Возле лужи два голубя спорили за размокшую корку хлеба, над головой кружат чайки, везде вода – каналы. Необычно.
Церковь Вестеркерк является самым высоким зданием исторической части города и хорошо видна издалека. 85-метровый шпиль считается наиболее высоким среди прочих церквей нидерландской столицы. Наверху смотровая площадка, ступеньки крутые, проход узкий, пускают только небольшими группами без громоздких вещей. Узнаем, что надо записываться и около часа ждать, решаем ограничиться поиском могилы Рембрандта на старинном церковном кладбище. Известный художник как водится при жизни жил в нищете, умер незаметно и в долгах. Скромно похоронен за 16 гульденов. В последний путь его провожала только одна дочь.
"Он умер в Голландии,
холодом моря повитой,
оборванный бог,
нищий гений…"
Могила его не сохранилась, но в книге записей сохранилась пометка: "Вторник, восьмое октября 1669-го года. Похоронен Христа ради Рембрандт Ван Рейн, художник с улицы Розенграхт, что против Домхофа". На кладбище тихо, только некультурные вороны и чайки нарушают покой усопших.
Продолжаем путь к дому Анны Франк. Видим неприметный памятник худосочной девочке, написавшей свой дневник о зверствах фашизма и ее жизни в убежище Амстердама. Аннелиз Мария Франк родилась в 1929 года в немецком городе Франкфурт-на-Майне в обеспеченной семье еврейского предпринимателя. После прихода к власти нацистов во главе с Адольфом Гитлером, начались гонения евреев.
Семья Франков бежала в Амстердам в убежище на улице Принсенграхт. Убежище представляло собой довольно просторное помещение, где могли проживать две небольшие семьи. Укрытие было секретным, вход в него скрывался за задней стенкой книжного шкафа. Вынужденные иммигранты должны были неукоснительно соблюдать меры безопасности: сидеть тихо, выходить наружу только в случае острой необходимости. Согласно записям Анны, в помещении находилось семеро евреев, скрывавшихся от преследования.
В течение двух лет, проведенных в убежище, Франки находились в состоянии жуткого страха. Знакомые ее отца – Отто помогали, чем могли: приносили продукты, литературу, организовывали контакты с внешним миром. Но, в конце концов, семья Франков была выслежена нацистами и отправлена в концлагерь. Не выдержав испытаний, девочка умерла, оставив после себя дневник, по которому издавались книги, и был снят фильм.
Место особенно ничем не примечательное, но после прочтения мною дневника, задерживаюсь и осматриваю дом Анны Франк и ее небольшой памятник.
Передвигаемся вдоль каналов, виды необычно яркие. Наверное, от того, что русский глаз не привык к таким картинкам. Над головой истерично вскрикнула чайка, которая отблескивала серебром и сталью. В канале, как поплавки тоже сидели чайки. Этакая морская романтика в центре города.
Вокруг шмыгают велосипедисты. Велосипедисты в Амстердаме это отдельная тема. Во-первых, их много – 65 процентов населения каждый день используют изобретение немецкого графа Карла Дреза. Во – вторых, каждый сидящий за рулем считает себя главным на дороге, поэтому не редко случаются «аварии». Они не обращают внимания на пялящихся туристов и зачастую сбивают их, ибо приезжие не знают «раскладов» на дорогах. В-третьих, – амстердамцы гоняют круглый год. При температуре плюс 6 и сильном прохладном ветре, я неоднократно видел на велосипедах девушках в коротких юбках, легко одетых бабушек и юношей в летних костюмах. Кажется, они рождаются и умирают на велосипедах. Едут, улыбаются, разговаривают по мобильным и по фиг им этот пронизывающий ветер, дождь и холод. Закаленная нация.
С велосипедами еще связано много легенд и присказок, одна из которых гласит «если ты хочешь стать голландцем ты должен украсть велосипед и искупаться в канале». Велосипед украсть не проблема, они валяются под ногами, а вот искупаться… Как говорят амстердамцы в каналах у нас метр воды, метр ила и два метра велосипедов. В год достается со дна каналов 7 тысяч велосипедов!!! Их бросают в воду студенты, хулиганы, другие граждане от радости или горя. Вода в каналах, не смотря на сбросы, более или менее чистая, в ней даже водятся карпы.
Зазевавшись, чуть не попадаю под колеса девушке, которая сначала дребезжала своим звоночком, на который я от «необразованности» не обращал внимание. Потом возбужденная амстердамка что – то мне крикнула, понимаю, что нахожусь на велосипедной дорожке, отпрыгиваю как заяц в сторону. Кстати спорить с велосипедистами, а тем более вступать с ними в конфликт не рекомендуется.
Голландцы северный народ, но любят поскандалить и покачать права, даже если они не правы. В конфликтных ситуациях они извиняются и всячески дистанцируются от ругани. Но если у них как говориться упала планка – мама не горюй. Поэтому экскурсовод предупреждает, если вас заденет велосипед лучше промолчать, они обычно извиняются, но если вы начнете выяснять с ними отношения, это плохо может кончиться.
Задумываюсь. Может они бывают такими агрессивными из-за того что у них мало места и много людей. 3-ть территории страны – вода. Голландия вторая после Японии страна по перенаселенности.
