Агагельды Алланазаров
Очаг
Прощаясь вместе с братом с провожающими, Оразгылыч вдруг заметил отца, который, сгорбившись, убитый горем стоял с посохом в руке. Не желая, чтобы люди видели сникшего старика, которого раньше никогда не видели в таком состоянии, он с трудом выдавив из себя улыбку, предложил старшему брату: «Пойдём, теперь с акгамом попрощаемся!». С этими словами они направились к отцу.
Увидев идущих к нему сыновей, Кымыш повернулся к ним немного качнулся, как будто у него подогнулись колени, и ноги перестали держать его некогда могучее тело.
– Акга, мы поехали, а вы оставайтесь и будьте живы и здоровы! – Сыновья прощались.
Кымыш-дузчы положил руки на плечи сыновей. Вот они стоят перед ним – его опора и надежда.
– Да хранит вас Аллах, дети мои! – его голос дрогнул, стал хриплым. – Я-то вряд ли дождусь вашего возвращения, так что не держите на меня обиды! – Когда старик начал дрожать всем телом, сыновьям показалось из глаза вот-вот текут слёзы. Не желая отпускать от тебя, он крепко прижимал сыновей и печально бормотал: – Дети мои, дети, мои сынки…
Оразгелди, жалея отца, который сильно сдал после разговоров о ссылке, решил хоть как-то снять это напряжение, разрядить обстановку.
– Слушай, акга, нас не будут долго держать, очень скоро отпустят, и мы вернёмся домой!
– Дай-то, Бог!
– Наверно, нас поселят где-нибудь в окрестностях Мары.
– Хорошо бы, Мары хоть и далеко отсюда, но всё же наша земля.
– Мы вернёмся, акга, и дети вернутся.
Сказав это, Оразгылыч подмигнул стоявшим рядом с ним людям, давая им понять, что в его голове родилась озорная мысль. Он знал, что среди людей, сочувствующих им в их беде, есть и те, кто всегда завидовал их благополучной и достойной жизни и теперь в душе злорадствуют. Наверняка они думают сейчас про себя: «Если сытый не дрогнет, голодный не насытится». И поэтому он не хотел, чтобы люди видели слабость Кымышей, ведь они всегда были сильны духом, высоко держали голову. Сунув указательный палец за пояс посмеиваясь, он переводил взгляд с отца на собравшихся здесь людей.
– Акга, вы не сдавайтесь, держитесь!
– Да я не сдаюсь, сынок.
– Мы с Оразгелди акгамом постараемся вернуться как можно скорее. Но только вы, – тут Оразгылыч запнулся, словно что-то помешало ему, и продолжал улыбаться. Не дожидаясь вопроса «Что только мы?», продолжил в том же шутливом тоне: – Акга, помнится, вы собирались ещё раз жениться, не вздумайте сыграть свадьбу прежде, чем мы вернёмся!..
Люди поняли, что своей шуткой Оразгылыч пытается отвлечь отца от тягостных мыслей и переживаний, поэтому, обмениваясь взглядами, тоже заулыбались. В этот момент. Как будто сквозь тяжёлые тучи пробился лучик солнца. Да и Кымыш, выслушав сына, сам того не замечая, хмыкнул. Понял, что его сыновья не хотят показывать людям свою слабость и свои переживания. Шутливо отругал сыновей:
– Ах, вы дети кобыл!
С сыновьями Кымыш-дузчы попрощался у порога своего дома.
После того, как женщины с детьми расселись в арбе, все тронулись в путь. О чём-то переговариваясь, люди последовали за телегой. Видя, как счастье и благополучие уходят из её дома, Джемал мама, идя вместе со всеми, держась за край телеги, зарыдала: «Если Ты не накажешь тех, кто растоптал мой очаг, я обижусь на тебя, Всемогущий Аллах!»
Алланазар и Аганазар, сидя поверх высокой горы тюков с вещами, наблюдали за тем, как отдаляется их дом. Они махали руками и шептали: «До свиданья, дедушка, до свиданья, бабушка, мы скоро вернёмся!» Идущие рядом с арбой люди прощались с Оразгелди и Оразгылычем кто кивком головы, кто, пожимая руку и выказывая добросердечие. Идущие рядом с арбой женщины концом пуренджика оттирали слёзы и по-женски жалостливо прощались с ними.
– Возвращайтесь живыми и здоровыми!
– Да услышит Аллах ваши молитвы!
Завернувшись в пуренджек и прижав к груди Рахманназара, Огулджума сидела, прислонившись спиной к тюку с вещами напротив свояченицы, ни слова не говоря, заливаясь слезами. На вопросы женщин коротко отвечала. Не понимая, за что их сослали, они чувствовали, что сейчас навсегда расстаются с родными местами и близкими родственниками, со всем тем, что ничем другим невозможно заменить.
Жена Хуртека Зохрегуль, и жена Сахетдурды Огулбиби, с двух сторон взяв под руки Джемал маму, ласково уговаривали её: «Бабушка Аганазара, вы теперь останьтесь!», и она осталась стоять у калитки, заливаясь горькими слезами и глядя вслед арбе, увозившей её сердце в неведомые дали.
Обернувшись и посмотрев в сторону оставленного дома, Оразгылыч увидел отца, который стоял позади небольшой группки женщин рядом с тремя их кибитками и раскачивался, как это делает верблюд перед тем, как опуститься на колени.
Бяшбелалары, а это Сахетдурды, Махы, Магсут, Розмырат пальван и другие никак не хотели отстать от арбы. По двое-трое они шли рядом с Оразгелди и Оразгылычем и о чём-то беседовали с ними. На небе в том месте, где вот-вот появится солнце, появился кроваво-красный круг. Похоже, сегодня солнце может и вовсе не взойти, навсегда скрыться за облаками.
Когда арба поравнялась с Холмом споров гапланов, с юга показалась группа людей, провожающих в ссылку Гуллы эмина, его младшего брата и двух сыновей. На последней из телег, где были сложены тюки с вещами, возвышаясь над всеми, гордо восседал Гуллы эмин в красивом домотканом доне.
Как и всегда, Гуллы эмин был спокоен. Похоже, зная, что так должно быть, он уже давно готовился к этому. Отовсюду подходили люди, уважительно здоровались с ним за руку, а затем, произнеся краткую молитву, прощались. Всем своим видом показывая, что внимание людей ему приятно, благодарно кивал головой. Но даже после этого Гуллы эмин не произнёс ни слова. И с людьми, и с Родиной он прощался печальным взглядом. Было в его взгляде смирение, но слабости не было.
Уже хорошо рассвело. Все холмы оставались на своих местах, но сегодня Союнали будто заново родился. Задул утренний летний ветерок. Холмы Пенди и холмы Гарабила взяли в кольцо долину. Казалось, они встанут на пути арб, везущих ссыльных, и дальше не пустят их, оставят здесь.
Объехав Холм споров гапланов, арбы проехали мимо арыка Беден арык и откуда вырулили на дорогу возле села Дуеджи.
После того, как ссыльные выехали на дорогу, работники ОГПУ, сопровождая их верхом на конях, постарались вежливо отстранить от отъезжающих односельчан, которые, не оставаясь продолжали идти рядом с арбами.
И только после этого люди, утирая слёзы, начали возвращаться обратно.
* * *
Огулбике с сестрой Акджагуль, сидя на том же месте, где оставила мать, велев не выходить на улицу и не попадаться на глаза чекистам, выглядывали через шели кибитки на улицу, глазами провожая отъезжающих. Девочки послушно молчали, но лица их были залиты слезами, ведь они были ещё совсем юными, и расставание с родителями и братьями далось им тяжело. Они помнили сказки, в которых в трудные минуты отважный молодец приходил на помощь. Или такие спасители бывают только в сказках?! Хотя и в нынешнее время полным-полно злых дэвов. Кто знает, может, и среди них найдётся свой Худайберди трусишка мудрый, который умеет умиротворить дэвов, а потом возвращается домой верхом на этом чудище, прихватив с собой мешки с золотом и серебром.
Когда арбы скрылись из виду, толпа около дома начала редеть. Акджагуль, всё ещё сжав тюбетейку зубами, смотрела вслед уехавшим, и всё никак не могла успокоиться, её сотрясали тихие рыдания. Не в состоянии видеть страдания сестры, Огулбике, сама того не ведая, босиком и с непокрытой головой выскочила во двор.
Ей хотелось ещё разок хотя бы краем глаза увидеть своих родных. Спустившись к реке, Огулбике стала пробираться сквозь заросли коротким путём, чтобы оказаться в том месте, где появятся телеги с людьми, раньше них. Когда она добралась до камышей у подножия холма неподалёку от села, с лица её ручьями стекал пот, сердце бешено билось в груди, так что она слышала его стук, похожий на стук босых пяток по твёрдой почве. Среди зарослей камышей она выбрала укромное место, откуда ей была хорошо видна дорога, но саму её увидеть было невозможно. Скоро должны появиться арбы, они пойдут мимо этих зарослей, повернут на северо-запад и поедут дальше.
Отдышавшись, она сидела в своём укрытии, не сводя глаз с дороги, как вдруг у себя за спиной услышала возмущённое кряканье диких уток. Огулбике подумала, что эти две утки чего-то не могут поделить, поэтому так и возмущаются, сейчас они напомнили ей о соперничестве с сестрой Акджагуль.
Вдалеке показалась вереница арб, они ехали со стороны села Дуеджи в сопровождении нескольких конных стражей порядка из ОГПУ. Издалека одежда людей и сложенные на них вещи производили впечатление чего-то яркого, разноцветного, и этот яркий караван постепенно уже начал приближаться.
Но и в этом месте то и дело появлялись односельчане, кивком головы они здоровались с ссыльными, обменивались с ними парой фраз, после чего коротко прощались. Вышедшие вместе с родителями на дорогу дети, не понимая, отчего их знакомые ребята куда-то уезжают, с завистью произносят:
– Мама, вон едут Тылла, Акгам, Яммам и Алладжан тоже… Давай, мы тоже поедем с ними, – думая, что те едут на какой-то праздник. Родители одёргивали своих детей: «Вы что, с ума сошли, думаете, они на свадьбу едут?»
Другие, подбегая к арбам, жалея репрессированных людей, совали им в руки узелки с едой, дыни и арбузы, сухофрукты, после чего с жалостью смотрели им вслед…
… Внутри зарослей было душно. Не было ни малейшего движения воздуха, зато он становился всё горячее, значит, сегодня тоже будет один из жарких дней. Боясь чихнуть и выдать себя, когда арбы подъедут ближе, Огулбике аккуратно раздвинула камыши. Подолом платья вытерла с лица пыль. Она напомнила себе, что ей необходимо быть сдержанной, ни в коем случае не сорваться при виде родных. Через некоторое время совсем близко показались первые арбы. Своих родных Огулбике отыскала глазами в пятой в ряду телеге.
Оразгылыч, держась за борт телеги, решительно двигался, глядя куда-то перед собой. Его белая рубака с открытым воротом уже взмокла от пота, на спине появилось огромное тёмное пятно. Одной рукой он постоянно оттирал со лба пот. Поверх сложенных в телеге матрасов и одеял устроились хозяйки двух домов вместе со своими детьми.
Сидя впереди ней части телеги, Амангуль, вытянув длинную красивую шею, с печалью в глазах задумчиво рассматривала холмы Гарабила. Поскольку она сидела вполоборота, Огулбике видела только половину её лица. Но по тому, как она сидит, девочка поняла, как грустит и плачет её гелнедже – жена младшего брата отца.
Зато Огулджума, словно чувствуя, что дочь из укрытия незаметно наблюдает за ней, смотрела вперёд, по направлению движения арбы, полуобернувшись в сторону холмов Пенди.
С болью в сердце смотрела на мать Огулбике. Огулджума, прижав к себе младшего Рахмангулы, кормила его грудью. Одной рукой она ласково гладила ребёнка. На какой-то миг девочке показалось, что сейчас мама, накормив малыша, протянет его ей со словами: «Возьми брата, доченька, пойди, немного погуляй с ним!»
В этот момент мать, подняв голову, вдруг посмотрела в сторону камышей, где в зарослях пряталась Огулбике. Хотя она никого не увидела, материнское сердце что-то почувствовало. Сердце Огулбике бешено заколотилось, будто её увидела мать. Огулджума и после, подняв голову, поверх камышей посмотрела в сторону села. В этот момент на её лицо набежала тень. Огулбике догадалась, что в этот момент мать с грустью подумала: «Там остались две мои девочки!», имея в виду её и Акджагуль. Говорят, когда мать вынужденно расстаётся со своими детьми, её печень начинает плавиться и истекать кровью. Она продолжает это делать до тех пор, пока мать не встретится со своим ребёнком… В этот момент Огулбике тоже хотелось к ним, но с трудом удержалась.
На телеге в свободном от грузов месте устроились Аганазар, Алланазар и Рахманназар, они о чём-то переговаривались между собой и сильно напоминали птенцов Беркута, сидящих в гнезде в ожидании, когда мать принесёт им что-нибудь поклевать.
В самом конце мимо Огулбике, беседуя с двумя мужчинами, за последней арбой прошёл её отец. Позади громче прежнего крякали дикие утки, но девочка даже не подумала обернуться.
Продираясь сквозь заросли с опухшим от слёз лицом Огулбике вернулась домой ближе к полудню.
* * *
Разбудив Акджагуль и Огулбике рано утром, Джемал мама накормила их завтраком, собираясь усадить их на ишака и отправить на бахчу к деду за селом. По привычке ворча, она, поправляя съехавший набок борук и прилаживая его к голове, напоминала внучкам, чем они сегодня должны заняться: «Сходите и проведайте этого несчастного (с тех пор, как сыновей отправили в ссылку, она с жалостью называла Кымыша-дузчы только так), когда увезли его внуков, он места себе не находит от тоски, сходите, проведайте, он там ещё не умер? Заодно поможете ему с прополкой сорняков, а вечером, возвращаясь домой, прихватите с собой мешок травы для чёрной коровы! Да, Господи ты Боже ж ты мой, кто теперь будет есть эти дыни, уехали те, кто бы с удовольствием ел их…»
Собравшись заквасить молоко, она тут же забыла об этом и занялась иными домашними делами. Прихватив кувшин и другую посуду для воды, она направилась к арыку, протекающему неподалёку от их двора.
В летние дни вода в арыке текла лениво, спрятавшись под нависшими над ней камышами. Нет сейчас на её поверхности озорных волн, обычно набегающих друг на друга, шумно толкающих друг друга, подпрыгивающих, как разыгравшиеся ребятишки. Сейчас Джемал мама, когда вспомнила внуков Аганазара и Алланазара, сразу перед её глазами появился их образ, вспомнила, что они любили в полдень приходить к этому броду и с удовольствием искупаться в проточной воде.
К горлу подступил ком, на глаза навернулись слёзы. «Эх, с каким удовольствием они сейчас купались бы тут», – печально подумала словно осиротевшая без внуков, бабушка. Умывшись, Джемал мама поблагодарила Аллаха за то, что рядом с ними остались хотя бы девочки Акджагуль и Огулбике, их утешение и помощницы в старости. «Хорошо хоть, девочки рядом, иначе мы с Кымышем умерли бы от тоски на следующий же день. Значит, нам ещё суждено пожить немного?»
Наполнив посуду водой, Джемал мама стала подниматься по пологому склону наверх и увидела, как какая-то женщина, задрав подол платья, перешагнула через поперечную доску, вместо калитки перекрывающей вход во двор, и направляется в её сторону. Похоже, женщина шла не за водой, в руках у неё не было никакой посуды. Приблизившись, женщина ласково обратилась Джемал мама:
– Бабушка Огулбике, здравствуйте! – подтянув наверх и закрепив на своём месте сползший яшмак, женщина почтительно поклонилась.
Эта женщина не была близкой родственницей Джемал мама, зато тесно дружила она с её невестками, вместе с ними показывалась на свадьбах и поминках, помогали друг другу, когда делали кошму или стегали одеяло. То была одна из тех женщин, желающей своей семье тоже такого же достатка и уважения, какие были у семьи Кымышей.
Джемал мама с благодарностью отозвалась на уважительное приветствие. После того, как её детей сослали, мало кто появлялся в этом доме, если не считать близких родственников бяшбелаларов. Как будто новая власть поставила на их семье чёрную метку, и теперь люди боялись, что она может перейти и на них, старались обходить этот дом стороной. А ведь в прежние времена бабушка Джемал только и успевала помогать людям, кому словом, кому делом, а кому и хлебом насущным. Соседские женщины постоянно приходили то к Джемал мама, то к её невесткам. А теперь даже порядком надоевшая чумазая Айбёлек в грязном платьице, каждое утро приходившая выпить чашку молока, перестала показываться на глаза. Однажды, встретив девочку, Джемал мама спросила её: «Дочка, а ты почему перестала приходить к нам, чтобы выпить молока?» Девочка пожала плечами и, потом заикаясь, ответила: «Теперь ведь у вас нет Рахмангулы, их русские в тюрьму увезли, чтобы их превратить в капыра», – она произнесла слова, услышанные от взрослых людей.
– Давайте, я помогу вам донести воду до дома! – забрав у старухи сосуды с водой, женщина сообщила о цели своего визита.
– Мамасы бабушка, мы решили заняться кошмой сегодня, в благоприятный день. Шерсть для неё я уже давно приготовила – взбила, расчесала, покрасила. А вас я прошу прийти к нам и помочь начать эту работу!
Каждый раз, задумав что-то большое, жители села из суеверия, для того, чтобы работа вышла хорошей, приглашали для её запуска кого-нибудь их уважаемых женщин своего рода.
Прежде всем этим занималась Джемал мама, но в последнее время постепенно эта роль перешла к её старшей невестке Огулджуме, которая была и опытной, и сноровистой. Но поскольку Огулджума вместе со всей семьёй была отправлена в ссылку, эта почётная обязанность снова перешла сама-собой среди соседей к Джемал маме.
Уважительная просьба женщины вызвала в душе старухи приятное чувство, она словно заново вернулась к жизни, где ей было уготовано своё почетное место, которое сейчас надо будет снова занять. Джемал мама охотно отозвалась на просьбу, сказав, как только заквасит молоко, сразу же придёт к ним.
Расстелив в тени тутовника камышовую подстилку, женщины выложили на ней слой шерсти и теперь сидели в ожидании уважаемой женщины, которая начнёт это важное дело, а потом они сами продолжат работу. Рядом с ними лежали кучки окрашенной в разные цвета шерсти, из них будет выложен орнамент – цветочки, узоры. Пока Джемал мама не пришла, они обсуждали судьбу отправленной в ссылку её семьи.
– Да, если советы начали своё чёрное дело, на этом они не остановятся… А этих наверняка отправят в Сибирь. Интересно, где это?
– Наверно, Сибирь – это место, где кончается земля…
– А как они потом найдут обратную дорогу?
– Куда там, если бы они хотели их возвращения, вряд ли стали бы загонять в такую даль.
– Значит, они ушли с концами.
Заметив приближающуюся Джемал маму, женщины резко оборвали свой разговор, замолчали. Заговорили о каких-то посторонних вещах.
Кто-то из женщин подумал, что Джемал мама могла услышать их последние слова, на их лицах появилось выражение вины, кровь отлила от их лиц. Хозяйка дома приветливо улыбнулась подошедшей Джемал мама и воскликнула: «Идите сюда, мы ждём вас, Джемал мама!», затем взяла гостью за руку и усадила на заранее приготовленной мягкой подстилке. Остальные тоже вскочили с места и почтительно поклонились старухе, звеня подвесками на своих головных уборах. Ответив на приветствия, Джемал мама окинула взглядом женщин, собравшихся вокруг будущей кошмы. Сидевшая напротив неё пожилая женщина в жёлтой косынке, дождавшись, когда Джемал мама займёт своё место, обратилась к ней:
– Мамасы, есть какие-нибудь вести об уехавших?
– Нет никаких новостей. Сидим, призывая Аллаха на помощь.
– Где бы ни были, пусть они будут живы и здоровы.
– Да услышит Аллах твои слова! – благодарно отозвалась Джемал мама. После этого она почувствовала, как её отпускает напряжение последних дней, связанное со ссылкой сыновей. – Вообще-то мы получили сообщение, что всех, кого должны были сослать из Тахтабазара, погрузили в один вагон и отправили в Мары. Вроде бы до этого в самом городе их несколько дней продержали в каком-то сарае, где хранится хлопок. Мы об этом позже других узнали. Наш Баллы, когда был в городе, справлялся о них. Приехав оттуда, сказал нам: «Я видел Оразгелди акгама, отвёз им немного дынь и арбузов, на страже у них оказалось стоит один мой знакомый русский». А ещё он сказал, что мои внуки там же возле их имущества резвятся, играют. Дети есть дети…
Вспомнив про внуков, Джемал мама снова почувствовала свою беспомощность. Понимая чувства старухи, женщины какое-то время молча выражали ей сочувствие. И хотя село вот уже несколько дней гудело разговорами об отправленных в ссылку людях, сведения о них большей частью были вымышленными, не отвечающими действительности.
Джемал мама быстро взяла себя в руки, вытерла слёзы и напомнила себе, для чего она пришла сюда. Произнесла спокойно:
– Наверно, так было угодно Богу, невестки. Если Он захочет кого-то защитить, спасёт даже после сорокадневного голода…
Взяв из кучки клок цветной шерсти, Джемал мама распушила её своими натруженными руками и со словами «Бисмилла, это не наши руки, это руки наших умелиц-мастериц мам и бабушек, научивших нас этому ремеслу. Начинаем! – и она слепила первый цветок, заранее подготовленный для основы кошмы. После этого зашевелились и другие женщины, подвинувшись ближе к Джемал мама, они стали делать то же самое.
Когда работа наладилась, пошла, снова начались разговоры. Хозяйка дома стала готовить обед, чтобы накормить своих помощниц. Теперь она то и дело покидала своё рабочее место, чтобы посмотреть, как обстоят дела с обедом, следила за казаном, в котором готовилась еда. Потом возвращалась на место между Джемал мама и крутолобой женщиной, и включалась в работу.
Помня о том, что среди них присутствует Джемал мама, женщины, чтобы не травмировать её, избегали разговоров о ссыльных. Но именно сейчас, в эти дни, стоило нескольким людям сойтись вместе, как темой всех из разговоров становились ссыльные и всё, что с ними было связано. Видя, как новая власть обошлась с семьями Гуллы эмина и Кымыша-дузчы, многие сочувствовали им, но вместе с тем переживали, думая, что скоро и их черёд наступит. Правда, были и такие, как Хардат, готовые на любую подлость, лишь бы отомстить за какие-то былые обиды.
И поэтому, с чего бы ни начинался разговор, он обязательно переходил на волнующую всех тему ссылки.
Хозяйка, для которой делалась эта кошма, с уважением относившаяся к семье Кымыша-дузчы, понимала, как трудно сейчас Джемал мама, ведь она оказалась меж двух огней. Жалела старуху. Сейчас она пригласила её сюда с определенной целью, думая, что, находясь среди людей, старая женщина немного развеется, хоть ненадолго забудет о своих переживаниях. И ей хотелось, чтобы собравшиеся женщины вели лёгкий, ни к чему не обязывающий разговор, в котором могла бы принять участие и Джемал мама, чтобы они шутили и смеялись.
Зной был невыносим, от земли стал подниматься жар. Платья женщин взмокли от пота, хоть выжимай. Похоже, лето настолько вступило в свои права, что ожидать от него поблажек не придётся, так что и сегодня будет очень жаркий день.
Хозяйка кошмы, подняв парочку юных девиц, пришедших поучиться украшать кошму, заставила полить двор. После этого воздух перестал обжигать, но только на какое-то время. И работа по украшению кошмы подходила к концу. Сейчас белое поле изделия превратилось в самый настоящий яркий цветник.
И именно в этот момент сидевшая на другом конце кошмы женщина по имени Гулсоны, соорудив из цветной шерсти цветок, выложила его на белое поле, посмотрела по сторонам и включилась в разговор:
– Вы, наверно, не слышали? – акцентировав на себе внимание собравшихся женщин, продолжила. – Говорят, когда отправляли ссыльных, это кепретчил Хардат бог знает, что вытворял. А солдаты толкали ссыльных в спины и запихивали в вагоны. А этот негодяй, сидя на вороном коне в сторонке от них, довольно бормотал: «Я покончил с родом Гуллы эмина, Кымыша…».
Приведённый не вовремя неуместный пример привёл женщин в замешательство, а ведь они до этого с удовольствием раскрашивали узорами будущую кошму, и у всех было хорошее настроение. Некоторые из них подумали, что этот пример может всколыхнуть огонь в душе Джемал мама, и потихоньку сочувственно посматривали на неё.
Хозяйке дома, пригласившей Джемал маму специально для того, чтобы та развеялась и хоть немного упокоилась, этот разговор не понравился, и она резко одёрнула ту женщину:
– Кто такие грязные слухи распускает?!
Тем временем дальняя родственница Гуллы эмина, дебелая женщина с лошадиным лицом возмутилась:
– Что, Гуллы эмины и Кымыши дузчы к женщинам Хардата в постель залезли. До сих пор народу нужны были Гуллы эмин и Кымыш бай. А теперь что, можно поливать их грязью?
После этих слов та женщина, что принесла эту весть, обиженно произнесла:
– Я что, сама всё это придумала? Я сказала только то, что от других услышала. Мне рассказала об этом Акгуль из Келхатара, а та узнала об этом, когда гостила у Самита акга…
Услышав этот разговор, Джемал мама тут же представила, как ОГПУшники толкают людей в вагоны, а вместе с ними и её сыновей с жёнами и детьми… А в это время рядом с ними на коне гарцует Хардат, которому уже давно всё дозволено и на всё хватает его власти, поэтому он доволен происходящим, как сказала та женщина.
И хотя большеглазая женщина вроде бы осуждала поведение Хардата, в её голосе звучали нотки торжества. Именно поэтому остальные женщины со всех сторон накинулись на неё.
Джемал мама подумала про ту женщину: «Небось, грязнуля, ничего не умеющая, а туда же, других осуждать…» Однако самой женщине она ничего не сказала и даже не посмотрела в её сторону. Она хорошо разбиралась в людях, поэтому знала и причины этого торжества и то, откуда оно исходит.
Это женщина была дочерью старшего брата сельского главы Ягды, который, получая от него долю того, блага что имел тот, почувствовавший себя выше других, и вела себя высокомерно. И новую власть она понимала не как новый строй, в ней она видела только своего дядю. Недовольство людей новой властью она воспринимала как недовольство её близким родственником Ягды. И ей это не нравилось. И когда женщины выражали сочувствие Джемал маме, это тоже не нравилось ей, потому что в этом она видела неприятие сельского главы Ягды. Сообщив о поведении Хардата, она хотела сказать этим женщинам: «Вот вы обвиняете моего дядю, а он тут ни при чём, во всём виноват Хардат, это он взялся уничтожать людей!» Таким образом она пыталась разогнать тучи, сгустившиеся над головой её родственника.
После рассказа этой женщины воцарилась тишина. Да и после уже мало кому хотелось общаться, женщины просто перекидывались парой-тройкой ничего не значащих фраз. Выпив последнюю пиалу заваренного специально для неё чая, Джемал мама поблагодарила хозяйку, сказав, что от этого напитка у неё отступила затяжная головная боль, и стала собираться. Хозяйке дома на прощание сказала:
– Остальное, гелин, думаю, доделаете вы сами!
– Бабушка, я же обед готовлю, – хозяйка дома пыталась уговорить Джемал маму остаться. Но та была непреклонна. Не хотелось ей там оставаться, мысли о сосланных родных не давали ей покоя.
– Пойду я. Девочки, наверно, уже вернулись, травы животным накосили. А вы, молодые, спокойно пообедайте сами!
Стояла невыносимая жаркая духота, будто с неба на землю спустился пылающий костёр. Однако женщины, засучив рукава, увлечённо о чём-то беседовали и когда катали кошму, почти не замечали жары.
Когда обед для гостей был готов, прежде чем подать его помощницам, хозяйка дома положила еду в отдельную миску и отнесла сначала в дом Джемал мама.
* * *
Вагоны, в которых разместили раскулаченных из Тахтабазара, прицепили к пассажирскому поезду Кушка-Мары, на другой же день состав ближе к полудню прибыл в Мары. Не успел поезд остановиться, как его тут же взяли в кольцо прибывшие на вокзал заранее солдаты. Но выпускать людей из вагонов не спешили. Когда все их пассажиры вышли из другого вагонов и разошлись, кто куда, привокзальная площадь опустела, и только после этого им разрешили выйти наружу. На ссыльных солдаты смотрели подозрительно, как на врагов народа, как на людей, получивших срок за свои преступления и отсидевших в тюрьме. Им казалось, что кто-то из репрессированных, улучив удобный момент, попытается скрыться от своих преследователей.
После этого ссыльных вместе с их скарбом вещами повели вдоль железнодорожного полотна и привели в безлюдное место недалеко от вокзала, на берегу Мургаба. Это место было голой землёй между чайханой Ёлбарслы и железнодорожным мостом через реку рядом с ней и ещё одним мостом, расположенным чуть северо-восточнее и получившим название «пешеходного моста». Мургаб нёс свои воды вокруг этого пустынного места.
Жители Пенди расположились поближе к воде, со всех сторон окружив песчаный холм по течению реки как дуга. Спустя много дней у людей снова появилась возможность разжечь костры и приготовить еду из захваченной из дома каурмы, накормить семью горячим обедом. Огулджума положила каурму в казанок, который захватила из дома, и сварила в нём чабанскую похлёбку. Накормив семью, заварила чай, сняв с огня закипевшую тунчу, вместе с пиалой протянула мужу, зная, что он любит после сытного обеда чаёвничать.
– Чай уже настоялся, пей!
Прислонившись к тюку с вещами, Оразгелди смотрел на противоположный берег реки. Вид у него был задумчивый, словно он к чему-то прислушивался. Он с удовольствием принял у жены тунчу с чаем и поставил её около себя.
– Я тебе тоже оставлю немного чая…
– Пей сейчас, я уже напилась воды, пока кормила и поила детей.
Помимо выпавших на их долю трудностей, ссыльных больше всего угнетала неизвестность, они не знали, что их ждёт впереди, всё было покрыто мраком. Люди ощущали себя оказавшимися на краю пропасти. Женщины с присущей им сдержанностью, унаследованной от матерей и бабушек, занимались детьми, время от времени исподтишка бросая взгляды на мужей и пытаясь понять, в каком они состоянии.
Наевшись и после обеда немного отдохнув, детишки снова увлечённо играли в свои игры. Проблемы, с которыми столкнулись родители, обходили их стороной.
Алланазар уже успел сдружиться со сверстниками из других семей, таких же ссыльных, как и его семья. Мальчишки носились по берегу Мургаба, играли в догонялки, кричали, шумели, убегали друг от друга, словом, получали от жизни свою порцию удовольствий. Вода в реке была тёплой, приятной. И даже когда солнце уже заходит за горизонт, и воздух становится немного прохладнее, вода в реке не остывает, напротив, как будто ещё теплее становится. Сейчас у реки бегало много ребятишек, и одним из них был Алланазар.
Огулджума, держа подле себя двух младших детей, о чём-то тихо беседовала с невесткой Гуллы эмина, Акджемал, но в то же время глаз не спускала с Алланазара, опасаясь, как бы он с ходу не нырнул в реку и удалился от берега. Их окружало подразделение ОГПУ, они охраняли ссыльных. И хотя они запретили ссыльным уплывать далеко от берега реки, не смогли запретить это детям, привыкшим в своём селе нырять в воду и плавать столько, сколько их захочется. Дети, которых прогоняли с одного места, тут же объявлялись в другом месте, прыгали в воду и продолжали наслаждаться купанием в чистой воде реки. Но потом они отстали от детей, возможно, кто-то сказал: «Не трогайте детей, пусть они купаются, сколько хотят». Да и как детям удержаться, когда стоит такая невыносимая жара, а рядом течёт река?!
