Агагельды Алланазаров
Очаг
Ханума подняла голову с подушки и, затаив дыхание, прислушалась. Вообще-то вряд ли там кто-то есть, наверно, ей показалось. А вдруг Ягды с полпути по дороге домой повернул в эту сторону, может, у него сегодня хорошее настроение? А вдруг это были шаги не человека, а собаки Ёлбарса, который ревностно охранял этот дом и при виде чужака оскаливал зубы? Но это в том случае, если он не ушел в гости к соседской собаке, с которой в последнее время сильно сдружился. Каждый раз, чтобы накормить пса, Ханума ходила за ним в соседний двор. Да, нет, это не собака и не птицы, это очень похоже на шаги человека.
Ханума не ошиблась. Это был Ахмет, он сразу не поехал к себе домой, спрятал коня в укромном месте, хотел узнать про обстановку в селе. А потом, обходя стороной знакомые дома своих бяшбелаларов, направился сюда, к Хануме, ему и не терпелось увидеться с ней. Осмотревшись по сторонам, Ахмет легонько толкнул невысокую дверь. Ханума, решив, что Ягды всё же не поехал домой и пришёл к ней, чтобы уточнить, шепотом спросила:
– Кто там?
В её голосе отчетливо прозвучала надежда.
– Гмм, я, да я это…
Ханума не сразу узнала этот хрипливый, грубый глухой голос. Но догадалась что это точно не Ягды, потому что тот на вопрос «Кто там?» всегда отвечал одинаково:
– Открой дверь, тогда и увидишь, кто.
Тем временем голос раздался во второй раз:
– Ханума, это я, Ахмет!
На этот раз Ханума узнала голос, но не поверила ушам своим, понять не могла, как мог Ахмет осмелиться явиться к ней среди ночи, зная, что в этом доме Ягды не редкий гость. Но сейчас она не хотела углубляться в эти мысли, сегодня ночью счастье улыбнулось ей, и она обязательно примет его в свои объятья, ведь она так долго ждала его! В предвкушении ночи любви она побежала открывать дверь:
– Откуда ты взялся, мой инер?! – радостно произнесла она.
Ханума давно мечтала об этой встрече, но не думала, что она может стать такой неожиданной, она не ждала Ахмета, тем более, в такой обстановке. Хотя она всегда помнила Ахмета. Женщинам характерно никогда они не забывать мужчин, которые были им хоть один раз по душе. Встречи с такими людьми они относили к самым счастливым мгновениям своей жизни. После той встречи Ханума часто вспоминала Ахмета: «В последнее время что-то не видно моего бурного инера, хотя бы жив ли он?»
Вот недавно у неё состоялся короткий разговор об Ахмете с прибывшим в их село работником ОГПУ. Этот работник рассказал ей, как совсем недавно какой-то верховой, прихватив жену бая из Байрача и загрузившись мешками с серебром и золотом, сумел провести пограничников и перебраться на ту сторону реки. А потом как бы между прочим спросил: «Давно ли ты видела в селе Ахмета забуна?» Понятливая Ханума сразу сообразила, куда клонит работник ОГПУ, и, хотя давно не видела Ахмета, без запинки ответила:
– Кажется, пару дней назад он вместе с чабаном Гара шёл в пески, – и всё же в голосе её прозвучала тревога.
Но поскольку речь шла об Ахмете, она не могла оставаться равнодушной, волновалась, конечно.
…Бросившись на шею Ахмету, Ханума так разволновалась, что не удержалась от слёз. В этот момент она поверила, что Ахмет пришёл к ней не откуда-то, а входил прямо из её души. Ахмет радостно обнял женщину.
Не в силах сдержать эмоции, Ханума взяла ладонь Ахмета двумя руками и прижала её к своему сердцу. Ахмет с удовольствием поднял женщину прижал её к своей груди. Это было первое своеобразие приветствие.
Раньше Ягды довольно часто приезжал к Хануме, но недавно его законная жена обратилась к свекрови Бостан эне и сказала: «Если ваш сын не считает меня своей женой, верните меня в отчий дом. А он пусть женится на своей Хануме и живёт с ней». Вот с тех пор его свидания с Ханумой стали редкими и практически сошли на нет.
Разгневанный Нарлы гамышчи отходил плетью своего взрослого сына. Лупил он его яростно, сравнивая сына с кобелём, который погнался за сучкой, у которой началась течка.
И что теперь? Разве у туркмен допускается выступать против отца? Нет, конечно. Получив по заслугам, Ягды улыбнулся:
– Отец до сих пор считает меня мальчишкой, чуть что, лупит меня.
С тех пор старик стал следить за сыном, и, если тот задерживался на работе, мог пойти за ним, опасаясь, что ноги того снова понесут к Хануме.
Ханума двигалась легко, порхала от радости по комнате, обихаживала Ахмета, прибывшего после дальней дороги и сильно уставшего. Достала лампу и снова зажгла её, поставила в центре комнаты. Вспомнив, что у неё есть готовая каурма, решила на скорую руку приготовить горячую еду. Расстелив сачак, поставила на него чайник с настоянным чаем. Откуда-то с боку достала из мешочка сухое варенье из дыни и тоже выложила на сачак.
– Ты пока выпей пару пиал этого чая, правда, он немного остыл, а я тем временем свежий приготовлю. У меня есть замечательная заварка, ты получишь удовольствие!
– Не надо, не беспокойся, лучше иди ко мне, да иди же сюда! Я немного устал, но не голоден. Перед уходом чабаны хорошо накормили, я ещё и пиалу белого топлёного жира выпил, чтобы не испытывать жажды, а потом ещё две тунчи чая выпил.
– И все же…– Ханума не отказалась от намерения накормить желанного гостя.
Прислонившись к стене, при свете лампы Ахмету были видны счастливые глаза женщины, её лёгкие движения, белые руки, ловко переставлявшие что-то с места на место. На её нежном лице всё еще были видны следы волнения. Да и как было ей не волноваться, надо же было такому случиться, Бог услышал её переживания последних дней из-за одиночества, и вот перед ней сидит мужчина, о котором она столько мечтала! За чаем Ахмет сказал Хануме, что очень давно не был в селе, расспрашивал её о последних событиях. Ханума рассказала ему, что раскулачивание в селе приобретает всё больший размах, уже две группы людей отправлены в ссылку, а сейчас формируется третья, причём, всё это делается быстро, они будто воровством занимаются и хотят поскорее замести следы.
Она лишь упомянула о непримиримой борьбе с неугодными власти людьми, которую ведут Аман ОГПУ и вновь прибывший прокурор Сары Байлыев, но в подробности вдаваться не стала. Ничего не стала она говорить и об Ягды. Подумав об этом, Ахмет решил, что Ханума выгораживает его, считая своим главным покровителем. Тем не менее, он по-прежнему был уверен в том, что во всех этих бедах замешан и Ягды, потому что тот слишком хорошо знал своих земляков. Ахмет не стал разочаровывать женщину, которая так искренне радовалась встрече с ним, ничего не спросил про Ягды. Да, Ахмет не собирается прощать Ягды за то, что он участвовал в погроме семьи дяди, но и прямо выступить против него не был готов. Он знал, что в этом случае пострадает его собственная семья, власть не оставит их в покое, истребит всех его родственников. Как бы там ни было, действовать надо осторожно, чтобы ни на кого не пало подозрение, быть хитрее. Это-то так, но разве в Ахмете есть хоть капля хитрости?
Разные мысли вертелись в голове Ахмета. Подав обед, Ханума и сама присела возле сачака рядом с дорогим для неё гостем. В её красивых карих глазах светился зов плоти. Это напомнило Ахмету ту незабываемую встречу возле холмов, те ласки, которыми осыпали они друг друга. Ужин длился недолго, Ахмет был не в состоянии терпеть охватившее его возбуждение, когда рядом находилась готовая ответить прекрасная женщина. В ту же минуту енщина только воскликнула: «Господи, какой же ты нетерпеливый!» … В её голосе звучало сладострастие. Всю ночь они не сомкнули глаз, истово любили друг друга. Время пролетело незаметно, скоро начнёт светать. Ханума мечтала, чтобы эта ночь длилась бесконечно. Ахмет встал с постели, но Ханума тут же своими белыми руками обвила его шею.
– Что, уже?
– Ночь потихонечку закончилась!
– Но ведь ещё даже петухи не прокричали?
– Разве надо ждать, когда петухи закричат и рассветёт?
Прежде чем дать Ахмету уйти, Ханума вышла из дома, присела неподалёку будто по надобности организма, осмотрелась, нет ли кого, и только после этого вернулась в дом, чтобы проводить Ахмета. Обняла его, прижалась грудью. Нет, этой ночи ей было мало, она не насытилась им до конца, и это прозвучало в голосе Ханумы:
– Куда ты теперь?
– Мир велик, а ты будь здорова и счастлива!..
Волосы Ханумы растрепались, но она не обращала на это внимания, сейчас она была поглощена мыслями о том, как замечательно они провели ночь. Перед тем, как выпустить Ахмета из дома, она ещё раз обвила его шею и крепко прижалась к его груди. Кругом стояла тишина, мир ещё не очнулся ото сна. Выйдя из дома, Ахмет моментально растворился во тьме.
* * *
А жизнь в селе шла по новым, непривычным для людей правилам. Их преследовали непонятно за что, отправляли в ссылки, сажали в тюрьмы. Поначалу только с единоличников брали дань в виде яиц, меха, постели, папах, шкур животных, но теперь и колхозников обязали делиться своими запасами. Больше всего мучились семьи, которым нечего было дать, тогда доверенные лица власти объявляли их противниками, не желающими делиться с государством, потому что ненавидят советскую власть и хотят возвращения прежней жизни. Живущие впроголодь семьи вынуждены за бесценок распродавать женские украшения, кошмы, ковры, одеяла, чтобы не оказаться под тяжким бременем налогообложения.
Ночь постепенно становилась темнее, задул прохладный ветерок, вокруг стояла тишина. Изредка доносился негромкий ленивый лай собаки, вот ей что-то показалось, и она, на всякий случай, тихонько гавкнула. Но потом, и она успокоилась.
До поздна сидевший в своем кабинете, Нурджума тихонько шёл домой, размышляя о превратностях судьбы, о нынешней непонятной жизни. Ему чего-то хотелось, правда, он и сам не знал, чего именно. Неплохо бы сейчас выпить холодного верблюжьего чала, а можно и чая. Возле дома в тени уже несколько дней лежит арбуз. Мысли его путались, перескакивая с одной на другую, по пути домой он вспоминал отрывки выступлений на собрании.
Прохладный ветерок доносил приятный запах езгена, которым заросли окрестные холмы, и относил его в село.
Проходя мимо Холма споров гапланов, Нурджума вдруг, неожиданном месте услышал из кустов тихий всхрап лошади. Остановился. Прислушался и осмотрелся по сторонам. Когда внимательно вгляделся, увидел среди зарослей камышей и тальника привязанного коня. Поначалу Нурджума не обратил на это внимания, мало ли здесь бегает отвязавшихся коней? Но его удивило другое. Этот конь был осёдлан и готов в любой момент принять седока. «Интересно, что этот конь здесь делает?» Как бы там ни было, но этот конь принадлежал человеку явно нечужому, к тому же не опасающемуся таких, как Гурт, охраняющие этот тальник, чтобы потом использовать его при строительстве дома. Потому что Гурт, которого называют чокнутым, время от времени устраивал разборки с теми, кто смел оставлять здесь коня или держит в тени свой скот. Подойдя ближе, Нурджума сразу же узнал коня с белой отметиной на лбу. Это был конь Ахмета. Он конечно удивился. Подумав о том, что он неспроста оставил коня здесь, а не возле своего дома, Нурджума вдруг вспомнил еще кое о чём, и ему стало не по себе. Если Ахмет вернулся, а его конь оказался здесь, в укрытии, это значит, должно что-то случиться, причём, нечто ужасное…
К седлу коня был прикреплен старенький ковровый хурджун. Оттуда исходило приятный запах гератского табака, и это было свидетельством того, что человек прибыл издалека. Опустившись на корточки, Нурджума стал всматриваться в ночную тьму, словно хотел увидеть что-то невидимое.
Казалось, человек должен появиться откуда-нибудь, но Ахмет всё никак не появлялся. «Интересно, куда он мог пропасть?» Когда Нурджума стал перебирать в уме места, куда мог податься Ахмет в первую очередь, и пришёл к выводу, что искать его надо не здесь, а совсем в другом месте. Раз он прибыл сюда тайно, и ещё и дома не показывался, значит, скорее всего, направился прямиком к Кымышу-дузчы. Раз Ахмет прибыл, он не мог уйти, не повидав дядю это, во-первых. А во-вторых, он наверняка узнал, что сыновей Кымыша отправили в ссылку, и прибыл сюда, чтобы отомстить тем, кто в этом замешан. Ещё в то время, когда сыновей Кымыша с семьями грузили в повозки для отправки в ссылку, люди обратили внимание, что среди них нет Ахмета
– Если Ахмет узнает, он многим за это отомстит, так просто он этого не оставит, – говорили люди.
Зная хорошо Ахмета, Нурджума и сам был того же мнения. Увидев приближение чужой тени, лежавшая рядом с домом Кымыша собака насторожилась. Но когда человек произнёс: «Алабай!», – собака узнала голос и успокоилась.
Нурджума замедлил шаг, прислушался. Но со стороны дома не было никаких звуков, кроме громкого дыхания спящих людей. По пути он завернул и к расположенному неподалёку дому Ахмета, но и там ничто не говорило о его присутствии. Нурджума вдруг подумал, что тот наверняка вознамерился отомстить Ягды, всполошился: «Как бы этот идиот не натворил бед!». Заторопился в ту сторону, побежал огородами, чтобы сократить путь. Иногда его ноги запутывались в каких-то зарослях, и он падал. Хотя дом Ягды располагался не так далеко, сейчас ему показалось, что он находится так же далеко, как Пырар. Когда его ноги запутались в кустах, и он упал, слетевшая с головы папаха угодила прямо в сосуд с водой. После этого Нурджума всю дорогу отжимал свою мокрую папаху. Боялся, что мог опоздать. Не заметив ничего подозрительного, тем не менее, подойдя ближе к дому Ягды, он дважды крикнул: «Ягды! Ягды!» В доме послышалось непонятное бормотание, после чего раздался недовольный сонный голос Ягды:
– Кто это там шляется по ночам?
– Да это я, Нурджума!
– Ну и что, что ты Нурджума? Дашь людям спать?!
Теперь он заговорил громче и недовольно:
– Я тут кое о чём забыл тебя спросить. Поэтому вернулся, чтобы спросить.
– И о чём ты хотел спросить меня?
– Мы ведь решили отдать этих двух волов в бригаду Сапара дараза?.. У них после уборки пшеницы земля до сих лежит непаханой. Или ты забыл, что землю надо осенью пахать, а если не вспашешь осенью, будешь потом сто раз перепахивать?
– Эй, Шаллак, твою мать… Делай, что хочешь, только убирайся отсюда, дай ты людям спать!
Выяснив, что Ягды жив и здоров, Нурджума испытал огромное облегчение, будто сбросил с плеч тяжкий груз.
Но мысль об Ахмете всё равно не давала ему покоя, и он продолжил поиски. Заглянул в зернохранилище, вдруг этот шалапай решил таким образом отомстить новой власти, поджечь урожай пшеницы. Да, от таких людей, как Ахмет, можно ожидать чего угодно.
Вот тебе и раз, надо же, откуда вылез конец клубка! Поиски Ахмета привели его случайно к дому Ханумы. В доме Ханумы до сих пор светился слабый огонёк. В эту минуту Нурджума вдруг вспомнил слухи о том, что между Ханумой и Ахметом есть какая-то связь. Да, слышать-то он об этом слышал, но не поверил тогда, потому что даже представить себе не мог, как эти два абсолютно разных человека могут сойтись друг с другом. Поэтому и считал, что этот слух был запущен кем-то просто из желания развлечь толпу, что под собой он не имел абсолютно никакой почвы. А после и вовсе забыл об этом. Подойдя ближе к двери дома, он услышал доносившийся изнутри какой-то невнятный говор. Как ни прислушивался Нурджума, понять, кому принадлежит голос, так и не смог.
У самой двери в нос Нурджумы ударил запах махорки. Конечно, её курил Ахмет! Нурджума знал, какой тот заядлый курильщик. Казалось бы, здесь должен быть Ягды, а не Ахмет, но нет, это был не он.
Нурджума ведь только что убедился в том, что тот благополучно спит у себя дома, значит, он не мог раздвоиться и пребывать тут и там одновременно. И потом, Ягды тоже не курил, а, как и Нурджума, предпочитал класть под язык насвай.
После этого он с чувством охотника, в чей капкан угодил зверь, отступил в сторону, достал из кармана маленькую тыковку-табакерку, постучал ею о колено и забросил в рот щепотку наса.
Прислонившись к растущему перед домом ильму, Нурджума решил караулить Ахмета, рано или поздно тот покинет дом любовницы, вот тогда он и возьмёт его! «Куда ты денешься от меня!» – довольный собой, думал Нурджума, решив караулить свою жертву у дома Ханумы, дождаться Ахмета.
Но Ахмет всё никак не выходил оттуда. На рассвете, когда сон бывает особенно сладким, Нурджума всё же не выдержал, задремал. Проснулся он лишь тогда, когда ему показалось, что кто-то погладил его по руке. Это оказалась знакомая собака, она нюхала и лизала его руку.
– А, Бойнак, это ты?
Он хотел погладить собаку по голове, но в этот момент увидел, как, осторожно ступая и озираясь по сторонам, Ханума тихо вошла в дом. «Эх, кажется, я опять упустил его!», – разочарованно подумал Нурджума… Как только Ханума скрылась за дверью, он резко вскочил на ноги и поспешил к дому Ягды. Ему казалось, что всё плохое уже случилось, и он опоздал. Когда Нурджума побежал от дома Ханумы, его мокрая папаха, как подстреленная ворона, упала с головы и осталась лежать под деревом. Бойнак подозрительно посмотрел на мокрую папаху, легонько толкнул её носом и понюхал, но всё равно не смог понять, что это такое и почему Нурджума оставил эту вещь ему.
Насладившись ночью любви с Ханумой, Ахмет поначалу хотел было отправиться домой, но, пройдя немного, свернул к Холму споров, где в укромном месте был спрятан конь. И уже оттуда направился к Ягды.
Возвращаясь в село, Ахмет думал о том, что должен встретиться с Ягды, однако после ночи любви с Ханумой на какое-то время забыл об этом своём желании. Нет, он помнил, конечно, но ни разу не упомянул его имени. Они оба хорошо знали, когда встречаются две жаждущих друг друга души, третий всегда бывает лишним. Как бы ни был зол Ахмет, когда ехал сюда, от любовных ласк Ханумы ни за что бы не отказался. Даже там, где ему пришлось находиться вдали от дома, он часто вспоминал эту созданную для любви женщину, жаждал встречи с ней.
По-женски чуткая Ханума внимательно слушала Ахмета, всматривалась в него, однако не заметила, что у него есть ещё какие-то другие цели, помимо свидания с ней. Она была благодарна ему за то, что он, вернувшись, поехал не домой, а сразу же появился у неё.
Провожая Ахмета, она крепко обняла его, грустно подумав: «Доведётся ли нам ещё хотя бы раз увидеться?». Ей совсем не хотелось расставаться с ним, поэтому следом за ним вышла на улицу и немного проводила. Затем, посмотрев по сторонам, поспешно вернулась в дом. Сейчас, уставшая от бурной ночи, она хотела спать. Именно поэтому, проводив Ахмета, она не очень внимательно посмотрела по сторонам, поспешила домой. Будь она чуть внимательнее, обязательно увидела бы силуэт Нурджумы, слившийся с деревом напротив её дома. Ведь это было всего в десяти, двадцати шагах от неё. Ночь была лунная, Ахмет, напитавшись ласками Ханумы, как будто немного смягчился, и всё же он не мог простить Ягды, который приложил руку к разорению семьи брата Кымыша-дузчы. Он должен расправиться с ним! Это желание росло в нём потом с каждой минутой.
Направляясь к дому Ягды, Ахмет размышлял: «Не зря же говорят «не пускай чужака в свои ряды!». А теперь получите! Уж на что Гуллы эмин мудрый человек, но и тот не разглядел его, допустил к нам этих чуждых нам людей!» Он всю дорогу ругал Ягды, распаляясь всё больше и больше. Ему захотелось дойти до его дома и немедленно расправиться с ним. Это будет справедливым отмщением за ссыльных сыновей брата.
Спешивший как можно скорее добраться до места Нурджума, подойдя ближе к ряду кибиток родственников Ягды, заметил, как чья-то тень мелькнула между домами и приближалась к дому Ягды. Нурджума прибавил шаг. И тут же услышал низкий хриплый чей-то голос:
– Ягды! Ягды!..
Когда зов повторился во второй раз, из дома донеслось возмущенное бормотанье, а следом сонный, недовольный голос Ягды. Он думал, что это опять голос Нурджумы.
– Ягды, выйди на пару слов, поговорить надо.
Ягды не выдержал, взорвался:
– Да что же это такое? Что за ночь такая выдалась?! – возмущался Ягды, идя к выходу. Зевая, Ягды появился на пороге, и в это время в грудь ему упёрлось дуло ружья Ахмета.
Но тут подоспел Нурджума, он двигался незаметно, по-кошачьи. Подойдя к Ахмету сзади, схватил его за руки и крепко обнял.
– Не надо, не делай этого, браток!
И в этот момент тишину ночи разорвал громкий выстрел.
Не понимая, что происходит, Ягды вздрогнул и отступил назад. Под тяжестью тела Нурджумы Ахмет чуть было не упал, но удержался на ногах и, шатаясь, сделал несколько шагов. Ружьё с грохотом выпало из его рук.
Нурджума обнял Ягды, таким образом спасая от следующего выстрела, который вполне мог раздаться.
Ягды оказался счастливчиком, шальная пуля лишь задела мягкие ткани на голени. Под тяжестью тела Нурджумы оба рухнули внутрь дома.
Ахмет узнал голос Нурджумы. Но никак не мог понять, как тот оказался за его спиной среди ночи. И неведомо было ему, что его намерения были заранее известны, но Нурджума всё же сомневался, пойдёт ли Ахмет на такой отчаянный шаг, а потому искал его и следил за ним. Когда на звуки выстрелов вся родня Гамышчи высыпала на улицу, Ахмет, подхватив ружьё, убегал огородами и был уже далеко.
Неожиданное происшествие окончательно разбудило Ягды, испугало его. Сейчас сельские собаки соревновались в лае возле Холма споров гапланов.
Ягды узнал Нурджуму, который поднимался вместе с ним с пола, и, не понимая, что к чему, удивился:
– Эй, Шаллак, а ты что тут делаешь?
– Да вот, пришёл к тебе…
– Наверно, ты что-то заподозрил! Неспроста ты шастал вокруг моего дома, неспроста! Ты хоть узнал человека, который приставил к моей груди ружьё?
– Нет!
– Тем не менее, ты его назвал «браток» – иним.
Наверно, тебе послышалось, скорее всего, я сказал не «иним». А «энен…» ругань!
Увидев толпу собравшихся у дома родственников, Ягды прикрикнул на них:
– Слушайте, разойдитесь по домам, что вы тут митинг устроили!
При звуках выстрела из дома выскочила босая, без головного убора Бостан эдже – мать Ягды. Она до смерти перепугалась, что с её сыном что-то случилось. Плача, она обняла сына, который к этому времени уже пришёл в себя. «Вай, что всё это значит, сыночек?!»
– Не бойся, мама, со мной ничего не случилось! – выдавив из себя улыбку, Ягды попытался успокоить мать.
– Ты не ранен? – слезливым голосом спросила Бостан эдже.
– Я же сказал «нет!», – зло произнёс Ягды, нервничая из-за поведения матери.
Нурджума, думая о том, что всё обошлось, что замысел Ахмета не удался, попытался встать с места, но понял, что ноги его не держат, поэтому снова опустился на пол. Немного подвинувшись назад, прислонился к стене дома. Это происшествие вызвало переполох в семье главы сельсовета Ягды, но и Нурджуму потрясло и лишило сил. Ему надо немного прийти в себя, иначе он даже до своего дома не доберётся, не говоря уже о погоне за Ахметом. Не разобравшись в происходящем, мать Ягды, увидев сидящего за спиной сына Нурджуму и в темноте не узнав его, решила, что именно этот человек совершил покушение на её сына. Посмотрев в ту сторону, она обрушила на него поток ругательств, заодно обращаясь к стоявшим людям:
– Что вы не связали его по рукам и ногам, этого подлюгу!
Адресованные ему слова матери разозлили Нурджуму.
– Эй, Кабан, скажи ей, а то она меня обвиняет в покушении на тебя!
– А ну, зайди в дом! – в этот момент раздался требовательный голос Нарлы-гамышчи.
Повернувшись на голос, Ягды увидел отца в белых штанах и белой рубахе, словно вышедшего из савана. Он стоял, опираясь на черенок лопаты, которую прихватил с собой в качестве оружия, если вдруг понадобится дать отпор. Повернувшись к отцу, Ягды хотел было успокоить его, сказать что-нибудь утешительное. И он ласково произнёс: «Все хорошо, отец, всё закончилось, идите домой, ложитесь спать». Постояв ещё немного, не произнеся ни слова, Нарлы гамышчи молча последовал за женой, которая только что вышла из дома сына, где успокаивала невестку, и они пошли к своей чёрной юрте.
– Шаллак, дай немного наса! – попросил Ягды, также прислонившись спиной к стене дома, уселся рядом с Нурджумой.
– Да я и сам хочу кинуть в рот, уже зубы сводить начало! – Нурджума достал из кармана дона табакерку и с удовольствием постучал ею по колену.
Воздух был чист и прохладен. Скоро начнёт светать, небо стало серым, будто присыпанным пылью. То тут, то там стали раздаваться крики петухов, оповещающих о приближении утра.
* * *
Перед самым рассветом поезд в каком-то месте сбросил скорость, потом резко дёрнулся, готовясь остановиться. Спящих людей разбросало по сторонам. Огулджума проснулась и, прижав к себе спящего рядом с ней сына, приподняла голову и посмотрела по сторонам. Слева от неё раздался недовольный голос женщины:
– Неужели нельзя было сделать это помягче?
Этот грохот помимо Огулджумы разбудил ещё несколько человек. Они тоже что-то недовольно проворчали, попытались снова уснуть. «Неужели мы приехали по назначению?» – недоверчиво подумала Огулджума.
С улицы начали доноситься требовательные голоса солдат, сопровождающих состав с ссыльными. Они о чём-то переговаривались между собой. Перекинув руку через спящих рядом с ней детей, Огулджума коснулась мужа:
– Акгасы! Акгасы!
– Что?
– Посмотри в щелочку, кажется, мы приехали.
– Куда?
– Ну в эту самую Сибирь.
– Спи спокойно. Если нас везут в Сибирь, то туда мы доберёмся ещё не скоро.
Послышались решительные шаги, приближавшиеся к вагону. Через некоторое время двери вагона отрылись, отодвинутые в сторону. В проёме двери показались головы двух солдат, которые заглядывали внутрь. А затем снова напомнили находящимся внутри людям права и обязанности ссыльных, провели инструктаж.
– Приготовьте посуду для еды, скоро вам подадут обед. Разрешается выйти из вагонов. Рядом протекает ручей, вы сможете умыться, напиться и набрать воды, но переходить на ту сторону ручья запрещается!
– Какой может быть обед ни свет, ни заря? – недовольно произнёс кто-то из сонных обителей вагона.
– Радуйся хотя бы тому, что дают, брат, а если бы вообще ничего не давали, разве было бы лучше? – раздался другой голос.
Сегодня, как и во все предыдущие дни, состав проехал мимо большого вокзала и остановился на запасном пути. Сумрачно, ничего не видно вокруг. Дул ранний прохладный ветерок, он облизывал лица сонных людей, понемногу вливая в их усталые тела энергию, гладил их по голове, стараясь успокоить их растревоженные души. Ветерок изгонял из вагона тяжелые застоявшиеся запахи и наполнял его свежим воздухом. Такой распорядок дня говорил о том, что состав вёз какой-то таинственный груз, о котором никому не положено знать, поэтому-то поезд шёл в ночное время. Поскольку в вагоне не было ни окон, ни дверей, ссыльные могли смотреть на окружающий мир только сквозь щели в дощатых стенах вагона. И каждый раз, подъезжая к большим вокзалам, состав замедлял ход и останавливался поодаль. Каждый раз людям казалось, что они доехали до места, что здесь у них будет последняя стоянка. Привокзальные площади всегда были забиты толпами людей. Иногда из каких-то вокзальных помещений доносились запахи готовящегося плова или ещё какой-либо вкусной еды. Эти несчастные поняли, что едут по узбекской земле по музыке, которая лилась из вокзальных репродукторов.
Исполняемые под бравурную музыку весёлые песни напомнили прошлую счастливую жизнь, были приятны для слуха.
На той стороне реки
Персиковое дерево растёт,
Да такое дерево растёт, там Эне джан ей,
Такое дерево растёт.
И хотя поезд каждый раз сбрасывал скорость, вдоволь насладиться песней не удавалось. Через считанные минуты и напоминающий рыночную площадь вокзал, и приятная мелодия песни, и вообще всё это каждый раз скоро останется позади.
Чтобы накормить людей, опять откуда-то привезли специально для них приготовленную пустую похлёбку. Вместе с ней дали хлеб, источающий приятный запах свежих грибов. Впервые, когда ссыльным было велено приготовить посуду для еды, все подумали, что это будет что-то вроде чекдирме – мясное блюдо, которое готовят в селе, когда созывают народ. Однако то, что подавали им, трудно было назвать супом, в этой похлёбке, больше похожей на помои, не было ни капли жира. Остроумный народ сразу же прозвал это блюдо «белым супом». Но когда нет вообще никакой еды, то и белый суп пришёлся ко двору, можно накрошить в него свежего хлеба и горячим съесть, чем не обед?
Вручив мужу и сыновьям Алланазару и Рахманназару посуду для еды и воды, Огулджума пока покормила грудью младшего Рахмангулы, немного задержалась в опустевшем вагоне. Пока кормила ребёнка, думала, что ещё может понадобиться им там на улице. Больше всего она думала и заботилась о детях.
Кое-что из одежды сложила в узелок и взяла с собой, чтобы вытряхнуть и развесить на воздухе для проветривания. Когда она, держа в одной руке ребёнка, а в другой – узел с одеждой, подошла к двери вагона, две из сидевших в тени вагона женщин протянули руки и помогли ей сойти на землю, забрав из её рук ребёнка и узел с вещами.
Радуясь воде, женщины заполнили всё пространство вокруг ручья, образовавшего в этом месте небольшое озерцо. Сняв с себя тяжелые головные уборы и положив их рядом с собой, она повязали головы лёгкими косынками, а то и просто накрыли концом своих халатов – чабытов. Они громко переговаривались друг с другом, время от времени покрикивая на детишек, которые не хотели вылезать из воды. Все умылись, набрали воды, напоили детей. В глазах женщин плескалась тоска, они с грустью всматривались вдаль, вспоминая родную землю, свой оставшийся вдалеке дом. И всё же они не падали духом, не теряли надежды когда-нибудь вернуться туда.
Огулджума подошла к сидящим у воды женщинам, и какая-то смуглая худощавая женщина в накинутом на голову платке подвинулась, давая ей возможность сесть рядом с ней.
– Соседка, иди сюда, садись рядом с нами! – приветливо пригласила она Огулджуму.
– Ой, Кумуш, это ты? – удивлённо воскликнула Огулджума, не узнав ту, поскольку она была без борука.
– Ну, да, без борука нас трудно узнать, – ответила женщина, смутившись от того, что сидит без женского головного убора, и немного покраснела.
Кумуш была соседкой Огулджумы по вагону, её семья разместилась рядом с ними. За эти дни женщины успели познакомиться друг с другом и даже сблизиться, по-соседски помогая друг другу. Огулджума уложила Рахмангулы на землю, наполнила ладони водой и с огромным удовольствием напилась свежей родниковой воды, затем в ладони поднесла воду ко рту Рахмангулы и его тоже напоила.
Вода в ручье, протекающем возле железной дороги, была прохладной и вкусной. Огулджума решила выполоскать пелёнки Рахмангулы и прошла немного дальше от сидящих. В одной руке у неё был сын, в другой – узелок с вещами. Подумала, что обычно поезд стоит довольно долго, и всё же она желала, чтобы он задержался подольше, пока она не переделает все свои дела.
