Агагельды Алланазаров
Очаг
И лишь Оразгылыч, которому не нравилось поведение мальчиков, нахмурив брови, обернулся, чтобы урезонить детей:
– Что это за шум, разве нельзя вести себя потише?
Видя, что сын недоволен поведением мальчиков и хочет остановить их, чтобы они пропустили взрослых, Кымыщ-дузчы махнул в его сторону рукой, давая понять, что не стоит этого делать:
– Не трогай их, они к своему деду пришли!
А те, не обращая внимания на замечание Оразгылыча, уже пробежали мимо него, подскочили к деду и сразу же заняли места по обе стороны старика.
– Сидите тихо! – сказал и Оразгелди, не желая, чтобы дети слушали разговоры взрослых. Всем своим видом он выражал недовольство, словно хотел сказать: «Идите туда, откуда пришли!». Обиженно посмотрев на Оразгелди, мальчишки крепче прижались к деду. Ласково посмотрев на внуков, Кымыш-дузчы обнял их с двух сторон. Этим жестом он как бы говорил: «Сидите спокойно, я никому не дам вас в обиду». Тем временем Аганазар обратился к деду: «Деда, давайте спать, пусть эти дяди тоже идут домой. Акджагуль и Огулбике уже давно спят в том доме». И в самом деле, время было позднее. Да и сельские ишаки, издающие свои трубные звуки рано утром и поздно вечером, выпустив пар, уже давно умолкли. Со двора не доносился и лай собак, которые обычно присоединялись к рёву ишаков и устраивали какофонию звуков. Мир погрузился в тишину, словно кто-то намеренно увёл подальше всех орущих и лающих животных.
Давно уже наступило время сна, но Кымыш-дузчы всё еще не мог сказать своим пришедшим к нему за советом племянникам ничего путного. Всё его поведение говорило о том, что он не похож на человека, готового в любую минуту подняться, чтобы отправиться в Афганистан. И потом, разве человек, собравшийся переезжать, не позаботится о том, чтобы ничего из имущества не было забыто? Кымыш-дузчы был спокоен, похоже, он совершенно не чувствовал угроз со стороны новой власти, мало того, верил, что она не причинит его семье никакого зла.
После этого гости, переглядываясь друг с другом и испросив у Кымыша-дузчы разрешения, собрались уходить.
В качестве ответа на незаданные вопросы племянников Кымыш-дузчы на прощание сказал: «Бог есть. Он поможет, не даст нас в обиду, Он хорошо знает, что надо делать», дав понять им, что полагается на Бога, и благодарно, тепло распрощался со своими гостями.
Оразгелди с Оразгылычем вышли во двор, чтобы проводить ночных гостей и разойтись по своим домам. Как бы ни старались Кымыши в присутствии родственников казаться спокойными, они давно уже чувствовали, что беда может подкрасться к ним в любую минуту. Вместе с тем они хорошо знали, что, чему бывать, того не миновать. Тем не менее, верили, что выход найдётся прежде, чем случится беда, поэтому не спешили совершать какие-то действия.
Оразгелди и Оразгылыч хорошо знали, если в их дом придёт беда, именно она ляжет на их плечи. В основном они, два брата, должны будут противостоять ей, чтобы защитить стариков и детей. Где-то в сознании подспудно сидела мысль о том, что схватка эта будет непростой, уж слишком силы были неравными.
И уж если на то пошло, ещё был жив Кымыш-дузчы, опора дома, как вожак, который уже не в состоянии вести за собой отару, он всё же напоминал о своём существовании в этой отаре. Да и народ до сих пор не забыл, что они являются потомками Мухамметгылыч сердара, и это тоже прибавляло им авторитета, уважения.
На открытом воздухе ночная прохлада ощущалась особенно остро. А тьма, спустив сверху своё плотное чёрное покрывало, накрыла всё вокруг. И теперь все предметы имели одинаковые очертания и были похожи на эту ночь. Дома, кибитки, виднеющиеся вдали холмы – все они сейчас казались миражами, заготовленными на зиму стогами сена. Растущие вокруг деревья превратились в густой дым, вырывающийся из тамдыра. Вдали шумели воды Мургаба, с наступлением ночи эти звуки стали сильнее, и от этого казалось, что река изменила своё течение и совсем близко подошла к селу.
Оразгылычу хотелось наедине со старшим братом поговорить о том, что волнует всех, обсудить с ним некоторые вопросы и что-то уточнить. Он считал своего старшего брата человеком более опытным, многое знающим.
На улице, они еще немного продолжили о повседневных заботах.
Разговор начал не Оразгылыч, как он того хотел, а Оразгелди, просовывая руки в рукава накинутого на плечи дона.
– Оразгылыч, ты проверил всходы хлопчатника? Есть там какие-то упущения?
– Да, я был там, всё хорошо, всходы поднялись равномерно.
– Наш хлопчатник немного позже колхозного взошёл… У них-то проблем с семенами не было, поэтому сев они провели раньше нас. А у нас, единоличников, все семена отобрали, поэтому перед началом посевной у нас их не было.
– Наша земля и навозом хорошо удобрена. Ведь осенью, перед тем как отправиться на газы11, ты натаскал навоза вдоволь. Смешавшись со вспаханной землей, удобрение и зимнюю стужу спокойно перенесло…
– Нам бы до того, как на стрижку овец уйти, хотя бы первый полив провести. Успеем…
– Пусть земля немного подсохнет, иначе вода останется на поверхности, не впитается в почву.
– Если мы дадим всходам достаточно воды и удобрений, наш хлопчатник догонит колхозные всходы.
– Тогда, может, нам открыть яму с навозом позади коровника, которую мы в позапрошлом году закрыли, там, наверно, уже перегной образовался.
– И об этом я помню. Думаю, он уже готов, если мы смешаем его с водой и этим раствором зальём поля, наши всходы быстро пойдут в рост. Но не в этот раз, первый полив проведём сейчас, а когда вернёмся со стрижки, дадим растениям еще удобренную воду.
Представив, как зеленеют всходы хлопчатника на их собственном наделе земли, братья разошлись по своим домам.
* * *
Как в степи одни за другими поочерёдно раскрываются цветы, так и у земледельцев поочерёдно наступают заботы. То ли оттого, что было просторно, то ли потому, что они были ближе к солнечным лучам, первыми по весне распускались цветы на холмах, покрывая их светло-голубым ковром. Когда же они начинали разбрасывать вокруг себя полусухие листья, это значило, что их очередь прошла, и они говорят другим цветам: «Всё, настала ваша пора!». После этого голубенькие цветочки, будто превратившись в красные цветки с тонкими лепестками, все сразу спускаются с холмов в сторону села. И тогда обочины дорог, склоны холмов, края арыков и оврага становятся красными от маков. Создаётся впечатление, что всё село Союнали, расстелив ковры и паласы, замерло в ожидании дорогого гостя.
Придёт время, и они – маки передадут время цветения сельским деревьям. И тогда каждое из бесчисленных деревьев, покрытых шапкой белых цветов, будет напоминать величавые белые кибитки, приготовленные для встречи невесты. И вот уже перед вами красавец Союнали, наполненный дурманящими запахами белых цветов!
Придёт срок, и они отцветут, а на месте цветков появится завязь будущих плодов, а очередь цветения перейдёт к огурцам, дыням, арбузам, тыкве – плодам, требующим изобильной воды.
Наступило время весенней стрижки овец, значит, надо отправляться на летнее пастбище. У каждого из сыновей Кымыша-дузчы в отаре было по шестьдесят-семьдесят голов мелкого рогатого скота. Овцы были ещё одним из источников дохода семьи после земледелия. Оразгелди и Оразгылыч ежегодно в это время отправлялись на стрижку овец, а оттуда возвращались нагруженные большими мешками – чувалами с шерстью, и были похожи на купцов, провернувшись удачную сделку.
А затем все связанные с шерстью работы переходили к женской половине семьи и растягивались на много месяцев. Шерсть мыли и взбивали, после чего пряли. Из пряжи вязали носки и варежки, готовили необходимые кушаки и скручивали толстые верёвки – танапы. Закатав рукава платьев, все женщины вместе раскладывали шерсть на камышовой подкладке, сверху из крашеной в разные цвета шерсти раскладывали узоры в виде цветочков и орнаментов. А потом скатывали в рулоне временами обливали кипятком и катали до тех пор, пока не получались кошмы, подстилки, серпики – занавесы из кошмы для верхней открывающейся части кибитки, басырыки – попоны, узуки, используемые также для покрытия верхней части кибитки.
Проснувшись рано утром, Оразгелди вспомнил, что им с братом сегодня предстоит отправиться в путь. Он натянул на себя дон и папаху, решив пойти и ещё раз накормить животных перед дорогой. Сытый ишак легко одолевает любое расстояние, у него хорошее настроение, поэтому он почувствует себя конём.
Начало светать, и звёзды, ярко светившие всю ночь, начали потихоньку тускнеть, уступая небесную ширь дневному свету. Во дворе у очага уже хлопотала Джемал мама, желая накормить сыновей молоком со сливками перед тем, как они отправятся в дальнюю дорогу. Она уже поставила на огонь котёл с молоком, которое только что, спешно подоив корову, принесла старшая невестка Огулджума. Кымыша-дузчы, обычно встававшего раньше всех, не было видно, но увидев в кормушках скота траву, Оразгелди понял, что отец уже выходил из дома. А сейчас, совершив омовение, пошёл в дом, чтобы прочитать намаз. Оразгылыч тоже уже проснулся, из дома доносилось его бормотанье:
– Ты уже собрала меня в дорогу?!
– Вон, я на всякий случай положила ещё одну смену одежды. А еду мать сложила в хурджун.
– А куда ты дела мой старый просторный дон, который я надеваю во время стрижки овец?
– Ох, чуть не забыла! Сейчас принесу, я вчера его постирала и повесила на улице.
– Думаешь, высох?
– Высох, конечно. На улице нет сырости.
– Ну, иди!
Каждый раз, прежде чем отправиться на стрижку овец, союналийцы собирались у холма в центре села, торчавшего там, словно пупок, и прозванного «холмом спорщиков гапланов». Уже мимо дома Кымыша по одному – по двое начали проезжать на конях и ишаках стригали.
Когда Оразгылыч, прихватив хурджун с вещами, вышел во двор, Оразгелди стоял, поглаживая гриву и седлая своего коня-алашу в скотном дворе.
Постелив кошму на секи – глинобитное возвышение для сидения под деревом, Огулджума уже носила туда сачак и пиалы, ложки и продукты, которые употребляли вместе с молоком.
В доме Кымышей всё еще продолжались последние хлопоты, связанные с проводами двух сыновей. На дороге снова появились два всадника, они не спеша двигались в сторону «холма спорщиков». В седле ишака, возвышаясь, сидел крепкий, квадратный парень. Увидев на выходе со двора, спешащего Оразгылыча, чуть было не упавшего под тяжестью хурджуна, они переглянулись между собой и о чём-то весело заговорили. На лице квадратного юноши на ишаке появилось озорное выражение. Ехидно улыбнувшись, он кивнул в сторону Оразклыча:
– Эй, Кымыши, вы до сих пор спите в обнимку с солнцем? На стрижку не собираетесь?
Хотя это был парень, с которым и прежде обменивались шутками, его утренняя шутка не понравилась Оразгылычу. Не сходя с места, крикнул в ответ:
– Эй, пуздан, закрой рот, найди кого-нибудь другого для своих словесных упражнений!
– Или вы тоже, как ваш акга отец, не можете оторваться от длинных подолов своих баб?
Не успел парень договорить, как из дома донёсся хрипловатый голос возмущённого Кымыша:
– Ах, негодяй, кто это там?!
Испугавшись голоса старика, шутник наклонился, словно хотел спрятаться, и ладонью запечатал рот. Тем временем на пороге появился и сам Кымыш-дузчы. Узнав парня, стал ласково выговаривать ему:
– А-а… Джумадурды, это ты, оказывается? А ну, повтори ещё раз только что произнесённые слова! Ну, да, весь в своих дядь пошёл! – Последнюю фразу Кымыш произнёс, имея в виду дядей парня, которые тоже любили пошутить, но под его словами имелся совсем другой смысл: «Если бы ты пошёл в отца, не был бы таким, знал бы место и время для таких высказываний!»
Но и те слова молодого человека не были простой шуткой, за ними стоял разговор, который до сих пор при случае вспоминали отдельные односельчане, и связан он был с теми днями, когда Кымыш-дузчы женился.
В тот раз один из друзей Кымыша, сказав, что теперь расходов в доме станет больше, предложил ему: «Друг, возьми чабанскую палку, приходи ко мне чолуком – подпаском, будем пасти чужой скот, из молока делать сарган, а из шерсти – одеяла. А потом и сами заведём по три-четыре овечки». Тот хотел забрать Кымыша с собой в пески. Но Кымыша-дузчы это предложение не устраивало, и он постарался вежливо отказаться.
– Друг, ты меня не трогай, я плохо переношу пустыню.
Однако чабан, вознамерившись любой ценой увести Кымыша с собой, и не думал отступаться. В конце концов, Кымыш не выдержал, пришлось ему сообщить истинную причину своего отказа:
– Эй, друг, ты меня не трогай, в сорок лет у меня появилась женщина, и если я сейчас отдалюсь от её подола, ничего хорошего не будет! Уж лучше я буду рядом с ней.
Вот тогда-то и пошли все эти разговоры. И шутка Джумы, который хотел задеть Оразгылыча, как раз была связана с теми разговорами.
А юноша, получивший удовольствие от того, что сумел воспользоваться случаем, чтобы задеть Кымышей, всю дорогу довольно улыбался, временами оглядываясь и как бы спрашивая: «Ну, как я их?!»
Когда Оразгелди во второй раз вошёл в дом, чтобы взять хурджун с вещами, Огулджума заканчивала подшивать рубаху, чтобы он взял её с собой в дорогу, и зубами откусывала нитку. Увидев вошедшего мужа, она оторвалась от своего занятия и взглядом спросила, как у него дела. Стоя у порога и привыкая к темноте комнаты, Оразгелди ладонью оттёр со лба выступивший пот. Дети всё ещё находились во власти сладкого сна. Вчера Рахманназар, ревнуя отца ко всем остальным и не желая делить его с кем-либо, лёг рядом с ним, но сейчас откатился и лежал, прижавшись к сундуку у стены. Следующий после него Рахмангулы, заняв люльку старшего брата, сладко посапывал в ней. Временами сладко облизывал губки. С любовью разглядывая сыновей, Оразгелди зевнул, немного потянулся, подумав о том, каким сладким бывает сон на рассвете.
Связанная с неизвестностью, началась тревожная, беспокойная жизнь, и было непонятно, когда и как она закончится. Конечно, ничего хорошего не было в том, что семью не приняли в колхоз, назвав их представителями класса угнетателей. Это было похоже на то, будто часть людей отделили от остальных, сказав им: «Идите, куда хотите, и живите, как хотите!» Больше всего беспокоило всех будущее детей, и если обстановка не изменится, как о том мечтают люди, детям будет особенно трудно. Мысли о судьбе детей не давали покоя, и Оразгелди почувствовал, как сильно он любит их, насколько роднее они стали. Хурджун с вещами, который он обычно с легкостью закидывал за спину, оттянул плечо, и Оразгелди понял, что жена, которой было поручено собрать его в дорогу, положила в него много лишнего. Каждый раз, когда сыновья собирались в дорогу, Джемал мама, собирая для них провиант, говорила: «У меня память уже не та, я обязательно что-нибудь забуду. Гелин (невестка), займись этим сама!» – говорила она, обращаясь к Огулджума. Хоть и не говорила старая об этом вслух, но считала, что старшая невестка гораздо проворнее младшей, да и старательнее.
Взвешивая хурджун в руках, Оразгелди бросил недовольный взгляд на жену, которая в это время стояла рядом и торопливо засовывала в карман хурджуна только что подшитую рубаху.
– Наверняка, опять напихала в него сушеной дыни и дынного сухого варенья! – напомнив жене, что она каждый раз таким способом утяжеляет его хурджун, до краёв наполняя его.
Да, собирая мужчин в дорогу, Огулджума помимо продуктов первой необходимости – чая, лепёшек, каурмы – жареной баранины, муки и масла обязательно клала гурт – солёные кисломолочные шарики, чтобы могли бросить в рот и пососать, сушеную дыню – как и сухое варенье из дыни, курагу. Огулджума по взгляду мужа поняла его безмолвный упрёк: «Лучше бы ты это оставила детям, нам-то зачем?»
– Ты о детях не беспокойся, для них тоже всего этого в достатке. И потом, наши дети не очень-то и едят всё это, даже когда перед ними выложишь. Могут захотеть, если увидят у кого-то в руках эти сладости, но в другое время даже не вспоминают о них. Вон, в сарае висит полмешка сушёного урюка прошлогоднего урожая.
Прежде чем выйти из дома, Оразгелди ещё раз окинул комнату взглядом, вспомнив о том, что хотел наказать жене перед уходом:
– Если опять, как в тот раз, какая-то из отданных колхозу коров придёт сюда, немедленно верните её обратно, пусть кто-нибудь из мальчишек отгонит её в колхозный коровник! Не угощайте скотину ни травой, ни водой, иначе она будет всё время возвращаться сюда!
– Но у этих несчастных животы прилипли к хребту, не похоже, что кто-то заботится о них.
– А каким должно быть животное, у которого нет хозяина?..
– Ну, если не считать нашей чёрной коровы, остальные вроде бы уже смирились со своей участью…
– Не хочу знать ни о чёрной корове, ни о пёстрой корове, жена, лишние разговоры нам не нужны. И без того власть не знает, к чему придраться, если дело касается нас, так и ищут, что бы такое сотворить с нами, так что не приближайтесь к ним, будьте как можно дальше! – требовательно произнёс Оразгелди. Чувствовалось, как он разгневан.
С улицы среди сонных детских голосов донёсся голос Джемал мама, которая ласково выговаривала внукам, проснувшимся в такую рань:
– Вы-то что вскочили с постелей, отчего бы вам ещё не поспать?
– Бабушка, а акгам уже уехали в пески?
– Вон, хлопочут, скоро поедут.
– Они и нашего ишака-коня забирают?
– Ну, да, и коня забирают, и ишака, там транспорт им нужен будет.
– А тогда куда мы будем впрягать арбу, когда с дедом поедем на пшеничное поле?
– Не знаю.
– Но ведь дедушка говорил, что мы на телеге поедем.
– Ах, детка, ты хоть не морочь мне голову с утра пораньше! Если с дедом не найдёте, куда впрячь телегу, впряжёте меня!..
Последние слова бабушки Джемал вызвали на лицах у всех невольную улыбку.
Когда Оразгелди во второй раз забросил хурджун на плечо, собираясь уходить, стоявшая рядом с ним Огулджума, желая ему светлой дороги и скорейшего возвращения домой, воспользовавшись тем, что они были одни дома, положила руку на плечо мужа, а головой приникла к его груди. С давних пор, когда Огулджума была молодой невесткой, и по сей день, провожая мужа в путь, если рядом никого не было, она с пониманием и любовью прощалась с ним.
Тем временем со двора снова донёсся голос Джемал мама, недовольной тем, что сыновья задержались в доме и долго не выходят оттуда:
– Что это твой акга, как зашёл в дом, никак не выйдет оттуда, или же с женой расстаться не может, помогает ей отыскать затерявшийся клубок? Кобелиные сыновья с характерами отца, вот они кто. Видно же, в кого они пошли, куда им от этого деться. Понятно же, люди не станут болтать попусту, если на то не будет повода…
После таких слов пристыженные Оразгелди и Огулджума быстро распрощались. Они поняли, что задержались чуть дольше положенного. Не ощущая тяжести хурджуна, Оразгелди мигом выскочил из дома. Когда он поравнялся с матерью, стоявшей у очага с кочергой в руках, та снова обрушила на него свои упрёки:
– Тебя что, в кокон завернули, парень?!
– Иду уже! – на ходу бросил Оразгелди.
В словах матери, сказавшей про кокон, он уловил совсем другой смысл: «Уж не в подоле ли жены ты запутался?»
А ведь Джемал мама уже давно приготовила завтрак для сыновей, всё стояло на своих местах на сачаке.
И хотя последние приготовления к отъезду сыновей в пески в доме Кымыша-дузчы делались спешно, всё равно они никак не заканчивались. А ведь подготовка к сегодняшнему дню началась загодя, дня за два-три. И потому нынешние действия семьи были похожи на то, будто они запутались в какой-то паутине и никак не могут выпутаться из неё, из раза в раз повторяя попытки.
Так что желание Оразгелди и Оразгылыча тронуться в путь засветло, пока село не проснулось, оказалось неосуществимым. Когда сыновья всё же уселись, чтобы позавтракать, Джемал мама с любовью подала каждому из них по полной миске горячего молока. Из дымящейся миски исходил аппетитный запах.
– Поешьте хорошенько с чуреком! – велела она сыновьям.
По утрам у обоих сыновей не было аппетита. Но зная, что мать не выпустит их, хорошенько не накормив, сделав вид, что едят с удовольствием, задержались немного у сачака. Знали, что матери, до сих пор считавшей их малыми детьми, это понравится, и она будет довольна.
Накинув на плечи чекмень, Кымыш-дузчы ушёл в конец двора и там, ругаясь на кур, разбросавших повсюду щепки и другой мусор, вилами разгребал его. Оттуда доносился его ворчливый голос:
– Интересно, у людей куры такие же, как наши, на клочке земли кувыркаются в золе, разбрасывая её вокруг себя? Всё вокруг замусорили!
Аганазар и Алланазар, стоя возле загона, наблюдали за тем, как конь и ишак перед тем, как отправиться в путь, жадно, с хрустом, жевали траву. А мальчишки, переговариваясь между собой, стояли в ожидании поручений взрослых, каких обычно бывает достаточно в такие минуты.
Наспех позавтракав, сыновья стали натягивать на ноги чокаи (кожаная обувь кустарного производства), и в этот момент Джемал мама, повернув голову в ту сторону, где возился Кымыш, проворчала:
– Что, этот аксакал не собирается проводить сыновей?
Не дожидаясь просьбы, Аганазар подогнал к выходу оседланного коня, а Алланазар – ишака-коня.
Как только Оразгелди погрузил свой хурджун с вещами на круп коня, появился запах табака. Кажется, и Джемал мама почувствовала этот запах, в носу у неё засвербело, и она стала чихать. Посмотрев на выпуклое место хурджуна, она озабоченно произнесла:
– Надеюсь, табак вы положили отдельно от продуктов питания? Иначе его запах пропитает всё вокруг, вплоть до хлеба.
Бабушке ответила Огуджума, которая стояла возле двери дома и взглядом провожала мужчин:
– Не беспокойтесь, бабушка, табак лежит отдельно от продуктов питания, я его совсем в другой карман хурджуна положила. Туда, где лежат инструменты для стрижки овец.
– Ну, тогда ладно, – удовлетворённо произнесла Джемал мама, довольная ответом невестки.
Ухватившись за луку седла, Оразгелди вскочил на стремя, и в этот момент увидел отца, который спешил к ним, на ходу вдевая руки в рукава чекменя, чтобы пожелать сыновьям доброго пути. Отец шёл быстрым шагом, ладонью оттирая пот со лба.
Увидев, что в руках отца, оседлавшего их ишака, за размеры и силу прозванного ишаком-конём, нет палки, Аганазар тотчас вспомнил, где её видел. Палку с заострённым концом, сделанную из легкого тальника, мальчик только что видел возле конюшни, рядом с тем местом, где обычно оставляют сёдла для коня и ишака. Сбегав за палкой, он с радостью подал её отцу.
– Акга, вот тебе палка для ишака!
– А, давай сюда! – равнодушно ответил Оразгылыч, сидя на ишаке, откинув длинную полу дона и заткнув её за пояс.
Оразгылычу не нравилась возня с детьми, они только задерживали их, но увидев, как отец подсаживает Аганазара на коня Оразгелди, пришлось и ему молча подчиниться требованию старика. Заставив устремившегося к нему Аганазара наступить на носок его башмака, усадил его на спину ишака позади себя.
Видя, как радуются внуки тому, что взрослые взяли их с собой, Джемал мама, одной рукой придерживая съехавшую набок топбы12 озабоченно, с нотками переживания произнесла:
– Эй, Алладжан, Акыджан, как только доедете до спорного холма Гапланов сразу же возвращайтесь обратно! Смотрите, не вздумайте дороге повернуть к реке или ещё куда-нибудь уйти! Чтобы быстро вернулись домой!
Довольные тем, что им удалось, оседлав животных, быть похожими на взрослых, мальчишки весело ответили:
– Хорошо, бабушка, пока, бабушка!
Высокая, статная Амангуль, занятая бурдюком, из-под яшмака тайком взглядом провожала мужа, гордясь тем, как вырос её сын, если уже смог оседлать коня. Проводив сыновей и внуков, Кымыш-дузчы на дорогу не спешил идти в дом, он ещё некоторое время стоял у выхода, общаясь с идущими мимо людьми. Опираясь на трость и раскачиваясь из стороны в сторону, он стоял молча, с видом человека, пытающегося вспомнить, что он хотел сказать прохожим, вспомнить, пока эти люди ушли не слишком далеко.
* * *
Человек шесть-семь гапланов, занявших огромное пространство, вместе со своими родными и близкими вот уже несколько дней находились в песках, стригли своих овец. Весна подходила к концу. В эти дни солнце, зимой любившее кутаться в тучи, казалось ярче, светлее, его лик был похож на лицо человека, принесшего добрую весть. Оно и всходило теперь с каждым днём всё раньше и раньше.
Чувствовалось, что лето уже на пороге. Его жаркие гонцы, опережая время и смешавшись с последними весенними днями, уже вовсю царили на земле.
Оразгелди проводил стрижку своих овец вшестером вместе с грубым, здоровым Аманом-пальваном, худощавым высоким Ишангулы, Гуртом по кличке «ялак», невысоким Хакберди и Ахметом-забуном.
Оразгылыч как самый младший из них пригонял из отары овцу, стреноживал её и подготавливал для стрижки. Он с трудом поспевал поставлять овец стригалям, так быстро они работали, щёлкая своими острыми длинными ножницами. Надо быть таким ловким, как Оразгылыч, чтобы выхватить из отары нужную овцу и привести её стригалям. Ему это хорошо удавалось, он подходил к нужной овце сзади и сразу же хватал её за заднюю ногу, приволакивал, стреноживал и бросал перед стригалями. Его пропитанная потом и пылью белая рубаха стала жёлтого цвета, прилипла к спине. Бегая туда-сюда, чтобы успеть выполнить порученную ему работу, он время от времени ладонью смахивал со лба пот. Уже больше половины из почти тысячи овец были пострижены. В эти дни и чабан Гуллар, присматривая за отпущенными на волю постриженными овцами, собирал шерсть и складывал её в большие мешки-канары. Слушая разговоры стригалей, он чувствовал себя частью общества, радовался тому, что его окружает много людей. Иногда он помогал Оразгылычу, в его работе.
Стригали были уверены, если они не сбавят темпа и будут работать так же, то дня через три-четыре закончат весеннюю стрижку овец и отправятся по домам. Поэтому они спешили как можно скорее завершить работу, спать ложились рано, но каждое утро вставали с первыми жаворонками и приступали к работе. Иногда во время работы вспоминали про село. На этот раз разговор о селе начал Хакберди, любитель говорить про девушек и молодых женщин. Сощурив глаза и хитро улыбнувшись, посмотрел по сторонам и заговорил:
– Если не ослабим темпов, дня через два-три сможем закончить работу. Останется собрать пожитки и на всех парах мчаться в село. И тогда увидим, как женщины будут заниматься шерстью, валять кошмы.
Услышав слова Хакберди, Анна-пальван, только что обстригший один бок овцы, зажав её между ног, приготовился начать стричь другой бок, но тут, словно что-то вспомнив, громко рассмеялся. После чего хитро посмотрел на Хакберди.
– Хакберди, напарник, хочу спросить тебя об одной вещи, только ты должен ответить честно.
Хакберди по тону и многозначительной улыбке Анна почувствовал, что тот ничего хорошего не скажет, тем не менее, ответил:
– Можешь не об одной, а о двух вещах спросить, пальван! – кивнув, приготовился выслушать вопрос.
– Когда ты сказал, что женщины будут валять кошмы, я вспомнил. Говорят, что ты тоже присоединяешься к женщинам и вместе с ними валяешь кошмы? Это правда, напарник?
– А если и так, что тут такого?
– Просто спрашиваю, ты при этом тоже как они – женщины голову платком покрываешь или нет?
Было видно, что ехидный вопрос Анна-пальвана задел Хакберди за живое. Оторвавшись он от работы, хитро посмотрел по сторонам и захихикал. Ему тоже не хотелось выглядеть проигранным перед другими.
– Люди, знаете, что?
Окружающие молча наблюдали за происходящим, видели, что невинная шутка перерастает во что-то большее.
– Вы, может, и не знаете, но народ знает, – он с вызовом посмотрел на Анна-пальвана.
– Говори, дорогой, говори! – довольно произнёс Анна-пальван, зная, что его слова подлили масла в огонь Хакберди.
– Так вот, люди, вы когда-нибудь встречали тварь, которая бы сосала грудь матери до четырнадцати лет? Он перед вами, это Анна-пальван! И даже когда его мать отправлялась с дастерханом и другими женщинами на свадьбу или на какое-то торжество, он догонял её, заталкивал в ямку и прикладывался к её груди.
Видя, что схватка разгорается не на шутку, люди вопросительно смотрели на Анна-пальвана, как бы спрашивая его: «О чём это он?»
– Ну и сморозил ты, напарник! – Анна-пальван и сам развеселился от этого рассказа.
Когда работа выполняется коллективно, а коллектив дружный, то и спорится она, быстро делается. Ну а там, где собирается несколько человек, всегда бывают и шутки-прибаутки, надо же людям после тяжёлого труда как-то расслабляться.
Когда разговор дошёл до этого места, чабан простак Гуллар, снимавший с костра тунчу с закипевшей для чая водой, повернул голову в сторону спорщиков и невинным голосом спросил:
– Пальван, и в самом деле ты тоже долго сосал грудь матери?
Простодушный вопрос чабана Гуллара пришелся по душе Хакберди, он почувствовал в нём своего единомышленника и сразу подхватил его слова.
– А что, или ты тоже думаешь снова начать сосать материнскую грудь?
– Да нет, просто говорят, тот, кто долго питался материнским молоком, становится сильным и немного глуповатым. Вот я и хотел узнать, правда ли это.
– Разве ты не видишь, что так оно и есть? – Хакберди оторвался от работы и с улыбкой на лице махнул рукой в сторону смотревшего на него Анна-пальвана, после чего весело рассмеялся.
У Оразгелди, собравшегося отпустить только что постриженную овцу, слова чабана также вызвали улыбку. Чабан Гуллар знал за собой привычку неожиданно встревать в чужой разговор. Знал и о том, что не всем это нравится. Каждый раз, когда такое случалось, он давал себе слово больше так не поступать. Но порой он и сам не замечал, как оказывался в центре чужого разговора. Ему стало стыдно за своё поведение, выходит, он огорчил родственника, проявив невоспитанность. Гуллар хорошо относился к Оразгелди, считал его близкой роднёй, что среди своих бяшбелаларов он самый умный и справедливый. Он столкнулся с этим лет пять-шесть назад, когда живущий с ними одной семьей брат отца, забрав очередь чабана, решил женить своего сына, который был на несколько месяцев младше Гуллара. Оразгелди тогда встал на защиту Гуллара, сказав: «У туркмен не принято отнимать очередь у старшего. Вначале должен жениться Гуллар!» И тогда в этом доме вместо одной сыграли сразу две свадьбы. И с тех пор, понимая, не вступись Оразгелди тогда за него, неизвестно, была бы у него сейчас своя семья, всегда с уважением относился к нему и старался выглядеть в его глазах приличным человеком.
Залаяла собака, сторожившая отару, все подняли головы и увидели, как по дороге в их сторону скачет на коне гонец сельсовета. В это время стригали собирались достричь лежавшую перед ними овцу, чтобы затем пообедать. В котле варилось чекдирме – мясо, и его аппетитный запах разносился по всей округе. Уже булькала, закипая, вода в нескольких стоящих на краю костра тунче.
