Агагельды Алланазаров
Очаг
Видя, что подошедшая к воде женщина с ребёнком остановилась на берегу, боясь, как бы не поскользнуться и не упасть в воду вместе с малышом, одна из шустрых девчонок, что стояла в воде, протянув руки к Рахмангулы, предложила Огулджуме свою помощь:
– Гелнедже, дайте сюда, я подержу ребёночка!
– Спасибо тебе, доченька, за помощь! – передав Рахмангулы в руки девочки, Огулджума опустилась на корточки. Игры этих весёлых девочек напомнили Огулджуме оставленных дома её собственных дочерей Огулбике и Акджагуль, по которым она всё время тосковала.
Огулджума не делилась с мужем своим переживаниями, не говорила ему о том, что поначалу радовалась, что девочки остались дома и не будут мучиться, как они, но когда увидела, что другие везут с собой дочерей, ровесниц Акджагуль и Огулбике, подумала: «Наверно, зря мы оставили дочек дома, побоялись за них, не хотели подвергать испытаниям. А ведь если бы взяли с собой, были бы на глазах, вон с такими же девочками сдружились бы».
Горькие воспоминания снова отозвались болью в сердце. Перед мысленным взором Огулджума постоянно находились дочери, она видела, как они причёсываются, как ссорятся, как помогают бабушке с дедушкой…
Получив разрешение выйти из вагона, люди сразу же ринулись к воде. Все жадно пили воду, кто, зачерпывая её ладонью, кто просто ложился на берег ручья и припадал губами к воде, а кто набирал в пиалы. Напившись, начинали умываться. Толпа сейчас напоминала чем-то напуганных беженцев. И вот уже появился запах дыма. Это Гуллы эмин вместе с Сейитмыратом ага, вдоволь напившись сырой воды, решили вскипятить воду для чая. А почему бы и нет, когда рядом протекает такой замечательный ручей?! Каждый раз, сойдя с поезда, они находят воду, а потом идут собирать валежник, чтобы развести костёр и согреть воду для чая. На этот раз старики устроились у подножия небольшого пригорка, уселись, опираясь спинами на его склоны.
Мысли о том, как сложится их дальнейшая судьба, никогда не покидали ссыльных. Почему случилось то, что не должно было случиться, почему они вынуждены терпеть разлуку с близкими и родными? Село и привычная прежде жизнь сейчас казалась им утраченным счастьем. О чём бы они ни говорили, разговор невольно снова переходил на размышления о судьбе.
Начатый за чаем разговор, время от времени покачивая головой, поддерживал Сейитмырат ага. Вот и сейчас их беседа снова вертелась вокруг возникших в их жизни проблем и связанных с ними забот.
Сейитмырат ага вдруг спросил:
– Гуллы эмин, неужели нам теперь не осталось ничего другого, как стадом блеющих баранов двигаться туда, куда нас гонят?
Гуллы эмин, привыкший к тому, что его считали способным находить выход из любых ситуаций, понял, что Сейитмырт ага просит у него совета, как бы говоря: «Ты же всегда умел находить выход, почему сейчас ничего не предпринимаешь?».
– Честно говоря, ровесник, мне в голову не приходит никакого иного выхода, кроме как положиться на волю Аллаха!
– Неужели те, кто зовётся Атабаевым, Айтаковым, ничего не видят? Ведь в стране туркмен не останется, они как джины по свету разлетятся. С приходом большевиков часть разбитого народа бежала за границу, другая часть была вынуждена скрываться в песках. Им потом припечатали клеймо басмачей. Ну а мы вдруг стали кулаками, и теперь везут нас на край света. Или, может, они хотят истребить весь род туркменский?!
– Недирбая я близко не знаю, но Гайгысыз вроде бы приличный человек. С ним я немного знаком. Как-то при встрече Гурбанмырат сердар – Джунейит Хан сказал о нем: «В ваших краях, туркмен, есть один хороший вожак». Да я и сам как-то раз был собеседником Атабаева, когда он гостил у Акынияз бая.
– Но если вы знакомы, почему он не защитит вас?
– Значит, не может. Хотя русские и выделяют кое-кого из наших, называют большевиками, но, видно, не очень-то и доверяют.
Сейитмырат ага согласился с собеседником, сказав, что такие мысли посещали и его.
– Видно, когда им надо, наших сразу причисляют к чужакам, поэтому они остаются в стороне.
Гуллы эмин посмотрел на собеседника и многозначительно улыбнулся: «Да, ты прав, в последнее время это стало особенно заметно», – согласно произнёс он. Когда твоя воля находится в чужих руках, ты всегда будешь неродным, поэтому и отношение к тебе будет как к пасынку.
В своё время оба старика верили, если у руля страны стоит туркмен Гайгысыз Атабаев, он будет покровительствовать своему народу, не позволит причинить ему зло. Поэтому сейчас им особенно тяжело было разочаровываться. Но так уж устроен человек, что в трудные минуты всегда на что-то надеется, но не всегда его надежды оказываются оправданными.
Каким бы испытаниям жизнь не подвергала народ, отдельные хорошо живущие люди не чувствуют чужой боли, и это продолжается до тех пор, пока над ними самими не повиснет грозовая туча, а затем они слетят со своего пьедестала, и жизнь жестоко расправится с ними. Да, не каждому дано сопереживать другим, а тем в такое смутное время пытаться как-то противостоять режиму равносильно попытке устоять перед сметающим всё на своём пути мощным селевым потоком.
Ничего этого не зная и не чувствуя, дети безмятежно играли в свои шумные игры. И хотя в вагоне они испытывали те же трудности, что и взрослые, оказавшись на воле, охотно предавались своим маленьким детским радостям.
По ту сторону состава, в котором привезли ссыльных, сотрясая землю, то и дело с грохотом проносились поезда. Но поскольку состав ссыльных вытянулся в длину на приличное расстояние и был похож на крепостную стену, территорию за ним увидеть было практически невозможно.
Каждый раз, когда поезд останавливался, обязательным требованием сопровождающих его охранников было не перелезать под колёсами на ту сторону. А то, можно подумать, кто-то стремился лезть под колёса состава! Народ смиренно принимал положение, в которое попал. А уж если перед ними окажется ручей, кто захочет сунуться в неизвестное, что таится за спиной? Людям, переставшим понимать, где север, где юг, восток или запад, казалось, что их состав ходит по кругу мимо сёл, городов, рек и садов.
Чем выше поднималось солнце, тем сильнее прогревался воздух, в голову приходили мысли о том, что сейчас неплохо было бы оказаться в тени деревьев.
Место нынешней стоянки оказалось удобным как для взрослых, так и для детей. Их шумные игры, возбуждённые голоса радовали родителей. Они с удовольствием наблюдали за тем, как резвились их дети.
Алланазар вместе с отцом и братом обедал недалеко от места раздачи еды. Поев, он взял брата Рахманназара за руку и отвёл его к матери, которая всё ещё находилась возле воды, позвал её поесть, после чего смешался с толпой новых друзей и включился в игру.
Оразгелди полулежал, карауля оставленную для жены еду, а сам посматривал в ту сторону, где в окружении людей находился Гуллы эмин. Там о чём-то живо беседовали, и сейчас это место напомнило ему Холм споров гапланов. Как только Огулджума придёт, он обязательно пойдёт туда. Но обстановка еще через некоторое время вдруг резко изменилась. Охранники ссыльных неожиданно собрались возле своего командира и стали что-то шумно обсуждать, кричать друг на друга, а после спешно собирать народ и загонять его в вагоны. Явно что-то случилось, раз они устроили такой переполох, только люди сразу понять не могли, что произошло. Естественно, им этого никто не докладывал. Оразгелди поднялся на ноги и стал высматривать жену и сыновей, в его взгляде было беспокойство. Затем он подошёл к стоявшим неподалёку от него двум мужчинам. Вытянув шеи, они удивлённо смотрели в ту сторону, откуда охранники спешно сгоняли народ.
– Что это с ними вдруг случилось? Пожар что ли начался? – спросил, подходя к ним, Оразгелди.
Тот, что ниже ростом, ответил:
– Вот и мы удивляемся, – и пожал плечами, посмотрев вокруг.
Теперь уже абсолютно все – взрослые и дети смотрели в сторону поезда. Сейчас толпа напоминала отару овец, которая спокойно паслась, но вдруг, чем-то напуганная, резко повернула назад.
Подгоняя людей приказными выкриками, солдаты загнали их в вагоны, после чего внимательно провели перекличку людей, которых они везли, сверяя со списком. Только после этого стало известно, что человек по имени Нурягды каким-то образом обвёл охранника вокруг пальца и сбежал.
– Вот свинья, зачем он это сделал! – стали возмущаться люди, понимая, что теперь всем будет несладко, что отношение к ним изменится, громко осуждали беглеца.
Но побег состоялся, и изменить было ничего нельзя. Осталось только принять это как данность.
Даже после того, как людей загнали в вагоны, поезд ещё долго стоял на путях, возможно, ждали результатов поиска. И только после полудня, скрипя и трясясь, состав с трудом сдвинулся с места. Постепенно набирая скорость, поезд снова повёз людей в неведомую даль. Не смотря на то, что двух умерших сняли, проветрили вагон опять наступила былая духота, нечем было дышать.
* * *
Прибыв в Ташкент, ссыльные поняли, что жара накрыла этот большой город сверху донизу. Сейчас он был похож на раскалённый котёл, и в нём вместе со своим скарбом жарились эти несчастные люди. По ночам при отсутствии движения воздуха духота стояла невыносимая.
Состав с ссыльными остановился перед зданием вокзала, после чего откуда-то, немыслимо дымя, прикатил небольшой паровоз, и прицепив к себе состав, отогнал его на запасной путь в безлюдном месте недалеко от вокзала. Отсюда красивое здание вокзала было повёрнуто обратной стороной к тому месту, где остановили состав с ссыльными. Неподалёку виднелись небольшие жилые домишки, образовавшие что-то похожее на небольшое село. Между ними пролегла сквозная улица, по которой шли пешие, ехали на арбах люди. Некоторые из них останавливались и с интересом разглядывали незнакомых людей с детьми, расположившихся возле вагонов. После побега Нурягды отношение охранников к ссыльным резко изменилось, причём, в худшую сторону. Теперь они совершенно не были похожи на прежних казавшихся милосердными охранников, всячески старавшихся облегчить участь этих несчастных людей. Теперь стоянка поезда длилась не более двух часов, а если он стоял дольше, двери всё равно не открывались. Людей не выпускали из вагонов, еду теперь раздавали у входа в вагон, в этой тесноте. Если поезд останавливался в пути, людям всё равно не разрешали выходить из вагонов, чтобы размять суставы и подышать свежим воздухом. Видно, начальство тоже получило по шапке за допущенную оплошность. Теперь командир только раздавал приказы: «Никого не выпускать, двери закрывать вовремя. Быть бдительными. Видели же, что получается в противном случае!» Он ходил вдоль вагонов с видом недовольного петуха и отдавал приказы. Страдали безвинные люди от духоты, запахов, грязи. Женщины про себя сыпали проклятья в адрес тех, кто подверг их таким страшным испытаниям, и молились, веря, что Господь обязательно услышит их молитвы, поможет им и накажет злодеев.
Люди понимали, что не смогут долго выдерживать такое положение. Они даже думали, что сейчас даже смерть была бы им предпочтительнее, во всяком случае, она бы избавила их от таких унижений и страданий. Хотелось, чтобы поезд не стоял на месте, под солнцем, а двигался, потому что тогда хоть какое-то движение воздуха начиналось, и людям чуточку становилось легче.
Сидя в душном вагоне, люди продолжали возмущаться поступком беглеца. «Спрашивается, чего ты раньше ждал, почему не бежал из дома, как ты мог бросить здесь жену и детей, оставить их на произвол судьбы, чтобы самому было хорошо?! Ты не просто свинья, ты негодяй, подлец, мерзавец!»
Проклиная беглеца, люди не выбирали выражений. У него была приятная жена с большими карими глазами, среднего роста, крупноватым носом, который совершенно не портил её лица. С ними было двое детей, очень похожих друг на друга мальчик семи-восьми лет и девочка трёх-четырёх годков. В тот день, когда бежал её муж, она, прижав к себе детей, испуганно отвечала на все заданные требовательным тоном вопросы. Пожимала плечами, плакала. И теперь, словно выплакав все слёзы, она сидела молча, закутавшись в пуренджек и опустив голову. Было видно, как страдает женщина, как сильно переживает предательство мужа. Люди с их стороны смотрели косо. И даже её дети больше не подходили к другим детям, словно опасаясь, что они могут вытолкнуть их из своего круга.
Поначалу смотрели на семью беглеца неприязненно, но после, видя, как страдают эти ни в чём неповинные несчастные, смягчились. Теперь весь их гнев был адресован беглецу: «Только попадись нам в руки, сволочь!»
Проснувшись среди ночи, Оразгелди увидел распростёртые возле него тела спящих людей. Как и всегда, пока окончательно не очнётся ото сна, Оразгелди не мог понять, где он находится. И без того, мучимый тяжёлыми мыслями, он лишь недавно заснул. Посмотрев сквозь щель в стене вагона из досок, он увидел, что тёмная ночь ещё не закончилась, а это значит, что он может ещё немного поспать. Поезд стоял в темноте. Подвинув немного к стене свернутый вчетверо тулуп, который использовал вместо подушки, Оразгелди увидел, что спящий между матерью и Алланазаром Рахманназар лежит, закинув нога на ногу, в неудобной позе. Осторожно подняв ножку ребёнка, уложил его удобнее. Собравшись лечь, чтобы ещё немного поспать, Оразгелди услышал рядом с собой шмыганье носом человека, который явно не спал.
Повернув голову в ту сторону, он увидел жену Нурягды, которая сидела, похожая на тёмный холм, и шмыгала носом, плакала. Он и прежде видел, что с тех пор, как бежал её муж, женщина перестала спать ночами, сиднем сидела возле детей, оберегая их от неведомых бед и несчастий. Увидев проснувшегося Оразгелди, женщина обратилась к нему с просьбой:
– Вы не могли бы дать мне немного воды?
Взяв сосуд с водой, Оразгелди хотел подвинуться к женщине ближе, но она опередила его и смущённо протянула пиалу. Как только пиала была наполнена водой, она резко отдернула руку, словно кто-то мог выхватить из её рук посуду, и тихо поблагодарила Оразгелди:
– Спасибо!
Положив голову на подушку, Оразгелди всё равно не смог уснуть. Долго не отпускали мысли о несчастной судьбе этой женщины, никак не мог понять, как можно было бросить такую замечательную семью и куда-то бежать.
В первый раз Оразгелди увидел её мужа в Мары, и он тогда сразу пришёлся ему не по нраву. Ему не понравилось его бледное лицо, бегающие голубоватые глаза. Он тогда подумал: «Нет, этот человек не может быть хорошим, на его лице бесы видны». А однажды, во время какого-то мужского сбора этот человек вдруг начал нести ахинею хвастаясь. А речь шла о том, как он женил младшего брата и какие призы приготовил для победителей скачек и гореша.
И даже стал хвастать, какими блюдами кормил гостей, мол, ни у кого не бывает такого угощения.
Вот и вышло по поговорке: «Змея ненавидит мяту, а она растёт возле её норы». Надо же было такому случиться, чтобы Нуряглы вместе со своей семьёй расположился прямо напротив Оразгелди.
* * *
С тех пор, как они отправились в путь, Оразгелди ни разу вдоволь не поел. Взятые с собой в дорогу каурму и кульче – молочные лепешки он расходовал экономно, чтобы детям досталось больше еды. Помимо этого, они захватили с собой сёк – сухое варенье из дыни, вяленую дыню, сушёный урюк, гурт – солёные кисломолочные шарики. Помнится, мать буквально силой заставила их взять всё это с собой, а они не хотели лишнего груза. Сейчас он был благодарен матери за такую заботу, ведь она всё предусмотрела! Для детей это стало хорошим подспорьем, да и неплохим питанием, если ещё и кусок чёрствого хлеба при этом найдётся.
Когда голод совсем уж одолевал, Оразгелди тоже мог закинуть в рот кусочек чего-то – урюка, гурта, потом долго разжёвывать, держать во рту, имитируя чувство насыщения. Белый суп давали всего один раз в день, но если в горячий суп добавить немного каурмы, получается очень даже вкусное блюдо. Как и многие люди, они с женой были благодарны тому, что их вообще кормят, пусть даже так скромно. А если бы и этого не давали, что тогда? Жаль, нет возможности и условий, а то Огулджума, добавив в эту бледную жижу ещё немного воды и прочих продуктов, приготовила бы обед на всю семью, да такой вкусный, что пальчики оближешь! Увы, теперь всё это стало недоступным и невозможным. Но, как и все остальные, Оразгелди уже свыкся с существующим положением дел. Он понимал, что сейчас главное не дать в обиду детей и как-то устоять перед этим бурным потоком, не захлебнуться в нём. У них и прежде в семье был мир и лад, но теперь, оказавшись в экстремальной ситуации, он как-то по-особому стал ценить семью. Каждый раз, когда наступало время обеда, они с женой старались первым делом накормить детей, сам же он лишь изредка окунал ложку в миску с едой, делая вид, что тоже ест. Жене, которая сидела рядом и кормила самого младшего, смазывая его губки едой, он говорил: «А ты что сидишь, клюёшь, как птичка, ешь, всем хватит!» Хотел, чтобы жена тоже хорошо питалась, ведь ей столько надо сил, чтобы выдержать долгую дорогу, да ещё за детьми смотреть! В свою очередь, жена беспокоилась о нём. «Ты тоже поешь, акгасы, как бы в голодный обморок не упал. Возьми хотя бы немного каурмы с хлебом поешь, кульче у нас достаточно, эти лепёшки на молоке и яйцах замешаны, сытные. Да и они хоть что-то дают из еды, так что, Бог даст, не пропадём!»
По натуре своей Оразгелди был человеком сдержанным, никогда не вмешивался в чужие разговоры, и, если его не спрашивали, ничего не рассказывал.
Чаще всего он сидел, прислонившись к стенке вагона, и о чём-то своём думал. Он то и дело вспоминал своё родное село, друзей и близких, то, как их погрузили на телеги и увозили из дома, короткую встречу с младшим братом в Мары, слёзы его сына Аганазара, обнобнявшегося с Алланазаром который не хотел расставаться с ними.
Вспоминая всё это, он чувствовал и не терял надежды, что рано или поздно вместе с семьёй вернётся на Родину.
Конечно, погружаться в такие мысли было грустно, но этого желала душа, они же, эти мысли, успокаивали, вселяли надежду.
На следующий день после прибытия в Ташкент была заменена охрана, которая сопровождала их от Мары. Появление новых людей не вызвало у ссыльных особых надежд, но всё же обстановка как будто немного смягчилась. Командиром отряда был человек по фамилии Морозков, он был высок и худощав, с узким тёмным, как у гула, лицом, с нахмуренными бровями. Лет ему было где-то около сорока. Поначалу он не обращал внимания на ссыльных, считая справедливым наказание, которому они подвержены, относился к ним требовательно. Внутри стоявших вагонов стояла невыносимая духота, от которой людям некуда было деваться, они готовы были на крайние меры, говоря себе «будь, что будет!», но потом, подумав о женщинах и детях, отказывались от своих дурных намерений.
Однажды, во время обхода поезда, когда новый командир проверял условия содержания ссыльных, не успел он поравняться с открытой дверью вагона, как оттуда, не дав охранникам опомниться, спрыгнули на землю два человека и сразу же подошли к командиру. Одним из них был Гуллы эмин, другим марыец Гуйч, который немного владел русским языком, объясняя это знание тем, что ему пришлось какое-то время работать на шерстомойной фабрике у русских.
– Товарищ командир, выслушайте наши жалобы! – Гуллы эмин обратился к самому главному здесь начальнику. Стоявший рядом с ним Гуйч переводил его слова.
Командиру не понравилось такое своеволие ссыльных, он нахмурился и недовольно посмотрел на стоявших перед ним людей. Положив руку на висевший у него на боку в кобуре маузер, недовольным голосом спросил:
– Кто разрешил вам покинуть вагон?
– Товарищ командир, в вагонах стоит невыносимая духота, людям дышать нечем, они от этого очень сильно страдают! – не обращая внимания на окрик командира, заявил Гуллы эмин. – Если у вас нет намерения до смерти замучить людей, тогда обратите на нас внимание, позвольте людям выйти из горячих вагонов и немного охладиться на свежем воздухе в тени деревьев!
– А если вы снова устроите побег, мы что должны делать? Мы ведь головой за вас отвечаем! Мы что, должны из-за вас в тюрьму сесть?
В вопросе, заданном командиром Гуллы эмину, хоть и звучал упрёк, чувствовалось, что он всё же услышал просьбу измученных людей. Глядя на собравших у выхода из вагона людей, он взглядом дал понять, что сказанное относится и к ним.
Гуллы эмин молчал, не зная, что ответить на вопрос командира. Затем повернулся к Гуйчу и взглядом велел ему переводить:
– Товарищ командир, всё же неплохо бы проявить о людях хоть немного заботы. Вот увидите, ни у кого не появится желания бежать. А тем более, под таким палящим солнцем. В противном случае, люди перестают управлять своими эмоциями.
В словах Гуллы эмина был прозрачный намёк на то, что, если так будет продолжаться и дальше, всякое может случиться.
Командир раздумывал недолго. Окружившие его люди переглянулись, но ничего не сказали.
Однако ждать ответа от командира пришлось недолго.
Сунув указательный палец за ремень, ответил коротко и решительно:
– Посмотрим!..
И твёрдым шагом пошёл вдоль вагонов. То ли после разговора командир понял, что люди доведены до отчаяния и готовы пойти на крайности, то ли связался с вышестоящим командованием и решил этот вопрос, только после полудня мужчинам разрешили выйти из вагонов и, не удаляясь от них, посидеть на земле. Хоть небольшое послабление, но всё же оно было достигнуто. После этого и вечно хмурый командир показался людям не таким уж и плохим человеком.
Женщины с детьми тоже устроились в тени. Им было сложнее, потому что дети не понимали, почему их удерживают на месте, в то время, как они желают играть в свои игры, шуметь и веселиться. Теперь женщинам с детьми в сопровождении охранников было разрешено дойти до соседнего двора и из крана набрать воды. С этого времени словно началось броуновское движение – до крана и обратно.
Мужчины тоже кучками сидели в сторонке рядом со своим вагоном. Чтобы как-то убить время, они нарисовали на земле клетки, заполнили их собранными камешками и щепками и стали играть – сторона на сторону в дюззюм – камешки. Среди них были и те, кто, опасаясь властей, тайком читали намаз, молились, в их числе Оразмырат ахун из Серахса, который, махнув на всё рукой, не пропускал ни одного намаза.
Каждый раз, завершив чтение намаза, Оразмырат ахун не спешил вставать со своего дона, который использовал в качестве намазлыка, сидел, перебирая чётки. Старательно произносил какие-то чудодейственные молитвы. И так было каждый день, в своих молитвах он просил у Всевышнего добра для себя и своих близких, для тех несчастных, которые вместе с ним ехали в ссылку в этом адском поезде. Но, похоже, в те дни молитвы даже такого сильного священника, каковым был Оразмырат ахун, до Бога не доходили. Но и Оразмырат ахун не сдавался, он был уверен, что рано или поздно Аллах услышит его мольбы и поможет всем им.
Мужчины группировались отдельно от женщин, сидели в сторонке, время от времени бросая взгляды в ту сторону, где находились их близкие, мысленно вопрошая: «Как они?» Дети таскали воду, они же приносили какие-то сообщения. Когда дети находятся на глазах, родители чувствуют себя спокойно.
Людей заранее предупредили о времени отправления состава, чтобы они могли набрать воды и подготовиться к отъезду. Это сообщение воодушевило народ, почему-то людям показалось, что поезд может повернуть назад и отвести их обратно, в Туркменистан. А ещё людей вдохновляла мысль о том, что во время движения поезда они почувствуют движение воздуха, а это намного лучше, чем сидеть под палящими лучами солнца.
В последний день стоянки в Ташкенте рядом остановилась большая чёрная машина с открытым кузовом. Люди окинули её подозрительными взглядами. В кузове в окружении двух вооружённых охранников находился связанный по рукам и ногам беглец Нурягды. Когда он спустился с кузова машины, люди презрительно бросили ему в лицо: «Откуда взялся этот негодяй? Где его нашли?.. Неужели этот идиот, прожив на свете сорок лет, так и не понял, что, попав в сети новой власти, ни за что не выберешься из них?» Ну, ладно, этот-то бежал, устроил себе ненадолго свободную жизнь, а что делать остальным, кто пострадал из-за него? Ведь из-за одного этого мерзавца ужесточили режим для всех остальных несчастных людей! Мальчишка, сидевший рядом с матерью, вдруг узнал отца, обрадовался, хотел побежать навстречу. «Папа!» – закричал ребёнок и вскочил с места, но его тут же прижала к земле властная рука обиженной на мужа женщины, матери мальчика:
– Нечего тебе там делать! Нет, вы посмотрите на этого ребёнка, можно подумать, у него отец герой! – с обидой в голосе из-под яшмака бормотала недовольно женщина.
Ссыльные, убеждённые в том, что пострадали из-за него, смотрели на беглеца с презрением и ненавистью. Ни на кого не глядя, с завязанными за спиной руками, в сопровождении охранников он молча прошёл свозь строй людей. Его белая рубаха до колен от пыли и грязи приобрела непонятный цвет. Видно, его хорошо попинали в пути, потому что он вздрагивал каждый раз, когда охранники поднимали свои стволы, пожимал плечами и старался спрятать голову.
Возвращение Нурягды в таком виде распалило любопытство людей. Загнав его в вагон, солдаты ещё долго не отходили от открытых дверей, возможно, опасались, что он может снова попытаться бежать.
– Подойдёте, когда состав будет отправляться! – солдаты отгоняли от поезда всех любопытных и никого не пускали внутрь.
А людям хотелось узнать, как получилось, что человек, убежавший в другом месте, вдруг снова оказался здесь. Больше всего беглеца возненавидели его односельчане. И сейчас они больше других были довольны тем, что его выловили и вернули в их ряды. В конце концов человеку с бегающими глазками по имени Худайберди удалось уговорить охранников пустить его внутрь вагона, якобы там осталась его посуда для воды, и на ходу перекинуться парой слов с Нурягды. И вот что он рассказал Худайберди по возвращении на землю: «Люди, он не считает себя виноватым, говорит, на него напал понос, и он отошёл подальше, чтобы опорожнить кишечник. Вижу, говорит, дальше находится небольшое сельцо. Знаю, что без лекарств остановить его не смогу, поэтому пошёл туда, чтобы попросить что-нибудь от живота. Думал, успею, но не успел, отстал от поезда». Человек по имени Худайберди всем своим видом говорил о том, что не поверил ни одному слову беглеца.
Ближе к вечеру поезд покинул знойный Ташкент. Двери вагонов были задраены, поэтому люди ничего не могли видеть, хотя и слышали, что Ташкент – большой город. Сквозь щели между досками вагона увидеть что-то было невозможно. После трёхдневной утомительной стоянки людям не очень-то и хотелось что-либо высматривать. Ссыльные, возненавидевшие Нурягды за его побег, после того, как вернулись в вагон, вынуждены были смириться с его присутствием. Правда, не совсем. Как только поезд набрал скорость, Тятян бай, недовольный тем, что беглец находится среди них, неожиданно вскочил с места и накинулся на Нурягды:
– Ты, сволочь, а ну, встань с места! – казалось, сейчас он схватит его за шкирку. – И как только земля носит таких, как ты!
Увидев направившегося к нему Тятян бая, Нурягды перепугался, боясь, что тот сейчас прикончит его. Поверил, что в гневе схватит его своими сильными руками и задушит, сломает ему шею. Но в этот момент сидевшие перед ним дети, видя идущего на них грозного дядю, закричали от страха и начали плакать.
Чтобы избежать столкновения с баем, Нурягды быстро спрятался за спину жены, а потом пополз непонятно куда, готовый спрятаться под подолом платья своей жены. Два человека вскочили с места и схватили Тятян бая за руки. Стали уговаривать его: «Не стоит марать руки об эту сволочь!» Тятян бай бросил злой взгляд в сторону Нурягды:
– Мерзавец, подлец, я всё равно тебя раздавлю!
Задыхаясь от ярости, Тятян бай отступил немного и упёрся в Нурягды ненавидящим взглядом, потом тяжело запыхтел, будто готовясь к новому броску на ненавистного беглеца. Нет, он поступил по-другому. Подняв с пола упавший пуренджек жены Нурягды, накинул на его голову:
– Этот пуренджек ты должен носить… И знай, если снимешь его, я тебя убью!
Тем временем поезд набирал скорость. Сквозь щели вагона пробивался свежий воздух, и очень скоро в душных вагонах стало прохладнее. Люди облегчённо вздохнули, словно сбросив с плеч тяжкий груз.
От духоты и жары, не сумевшие выспаться в Ташкенте дети сейчас, раскинув руки и ноги, сладко сопели во сне. Да и их родителям, пусть ненадолго, но стало спокойнее.
У входной двери снова вокруг Гуллы эмина опять собрались мужчины, в этой тесноте они сидели кучкой, чуть ли не прижавшись друг к другу. Без дневного света в вагоне было сумрачно. Во время таких бесед люди, хоть и ненадолго, забывали о своём положении пленённых, увлечённо о чём-то переговаривались. На душе становилось светлее, морщины на лицах расправлялись. Гуллы эмин, в своё время много читавший и много знающий, с удовольствием рассказывал людям легенды из жизни святых, рассчитывая на то, что это хоть как-то утешит их и научит мужественно переносить выпавшие на их долю испытания. В эти минуты им ничто не мешало – ни перестук колёс поезда, ни теснота. И лишь женщины, оставшиеся сидеть возле своих детей, временами бросая взгляд на мужчин, удивлённо думали: «Интересно, им там мёдом, что ли, намазано, целыми днями сидят там, как приклеенные! О чём можно столько времени говорить?»
Толмач Гуйч, дочитав до конца свою ежедневную молитву, которую, кстати, читал по десять раз на дню, отодвинул в сторону стоявший между ними хурджун, из которого доносился вкусный запах каурмы. Он подвинулся ближе к Оразгелди, который, прикрыв глаза, дремал, прислонившись спиной к стене вагона.
– Сосед, а, сосед! – позвал он его.
В голове толмача Гуйча вертелась мысль, которая не давала покоя, неприятная мысль, причины возникновения которой он и сам бы не мог объяснить. Он сел вполоборота к соседу Оразгелди. Пока Гуйч, сощурив глаза, пытался сформулировать своё мнение, на его лбу отчётливо прорезались глубокие морщины.
– Знаешь что, сосед, мне кажется, они везут нас не с одного места на другое, мне кажется всех разом, целиком, вместе с поездом собираются бросить в огнедышащую пасть какого-то дракона, – наконец, выразил он свои догадки вслух.
Оразгелди хотелось сказать ему: «Ты что, сосед, только сейчас это понял?». Потому что люди уже давно убедились в том, что так и будет. Тем не менее, отвечая соседу, постарался подобрать подходящие слова:
– Сосед, если дракон, о котором говоришь ты, в состоянии заглотить поезд вместе с людьми, значит, он должен быть гигантским…
