Агагельды Алланазаров
Очаг
Вдруг в горизонте стоящих людей ещё немного на том месте, откуда всадники увели с собой людей, сельчане, что-то задумав, толпой пошли к тому месту, где стояли на поле растерянные Кымыш-дузчы с сыном и внуками.
Впереди всех шёл Алтмыш ага в накинутом на плечи серо-голубом доне. Это был крупный человек с благообразным лицом, его смоляная борода опускалась на грудь. Шаг его был решительным, он чувствовал за своей спиной огромную силу в лице идущих следом людей.
Кымыш-дузчы, его сыновья и окружавшие люди тоже скоро увидели направляющихся в сторону земляков, толпами ждали.
И хотя солнце уже было в зените, жары не было. Тучи рассеялись, и всё же дыхание дождя ощущалось, того самого дождя, который так и не пролился вчерашним вечером. Небо словно укрылось серо-голубым покрывалом, а солнце превратилось в открытый туйнук над ним.
Не догадываясь о намерениях идущих людей, с недоумением стояший Кымыш-дузчы ответил на приветствие человека, идущего впереди группы.
– Алтмыш, что всё это значит? – удивлённо спросил старик.
Подойдя к Кымышу-дузчы, Алтмыш ага, выражая уважительное отношение к человеку, которого почитали все жители села, поздоровался с ним обеими руками.
– Мы, Кымыш ага, собираемся отправиться в Гаравулдепе, за людьми, которых только что увели от нас. – По тону его ответа можно было понять, что все остальные одобрили это решение.
Кымышу хотелось воскликнуть: «Люди, да будет ли толк от вашего похода?», но, видя решительность на лицах односельчан, оставил своё мнение при себе. Его до глубины души тронула солидарность этих людей, и он с благодарностью посмотрел на них.
Один из солдат, дежуривших на смотровой вышке рядом с погранзаставой, когда издалека увидев приближающуюся толпу людей, поняв, они пришли к недавно арестованным, побежал к заставе докладывать об этом командиру части. Усатый, поместив задержанных в изоляторе временного содержания, сейчас сидел в кабинете командира заставы. Вытерев носовым платком низ снятой с головы фуражки, он разговаривал с присутствующими в кабинете людьми. Неожиданное известие подействовало на него как удар хлыстом, лицо его стало багрово-красным.
Ему и в голову не могло прийти, что народ, который новая власть уже несколько лет держала в страхе и повиновении, может позволить себе такие решительные действия. Красный сапог большевиков с железными подмётками и ядовитыми стельками, большевиков, ставших врагами богатых людей в 1917 году, теперь добрался и до окраин империи и топтал их. Давил здешних баев, ишанов и мулл вместе с их Кораном.
От услышанного вздрогнул и присутствовавший в кабинете Ягды сельсовет, он растерянно посмотрел по сторонам, в его взгляде застыл вопрос: «Что это значит?». Командир заставы, вместе со стулом повернувшись назад, протянул руку и достал из кобуры маузер, а второй рукой торопливо схватил фуражку и заспешил на улицу. После этого все трое последовали за солдатом, принесшим известие об идущих в их сторону людях. Первые из идущих уже вступили на мост через большую канаву, протекающую между Гаравулдепе и проходящей сбоку от него дорогой. Усатый представитель ОГПУ, ненавидящим взглядом окинув движущуюся толпу, вышел навстречу.
– Ну, и куда вы прётесь? – грубо обратился он к толпе, выставив одну ногу вперёд, словно набирая скорость, а правую руку положив на кобуру с маузером. Люди остановились на мосту, из толпы донёсся решительный голос Алтмыша. Кивнув взгляд стоящему позади сотрудника ОГПУ Ягды-кемситу, произнёс:
– Эй, ты, а ну, скажи, кто тут самый главный начальник?
– Это я. И на что тебе большой начальник? – качнувшись и с трудом удержавшись на ногах, ответил вспотевший работник ОГПУ.
– Если это ты, тогда слушай. Мы пришли сюда не для того, чтобы драться с находящимься здесь твоими людьми. Мы пришли за своими людьми, освободите их немедленно!
– Мы должны допросить их.
После этого ответа до того молча стоявшие позади него люди вдруг ожили, зашевелились, заговорили все разом:
– В чём их обвиняют?
– Знаем мы, что вы делаете с людьми после ваших допросов!
– Люди устали от ваших репрессий! Когда этому придёт конец?
– Если у вас есть вопросы, разве нельзя задать их людям где-нибудь в сельсовете, а не запирать их в казематах? – держа в руках вилы, Альмыш ага тоном советника говорил о том, что такое поведение властей отрицательно действует на людей, угнетает их.
– Нет, вы только послушайте, что он говорит! – возмутился один из толпы, круглый толстячок невысокого роста, которому не понравились слова работника ОГПУ.
– Освободите наших людей из заключения. Мы их хорошо знаем. Во-первых, они из достойных семей, в своё время много хорошего сделавших людям.
Алтмыш снова хладнокровно обратился к работнику ОГПУ, который, как разъярённый петух, готов был наброситься на него. Работник ОГПУ воспринял увещевания вожака как страх перед властями, а он и есть представитель этой власти, поэтому заговорил зло, напористо:
– Знаешь ли ты, бородач, что поведя людей за собой, ты выступаешь против власти? Не знаешь, как власть поступает с такими, как ты?
Его голос становился всё громче, всё решительней. Он крутился на месте, то окидывая взглядом толпу, то оборачиваясь к тем, кто стоял позади него, размахивал руками, угрожал.
При виде такого поведения работника ОГПУ люди подумали, что он сходит с ума, и выжидающе замолчали. Вид у них был такой, словно они не работника ОГПУ слушали, а наблюдали за каким-то весёлым представлением. При виде молчащих людей усатый поверил, что его слова возымели действие. Выражение лица командира пограничников всё ещё было задумчивым. Кажется, он думал о том, как бы не случилось чего-то непредвиденного, переступая с ноги на ногу, поверх голов людей бросал взгляды на холмы Пенди.
Работник ОГПУ, довольный тем, что сумел заткнуть рты собравшихся, с видом победителя спросил у них:
– Ну, что, остались у кого-то из вас вопросы?
– У меня есть! – не дав договорить, ответил Халназар ага, стоявший в гуще толпы, опираясь на вилы.
Посмотрев на него, усатый приготовился спокойно выслушать вопрос. Одёрнул полы облегавшей его фигуру рубашки.
– Вот что я хочу сказать тебе, ты действуешь точно так же, как Аман порхан, не дай бог никому быть похожим на него… Ну, а теперь покажи нам своё умение на семи лопатах попрыгать!
При этих словах Халназара народ тут же представил упомянутого им человека, это вызвало смех. Временами на сельских тоях появлялся пожилой человек по имени Аман-порхан, который устраивал пляски на семи раскалённых лопатах, причём, выступал он под музыку, и делал свой номер так виртуозно, что зрители не могли оторвать от него глаз.
– А и правда, особенно, когда он размахивает руками, точно Амана напоминает! – подхватил слова Халназара Розымырат-пальван, вспомнив обезьяньи ужимки работника ОГПУ. От смеха его смуглое лицо стало багрово красным. Не вынеся такого унижения, сотрудник ОГПУ решил привести этих людей в чувство. Поспешно достав из кобуры свой маузер, он выпустил пулю поверх голов собравшихся.
– Если вы немедленно не уберётесь отсюда, я за себя не отвечаю! – размахивая пистолетом, угрожающе произнёс он. Видя, что дело принимает неожиданный оборот, командир погранзаставы, подойдя к сотруднику ОГПУ и положив руку на его на плечо, стал что-то нашёптывать ему на ухо. Командир погранзаставы понимал, что должен незамедлительно принять меры и разрядить обстановку, иначе это ничем хорошим не закончится. Пойдут разговоры о том, что жители Союнали восстали против советской власти, а это будет означать, что они не справляются со своими обязанностями. Понимал он и то, что если сейчас допустить открытое столкновение с местными людьми, их за это не погладят по головке. Когда командир заставы нашептал всё это на ухо работнику ОГПУ, тот сразу сник, пошёл на попятный. Засовывая маузер в кобуру, зло сплюнул на землю и неохотно последовал за командиром в помещение. Когда командир пограничной заставы вошёл в кабинет, чтобы посоветоваться с усатым работником ОГПУ и Ягды сельсоветом, стоявший рядом с Алтмышем заросший бородой Баба ага, почёсывая спину концом серпа, произнёс:
– Эй, Алтмыш, не получится ли так, что эти нелюди, угрожая оружием, пойдут в наступление?
– Вряд ли они на это пойдут. Здесь рядом с ними находятся три-четыре солдата, остальные совершают обход границы.
– А что, если они сейчас звонят в город и просят прислать помощь?
– Остановись, Баба, а то сейчас у тебя конец света наступит! – Алтмыш ага дал понять своему односельчанину, что сейчас такие разговоры ни к чему.
Солдат, которого позвали с улицы, забежал в помещение и быстро выбежал оттуда и куда-то ушёл. Очень скоро он вернулся, ведя за собой задержанных. На лицах людей появились счастливые улыбки. Увидев толпу односельчан, выходящие за ворота люди не поверили глазам своим. Но вот они, односельчане, стоят с победным выражением лиц. Абдулла, присоединившись к толпе, дрогнувшим голосом произнёс: «Я благодарен вам, люди!». На глаза его навернулись слёзы.
Довольные одержанной победой, жители села вместе с освобождёнными земляками, о чём-то возбужденно переговариваясь, двинулись в сторону поля продолжать работы.
Войдя в помещение, работник ОГПУ, Ягды сельсовет и командир заставы больше не выходили на улицу, хотя люди и ждали их еще немного на пару словечек.
Но добившийся своего народ не обратил на это никакого внимания.
В этот момент люди поняли: если действовать сплочённо, всегда можно добиться своего. А силы для этого у народа есть.
Глава
II
Поскольку конец весны ознаменовался жарой и зноем, то казалось, что весна прошла слишком быстро. И вот уже много времени солнце, каждый день выходя из-за южных холмов Гарабила, разбрызгивало во все стороны свои яркие лучи, торопясь занять удобное место на небосклоне.
Такое поведение солнца было закономерным, и так будет и после того, как его диск, пройдя весь путь до конца, до тех пор, пока 22 июня не повернёт назад.
Временами воздух пышет жаром, словно вырываясь из зажжённого тамдыра. В эту пору всё живое спешит спрятаться от жары в тени. Дома, деревья, холмы пускают длинные тени.
И вот в эти дни по селу поползли зловещие слухи, которые обычно возникают накануне какого-то неприятного события.
Говорили о том, что по ночам в дома некоторых односельчан приходят государственные служащие и тихо забирают людей с собой. Там, куда их увозят, людей бьют, истязают, кого-то отправляют в тюрьмы, но кого-то всё же отпускают, и они возвращаются в село, и что некоторые жители села, желая избежать такой участи, готовятся перебираться в Афганистан. Людей, общавшихся с прежними баями и так называемыми басмачами, коллективно записывали в кулаки и целыми семьями, вместе с детьми ссылали в дальние дали, в чужие края. И практически каждый день эти толки дополнялись новыми слухами, ещё более зловещими и страшными. Люди потеряли покой, они находились в подвешенном состоянии. Переживания отражались на их лицах, они уже не верили, что когда-нибудь наступит спокойная жизнь.
Кымыш-дузчы и прежде часто посещал мастерскую своего друга кузнеца Бегендика. Для односельчан это местечко, как «Спорный холм гапланов», превратилось в одно из наиболее посещаемых мест. Перед кузницей росло большое тутовое дерево с густой тенью. Его тень выручала тех, кто приходил в кузницу по каким-то своим делам. Некоторые люди приходили сюда просто так, зная, что здесь всегда собирается народ, чтобы просто поболтать. И хотя жара была невыносимая, всё же в тени тутовника, с одной стороны которого протекал арык, было намного лучше, чем под солнцем. Через широко распахнутые двери кузницы видно, как Бегендик, раздув мехи, обливаясь потом, расплющивает железо, чинит людям разную утварь, приделывает ручку к лопате. Но и он, время от времени оставляя работу, выходит на улицу, разогнув уставшую спину, садится в тени дерева около людей и слушает интересные разговоры, а иногда и сам включается в них. Отдыхал кузнец недолго, его ждала оставленная работа, и он быстро возвращался в свою мастерскую, будто кто-то за руку вытягивал его из толпы.
Когда Кымыш-дузчы, прихватив затупившийся серп, чтобы на нём заново нарезать зубья, пришёл в мастерскую, разговор был в самом разгаре. Люди мирно беседовали, вспоминая, кто и что видел, слышал. Временами беседа перемежалась шутками-прибаутками, вызывая на лицах улыбки. Непонятно было, чем закончится беседа, которая то разгоралась, то затихала. Но разговор то и дело касался невыносимой жары. Говорили о том, что нынешняя жара превзошла прошлогоднюю.
– Да это не просто жара, это самая настоящая геенна огненная! Похоже, она хочет расплавить людей!
– Зной даже ночью не спадает, духота такая, что спать невозможно!
– Да, дышать становится трудно, воздуха не хватает!
– Мы-то, взрослые, ладно, как-нибудь перетерпим, а вот детишкам совсем плохо. У нас есть пятилетний внучок, так вот, он метался в постели, всё никак не мог заснуть. Я взял его с собой на улицу и среди ночи с головы до ног окатил из ведра чистейшей водой, так ребёнок будто в рай попал, такое удовольствие получил!
– Чему ты радуешься? А ты не подумал о том, что, облив водой сонного ребёнка, мог до смерти напугать его?
– Но он же всё равно не спал, не мог уснуть от жары!
– И что, потом уснул, как ягнёночек?
– Кто-то сказал, что и Ягды-кемсит вместе со своей Ханумой по ночам в арыке, что в теснине течёт, купаются.
– Наверно, купаться вместе с женщиной намного приятней.
– Этого я не знаю, но проходившие мимо парни видели, как они плескались в скотном броде на окраине села.
– Наверняка они купались голышом! – высказал предположение один из присутствующих, старик с реденькой бородкой, окинув собравшихся довольным взглядом.
– Этого я не знаю, но видеть их видели, это точно.
– Да уж, эти молодцы знают цену удовольствиям!
– И потом, на нежной, как у Ханумы, коже от жары может появиться колючка. Если не мыть её и смазывать тело в разных местах топлёным маслом…
При упоминании имени Ханумы у всех поднялось настроение, люди стали представлять, как она, напоминая белую рабу, плавает вместе с Ягды в речке, и это ещё больше развеселило их.
Несмотря на большую разницу в возрасте, кузнец Бегендик и Кымыш-дузчы многие годы поддерживали дружеские отношения. Причём, эта дружбы началась лет тридцать-тридцать пять назад, в ту пору, когда Бегендик появился в селе Союнали. Его появление было связано со старейшиной рода дуеджи Маммет ханом. Однажды Маммет хан отправился в Иолотань и по пути навестил дальнего родственника в селе Союнали-Беден, кузнеца Бяшима. Ему понравился там крупный смуглый носатый человек, он в это время плющил железо в кузнице Бяшима. Он Маммет хан тогда подумал о нем про себя: «Ты вполне мог бы обслуживать целое село, работать самостоятельно». И обратился к кузнецу Бяшиму: «Брат, а что, если ты отдашь своего подмастерья нам, чтобы он был кузнецом в нашем селе, а то после смерти кузнеца Хукги мы никак не можем найти хорошего мастера». Кузнец Бяшим тогда не сразу дал согласие, хотя и знал, что к нему обращается очень уважаемый человек, старейшина рода. И лишь потом, когда они чаёвничали в доме, рассказал, что этот парень когда-то пришёл к нему в поисках работы и стал батрачить на него. Парень оказался порядочным человеком, честно работал, старался угодить семье, которая его приютила. И тогда кузнец женил его на своей не совсем здоровой сестре, сделал его своим зятем, рядом для них постваил юрту присматривал за ним, держал возле себя. Сказал, что может отпустить от себя кого угодно, но не этого парня, потому что не должен выпускать его из виду.
Только после этого рассказа Маммет хан понял, отчего кузнец Бяшим не хочет отпускать своего ученика. И вместо того, чтобы обидеться за отказ, сказал:
– Это хорошо, что ты держишь больную возле себя, поддерживаешь, помогаешь.
Но и Бяшим считал неудобным отказывать в просьбе такого уважаемого человека, как Маммет хан. И он продолжил начатый разговор:
– Маммет акга, но, если вам нужен мастер, не буду обижать вас отказом. У этого зятя с моей сестрой есть юный сын, я его с детства держу при себе, научил всему, что умею сам, а недавно женил его. Когда вы приедете в следующий раз, я его вместе с семьей отправлю с вами.
После этого разговора прошло меньше года, из села Союнали Тахтабазара в село Союнали-Беден Иолотани по делам отправились Джумамырат бай, Ходжа гок и Донмез чеки. Они-то по поручению Маммет хана и переселили племянника кузнеца Бяшима со всеми его пожитками в своё село. Они поставили ему кибитку между сараем старшего сына Маммет хана Акынияз бая и участком Джумамырат бая. А следом за кибиткой рядом с ней при помощи дуеджи была построена кузница. Хоть парень был и пришлым, видя, как хорошо к нему относятся родственники Маммет бая, да и другие односельчане, быстро сдружился с ними. Теперь он считал Маммет хана, его сыновей, Джумамырат бая своей роднёй, поэтому ко всем обращался, называя «акга». А старшую жену Маммет бая Оранияз, которую все считали матерью рода дуеджи, он также называл «эне».
Когда настали смутные времена, и старший сын Маммет хана Акынияз бай решил перебраться в Афганистан, кузнец Бегендик решил ехать с ними. Но Акынияз бай отговорил его:
– Братишка, ты с нами не ходи. На этом пути ты нам не товарищ, намучаешься… Новая власть не станет трогать таких, как ты. У тебя золотые руки, и ты всегда будешь нужен всем. Теперь ты и здесь не будешь нуждаться. Кто знает, что будет завтра, это ведь судьба, и может статься, что завтра мы сможем вернуться в родные края. Даст бог, наступят добрые времена, и мы еще будем жить, здесь с вами вместе.
После этого кузнец Бегендик прислушался к словам Акынияз бая и остался на месте.
И хотя дуеджи были рады появлению у них своего кузнеца, но в селе кое-кому особенно из родственников прежнего кузнеца Хукги, в особенности тем, кто мог как-то наточить косы, серпы, вставить черенок лопаты, было неприятно, что сельчане, как им казалось, быстро забыли своего мастера. Они ревностно отнеслись к появлению нового кузнеца. Побаиваясь Маммет хана, они не отваживались сначала впрямую нападать на новичка, зато при случае непременно выражали недовольство: «Зачем Маммет хану надо было откуда-то привозить кузнеца, мы-то здесь и можем работать не хуже него». Свидетелем таких разговоров стал Кымыш-дузчы, когда однажды пришёл в кузницу Бегендика, чтобы наточить притупившийся серп, устроился в тени дерева среди людей в ожидании, когда кузнец обслужит находившегося рядом с ним человека. Обливаясь потом в жаркой кузнице, Бегендик уста прилаживал черенок к лопате Гачы кичижега. Временами, с завистью глядя на собравшихся перед его кузницей людей, приветливо улыбался им и говорил: «Вот сейчас освобожусь и выйду к вам, отдохну немного в тенёчке».
Неожиданно, словно налетевший вихрь, поднялся шум. Гачы-кичиджик, разглядывая свою лопату, словно товар на рынке, примеряя её к своим рукам, вдруг вышел из себя. Недовольно произнёс, держа в руках только что собранную лопату:
– Что это за работа такая! Сама лопата смотрит в одну сторону, а её черенок – в другую, а сам черенок крутится в руках, как следует не прилажен!
После такого возмущённого крика Гачы-кичиджика разговор в тени тутовника резко оборвался, люди поворачивали головы с вопросом в сторону кузницы, откуда доносился крик, чтобы выяснить, что случилось. Бегендик уста, не понимая, что же он сделал не так, растерянно смотрел по сторонам, молчал, действуя по поговорке: «У чужой собаки хвост поджат». Увидев на лице кузнеца растерянность, Гачы-кичиджек распалился ещё больше:
– Теперь всякие пришлые, не умея гвоздя прямо вбить, будут у нас тут хозяйничать, кузнеца из себя изображать. Да рядом с этими Хукги уста был настоящим мастером! А эти только кажутся мастерами. У нас в народе про таких, как ты, мастеришек, говорят, что полученные тобой деньги – харам! Грязные!
Несколько человек встали с мест, осмотрели лопату, подержали её в руках, но так и не нашли большого изъяна в работе уста, поэтому никак не могли понять, из-за чего возник весь этот сыр-бор.
Работа и в самом деле была выполнена качественно, придраться было не к чему. Но и эти люди только хмыкнули, изобразив на лице недовольство, проявляя солидарность с Гачы-кичиджиком.
Чем больше смущался Бегендик уста, тем громче становились крики заказчика. Кымышу-дузчы не понравилось, как повёл себя Гачы кичиджик, что тот назвал Бегендика пришлым. Хмурым взглядом он посмотрел на скандалиста и высказал ему всё, что хотел сказать:
– Эй, сын Патды, ты чего тут развыступался? Или тебе показалось, что здесь находится рынок Тахтабазара?
И только сейчас люди заметили старика, который сидел с хмурым видом позади них и был похож на представителей своего рода гапланов.
Крики сразу же прекратились. Да и Гачы-кичиджик стушевался, стал похож на собаку, услышавшую вой волка. Выхватив лопату из рук разглядывавшего её человека, обратился к старику:
– Кымыш акга, ты только посмотри на эту лопату, разве так её собирают? Причём, это лопата, которой я собираюсь работать на газы – очистке оросительных сетей. Ладно бы, она была нужна мне для переброски навоза, тогда претензий не было бы. Черенок её, словно змея, извивается и крутится в разные стороны, – и он протянул лопату Кымышу-дузчы. По тому, каким вкрадчивым и заискивающим стал голос Гачы кичиджика, можно было понять, что он хочет сделать Кымыша-дузчы своим единомышленником.
Кымыш-дузчы взял лопату в руки, повертел её и так, и сяк, а затем посмотрел на собравшихся, обдав их презрительным и насмешливым взглядом.
Бегендику показалось, что Кымыш-дузчы остался недоволен его работой, отчего у него совсем упало настроение.
– А ну, скажи, дорогой, чем тебе не нравится эта лопата? Какой ты в ней изъян нашёл?
– Да ты посмотри, Кымыш акга, как крутится черенок этой лопаты! – заверещал Гачы-кичиджик, чувствуя, что удача отвернулась от него.
– Черенок лопаты вставлен, как надо, дорогой, а если черенок кривой, почему ты не принёс другой, ровный? Если у тебя ручка лопаты кривая, мастер-то что может сделать? Принесёшь кривую палку, он вставит кривую, принесешь гладкую – получишь гладкую…16
– А вот Хукги уста…– начал было Гачы, пытаясь доказать свою правоту, но старик сразу понял, куда он клонит, и не дал ему договорить, резко оборвал его:
– Короче, закрой свой рот! Знали мы твоего Хукги, он ничем не лучше этого мастера!
– Не говори так, Кымыш акга! Хукги уста – человек, мастеривший стволы для винтовок.
Кымышу-дузчы не понравилось, что Гачы кичиджик никак не унимался, стоял на своём, болтал всякую ерунду. Тряхнув полой дона, старик встал с места и со злостью отбросил лопату в сторону.
– Тогда иди и отнеси свою лопату Хукги уста, пусть он поправит её. Предупреждаю: ещё раз тронешь кузнеца, ничего хорошего не получишь. Тоже мне ещё, знаток мастеров нашёлся… Хоть отец твой немаленького роста, отчего твоя мать не родила тебя высоким и стройным? Да потому, что ты вырос из того семени, которое застряло в чреве матери. Так и мастер, какую ты палку принёс, из такой и выточил тебе черенок лопаты. Эх ты, пустобрёх…
Наступила тишина. Довольно долго никто не издавал ни звука. Лишь слабый горячий ветерок доносил шелест камышей со стороны оврага. Разочарованный Гачы кичиджик, подхватив отброшенную Кымышек лопату, ушёл, ворча и не оборачиваясь…
…После разговоров возле кузницы Бегендика Кымыш-дузчы вернулся домой с некоторым опозданием. Когда он вошёл в дом, Джемал мама, у которой уже остывал приготовленный ею обед, говорила сыновьям: «Отец ваш снова где-то приземлился на мягкой подстилке. Вы хоть поешьте, пока еда совсем не остыла!»
Послышался звук шагов и знакомое покашливание Кымыша-дузчы. Оставив за порогом свою обувь, он вошёл в дом, снял дон и папаху и бросил их рядом с тем местом, где обычно садился. В доме было жарко и пахло восхитительно вкусным обедом. Заняв своё место, он тотчас же поделился своей тревогой с сыновьями:
– Вы, наверно, тоже слышали, село опять наполнилось малоприятными слухами.
Оразгелди сразу же понял, что имеет в виду его отец:
– Да, слухи об очередной выходке новой власти уже заполонили всё село.
– Но эти слухи явно не исходят от сельсовета, – включился в разговор и Оразгылыч.
Подвинувшись вперёд, Оразгелди налил из кувшина пиалу холодной колодезной воды и выпил.
Джемал мама, чуть раньше пообедавшая вместе с невестками и внуками на той стороне очага, вытирая только что вымытую посуду, чтобы налить в неё обед для сыновей и мужа, не удержалась, вступила в разговор. До неё тоже дошли слухи о том, что у людей будут отбирать зерно.
– Интересно, забрав у людей всё зерно, что ли они детей заставят глину лизать? – она озабоченно посмотрела на окружавших её внуков, после чего продолжила. – Точно по поговорке: не сеял, не веял, зато на мельнице первый хозяин! И за налоги каждый год забирали пшеницу один раз, а в этом году уже два раза взяли. Видите ли, им ещё нужно зерна. Можно подумать, у нас тут горы зерна сложены, чтобы отсыпать им и отсыпать…
Кымыш-дузчы знал привычку жены вмешиваться в разговор, но сейчас ему это не понравилось, и он, нахмурившись, взглядом сказал ей: «Хватит уже, остановись!»
Джемал мама всё поняла. После этого она велела зевающим внукам, привыкшим рано ложиться спать, стелить постель и стала укладывать их.
И хотя жатва хлебов закончилась около месяца назад, разговоры о долгах, похоже, и не собирались затихать. В самом начале косовицы речь шла о том, что единоличные хозяйства должны в качестве пошлины отдать государству четверть собранного урожая. Но после того, как пшеница была убрана, это условие изменилось, и теперь надо было отдать государству ровно половину всей убранной пшеницы. Через пару недель после окончания уборочной страды сельсовет со своими людьми начал обхаживать село и требовать от дайхан опять зерно.
Но были в селе и люди, которые ни за что не хотели делиться с государством своим зерном. В ту же неделю специально прибывший из города прокурор, назвав таких, как Сапар-дараз, Гурбан-чанна, «изменниками», на глазах у всех арестовал и увёз в город. Продержав там десять дней, людей, запугав до смерти, отпустили. Вернувшись в село, Сапар-дараз рассказывал:
– Ой, да мы согласны были отдать зерно, лишь бы освободиться. Как же они там издеваются над людьми, что ты готов по их требованию собственными руками отдать им свою жену и мать!
Бескрайняя Россия, вот уже много лет не сеявшая в связи с гражданской войной, а если и сеявшая, урожаи не снимавшая, потому что сеять и выращивать из-за бесконечных распрей некогда, репрессировавшая и ссылавшая крестьян, испытывала страшный голод. В те дни Москва направляла срочные депеши с требованием от руководства Туркменистана Атабаева и Попока вагонов с зерном, которые должны идти непрерывным потоком. В этом году урожай зерна в Туркменистане уродился богатым. И даже после того, как государству была передана ежегодная дань, полные чувалы пшеницы стояли в домах людей, и хлеба хватило бы семье на целый год. Но даже если Туркменистан со своим населением отдаст всю выращенную пшеницу, накормить сотни миллионов голодных россиян было бы невозможно. И хотя голод пока ещё не заглядывал в дома местных жителей, но его предвестники уже начали появляться и здесь, угрожая людям и лишая их покоя. Они и без того жили в надежде на то, что оставшейся после дани государству пшеницы должно хватить семье, если к хлебу будет молоко да дыни и арбузы, что они смогут дотянуть до следующего урожая.
Однако руководители государства, похоже, не понимали этого. Они слали требование за требованием. Хотя ничего непонятного здесь не было. Им казалось, что пустыня Пенди состоит не из песчаных холмов, а из укрытых глиной амбаров, из которых можно черпать зерно. Люди не хотели отдавать последнее нажитое честным трудом, чувствовалось, что очерченный вокруг хлеборобов круг стал постепенно сужаться.
Оразгылыч подумал немного и высказал мысль, которую однажды уже пытался озвучить:
– А что, если и мы припрячем пару чувалов пшеницы, чтобы потом не бедствовать?
– Но это не выход, – возразил Оразгелди, сразу же возразив брату.
– Что же нам тогда делать? На пшеницу, как на зрелую девушку, слишком много охотников появляется.
– Это так. Но, отдаёшь ты своё зерно или не хочешь отдавать, они всё равно забирают его. И потом, где бы ты ни закопал своё зерно, эти ищейки всё равно найдут его и откопают.
– Ладно, найдут, но ведь для них это будет поводом, чтобы говорить: «Кымыши спрятали своё зерно, чтобы не делиться с новой властью, закопали его», – после чего начнутся гонения.
– Да, от них можно ждать чего угодно! – на этот раз Оразгылыч согласился с мнением отца и старшего брата.
– Не знаю, с чем это связано, но в последнее время Ягды сельсовет ополчился на нашу семью, так и хочет какую-нибудь подлость сделать, – Оразгелди вспомнил свою недавнюю встречу с ним на мельнице, и как тот высокомерно повёл себя.
В тот раз Оразгелди, дождавшись своей очереди, ждал, когда смолотят привезённое им зерно. Вдруг откуда-то появился Ягды и прошёл мимо него, сделав вид, что не замечает Оразгелди. Подойдя к мельнику, лицо которого было припорошено мукой, пнул ногой один из стоявших тут же мешков с пшеницей и заявил: поскольку мельница стоит на государственной земле и использует государственную воду, все, кто молол своё зерно, должны платить налог за мельницу, и что эти средства будут переводиться на счёт государства. Обычно при встрече с Оразгелди сельсовет Ягды, хотя и менялся на глазах, вёл себя достаточно корректно, называл «Оразгелди ага», расспрашивал о жизни, о семье. Но на этот раз он прошёл мимо Оразгелди как мимо пустого места, даже словом не перекинулся с ним. Идя обратно, проворчал: «Однако сыновья Кымыша шустрые, раньше всех свою пшеницу смололи. Когда можно что-то взять, они первые, своего не упустят». Оразгелди почувствовал, что Ягды говорит о нём, но из-за грохота мельницы не расслышал его слов. О том, что он говорил, после ему рассказал сам мельник. Выслушав старшего сына, Кымыш-дузчы, улыбнулся, словно услышал весёлый рассказ:
– Ай, что с него взять, этот человек любит показать свою власть. Зависть в нём говорит, вот и всё. И потом, разве он когда-нибудь в своей жизни видел такой достаток?! Не каждый может вынести чужое благополучие, – по-своему объяснил случившееся старик.
Как у главы семьи у Кымыша-дузчы тоже хватало забот. В голове постоянно вертелись мысли о том, как сохранить семью, не дать ей распасться, что для этого сделать. И даже во время чтения намаза веря, что Всевышний слышит его, молится о ниспослании мира и благополучия семье. Вот и сейчас, беседуя с сыновьями, он думал о том же, те же заботы и мысли не покидали его. И верил, что, если его сыновья будут дружны и бдительны, им удастся сохранить семейный очаг, никому не позволить разрушить его.
