Агагельды Алланазаров
Очаг
Над головой Ахмета пролетела небольшая стайка ворон, словно во сне лениво взмахивая крыльями. Вороны летели со стороны села в поисках пропитания. Вообще-то вороны – ранние пташки, думал Ахмет, а эти, видать, сони, проспали и теперь отправились на поиски своих сородичей. Небо всё еще было серым, как это бывает весенним утром, может, хочет разразиться дождём. Да и день, похоже, не будет таким жарким, как в предыдущие дни. Возможно, именно это обстоятельство подвело ворон. И они не смогли проснуться раньше.
Ишак, нагруженный двумя огромными чувалами с шерстью, поверх которых сидел сам Ахмет, словно не чувствуя тяжести, стуча копытами, легко шёл вперед, за ним следовал верблюд с горой мешков на спине. По краям дороги росла степная трава с длинными корнями, они переплелись между собой, образуя своеобразные мётлы. Время от времени верблюд, натягивая петлю на недоуздке в руках Ахмета, наклонялся, чтобы пощипать траву.
Вдруг какой-то холм сбоку от него привлёк внимание Ахмета своей необычностью. Этот холм напоминал женщину в желтовато-коричневом пуренджеке на голове, с вытянутыми ногами сидящую у костра и занятую какими-то своими женскими делами. Вскоре дорога повернула направо и пошла в обход похожего на женщину холма. Ехать ему было легко и приятно, тишина навевала приятные мысли, убаюкивала. Дорога снова стала виться вокруг следующего холма и когда она свернула налево, Ахмет увидел вдалеке всадника. Всадником как он сначала подумал, оказался не кто-то из его знакомых, это была женщина. По какой-то причине спешившись с коня, теперь она пыталась вновь оседлать его. Подтянув подол платья, а полы халата заткнув за кушак, она старалась взобраться в седло. При виде женщины в яркой одежде Ахмет невольно подумал: «Что эта женщина одна делает в пустыне?» И вдруг он узнал её! Его родственник Оразгелди когда во время стрижки овец съездил к Ягды сельсовету, когда тот вызвал его к себе. Вернувшись от него, с возмущением рассказывал: «Что этот Ягды вытворяет!.. Нет, вряд ли он сможет долго продержаться в кресле, в которое его усадили советы. Вроде только вчера оказался у власти, а уже вон как нос задрал, на драной козе не подъедешь. А ещё этот подлец поставил особую юрту для себя на вершине холма в двух шагах от того места, где идет стрижка колхозных овец, и развлекается там с женщиной по имени Ханума». Сейчас Ахмет вспомнил тот рассказ. Несколько дней назад Ягды был вызван на собрание в район, он уехал ещё до окончания стрижки овец. Он собирался скоро вернуться, ведь надо было подвести итог собранному урожаю и позаботиться о его дальнейшей судьбе. Не желая расставаться, он сказал Хануме: «Ты пока тут присмотри как один из руководитель за ходом дел, а я сразу после собрания приеду!». Ему было невдомёк, что поручения районного руководства задержат его. Узнав об этом, он тогда велел передать:
– Скажите Хануме, я не смогу вернуться. Пусть садится на коня, и сама уезжает. Пусть дом и имущество не волнуют её, ребята сами и соберут, и привезут.
После этой вести на следующий день Ханума оседала коня и тронулась в путь. Ахмету ни о чём таком не было известно.
Поставив ногу на стремя, с раздувшимся от ветра подолом платья женщина взобралась в седло коня. Увидев приближающегося к ней всадника, некоторое время сидела в седле, вглядываясь в его лицо и пытаясь узнать. Приближаясь к ней, придержав коня для приличия в таких случаях, Ахмет вежливо произнёс:
– Здравствуйте! Вы тоже здесь?
– Да. – мягко, приветливо ответила Ханума, подтянув поводья коня, готового рвануть вперёд.
Хотя они жили в одном селе, но до сего дня Ханума и Ахмет не были близко знакомы друг с другом. Вблизи Ханума его видела только один раз, это было в конце прошлой осени, когда Ахмет привёз часть собранного хлопка, чтобы сдать его на общее колхозное хранилище. Она тогда хорошо разглядела его и про себя подумала: «Однако его внешность должна нравиться женщинам!»
– Что, сразу не смогли увезти всю состриженную шерсть? – спросила Ханума, глядя на груженного доверху верблюда, шедшего впереди Ахмета в одной связке с ишаком.
– Да, с транспортом у нас проблемы возникли, поэтому пришлось вывозить шерсть частями, – ответил Ахмет.
– Удачи вам! Главное, вы уже закончили стрижку. А вот колхоз, несмотря на использование помощи и единоличников, всё равно ещё не закончил стричь своих овец.
По тому, как кокетливо разговаривала Ханума, Ахмет понял, что она непрочь продолжить общение с ним.
– Как хорошо, парень, что я повстречала тебя, иначе мне пришлось бы в одиночестве пересекать эту тоскливую пустыню!
Разговаривая, женщина рассматривала путника, словно пытаясь увидеть, до какого места дойдут её загадочные слова. Похоже, она хорошо знала, какими словами можно увлечь мужчину.
– Слушай, а как тебя зовут, парень? – спросила Ханума. В этот момент её конь шёл впритык к ишаку Ахмета, а сама женщина внимательно смотрела на парня.
– Ахмет меня зовут.
«Можешь брать меня голыми руками!» – читалось в ответе Ахмета.
– Помню, я как-то раз встречалась с тобой.
– Когда? – с интересом спросил Ахмет, посмотрев в лицо женщины.
– Прошлой осенью ты привёз в хранилище сельсовета битком набитую телегу хлопка. Сапар дараз ещё помогал тебе разгружаться, так ведь?
– Ну, да.
– Я тогда тоже рядышком находилась.
О чём-то вспомнив, Ханума, сощурив глаза, кокетливо улыбнулась. Даже не глядя в лицо женщины, по её тону Ахмет понял, женщина еще тогда положила глаз на него. Было в ней что-то притягательное, да и в разговор с незнакомым человеком она вступила с легкостью, как опытныя женщина ничуть не смущаясь. Повернув голову, Ахмет увидел, как на лбу женщины выступили капельки пота, словно она только что напилась горячего чая. Её пухлые губы были похожи на розовый бутон, готовый вот-вот распуститься. Какие-то мысли заставляли её сердце учащённо биться, в глазах женщины появился лихорадочный блеск, а на щеках проступил румянец.
Ахмет не знал, как себя вести с незнакомкой, тем более в таких обстоятельствах. Но он, как и все односельчане, знал, что в селе рядом с Ягды сельсоветом живёт красивая женщина по имени Ханума, что ведёт себя она как настоящая жена хана, уверенна и горда. Знал Ахмет и о том, что в селе с завистью говорили: «Везёт же другим, счастливчик Ягды сельсовет, нашёл себе красавицу и живёт с ней в своё удовольствие. Как сычу, добыча сама к нему в рот пришла!». А после таких слов добавляли: «А что, вдруг и в наши руки попадёт эта красавица, почему бы нет?». Так говорили люди, заочно влюблённые в Хануму. Кстати, к их числу относился и Ахмет. Но ему и в голову не могло прийти, что его далекие от реальности мечты однажды могут сбыться.
Ахмет еще немного вёл своего груженного ишака рядом с женщиной, не поднимая головы, тихо беседовал с ней, чувствуя себя неуютно. Когда же он споткнулся о какой-то кустик и вздрогнул всем телом, Ханума поняла, что и у Ахмета, как бы он ни старался не показывать виду, участилось сердцебиение, что она увлекла, очаровала его, и, тихо смеясь про себя, хитро улыбнулась. Встретив Хануму и переговорив с ней, Ахмет заметил, как тяжело ишаку нести его груз, поэтому слез с него и пошёл рядом с ним. Ханума приблизилась к нему:
– Давай, парень, вдвоём сядем на коня, твоё село Союнали не скоро появится! – предложила она Ахмету. И не дожидаясь ответа, сама пересела на круп лошади, освобождая впереди место в седле. Натянув поводья, остановила коня в ожидании Ахмета. Удивившись такому предложению, Ахмет посмотрел на женщину и увидел, как она смотрит на него, взгляд её был ласковым, в нём сквозило желание. И когда их взгляды встретились, они без слов поняли друг друга. Ахмет не ошибся. Женщина не могла устоять при виде физически здорового молодого парня. Внутренний голос подсказывал ей, что она не должна сопротивляться неожиданно возникшему, но столь естественному желанию. И Ахмет тоже понял, что сейчас он не может думать ни о чём другом, кроме этой женщины, что он не в состоянии справиться с охватившим его возбуждением. Все его мысли и желания сейчас сошлись на Хануме.
После этого ласкового предложения Ахмет не мог удержаться и схватив в охапку и снял Хануму с коня. Он был похож в этот момент на голодного волка, который ни за что не упустит свою добычу.
Женщина не сопротивлялась, когда Ахмет нёс её на руках, только шёпотом спросила:
– Куда ты меня несёшь?
– Любить.
После этого и Ханума, отдавшись вспыхнувшему желанию, забыла обо всём на свете, где и зачем она находится. Сейчас, после такой вспышки страсти, этим двум показалось, что под этим высоким небом есть только они, и никого кроме них. Холмы неподвижно стояли там, где и выросли, молча наблюдая за любовной схваткой у подножия соседнего холма…
Немного придя в себя после случившегося, Ахмет решил почаёвничать с женщиной под открытым небом. «Я сейчас!», – сказал он и поспешил туда, где оставил верблюда и ишака, привёл их с собой и устроил рядом с ними, подальше от дороги. Там же и разгрузил их. Затем догнал коня Ханумы, который, волоча верёвку, успел уйти в сторону, и привязал его рядом со своими животными. Когда Ахмет вернулся, неся на плече хурджун с продовольствием, Ханума словно приклеенная к земле всё ещё неподвижно лежала на спине там же, где её оставил Ахмет, с задранным подолом платья, раскинув в стороны свои полные белые ноги. На её круглом нежном лице появился лёгкий загар. А её карие глаза делали её похожей на любимую кошку, пригревшуюся в доме возле очага. Женщина, размышляя о том, что получила удовольствие прямо в открытом поле, не могла понять, как это вышло, да ещё так стремительно. «О, мой Аллах, оказывается, и в дороге такая радость может случиться! Наверно, Бог знал, что этой радости не хватает мне Божья милость снизошла на меня, а иначе разве могла я о таком даже мечтать?» – с благодарностью думала она.
Воодушевлённый полученным удовольствием, Ахмет достал хурджун с питанием и поставил перед женщиной, потом вскипятил воду и заварил чай. Вспомнив о баранине, которую дал чабан Гуллар, решил приготовить шара – жареное на углях мясо. Сидя рядом с Ахметом, Ханума временами бросала на него нежный взгляд своих красивых карих глаз. В её глазах плескалась радость. От её вспотевшего тела исходил густой, но притягательный и по-своему приятный женский запах. Переполненная чувствами, женщина не заметила, что в суматохе оборвались тесёмки от ворота её платья, волосы были растрёпаны, и сама она была несобранной. И всё равно Ахмету было приятно и хотелось обслуживать её. Пообедав, они сидели рядом, вдыхая запах жареного мяса, заполнивший всю округу, и вид у них был счастливый. Казалось, своим счастьем они щедро делились и с окружающей природой. Похоже само небо благоволило им, оно опустилось ниже, чтобы слышать их счастливую болтовню. Впоследствии Ахмет часто задумывался над тем, как могло такое случиться в его жизни, он ещё долго помнил эти мгновения нечаянного счастья.
В душе Ханумы по возращении в село также возникали сладкие мысли, связанные с Ахметом…
* * *
Кымышы держали семейный совет, на котором было решено начать жатву пшеницы в среду, этот день считался благоприятным. Но накануне вечером вдруг задул ветер, затем на небе появились тёмные чёрно-коричневые тучи. «Неужели пойдёт дождь?» – этот вопрос не давал покоя. Этого дождя никто не ждал, он был несвоевременным, поэтому так переживали жители села. А с другой стороны, ничего удивительного в этом не было. И хотя наступила жара, и мальчишки купались в открытых водоёмах, весна ещё не уступила свои права лету. Весна и прежде устраивала такие шутки, в самом конце весны погода вдруг могла разразиться громом небесным, ливнем. Выйдя ночью во двор, Кымыш-дузчы увидел, что тёмные тучи заполонили всё небо, и это вызвало у него озабоченность.
Дайхане часто взывали к Богу дождя Буркуту, просили полить землю, чтобы она могла напитаться влагой, тогда и урожая можно ждать хорошего. Однако сейчас дождь был ни к чему, ведь ячмень и пшеница уже созрели, их надо было убирать вовремя посуху, а если в такое время вдруг прольётся дождь, часть колосьев почернеет, сгниёт. Перемена погоды испугала Кымыша, ему показалось, что тучи вот-вот прольются дождём, и тогда выращенный с таким трудом урожай пшеницы может погибнуть. Войдя в дом, он вдруг стал думать о том, что весенние дожди не бывают затяжными, а значит, не могут причинить урон. «Разве не говорят в народе «Весенние дожди – как ссора мужа и жены коротки»? – с этим умыслом успокаивал себя старик. И потом, он ведь видел во дворе Алабая, спокойно лежащего у забора. Если бы должен был пойти дождь, собака уже давно нашла бы себе укромное место, как это всегда делала перед непогодой. Погружённый в свои невесёлые мысли старик ещё долго не мог уснуть, всё ворочался в постели. А рядом с ним сладко сопели его внуки, здесь же безмятежно спала и его жена.
Он только-только задремал, когда его разбудил возмущённый голос Джемал мама:
– Ты что, и дальше собираешься дрыхнуть? Про свой намаз забыл, что ли?
– Разве ещё не рано? – спросил Кымыш-дузчы, ему очень хотелось спать.
– Не рано. Какое там рано? Парни твои уже уехали на работу. А ты не собираешься поехать с ними на жатву?
Туйнук14 был закрыт, потому что думали, пойдёт дождь, и от этого в доме стояла духота. Пахло гарью от коптившей в юрте масляной лампы.
Сунув руку в торбу с посудой, висевшую на стене кибитки, Джемал мама с громыханьем доставала оттуда миски, ложки и что-то ещё. Выйдя во двор, Кымыш-дузчы увидел, что беспокоившие его тучи рассеялись, и облегчённо вздохнул. Небо было чистым, и лишь луна, не успев уйти с небосклона, озаряла всё вокруг ярким светом, скользила по небу, словно собираясь опуститься на вершину одного из холмов Пенди.
Проходя мимо курятника, старик услышал громкое кудахтанье, хлопанье крыльев кур и петухов и подумал, что туда опять забралась чужая кошка, которая недавно унесла курицу. Посмотрев по сторонам, стал искать какой-нибудь небольшой предмет, чтобы запустить в неё, но в этот момент из курятника показалась Огулбике. В руках у неё была тюбетейка, наполненная яйцами. При виде своей озорной внучки дед невольно улыбнулся.
– Что, дочка, такой шум подняла, яйца что ли отнимала у кур? – ласково спросил он.
Девочка была довольна обращением деда, она прошла мимо него в прекрасном настроении, с гордо поднятой головой. Когда Кымыш вернулся в дом, Джемал мама и две её внучки уже расстелили сачак и поставили на него всё для завтрака.
Когда Огулджума с малышом на руках вошла в дом, Акджагуль укутывала чайник с чаем для деда, чтобы он мог настояться.
Появление малыша вызвало улыбки на всех лицах. Амангуль, складывавшая в хурджун питание для полевых работников, увидев вошедшую старшую свояченицу, привстала и уважительным поклоном приветствовала её.
– Рахмангулы джан, ты уже проснулся? – ласково обратилась она к малышу. Огулбике вскочила с места, забрала у матери братишку и стала целовать его в пахнущие молоком щёчки. Бабушке Джемал не понравилось, как она обращается с малышом. Сидя на месте, проворчала: «Ах, плутовка, да ты съела моего мальчика! Дай его сюда». Мальчишечка радостно протянул ручки к бабушке.
А в это время дед Кымыш, полулежавший возле сачака, подложив под локоть две подушки, подтянул к себе чайник с настоявшимся чаем и приступил к чаепитию. Временами он бросал на жену осуждающий взгляд, которым как бы говорил: «Что, старая, опять начала каркать?» Но тут же менял своё мнение, подумав о том, как его жена вместе с внучками целыми днями хлопочет по дому, ни минуты не отдыхая, и тогда воспринимал её как счастливый подарок своей судьбы.
Решили ещё раз продумать, что брать с собой на жатву, чтобы впопыхах ненароком ничего не забыть.
– Вилы взяли с собой – и железные, и деревянные? Они оба будут нужны для стогования, – беспокойно спрашивала Джемал мама, и одним пальцем кормила пенкой с остывшего молока маленького Рахмангулы, который сидел на её коленях.
– Взяли. Только что закинул их в телегу, а решето и мешки-чувалы пока что не нужны. Мы ведь не с ночёвкой едем, понадобятся, возьмём в следующий раз. Вначале надо скосить пшеницу, скирдовать, смолотить, так что до того, как понадобятся эти предметы, ещё много чего надо сделать, – ответил сразу на все вопросы жены Кымыш-дузчы, зная, что в противном случае, она будет до бесконечности перечислять вещи, которые им необходимо захватить с собой.
Несмотря на то, что старики и все члены семьи дружно выполняли всё, что надо по дому и хозяйству, всё же забот и хлопот хватало всем.
Накормив завтраком всю семью и поручив внучкам убрать и вымыть посуду, довольная Джемал мама вышла во двор и увидела внуков Алланазара и Аганазара, вьющихся возле деда, который в это время впрягал телегу в ишака. Они старались угодить старику, подавали ему то одно, то другое. Джемал мама сразу поняла, что мальчишки что-то задумали.
– Эй, а вы куда собрались?
– Мы тоже поедем с дедом… Будем помогать акгаму, – в два голоса ответили мальчишки.
– Вай-эй, какая от вас может быть помощь? Наоборот, запутаетесь в кустах, в воде застрянете, с вами хлопот не оберёшься. – Она решила лаской увещевать внуков, смягчила голос: – Вы лучше останьтесь, а я возьму вас с собой в Дуеджи, на праздник по случаю рождения мальчика, а по пути к другой бабушке завернём, у них уже созрел сладкий урюк.
Мальчишки ни за что не соглашались с бабушкой, не поддавались её уговорам. У них были недовольные лица.
– Не-а, мы не поедем с тобой, – в два голоса воскликнули они. – А на праздник возьми с собой Рахманназара.
Старик наклонился, чтобы выровнять оглобли и впрячь ишака в арбу, поправил хомут, словом, возился, готовя животное в дорогу. Внуки помогали ему по мере сил. Подготовив телегу, Кымыш-дузчы обернулся и посмотрел на жену. Джемал мама озабоченно обратилась к мужу:
– Дед, твои внуки тоже собрались на жатву пшеницы. Но ведь они малые дети, устанут, ещё в воде увязнут, ты только намучаешься с ними. Алладжан и так несколько дней температурил, простыл, только-только поднялся.
– Пусть едут! – решительно и коротко возразил Кымыш-дузчы, не обращая внимания на слова жены.
Джемал мама взорвалась:
– В тебе, оказывается, корень зла, старый гохерт15!
– Пусть они посмотрят, почувствуют, жена, и с этих лет знают, почём кусок хлеба, как он достаётся. А иначе как можно их чему-нибудь научить? Должны же они с кого-то брать пример! – решительно заявил старик и посмотрел на внуков.
Джемал мама знала, что внуки вряд ли послушаются её, если собрались ехать в такое место, и всё равно беспокоилась о них, переживала. Они ещё за завтраком уговорили деда взять их с собой, и теперь ни за что не отступятся от своего решения. И, конечно, бегать за конём и ишаком, когда они молотят зерно, легче мальчишкам, чем взрослым людям.
Уже хорошо рассвело. Было видно, что собиравшийся вчера пролиться дождь передумал, а тёмные тучи уплыли в сторону афганских гор, и от этого всем на душе стало светло.
На противоположной дороге появились на своих ишаках сыновья старшего брата Кымыша-дузчы Сахетдурды и Хуртек. Поравнявшись с домом Кымыша, они поздоровались с дядей и гелнедже.
– Ребята, счастливого вам пути!
– Да, мы едем в поле, уборкой пшеницы заниматься.
– Похоже, ваш колхоз не спешит приступать к жатве?
– Они ещё не успели со стрижкой овец покончить, а начинать жатву собираются. Может, уже сегодня и приступят, – сидя в седле ишака боком, ответил Сахетдурды.
– Ай, слава богу, в этом году пшеница хорошая уродилась! – добавил Хуртек, в его голосе прозвучало удовлетворение.
– Да, пшеница хорошая уродилась, вот только если бы колхоз слушал советы Нурджумы по земледелию, было бы ещё лучше. Если не считать, что он немного грубоват, а временами бывает не сдержан, в земледелии превосходно разбирается, в этом деле ему равных нет, – заметил Кымыш-дузчы.
Видя, что задерживает племянников, Кымыш-дузчы взял верёвку, прошёл вперёд, соорудил из неё недоуздок и стал прилаживать его к шее ишака.
– Ребята, вы езжайте, не задерживайтесь. Не ждите меня. Их отцы уехали в поле ни свет, ни заря, – старик кивнул в сторону мальчиков, которые уже устроились удобно в телеге. Двигайтесь, и мы тоже скоро тронемся в путь, вот только испросим разрешения у вашей енге.
Эти шутливые слова Кымыш-дузчы произнёс громко, чтобы их могла услышать Джемал мама, которая покинула их и уже подходила к дому. Когда эти ироничные слова долетели до слуха Джемал мама, она резко обернулась, чтобы ответить мужу, дать ему отпор:
– Смотри, взяв с собой детей, проследи за тем, чтобы они там не остались голодными. Я в твой хурджун каурму положила, даже если не будешь варить из неё суп, хотя бы чай-чорбу сделай детям!
Догнав Хуртека и поехав рядом с ним, Сахетдурды задумался над тем, как старики Кымыш и Джемал мама как муж и жена временами подстрекают друг друга, а то порой и ссорятся. «Интересно, когда мы с женой Огулбиби доживём до их лет, тоже будем так себя вести?» – улыбаясь, спрашивал он себя. То ли привыкли к этому, то ли ещё что, но поведение стариков не очень-то удивляло родню. Напротив, Сахетдурды по-своему завидовал тому, как они перебрасываются словами, не желая уступать. Похоже, именно такое поведение помогает им так долго с пониманием жить на свете.
Когда Кымыш-дузчы вместе с внуками подъехал к полю, там уже было полно народу. Кто-то серпом срезал колосья, кто-то вязал снопы и скирдовал их, а кто-то и вовсе бродил по своему полю, присматриваясь к работающим людям. Народу становилось всё больше, создавалось впечатление, что село решило за один день убрать весь выращенный урожай. Колосящееся пшеничное поле было прекрасно. Раскинувшись от края до края, оно напоминало жёлтое море, и это море было ласковым и красивым, как прихорашивающаяся перед зеркалом красивая девушка. Когда они подъехали, Оразгелди и Оразгылыч, отыскав сухое место, чтобы на нём скирдовать снопы пшеницы, выкорчёвывали сорняки, убирали их и подготавливали место для своего хармана. Увидев подъехавших, Оразгылыч отбросил в сторону метлу и пошел встречать своих. На руках снял мальчишек с арбы, после чего привязал ишака в удобном месте. «Вы всё же добились своего!» – бросил он мальчишкам. Переводя взгляды с деда на Оразгылыча, мальчики победно улыбались, пребывая в отличном настроении.
Хоть и с небольшой задержкой, но жатва началась и уже была в разгаре. В эти дни люди находились в поле от зари до позднего вечера. Те, кто открыл сезон раньше других, уже приступили к молотьбе, насыпая горы пшеницы. Кымышы, хотя и приступили к жатве позже других, были уверены, бог даст, они догонят других и сложат свой харман. На счастье, в этом году пшеница уродилась лучше прошлогодней. Полные здоровые колосья радовали глаз. Земледельцы с благодарностью вспоминали последние весенние дожди, пролившиеся именно тогда, когда это требовалось зерновым.
Когда Кымыш-дузчы вместе со стоявшими рядом с ним, засучив рукава, двумя сыновьями и двумя внуками со словом «Бисмилла!» и добром молитвами начал срезать серпом первые колосья пшеницы, сверкающее солнце на небе уже было в зените.
Оразгелди и Оразгылыч, обливаясь потом, убирали пшеницу неподалеку друг от друга. Очень скоро за ними один за другим стали появляться снопы пшеницы. А ещё через какое-то время их стало так много, что они стали напоминать стадо овец, рассыпавшихся по полю для отдыха.
Сначала Кымыш-дузчы вместе с внуками прошёлся по полю, по-стариковски основательно выкорчевывая и вырубая выросшие между кустов пшеницы сорняки, раздражающие жнецов. После этого вместе с внуками подошёл к жнецам и стал помогать им, вязать снопы. От каждого снопа он отделял несколько стеблей, показывал внукам, скручивал и вязал вокруг снопа. Время от времени выпрямлялся, чтобы дать отдых уставшей пояснице, посмотрев по сторонам, заметил, как продвигаются вперёд сыновья, оставляя после себя голые бреши, радовался. Оразгылыч, то и дело вытирая рукавом рубахи пот с лица, жал пшеницу, тихонько напевая какую-то знакомую песню. Белая рубаха Оразгелди пропиталась потом и, приобретя серый цвет, прилипла к спине. У него было хорошее настроение. Посчитал про себя, сколько останется пшеницы для семьи, даже если власть заберёт половину в виде налогов и дани, всё равно останется ещё немаленькая часть, и её вполне хватит для нужд семьи. Пшеница уже не просто созрела, а даже немного перезрела, в таком состоянии она может осыпаться, поэтому Оразгелди стал жать её с осторожностью, аккуратно. Каждый раз, когда хотелось пить и во рту пересыхало, он поднимал голову и просил одного из мальчиков, бегавших возле деда и помогавших ему:
– Идите, кто-нибудь из вас принесите мне кувшин с водой!
И тогда оба мальчика радостно бежали выполнять поручение.
Наблюдая за работой сыновей, Кымыш-дузчы размышлял: «Если ребята будут работать в таком темпе, через пару дней завершат жатву, а там останется молотьба. Её они тоже закончат за пару дней. Смолотишь, сложишь харман, заберёшь умолот, а уж потом в углу дома станет чувалов с зерном – хлебами будущего!».
А вокруг разлилось золотисто-жёлтое море пшеницы, колосья качались от легкого дуновения ветерка, создавая впечатление, будто волны перекатываются на поверхности воды. Казалось, что работавшие в поле люди наклонялись, чтобы отыскать утерянное. Картина эта радовала глаз, поднимала настроение.
В очередной раз разогнувшись, чтобы дать отдых спине, немного отдохнув, Кымыш-дузчы заметил неподалеку от себя небольшую кучку людей, оставивших работу и двигавшихся в сторону толпы. «Что случилось, неужели кого-то ужалила змея?» – встревоженно подумал старик, потому что такое в этих краях иногда случалось. Сощурив плохо видящие глаза, стал внимательно вглядываться в толпу, словно желая узнать, заранее что к чему, кому же так не повезло. Через некоторое время толпа зашевелилась, её словно вихрем закружило, часть толпы осталась стоять на месте, а другая небольшая часть направилась туда, где Кымыш-дузчы работал вместе со своими сыновьями. Когда они приблизились, старик увидел, что три всадника ведут перед собой четырех человек. Увидев сельсовета Ягды, ехавшего рядом с другими всадниками и, не глядя в его сторону, о чём-то переговаривавшегося, Кымыш-дузчы почуял неладное. А тем временем стало понятно, что эта троица не намерена продолжать путь по дороге. Приблизившись, всадники остановили коней. Сидевший на среднем коне хорошо одетый, многим не знакомый здоровый мужчина, под крупным носом которого топорщились густые усы, повернул голову в сторону Кымыша-дузчы и спросил:
– Кто из вас Оразгелди Кымыш оглы?
– Я! – ответил ему Оразгелди, стоявший с серпом в руке и продвинулся на пару шагов вперёд.
– Если это ты, тогда одевайся, мы и за тобой пришли, – кивком головы он показал на людей, которых шли за ними толпой. Среди них находились сыновья Гуллы эмина Абдулла и Джума, на лицах у них было написано непонимание, за что их задержали. Ещё одним пленённым был высокий худощавый Анна-пальван, а рядом с ним стоял светлолицый по имени Лапар, мало знакомый Кымышу человек. Он стоял, опустив голову и ковыряясь в зубах сорванной тут же щепкой. Видя, что сейчас уведут и его сына, Кымыш-дузчы понял, что ему не удастся найти общий язык с этими людьми.
– За что вы собираетесь задержать Оразгелди? – задавая вопрос, старик смотрел то на человека, обратившегося непосредственно к нему, то на Ягды, отводившего взгляд от старика. – Сыновья Кымыша ни в воровстве не были замечены, ни в кровавых схватках, и границу они не нарушали…
– Яшули, нам велели привести этих людей на допрос. Мы люди выполняем приказ, – неохотно и недовольно произнёс усатый, видя, как Кымыш-дузчы защищает своего сына.
Кымыш-дузчы не удержался и снова задал вопрос:
– А куда вы поведёте людей?
– Пока что в Гаравулдепе.
Поняв, что ему придётся последовать за ними, Оразгелди отдал свой серп стоявшему рядом Аганазару и велел Алланазару: «А ну, полей!», кивнув головой в сторону кувшина с водой. Отойдя в сторонку, умылся, смыв пыль с лица и рук. Около них стали собираться работавшие неподалёку люди. Оразгылыч почувствовав недоброе, не зная, чем он в такой ситуации может помочь старшему брату суетился. Время от времени бросал ненавистные взгляды на Ягды-кемсита, сидевшего в седле коня с надменным видом.
Надев дон и папаху, Оразгелди был готов присоединиться к остальным задержанным. Не глядя на расстроенных отца и брата, постарался как-то успокоить их:
– Акга, вы с Оразгылычем и внуками продолжайте жать пшеницу. А мы, даст бог, скоро вернёмся.
Сказав это, он жалобно посмотрел на мальчишек, которые, ничего не понимая в происходящем, были похожи на маленьких птенцов, вытянув шеи, сидящих в гнезде в ожидании матери, улетевшей за питанием для них.
Усатому не понравилось, что вокруг растёт толпа, что люди выражали недовольство происходящим. После того, как Оразгелди присоединился к задержанным, пришпорил коня, чтобы поскорее убраться с этого места. И услышал он как кто-то из собравшихся сказал: «Известно, как надо с этими поступить, да больно спина у них крепкая, а то можно было бы у этого усатого вырвать усы и приклеить ему на зад!», но пропустил эти слова мимо ушей.
Кто-то в толпе прыснул, видимо, представив усатый зад здорового мужика, а потом смущённо рассмеялся, словно увидев что-то постыдное. Когда толпа скрылась из виду, Оразгылыч, придя в себя после пережитого шока, вдруг вспомнил про еду, которую захватили из дома, и пожалел, что ничего не дал с собой старшему брату. Потом он понял, что, проводив брата, не сможет спокойно оставаться здесь, и потому через некоторое время собрался пойти туда, чтобы проведать Оразгелди.
После этого потрясения люди в поле еще некоторое время не могли приступить к работе. Так и стояли на том месте. То, что работники ОГПУ выдернули из их рядов людей и увели с собой, испортил всем настроение. Уже никому не хотелось работать. И самое главное, было непонятно, когда и чем всё это закончится.
Новая власть стала репрессировать народ после того, как пару лет назад придумав слова «кулак» и «раскулачивание». А потом, словно были виноваты эти несчастные люди, для них заново наступил конец света, их стали называть басмачами.
Люди, которых они забирали каждый раз ранее якобы «на допрос», назад возвращались не скоро, а то и вовсе не возвращались. А кто-то после таких «допросов» возвращался домой искалеченным. О том, что было с ними, рассказывали с опаской, и только самым близким людям. «Там так били, так били, пытали, что ты предпочёл бы умереть, чем терпеть такую боль».
Думалось, для народа, которого много лет угнетали и унижали, для людей, живших только своим трудом, наступила какая-то передышка, появилась надежда на перемены к лучшему. Но тут возникло это пресловутое слово «кулак», прикрываясь которым людей грабили и истязали.
