Александр Алексеевич Кассий
Горят Костры
Глава XVII
«Я хочу попасть в ад, а не в рай. Там я смогу наслаждаться обществом пап, королей и герцогов, тогда как рай населён одними нищими, монахами и апостолами».
Никколо Макиавелли
Через разноцветную мозаику базилики на длинный стол, уставленный канделябрами и графинами с вином, падали игривые лучи солнца. Слышался свист пернатых музыкантов, били в стекла порывы ветра и пожухлая листва.
В неф через резко распахнувшиеся двери быстро вошла группа ризничих и экономов, с ними трое мужчин в сюрко с белыми мальтийскими крестами на груди и один кудрявый и широкоплечий ландмейстер в зеленом упленде из фландрийского сукна на меху.
Двое солдат в кольчуге остались у дверей, встав по обе стороны, а третий прошел с клириками и ландмейстером ко столу и занял свое место.
Какое-то время сохранялась тишина, ибо каждый присутствующий молился, склонив голову к столу. Не молились только двое стражей позади, они прикрыли двери нефа и выпрямились, возложив руки на навершия мечей в ножнах.
Пахло ладаном и воском. За стенами разносилось пение священников, пели они на латыни.
Наконец ландмейстер поднял голову и потянулся к вину, наполнив свою кружку до краев. В глазах руководителя играл азарт и жадность, его сузившиеся зрачки на серой радужке поблескивали, отражая плещущийся в сосуде напиток. Но такое возбуждение вызывало отнюдь не вино.
– Sehr geehrte Herren, – произнес наконец ландмейстер. – Bitte, lasst uns mit dem Treffen beginnen. Брат Абрахам? Что ты можешь сказать по поводу заключенных?
Священник напротив ландмейстера поднял испуганный взгляд, потер пухлой ладонью блестящую лысину.
– Уважаемый Никола де Таранте! Они отказываются молиться. Отказываются признавать вину.
– Они и не станут молиться, кретин, они ведь иудеи. Перелови мы хоть всех ашкенази в городе – кто из них примет наши обычаи? А вот с виной это уже не проблема. Народ слишком обозлен и ищет врага, им уже все равно кто им станет. Обычно под моими пытками все сознаются, но если эти ребята не раскалываются, то им же хуже. Господь попросту не примет их души. – произнес ландмейтер де Таранте.
– Не переживаете ли вы по поводу публичной казни, мой господин? – спросил священник Абрахам.
– Переживаю ли? С какой стати?
– Зараза все же никуда не делась, опыт уже показал, что такие столпотворения вызывают распространение беды.
– Бредни! – отмахнулся де Таранте. – Мы устроим показательную порку и народ перестанет маяться чепухой. Эта болезнь вызвана скорее каким-то нежеланием людей работать, им не хватает веры. Мы ее им дадим. Заодно избавимся от тройки растравщиков, которым не место в нашем городе. Если народу понравится, то я прикажу изгнать всех ашкенази за стены, пусть горожанам будет спокойнее.
– Но наставник, – вмешался другой священнослужитель, Карло. – Город необходимо изолировать. В госпиталях нет мест. Многие лавки уже закрылись, торговля встает.
– Из госпиталей можете выбрасывать тех, кому уже не помочь, чтобы освободить место. Вы не согласны? Или вы хотите сказать, что мое управление неумело? – ощерился де Таранте. В горле присутствующих встал ком, дар речи мигом пропал. У всех, кроме правой руки ландмейстера, Завиша из Кониц.
– Никола де Таранте, – почтительно произнес Завиш. – Наши богомольцы намекают на полное закрытие города.
– Но ведь тогда производство встанет! Остановится торговля!
– Она и так чахнет, – боязливо произнес священник Карло. – Мы скидываем трупы во все закутки, куда не ступит нога простолюдина, ибо не успеваем закапывать их за стенами. Город необходимо закрыть полностью, иначе чума продолжит распространяться.
– Я думаю, что в этом есть смысл, мой наставник, – вновь встрял Завиш из Кониц. – Трое бродяг, которых я подобрал по пути в город рассказали мне, что их родина, Исанберг, тоже подверглась болезни. Гонцы и торговцы со всех краев рассказывают о трупах и страдальцах. Где-то это распространено сильнее, а где-то слабее. До последнего времени у нас все оставалось в пределах контроля, но теперь дело набирает обороты. Север страны тоже погружается в пучину смерти.
– То есть полное закрытие Лейтмерица? И когда же это осуществить? – спросил де Таранте. – Какое-то время взаперти мы протянем, благодаря запасам, которые делались на зиму, но на долго ли…
– Мы можем дать указ командирам, пусть их люди опустят ворота, оцепят стены и порт. Сделаем это сейчас, а на казни сделаем объявление, когда все уже будет готово. – предложил Завиш.
– Главное, чтобы сраные партизаны не сорвали все, – цокнул де Таранте. – Хотя может у нас получится поймать всех зайцев одной стрелой. Алый Горжет слишком долго играет на моих нервах.
– Она ведь раньше была госпитальером, как и мы. – заметил Завиш.
– Это слухи. Как и то, что Горжет – женщина. Ни одной деве не стать столь неуловимой. – фыркнул де Таранте.
– Уважаемый Никола де Таранте, – встрял Карло. – Не можем же мы вешать всех неугодных. В городе и без того людей немерено гибнет. Можно ведь заставить изменников работать на благо народа.
– Карло, – с сочащейся сквозь острые зубы ядовитой злобой произнес де Таранте. – Вот скажи мне одну вещь…
– Д-да?
– Ты ведь всю жизнь отдал служению Господу Богу. Ты чтил традиции христианства, заучил библию наизусть на французском, латинском и немецком языках. Твои родители были набожными людьми.
– Верно, – тихо произнес Карло. Затем он повторил ответ погромче, думая, что ландмейстер его не расслышал. – Все верно.
– А если бы твои родители захотели тебя убить? Ты мог провиниться в чем-то. Ты бы мог даже ничего дурного не сотворить, но отец и мать все же попытались бы задушить тебя голыми руками. Что бы ты сделал?
– Я-я… я бы всецело отдался им. Воля родителей неоспорима. Ежели они поступили бы со мной подобным образом, то такова воля Всевышнего. Это значило бы, что я заслужил такую участь.
– Верно! – воскликнул де Таранте. – Проведи аналогию, мой милый Карло. Я – родитель этого города, а его жители – мои дети, о которых я обязан заботиться. Поэтому, когда кто-то противиться воли родителя, то я обязан наказать виновников, ибо этого хочет бог. Когда Великий Магистр избрал меня на пост управителя этого города, то он возложил на меня обязанности нести справедливость и слово Христа в массы. Через меня говорит бог. Я его глашатай.
Де Таранте усмехнулся. Его бледное вытянутое лицо, стало похоже на лик Смерти. Столь же худое, бездушное и кровожадное.
Глава XVIII
«Начни делать необходимое, затем возможное, и внезапно увидишь, что уже делаешь невозможное».
Франциск Ассизский
Арност очнулся, глядя в деревянный потолок. Голые каменные стены спускались к полу, по которому гулял холодный ветерок. В горле першило, засела мокрота.
Арност ощупал себя. Накрыт тонкой простынкой. На лбу лежала холодная мокрая тряпка, а под головой кучка колючего сена. Лекарь вскочил. Он лежал на полу, рядом с ним вдоль стен в ряд разложились больные люди. Кто-то спал, кто-то глядел в узкие окна, а кто-то корчился в бреду.
Туда-сюда бегали священники, носили ведра, полотенца, травы. Кому-то из страждущих пускали кровь из руки у всех на глазах. Кого-то забирали на носилках, уводили в темный коридор.
Арност попытался встать, но правая стопа завыла от боли. Молодой человек облокотился на настенную лампу и встал, словно цапля.
Он огляделся. Томаш, весь перебинтованный рваными лоскутами и вымазанный мазью, сидел у спящего на полу Альберта.
– Как он? – спросил Арност и приковылял поближе.
– Его спасли. Пообещали, что будет жить. – ответил Томаш устало и холодно.
– Ты спал? – спросил Арност.
– Нет. Не мог заснуть. Ты дрых всю ночь и весь день. Сегодня, как говорят, в городе казнь к полудню.
– Это скоро?
– Хрен знает, светало не так давно, но к зиме обычно до десяти часов темень страшная.
– Вот же мы влипли. – проронил Арност.
– Нам повезло. Солдаты оказались людьми чести. А мы попались в плен только из-за меня.
– О чем это ты?
– Я ведь не воин. Да, мы сбежали, но если бы отправили моего брата, то он бы дал достойный отпор.
– Незачем думать о том, чего не произошло. Думай о случившемся и делай выводы. – заявил Арност и похлопал Томаша по плечу. Томаш поморщился от боли, но стерпел.
– Я погнался за призрачным шансом спасти сестру. Это ведь так глупо. Я такой идиот, почему Вилем отпустил меня? Я за всю жизнь ничего путного не сделал, может поэтому он согласился? Подумал, что научусь уму-разуму. А я ведь думал, что не доверю никому другому найти лекарство. Подумал, что искуплю все грехи свои, грехи отца в глазах сестры.
– У нас еще есть шанс. – неуверенно произнес Арност и затих. Молодой человек прислонился к стене и сполз по ней, сжавшись в калачик.
Что же было с ним там, на болотах? Ему снился такой реалистичный сон. Некто так убеждал его в том, чтобы вернуться в Исанберг. Убеждал, что Арност обманывает сам себя.
Но как это может быть правдой? Скорее всего, это был голос сомнения, нашедший такую вот странную визуализацию. Арност не верил в сверхъестественное. Нет, конечно, он слышал о народных мудростях и приметах, но подобные явления в виде дымчатых сущностей – нечто ненормальное. Если бы Арност рассказал об увиденном священнику, то обязательно оказался бы облит святой водой и закрыт в тюрьму. А там гляди и чего похуже его ждало…
Нет, это не могла быть совесть Арноста. Он не хотел возвращаться домой. Ему было так противно просыпаться каждое утро в скромной хижине, вдыхать вместо свежего воздуха трупную вонь и жгучий аромат снадобий. Арност уважал Иржи, но работал и учился только из чувства долга. Арност научился подавлять свои чувства и желания, но в последнее время они обострились, вырвались наружу. Он глядел на все эти мензурки, травы, настойки и не видел в них ничего значимого для себя. Просыпаться с каждым днем становилось все тяжелее, вставать с кровати все ленивее. Арност думал, что с ним что-то не так, что он обленился и отбился от рук. Но теперь, когда он решился на столь отчаянный рывок, – покинуть Исанберг – то понимал, что проблема была куда глубже. Арност ненавидел свое ремесло. Он терпеть не мог людей, с которыми работал. И он ненавидел чувствовать себя не в своей тарелке. Когда он встречал рассветы после пробуждения, то первой мыслью всегда было «опять». И так изо дня в день. Порочный круг.
Арност не мог позволить себе размышлять о природе отвращения к самому себе, поэтому он предпочитал забивать голову медициной.
Как можно жить тем, что терпеть не можешь? Теперь Арност, сидя в госпитале Лейтмерица, видел все, словно свысока. Он не хотел возвращаться, даже ради Ивы. Ноги просто не готовы были поворачивать назад, идти по тропе в сторону Исанберга. Эта тропа привела бы Арноста к его духовной гибели. Наверняка путь к Орлинскому монастырю тоже связан со смертью, но уж лучше погибнуть свободным.
Но тот дух так усердно уверял в обратном.
«Как же так можно-то?» – думал Арност. – «Предать самого себя, жить до конца дней, пожирая себя изнутри, но послужить миру. Да, наверняка я был бы полезен в Исанберге больше, чем здесь. Наверняка я бы спас больше жизней, но как же я могу… Я не прощу себя. Я не готов отдавать себя ради других. Пусть я погибну, пусть кану в неизвестность, но не вернусь назад! Или же…»
Арност глянул на товарищей. На Томаша и Альберта. Альберт пошел на все это ради дочери, а Томаш, – чтобы спасти сестру. Каждым движет личная цель, никто из них не думает о спасении мира, да и кого вообще станет волновать мир, когда творится конец света? Люди спасают свою шкуру, либо борются за близких. Такова природа человеческая. Такими нас сделал Бог, или кто-либо еще. Почему Арност должен задумываться о каких-то благородствах, о спасении утопающих, когда всем остальным плевать на большинство утопающих? С какой стати он сидит здесь, в окружении страдальцев, гибнущих от чумы, и думает о том, что его волновать не должно?
«С какой стати!» – яростно пронеслось в мыслях Арноста. – «С какой это стати?! Мне не нужны эти муки совести. Почему я не могу быть просто счастлив?! Почему я не могу наслаждаться тем, к чему стремлюсь по своему желанию, впервые за всю жизнь? Мир горит – ну и пускай. Да. Да! Пусть я не найду лекарство. Пусть! Я попытался что-то сделать. Кто-то и подобного не смог. Если Бог, допустим он существует, решил уничтожить мир – пусть горит!».
Затем Арност оглянулся. Всмотрелся в лица стариков, юношей и молодых девушек, изуродованных болезнью. Они бы тоже хотели быть счастливы, иметь возможность выбирать и стремиться к мечте. Но они не могут. Они лежат здесь, ждут своей кончины, до последнего надеясь спастись. Священники отмаливают их ежедневно, борются за их жизни всеми силами, но они ничего не знают о медицине. Их учат бреду, антинаучному бреду.
Среди людей лежала маленькая девочка. Совсем юная. Ее кожа посинела. За приоткрытыми веками виднелись закатывающиеся глаза.
Арност приложил усилие и поднялся, опираясь на левую ногу. Он взял свое полупрозрачное одеяло и медленно, хромая, подошел к девочке и аккуратно накрыл ее.
«Я ведь не плохой человек». – подумал Арност и ужаснулся. Неужто он всячески оправдывает себя? Неужто боится признаться самому себе в обратном? Но какое ему дело? Он ведь определился, расставил приоритеты. – «Но ведь этой девочке так плохо».
Ребенок перевернулся на другой бок, рефлекторно потянул ручками и стянул простынки с шеи. Арност увидел, покрасневшую и отечную кожу.
– Мила, – произнес, покашливая, старик, сидящий на полу рядом, совсем нагой, обернутый в одну только белую пелену с желтыми пятнами. – Я знал ее отца. Вся семья заразилась на прошлой неделе. Теперь только Милка осталась. Она еще не знает, что сирота. Может и не узнает, если Бог пощадит.
Арност молча смотрел на бедную девочку, пытаясь казаться сочувствующим. А может ему и вправду было горько. Он и сам не знал.
– Отсюда никого не выпускают. Людей только на носилках выносят. Может кто-то и выживает, но у каждого из нас шансов мало. Вы вот на больного не похоже. Но им без разницы уже, раньше сортировали народ, а теперь не до этого. Но тут о нас заботятся. Я знаю всех местных священников, они люди набожные. Они делают все, что могут, – говорил старик. Затем, продолжил после короткой паузы. – Я вот тоже… один остался.
Лицо старика сморщилось, как выжитый лимон. Он стал напоминать новорожденного. По щекам старика потекли слезы, он не находил сил произнести ни слова, все хлюпал носом и делал короткие ритмичные вдохи.
– Я не хочу умирать, – признался старик и поднял глаза на Арноста, будто на своего родного сына. – Я боюсь смерти. Но моя жена уже там. И детишки. Пусть бы я пожил еще полгода или год, но здоровым, со здоровыми детьми. Ну что же это такое… Вы меня простите, я не хотел…
Старик попытался успокоиться, задышал еще чаще, откинул голову назад и заулыбался.
– Лучше бы я руки на себя наложил, когда понял, что тоже заболеваю. Тут-то я могу только сидеть и ждать смерти. Мучительной и долгой.
Арност побледнел. Взгляд его остекленел и застыл, глядя на плачущего старца.
– Самоубийцам ведь нет дороги в рай. —произнес молодой человек.
– И пусть. Не знаю я уже, во что мне верить. Был бы бог – допустил бы подобное? Да как же он мог-то? Может и нет его, не знаю! Хочется думать, что родные мои в безопасности там. Там, куда они отправились.
– Они обрели покой и умиротворение, не переживайте. – ответил Арност с поразительным спокойствием. Но он был на грани, хоть и старался не показывать этого.
– Но я не могу не переживать. Сил уже моих нет! Хочется тишины… Если бы я мог отправиться к ним прямо сейчас… Хотя бы узнать, если ли куда отправляться…
– Они вас дождутся, – Арност склонился к старцу и положил руки ему на плечи, обернутые в простыню. – Только не смейте сдаваться. Я понимаю, что… это практически невозможно. Но будьте уверены, что у всего есть свои причины. Если вы еще живы, то так нужно.
– Кому нужно-то? – пробубнил сквозь слезы и сопли старик.
– Я… я не знаю точно. Миру, – ответил Арност и только потом осознал, как глупо это могло прозвучать. – Если вы живы, то способны хранить в сердце память о своих родных. вы способны сохранять их образ в нашем мире. Если же вам предстоит умереть, то примите смерть гордо, в отведенный час, а до тех пор молитесь за родных, чтобы их тепло приняли. Молитесь за Милу, чтобы она прожила остаток жизни без страданий. Позаботьтесь о девочке, как о родной дочери.
Старик словно прозрел. Он вытер слезы и глянул на Милу, беспокойно перекатывающуюся с бока на бок.
Арност не знал, сказал ли он старику правду или дал ложную надежду, но точно понимал, что верить человеку необходимо. Верить во что-то высшее, что оберегает его и окружающих.
Арност покинул старца и девочку, побрел к темному коридору. В глубине прояснялась закрытая дверь.
– Куда это вы? – дорогу Арносту перекрыл священник с подносом тарелок с кашей. – Покидать госпиталь запрещено, пока Вас не проводят.
– Мне нужно выйти, я здоров!
– Здоровые сюда не попадают, займите свое место. Не беспокойте страждущих. – потребовал священник.
Арност рыкнул и неуклюже добрался до своего уголка под узеньким окошком. На улице как раз зазвенели колокола, поднялся гул толпы. Что-то намечалось.
Глава XIV
«В тысяче образов смерть у меня пред глазами витает; гибель не столь тяжела, сколь ожиданье ее».
Овидий Назон Публий
Иветта открыла сонные глаза. Веки столь тяжелы, практически неподъемны. Голова раскалывалась.
– Дитя, – шептал мужчина в рясе с распятием на шее. Он поглаживал девушку по голове и что-то бормотал, какую-то молитву.
Ива смотрела в окно, но не видит за ним ничего, кроме яркого света. Слышится ржание коня. Свист птиц. Чья-то беседа.
Мягкая подстилка, простыня, теплое одеяло сжималось в ослабевших руках. Все казалось ненастоящим, будто сон.
– Ты меня слышишь, дитя? – спросил незнакомец и взял в руки какую-то книгу. – Когда ты в последний раз молилась?
– Я… – сквозь пелену сна произнесла Ива и немного пришла в себя. Сразу же проснулась и боль по всему телу. Пылали мышцы, зудела кожа. – Я не помню.
– Это не страшно. Прочтешь позже, когда станет лучше. Я не смею осматривать тебя, дитя, поэтому тебе поможет Ольга.
В комнате была и девушка в атуре с невинно сложенными на поясе руками. Девушка подошла и бережно стянула с Ивы одеяло, сразу же стало холодно.
– Позаботься о ней. – попросил мужчина, положил книгу на прикроватный столик и вышел.
Кожу Ивы чем-то натирали, чем-то таким пахучим, что аж тошнить тянуло. Благо, что Ива была слишком слаба для этого.
Сон все же взял верх. Когда Иветта очнулась и поняла, что чувствует себя прекрасно, то сразу же поднялась на ноги. Ее немного покачало, ноги были еще слишком слабы, но выдержали.
Ива сдернула со спинки стула мантию и обернулась в нее, выглядывая за дверь.
В просторной главной комнате никого не было. Белая печь с распахнутой заслонкой, рядом обеденный стол со скатертью и тарелкой яблок. Тут и старый почерневший котел, и плетеные корзинки, и лукошки, подвешенные к потолку. Тут и дряхлая прялка. В самом углу, у окна, стоял столик, весь в стружках и опилках, уставленный статуэтками животных из дерева: совы, медведи, лошади. Помимо статуэток были шкатулки, ларчики, сундучки, даже из-под стола выглядывали.
В тишине раздалось громкое «уху!». Ива перепугалась, подпрыгнула и обернулась на до того незаметную клетку с черноглазой совой. Птица с интересом глядела на девушку и изредка моргала.
Ива подошла к окну и увидела во дворе женщину в платке, а рядом с ней Матис, боязливо поглаживающий лошадь. Женщина взмахнула руками, протянула мальчику расческу и за руку подвела к скакуну сбоку. Матис аккуратно стал вычесывать животное и тихонько посмеиваться. Женщина же улыбалась так тепло и лучезарно, что Ива и сама невольно потеплела.
– Вот ты и проснулась! – в дом зашел мужчина и свалил у печи охапку дров.
Ива вспомнила его. Он вел повозку, которая повстречалась ей и Матису в лесу. Крупный мужик с пышной бородой и выразительными голубыми глазами. Глядя на него, создавалось ощущение защищенности, будто он никогда бы не обидел ни одного доброго человека.
– Мы все волновались за тебя, – мягко произнес мужчина и отряхнул руки. – Злата все носилась, места себе не находила до рассвета. Тогда уже и священник пришел, он обработал твои раны. Видимо не зря вызывали.
– Благодарю вас. – виновато произнесла Ива.
– Не могли ведь мы бросить детей в беде. Кто же вас так? Ни один уважающий себя человек не станет обижать малышей!
– Разбойники какие-то. Мы еле убежали. – созналась Ива.
– Теперь вы в безопасности. Тут разбойников нет. Ну, практически, по крайней мере, простой народ грабить средь бела дня они не осмелятся. Вот одних сегодня казнят. В полдень. Хотя есть у меня большие сомнения на этот счет… Евреев поймали, держали их в замке месяц, чего-то все выбивали из них. Им мало кто доверяет, но я с местными хорошо общаюсь, знаю многих лично, ребята хорошие, только своеобразные. Живут обособлено, оттого их и побаиваются некоторые.
– Где мы?
– В Лейтмерице. Тут крепостные стены есть, тут безопасно, – убеждал мужчина. – Меня это… Йосеф зовут. Я столяр и торговец, с женой вместе приехали из Теплиц.
– Ах! – воскликнула Ива. – Это недалеко от Исанберга!
– Верно. Вы оттуда с мальчиком?
– Да.
– Я слышал, что в городе чума зверствует. В Теплице чуть получше ситуация, но мы с Златой поняли, что лучше пересидим дома, подальше от греха. Угроза вроде бы страшная.
– Не то слово. – с грустью проронила Ива.
– Мальчик у тебя хороший. Брат твой? Он сказал, что тебя Иветтой зовут. Красивое имя, но печальное.
– Мы не родственники. У него просто никого не осталось. Я ему была вроде старшей сестры, но его родителей я не знала.
– У нас тоже мальчик был. – произнес Йосеф и глянул в окно на свою супругу и Матиса, играющих с лошадью. – Болезнь забрала. Бог дал… Как говориться.
– Из-за чумы? – слезливо спросила Ива. Ее охровые глаза потемнели, стали карими.
– Нет, никто так и не смог назвать болезнь. Это произошло еще до чумы, лет пять назад. Но Златка до сих пор горюет. Иногда я ночью бывает проснусь, а она… это самое… Ну, не буду я тебя нагружать, и без того настрадалась.
– Нет-нет, мне не в тягость!
– Да это дела давно минувших дней, чего прошлое лишний раз ворошить, тем более что легче никому уже не станет, верно? Есть вещи, с которыми жить каждому лично, никто другой тут ничего не поделает. – произнес Йосеф и стал просовывать дрова в печь.
Ива еще раз глянула на Матиса, убедилась, что он в полной безопасности.
– Вы говорили про казнь.
– Да, на центральной площади у собора. Не советовал бы туда идти, тем более ты только в себя пришла, а ведь лоб горячий был – ужас просто!
– Я оставлю на вас Матиса, если не…
– Оставляй, конечно. Златка вон как ожила, хороший мальчишка. Умный, читать и писать умеет! Видать на церковника учился! Вы можете оставаться сколько захотите, денег не возьмем с детей! Но помощь все же какая-нибудь да понадобится, мы уже не молодые. – печально усмехнулся Йосиф.
– Конечно. Благодарю вас. – Иветта по привычке присела в реверансе и вышла из дома.
Йосеф удивился такой манерности и на какое-то время призадумался.
Бредя по городу, Ива заметила в первую очередь ужасающую тесноту, на некоторых улочках едва ли помещался один очень худой человек. Окна выходили прямо в тесные переулки, глядя на соседние дома в неприличной близости.
Под ноги падали скрученные листья клена, принесенные с Домского холма. Вместе с ними долетал запах лошадей, людского пота и выпивки.
Помимо листьев под ногами хрустели сгнившие огрызки овощей и фруктов, сваленные вперемешку с рваными носками, башмаками, перчатками. Во всем этом мусоре копошились тараканы и крысы.
Если бы не излишняя теснота и совершенно неухоженный вид, то Ива бы могла спутать улицы Лейтмерица с Исанбергом. Такая же большая деревня с редкими двух-трехэтажными зданиями. Кругом сенные крыши, дымящие дымоходы. Разве что в Исанберге было несколько каменных домиков из-за близости горных шахт.
На улицах пошире расхаживали священники с осликами, лениво следующими за ними, и опрыскивали стены из кропил святой водой.
Били колокола, их клич все усиливался, над домами возвышалась белесая башня с черепицей. У белоснежного собора Святого Стефана собрался народ. На площади не продохнуть. Собрались купцы, ремесленники, простые бюргеры и даже крестьяне из-за стен.
Эшафот находился прямо под балконом собора, на котором расположились священники и люди с мальтийскими крестами на груди. Впереди всех у ограды стоял некто с пугающим худощавым лицом, какой-то командир. Наверняка он занимал важный пост в рыцарском ордене госпитальеров, учитывая их множество на балконе и на земле вокруг эшафота.
Перед помостом соорудили три конусовидные структуры из бревен с торчащими из центра столбами с привязанными к ним веревками и цепями людьми. Позади них, на эшафоте, стоял священник и читал молитву, водя кистью по воздуху, вычерчивая крест.
– Amen. – громко завершил свою речь священник и отошел подальше от края помоста.
К древесным сооружениям подошел рыцарь с незажженным факелом и встал возле пылающей чаши-очага. На балконе зашевелились фигуры, мужчина с пугающим иссохшим лицом поднял руку и огласил «Слушайте!». До того бушующая разговорами и перебранками площадь притихла. Люди застыли в ожидании приговора. Из окон ближайших домов выглядывали головы любопытствующих
–Мне не видно! – простонал мальчонка и отец посадил его себе на плечи.
По краю площади мимоходом шла группа каноников, сложив руки в молитве.
– Сегодня мы вершим суд над этими еретиками, оскорбившими нашего бога! – басом прокричал мужчина с балкона. – Я даю им последний шанс признать вину!
Вся площадь уставилась на привязанных к столбам. Изнеможенные мужчины со смугловатой кожей в тюремных обносках обессиленно висели, дрожа от холода. Один из пленных поднял опухшие от бессонницы глаза и окинул народ.
– Ярон, ты хочешь что-то сказать? – сурово прозвучало с балкона.
Ярон, поседевший старик с дряхлым, истерзанным в пытках телом ловил ртом воздух. Всем казалось, он вот-вот что-то произнесет, сознается наконец в том, в чем его обвиняли. Но старик молчал и лишь жалобно приоткрывал рот, словно бы прося воды у неба.
– Зело жаль, – рявкнул мужчина с балкона. – Тогда, перед казнью, мы бы хотели огласить последний вступивший в силу приказ.
К балюстраде балкона вышел рыцарь с белым крестом на черном сюрко и встал рядом с командиром.
– Народ Лейтмерица, – провозгласил рыцарь. – Услышанную информацию передайте каждому знакомому, что не присутствует сегодня на казни. С тяжелым сердцем мы приняли решение изолировать наш славный город, чтобы уберечься от распространения заразы, – по площади пошли возмущенные выкрики. – Мы не знаем того, как именно расходится чума. Наши врачеватели придерживаются разных позиций, но мы уверены, что источником любой заразы являются зараженные! Мы держим всех больных в госпиталях, чтобы простые граждане были в безопасности, но отныне мы не можем позволить торговцам извне проникать в наш город, принося заразу с собой! Все врата будут закрыты, доступ к замку запрещен! Порт изолирован, а все товары будут конфискованы волей города! И помните, что при первых симптомах вы должны направиться в собор и сообщить обо всем священникам! О вас обязательно позаботятся!
– А теперь, – перебил рыцаря командир. – Исполняйте приговор для наших пленных! Эти люди обвиняются в распространении заразы! Нам сообщалось, что общины евреев по всей империи оказались наименее подвержены заражению! Мы уверены, что связано это с их гнилыми целями! Мы взяли этих ашкенази, чтобы подтвердить для себя их опасность! Эти ироды отказались давать ответы! Они корыстно умолчали обо всех злодеяниях и потому вина присуждается им по воле Господа!
Солдат у эшафота опустил факел в чашу и поджег сухой хворост у основания каждого строения из бревен. Огонь стал подниматься все выше и все сильнее задымлять небо. Приговоренные довольно быстро ощутили жар, по их лбам струился пот. Они подняли измученные лица к небу и зажмурились все как один.
Затрубили в рог. На крыше одной из хижин показалась фигура в плаще. Она вытянула лук и прицелилась в мужчин на балконе. Такие же люди в капюшонах стали возникать на всех крышах, окружающих площадь.
– Взять их! – скомандовал командир с балкона и пригнулся. Рядом с его головой пронеслась стрела и отскочила от кирпичей собора.
Толпа горожан в панике рассыпалась во все стороны, толкая и затаптывая всех на своем пути. Заржали боевые скакуны стражи. Поднялись свист, вопль, плачь.
Несколько инкогнито в капюшонах подбежали к кострам, но дорогу им перегородили солдаты госпитальеров. Завязалась драка. Взмахи мечей, глухие удары деревянных щитов, скрип кольчуги.
Ива наблюдала за всем со стороны, она прижалась к наваленным у лестницы хижины ящикам и с опаской выглядывала.
Солдаты теснили нападавших, некоторых повалили на землю и выбили из рук оружие. Лучники же вели огонь с сенных крыш. В противовес им на балкон вывели стрелков городской стражи, а рыцари и священники скрылись в дверях.
Верхом на кремовом коне в гущу боя ворвался некто в коричневом плаще и с темно-красным шарфом, развевающимся на ветру. Этот человек спрыгнул с коня, взмахнув легким обоюдоострым мечом, и поразил двух госпитальеров. Кольчугу удар не пробил, но сбил солдат с ног.
Боец в шарфе бросился к костру. Пламя почти поглотило приговоренных. Бедолаги корчились в муках, дергались, пытаясь вырваться из уз. Только человек в шарфе попытался подпрыгнуть и срезать путы одного из евреев, как его оттолкнули и навалились сверху.
– Нет! – пронесся женский вопль человека в шарфе.
– Кристина? – удивился удерживающий ее солдат, ему в плечо вонзилась стрела, прилетевшая с крыш.
Девушка в шарфе вырвалась и поняла, что спасти никого уже не получится. Она бросилась в бегство.
– Отставить, – приказал сержант госпитальеров бойцам, что бросились ей вдогонку. – Держите лучше наших новых пленников.
Солдаты окружили трех инкогнито в плащах посреди опустевшей площади. На плитах валялось лишь несколько тел задавленных толпой мирных жителей с переломанными руками и ногами. Может кто-то из них даже был жив.
Все произошло так быстро, Ива не успела осознать этого. На столбах заживо горели бедолаги, дым от пламени возвышался над крышами хижин и собором Святого Стефана.
Ива задумалась, что та незнакомка в шарфе чем-то напоминала ее саму. Словно бы та ситуация у церкви в Исанберге, только роли несколько разнились на первый взгляд. Хороший правитель никогда бы не подверг мукам невинных людей, а резчик Йосиф выражал сомнения по поводу заточения бедных евреев.