Александр Алексеевич Кассий
Горят Костры
Глава XI
«…вот Агнец Божий, Который берёт на Себя грех мира»
Евангелие от Иоанна, 1:29
Мир стал похож на загробное царство. Кругом мгла, серый песок, ссыпающийся с деревьев и окаменевших людских силуэтов. От каждого клочка горизонта тянулся дым, единственным теплым тоном было пылающее зарево пожаров.
Арноста окутывал черный туман, хватал его за стопы, обвивался вокруг бедер. От тумана исходил шепот, многоголосый. Мгла стала формироваться в змеиные тела, извивающиеся и чешуйчатые. Последними образовались головы с глазами, что были темнее черного, а острые зубы острее любого даже самого жестокого слова.
Змеиное неразборчивое шипение стало складываться в слова:
– Молчи, что бы ни случилось. Будь готов пролить кровь, не бойся запачкать руки. Ты или тебя.
– Ты или тебя… – эхом отозвалась другая змея.
– В королевстве беззакония меч и щит – два единственных закона.
– Твой язык – щит твой. – зашипела змея, трепеща длинным раздвоенным языком.
– Твой меч – воля твоя. – другая змея оскалилась и сделала вид, будто собирается нападать, но прильнула к туманной земле.
– Нет доверия никому, лишь ты и мы.
– Мы.
– Мы… мы… мы… – отзывались десятки других голов.
Мы…
Мы…
Горели костры, кругом все было объято пламенем. К утреннему небу вздымались колонны дыма черного, как сама смерть, как тьма внутри людских сердец, как самый страшный из грехов. Вокруг костров криво извивались тела, уродливые силуэты варваров в грязных обносках. Они танцевали, или изображали подобие танцев, напевали свои странные песни, или подобие песен. Голоса их звучали по-дьявольски, совершенно бесчеловечно.
Дождь то начинался, то прекращался. Стоило подуть ветру, как с неба срывался водопад такой силы, что костры еле не затухали, но существа разжигали их вновь, будто проводили какой-то ритуал.
Люди в мешках на голове прыгали друг перед другом с кнутами в руках, хлыстали ими друг друга по спинам, плечам, ногам. Они завывали, как волки, рычали, как пантеры.
Бывало, кто-то падал ниц перед остальными, срывал с себя одежды и расправлял руки. Тогда к нему сходились по очереди такие же дикари, прикладывали к плоти горящие факела. Начинало пахнуть подпаленной кожей.
Во главе этих ненормальных, по всей видимости, стоял некто с красным крестом на груди и в маске-мешке. Он читал молитву, вскидывая руки к небесам, прямо перед алтарем в виде пня, окруженного собранными травами с амфорой на нем, наполненной чем-то дурным.
– Domine Iesu Christe, Fili Dei, miserere mei, peccatoris…
Все плыло перед глазами, мелькали ржавые огни, разносились вздохи, вопли страданий и удовлетворений. Воздух пропах проклятиями и безумием. Это был терпкий запах, который выветривался годами.
Арност постепенно приходил в себя. Уже в четвертый раз. Каждый раз до этого он терял сознание то ли от слабости, то ли от страха, то ли от нежелания просыпаться. Руки и ноги онемели, саднили запястья – а особенно свежая, еще кровоточащая рана, от стрелы – и лодыжки от давящих пут.
Рядом, привязанные к столбам, как и сам Арност, висели его спутники, еще пребывающие в бреду. Томаш вздрагивал, вертел головой, все никак не мог очнуться от жадного сна, а Альберт неподвижно повис, опустив голову на бок. Черные мокрые кудри облепили его лоб и щеки, кровь, разбавленная дождем, стекала с раны на лбу.
Арност увидел, как безумцы перестали плясать и стали возводить знамена. На длинных палках колыхались пропитавшиеся пресной водой черные косые кресты, заточенные в красный круг, на белом фоне.
Прогремел гром.
Грохот отозвался в груди Арноста, сердце забилось сильнее, пульсировали сосуды на висках. Тремор поразил обе руки. Арносту казалось, что все это страшный сон, что только недавно они должны были благополучно добраться до Орлинского монастыря через болота. Но все резко изменилось, перевернулось с ног на голову.
Арност окинул местность. Лагерь. Забор из наточенных бревен, ров по внутренней стороне, множество пик и колов, подвешенные на столбах за шею трупы измученных бедняков.
До ноздрей Арноста добрался поразительно знакомый запах. Стоило лишь немного принюхаться, как зрачки молодого человека сузились.
Белладонна. В некоторых краях известна под названиями: красавка, сонная одурь или бешенная ягода. Травянистое растение, которое можно использовать как во вред, так и во благо. Лекарь много читал об этом растении, из которого можно сварить яд или снадобье, которое используют девушки от Италии до Новгородской земли. Удивительные свойства растительного сока, который расширял зрачки и придавал глазам лучезарный блеск.
Сильные мира сего нашли чудо-траве другое применение. Во время дознаний использование токсина на пытаемых вызывало у оных галлюцинации и бред. А в бреду люди сознавались во всех грехах, о каких только не спросят.
Многие твердили, что это все лишь сплетни, слухи и пустословия. Но чуя в опасной близости запах этой отравы, Арност придерживался иного мнения.
– Арност. Арност, – шикнул ему Альберт, придя в себя. – Ты в порядке?
– Да, – прошипел лекарь. – Томаш не может прийти в себя.
– Разбудим. Только нужно придумать, как выбраться. – Альберт попытался высвободиться, но веревки еще сильнее впились в кожу, выкрутили ее, вызывая жжение.
– Так не выбраться, – отчаявшись произнес Арност. – Что это за люди?
– Психопаты какие-то. Не знаю. У них кресты, они читают христианские молитвы, но Господь никогда не поделиться своей мудростью с подобными отбросами, – гневался Альберт. – Арност, думай. Прошу тебя, думай.
Арност стал пытаться найти способ сбежать.
– Вот и очнулись, – к путникам подошел мужчина в красном мешке и насмешливо поклонился. – Разрешите представиться. Епафрас, мудрец и провидец, дарующий истину. Я призван в этот мир Господом нашим Иисусом Христом, чтобы показать смертным, чего стоила его жертва на самом деле. Мы все – сосуды для идеи, что зародилась после того, как Христос даровал нам знания, отдав себя в жертву за наши грехи. Мы и есть его жертва, мы несем в себе его волю!
– Что вам нужно от нас? – рявкнул Альберт.
– Каков любознательный. Ты заслужил первым предстать перед судом.
– Судом?
– Мы, флагелланты, восславляем жертву Христа, делаем все, чтобы доказать его величие, – Епафрас быстро дважды хлопнул в ладоши, к нему подбежал невысокий парень хилого телосложения и повернулся спиной. – В качестве жеста доброй воли я предоставлю вам наглядный пример нашей великой цели. Очистись же от грехов!
Главарь сорвал со своего пояса бич и мощным ударом хлыстнул юнца по спине так, что шипы плетки вонзились глубоко в плоть, а вырвать он их смог лишь рывком.
Парень согнулся, покраснел и затрясся. Изнутри у него доносилось тихое, еле слышимое сопение.
– Благодарю, великий мудрец, благодарю за избавление мя от грехов мира. – пробормотал сквозь агонию человек, вскочил и криво-косо побрел в сторону шатров.
– Пришло ваше время очиститься от пороков. – Епафрас взмахнул окровавленным бичом и подступил к Арносту.
Молодой лекарь старался не выдавать страха и ненависти, что кипела у него внутри от одного только вида происходящего безумия.
– Мир утопает в болезни, но в том месяце вся моя деревня полегла от чумы. Трупы скидывали в канавы за забором, даже не зарывали. Ни один могильщик не соглашался лишний раз прикасаться к телам. Но кара постигла всех, кроме меня. Я стал скитаться по королевству, я наблюдал за тем, как страдает народ, как прокаженных забивают лопатами, как их изгоняют из семей, где еще вчера любили. Как только болезнь прогрессировала у одного человека, то это означало, что рано или поздно погибнут все. Но не я. Я выжил. И тогда понял, что это знак свыше. Я избран самим богом, чтобы нести его слово. Только я, – главарь флагеллантов умолк и вгляделся в глаза Арноста. – Начну с того, что принесет удовольствие лично мне.
Епафрас отдалился к амфоре, окунул в нее чашу до самых краев и возвратился к лекарю, поднося к его губам дурно пахнущий напиток.
– Что за жуткая смесь! – подавился от запаха Арност.
– Мой личный рецепт. Пей же.
– Ни за что. Нет!
К скованному лекарю подбежало двое рабов, чьи руки и лица истерзаны шрамами. Они держали голову Арноста, насильно раздвинули ему челюсть так, что он лишь дергал языком да орал почем зря. Епафрас стал выливать свою отраву прямо в глотку путника, пока чаша не опустела.
В груди зашевелились змеи и закипел столь обжигающий гнев, что глаза Арноста чуть не выпали из орбит. Он зарычал, бурля слюной и ядовитой жижей.
Флагелланты разбежались подальше, стали наблюдать.
– Арност! Что вы наделали, ублюдки! Клянусь богом, вы заплатите! Сатанисты! Антихристы! – бунтовал Альберт.
– Сколько брани в столь добродушном на вид человеке. Вот видите, братья, – главарь флагеллантов приблизился к Альберту. – Даже в столь неприметных на первый взгляд людях копится зло. Разве может здраво размышлять человек со тьмой в душе?
– Закрой уже свой рот, ублюдок! Я убью тебя, клянусь! Клянусь всем, что у меня есть, тебе нет места в этом мире! – лаял Альберт.
От поднявшегося крика в себя пришел Томаш. Морозный порыв ветра обрушил на него дождь с новой силой, что помогло оклематься.
– Ужели очнулся наш последний гость. Павол, прошу, займись им.
Один из подручных Епафраса кивнул, поджог смоляной факел о костер и встал подле Томаша.
Глава XII
«Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови ее, хоть нет».
Ромео и Джульетта, Шекспир
– Иветта, дорогая, где же ты? – раздался гневный рев отца.
Дочери нигде не видно, она обещала быть к обеду, но так и не явилась. Это учитывая, что она знала о приглашенных ко столу гостях – дальних родственников из герцогства Тюрингии.
Это были достопочтенные господа, они никогда не навещали родню без повода, как сами же они и уверяли. Но на самом деле, если доверять увещеваниям отца Ивы, Осмера, они лишь бездумно тратили доставшееся им от богатого дяди наследство, которое тот нажил благодаря близости с графами и герцогами, в беспечных разъездах, похваляясь шубами, браслетами и прочими безделушками.
Именно благодаря рассказам отца Ива представляла насколько богаты, педантичны и избалованы представители ее семейного древа.
Отца в дочери гневила лишь одна вещь, но весьма и весьма существенная – Ива не чувствовала себя аристократкой. Она все водилась с этой чернью «жрущими и срущими в навозе».
Но до чего же скучны эти бесконечные званые ужины, балы в замках и, что самое тошное, соблюдения этикета. Так-то поклониться, так-то взять вилку, так-то улыбнуться и не смотреть слишком долго в глаза пажам, grafen, herzögen, prinzen и прочим разряженным глупцам с зачесанными усами.
Бывали у Иветты визиты и в дальние уголки империи. Вот королевство Франция, например. Как же пусты тамошние маркизы, виконты и les chevaliers, что слыли бродячими собаками и походили больше на паломников с личными оруженосцами, чем на защитников короны из писаний.
В любом краю Иве становилось в какой-то момент скучно, хотя она и любила вольные от всяческих встреч и бесед путешествия. Наблюдать за Парижем со стороны – самое щекотливое и сакральное для юной девушки. Сады там совершенно непохожие на Богемские, атмосфера в них совершенно иная, более сказочная и фантастичная. Там Ива ощущала себя, как в древнегреческих мифах, как в саду Гесперид.
Но дома ее сердцу становилось тепло даже в самый промозглый день, даже когда шел ливень, при котором гусей зазывали под кровли жилых хижин, Ива могла мечтательно прогуливаться, разводя руками. Осмер каждый раз ловил ее дома, когда девушка приходила с ног до головы промокшая, будто со дна морского. Сколько бы отец ни ругался – результата не было. Не мог он быть к ней слишком строг, уж крайне сильно напоминала она ему покойную жену. Та была столь же непоседливой, всегда сбегала из родительского дома, чтобы хоть на пять минуток увидеться с тогда еще совсем молодым Осмером.
– Ива, где ж тебя носит?! Отвечай!
Отец поднялся на второй этаж и прошел по коридору, уставленному тумбами, креслами с бархатными подушками, высокими светильниками, длинными темно-красными книжными шкафами с сервантом, с некоторыми памятными открытками и картинами-триптихами с пейзажами и пригожими скакунами. Резные узоры украшали стены у основания и под потолком.
Шаги Осмера разлетались по коридору, упархивали вниз, к прислуге и конюшим. Каждый в доме знал – не к добру это. По жизни Осмер, хозяин дома, никогда не был любителем топать, но стоило его разозлить – он ясно давал окружающим это понять.
Отец подошел к дверям дочкиной опочивальни и замер, вознеся кулак перед дверью. Он застыл и вслушивался. Через щель под дверью его стопы окатило холодным осенним ветром, изнутри скрипнула оконная рама.
Вот и попалась!
Хозяин дома распахнул дверь и с сердитым, угрожающим видом протиснулся через узкий для него дверной проем. У подоконника на бержере в полуразваленной позе усталого монарха сидела с улыбчивым и, как всегда вдумчивым, выражением лица Ива. Она разглядывала солнечные зайчики на своих запястьях, протянутых к распахнутому окну с таким восхищением и сосредоточенностью, будто наблюдала лунное затмение.
– Ива, дочурка. Почему ты не отзывалась и не явилась к ужину? – слегка запыхавшийся долгими (не совсем уж) поисками произнес отец.
– Mein lieber vater, – произнесла Ива, поднялась с подушки и присела в реверансе. – Прошу меня простить, совсем замечталась. Открыла окно, чтобы проветрить, а то от тяжких дум совсем душно стало, не хотела лишиться сознания среди бело дня. Я никак не могла присоединиться к вашему пиршеству, поскольку пряла для вас, mein geliebter vater, новую гербовую накидку. Вы ведь еще помните, что просили об этом еще позавчера?
Осмер бросил взгляд на прялку со свисающим до пола темно-синим плащом, по длине он был готов лишь наполовину.
– Продвигается небыстро. – заметил родитель и нахмурился пуще прежнего.
– Вы бы сами попробовали, папа, дело это нелегкое, особенно, когда стараешься ради любимого человека. Не стоит торопиться, а то жди беды, – озорничала Ива. – Так, раз уж вы тут, то, значится, званый ужин окончен?
– Прикрой оконце, а то простудишься, – сглотнув полыхающие эмоции, произнес Осмер и поправил ворот бордового полукафтана со слегка расслабленным гашником на талии. В последнее время отец Ивы затягивал его все менее туго из-за внезапно выросшего живота. Для Осмера было загадкой его предательское появление, но Ива-то понимала и видела со стороны, как часто отец посещал балы да собрания, где блюд невпроворот. – Верно, встреча с родственниками окончилась. Вероятно, мы их больше не повидаем, ежели только сами не решим отправиться на их виллу в Тюрингии.
– Боже правый, – вздохнула девушка. Ее смуглое личико залилось недоброжелательной белизной, как от проказы.
– Не поминай господа всуе. – попрекнул отец.
– На кой же нам переться… – Ива вовремя себя остановила, набрала воздуха в грудь, облизнула губы и продолжила после паузы хезитации. – Разве это имеет смысл? В Исанберге у нас имеются все удобства, а пока явно не лучший сезон для странствий по лужам и кюветам, залитыми грязью.
– Не думай, мы не намереваемся гостить у наших любезных родственников, это нечто вроде переезда.
– Папа, помилуйте! Зачем эти угрозы, неужто вы меня в чем-то вновь подозреваете?! – встрепенулась девушка и бросилась к окну, с подозрительным любопытством выглядывая во двор со свиньями и гусями.
– Дело вовсе не в тебе, дорогая дочь. – отец присел на бержер и протянул Иве руки. Дочь взяла их в свои и села рядом, удивленно хлопая ресницами.
– Не тяните же.
– Ты ведь и сама прекрасно видишь происходящее в городе. После того, как город покинуло двое солдат с лекарем для какой-то церковной миссии, то на нас с новой силой обрушилась болезнь. Это чума, дорогая. Помнишь, мы читали о ней в старых учебниках, что дарил нам твой дядя?
– Они были на французском, в то время я больше всего ненавидела французский. – вспомнила Ива и ее передернуло.
– Ja, Schatz, там было много очерков из прошлого, особенно о страшных болезнях, бичах человечества. Эпидемия в древней Греции или во время первых крестовых походов, когда погибала Индия, Египет и чуть ли не вся Южная Азия. Наша ситуация явно не лучше, кто бы ни был виновником сей напасти. В народе шепчутся, что король так решил припугнуть обленившихся и обнаглевших крестьян, разогнать их по домам да поглядеть на свою потеху, как народ гибнет. Уж не знаю правда ли…
– Прошу, ближе к делу. – не могла усидеть на месте Ива, а глаза ее то и дело косились к окну.
– В Исанберге больше не безопасно. Зараза проникла и сюда. Я не верил в это еще до ужина, но уважаемые гости переубедили меня своими рассказами. Кажется, даже они до того не особо верили, но как увидели мою реакцию, – ужас – то и сами переменились в лице. Говорят, нас еще долгое время проклятие обходило стороной. Практически все ближние королевства и герцогства от Тревизо до Люксембурга страдают. Люди гибнут в ужасающем количестве, крестьяне бросаются в бега, а пэры уединяются в своих темных комнатах.
В глазах отца читался неподдельный страх, который доселе не был ему присущ. Осмер до того непробиваемым (хоть и позволял себе частенько повышать голос и сквернословить), теперь же Ива не узнавала его.
– Людей хоронить негде. Говорят, что пастырь сжигает их за пределами города, а некоторых скидывают в реки или в выгребные ямы. Творятся страшные вещи. Улицы опустели, дорогая, ты не замечаешь?
Конечно, Ива заметила это и многое другое. Например то, что лавочники и ремесленники стали работать вдвое меньше прежнего, беседовали с горожанами неохотно и боязливо. Или то, что крыс по улицам стало прыгать слишком уж много, причем таких огромных, с кошку. Еще люди перестали ходить утром в церковь, колокол часовни бил, но у паперти стояло лишь два босых бедняка, молящихся на коленях.
Не смотря на все это, что она знала о подобных бедах? Всю жизнь ее учили шить, подметать, петь, играть на музыкальных инструментах, зазубривать лингвистические учебники. Если кто и смыслил что-то в чуме и ей подобном, то это Арност, которого не было уже как дней пять.
Ах, Арност. Проститься по-дружески им не получилось, да и сам молодой человек за это время не отправил ни единой весточки, ни одного голубка. А ведь Ива ежедневно выходила во двор и проверяла голубятню. Наверняка экономит голубей, чтобы остались в случае чего. Прошло всего лишь пять дней, но без него это было невыносимо долго. Как же он там? Каких успехов в поисках добился? И добился ли?
Ива ни за что бы не остановила его, она это понимала. Он всегда был своенравен, добивался того, чего хочет любым путем. Ива в нем это и любила, и ненавидела.
За все годы их дружбы не было ни единого случая, чтобы между ними выросла стена. Конечно, мелкие склоки, ругань, даже редкие драки (впрочем, ничего серьезного), но каждый раз они выходили из проблем с легкостью и, что самое главное, вместе. Неужели что-то изменилось?
– Ива? Ты здесь? Тебе нездоровиться? – забеспокоился отец.
– Все хорошо, papa. – поспешно ответила Ива, утратив свою знаменитую на весь Исанберг лучезарную улыбку, способную украсить жаркое лето и согреть холодной зимой.
– Не переживай, когда мы переедем, то ты сможешь заниматься всеми любимыми вещами. Гулять, делать записи своих размышлений. И повидаешься с прелестным сэром рыцарем Джоргом Вюрбургским.
Тут тоска Ивы мигом развеялась, появился холод и неприязнь. Ее глаза закатились, причем намеренно так, чтобы отец обратил на это внимание.
– Не начинай. Он достойный гражданин, умелый воин и честный рыцарь. Мне казалось, в прошлую вашу встречу вы весьма ладили.
– Верно, до тех пор, пока мне не поведали, что вы пытаетесь выдать меня за него замуж. Это все поменяло, честное слово!
– Сэр Джоргом уж куда лучше нежели тот рыжеголовый тип, с которым ты вечно крутилась! Ах, разве не он отправился по поручению? Выходит, не сильно его волновала твоя судьба. Так не пекись же о нем. Учитывая все рассказанное тебе мною, он может и не вернуться. Стоит подумать с кем тебе провести свою жизнь. Лучше, чтобы это было в теплых покоях обеспеченного сына герцога, а не на врачебной скамье, – Осмер презрительно фыркнул и рывком поднялся, вырвав свои руки от теплых ладоней Ивы. – Мы покинем город завтра же. Собирай свои вещи.
С этими словами отец вышел, не закрыв дверь. Ива выглядела спокойной, неприступной, как королевская крепость. Она спокойно встала, повернулась лицом к оконному свету и закрыла глаза. Ее ресницы еле заметно подергивались, дрожали пухлые розовые губы и раздулся узкий прямой носик.
– Матис, ты еще тут? – Ива перевесилась на улицу.
– Да, миледи, – отозвался юный Матис, стоя под окнами трехэтажного дома среди гогочущих гусей. Одна из птиц подбежала и цапнула чужака за охровую штанину. – Прочь, курица длинношеяя!
– Хватит звать меня миледи, сколько раз говорила. – отягощено вздохнула девушка и облокотилась на подоконник.
– Кажется дела у тебя не самые лучшие.
– Ты все слышал?
– К сожалению, я не хотел подслушивать. Давай пойдем, постреляем по уткам! – предложил Матис.
Ива заулыбалась, закивала. Именно это ей и было нужно в столь гнусную минуту.
– Только обожди немного, пока я переодеваюсь. – она исчезла за квадратом окна, в темноте комнаты, но появилась уже через пару минут не в прежнем платье, а в обычной охотничьей одежке, которую прятала в ящичке с шелковыми и льняными нитями, зная, что ни один мужчина туда не сунется. За спиной ее болтался в чехле длинный английский лук.
Ива ловко перелезла на каменный выступ наружной стены, сползла по вколоченным доскам и приземлилась рядом с Матисом.
Матис был мальчиком на две головы ниже Ивы, на достаточный срок моложе ее, ему бы в пору водиться с ребятами из городских школ, но даже столь юный человечек мог многому научить богатую бюргершу.
– Идем? – спросил мальчик.
– Идем.
Они покинули землю ее отца, а до тех пор Ива то и делала, что оглядывалась, опасаясь его всевидящего взора. Иногда ей казалось, что он знает все, но молчит, чтобы помучить ее, чтобы потом выдвинуть такое наказание, с которым никакой переезд или замужество не сравнятся. Хотя что могло быть хуже женитьбы на занудном рыцаре с фальшивыми манерами.
Шли Ива и Матис по улицам, утопающих в грязи после вчерашнего дождя, и закиданных всяческим мусором вроде драных мокрых тряпок, почерневшей одежды и протухших овощей, которые даже звери не трогали. У заваленных заборов валялись без сознания люди, многие из них пробыли на местах уже больше суток, никто не решался подходить к ним и проверять самочувствие. По бочкам скакали крысы, дрались между собой за куски хлеба и зерна.
Ива осторожно подошла к одному мужчине, ритмично покачивающемуся взад-вперед, и протянула половину свежего хлеба. Мужчина вытянул трясущиеся руки, покрытые черными воспалениями, и пробубнил слова благодарности.
Самостоятельно эти люди себя прокормить не могли, а деньги просто так давать, конечно же, никто не собирался. Им приходилось надеяться только на себя, но Ива не могла позволить им прозябать в голоде и нищете.
Из окон одного из домов выглянул старик с черными буллами на шее и зеленого цвета лицом, он болезненно раскашлялся и захлопнул ставни.
– Эй, открывай, Одо, ты там? Одо? – в двери ветхой крестьянской хижины стучался горожанин в закрывающей все тело одежде с глубоким капюшоном. – Дружище, тебя уже давно не видно. Дружище?
Сердце Ивы разрывалось каждый раз, как она выходила наружу. Но она не могла ничего сделать, кроме как посочувствовать и подать кусок хлеба.
– Это еще что? – Ива кольнула ногтем затянутый мешок на поясе Матиса.
– Это так, дары. – отмахнулся мальчик.
– Ты опять за старое? – нахмурилась девушка. – Что же это такое! Сколько раз повторять, что так нельзя. Если церковь узнает, то тебя могут отправить в темницу или лишить рук. И не смотри на то, что ты мелковат для настоящих преступников, им все равно.
– Церкви больше нет в Ржебличке. – насмешливо произнес мальчик и указал немытым пальцем на кареты и повозки, отягощенные сундуками да мешками.
Ива и Матис подбежали к экипажам и столкнулись со священником Яном.
– Пастырь Ян? – удивилась Ива. – Что происходит?
– Здравствуй, милое дитя. Матис, и ты здесь. – Ян стал еще печальнее при виде столь юных созданий. – Некоторых из нас призвали в Прагу, некоторые отказались держать церковь на своих плечах – страх взял свое. Но напуганы совершенно все. Люди бегут.
– Куда бежать-то? Исанберг наш дом, разве где есть место безопаснее? – вопрошала Ива.
– Как говорят, по ту сторону Крушных гор организованы лепрозории. Уединенные места, куда зараза не сунется. – отвечал священник, продолжая закидывать вещи в повозку.
– А как же Арност? Вы ведь направили их на поиски лекарства, вы не можете просто так взять и уехать. А если они вернутся? – бунтовала Ива.
– Тогда их встретят уцелевшие. Весть разойдется по всей земле. Пока в Исанберге есть правитель – миссия не будет под угрозой. Я был лишь сподвижником идеи, для распространения лекарства. Ежели оно существует, будет нужен наместник. Он прячется в своем замке, как загнанный в угол зверь и вряд ли планирует убираться оттуда.
– Но ведь это ваша церковь, как вы можете… – Ива не могла найти слов, но сердцем она понимала, что так просто оставлять все и уходить было нельзя.
– Тяжелые нынче времена, девочка моя, – Ян положил руку на макушку девушки. – Береги себя. И не советую ходить к могилам у реки, наместник дал приказ призвать заключенных копать землю, но их контролирует полтора человека от силы.
Ива продолжала стоять с чистыми, широко распахнутыми глазами.
– Милая моя Ива, я крестил тебя, когда твои мама и папа принесли тебя на седьмой день после родов, я наблюдал за твоим взрослением все эти годы, я вижу, какой замечательной женщиной ты стала. Тебе еще жить и жить, рожать детишек, крестить их и научить всему, что знаешь сама. Не пренебрегай данной тебе богом жизнью. Поверь мне, я молюсь каждый день за здоровье каждого из нас, за то, чтобы на том свете их приняли тепло, но… Как я могу бескорыстно верить в бога, когда кругом твориться такой кошмар. Но я пытаюсь, я ищу бога в добрых деяниях, через которые он помогает нам. Я пытаюсь не переставать верить перед лицом столь страшной опасности. Это испытание моей… нашей веры. Я многого не знаю об этой жизни, но одно знаю наверняка – бог если где и есть, то вокруг нас. Нужно лишь впустить его, – священник Ян замолчал и опечаленно улыбнулся, потом встал и забрался в повозку. – Слушай свое сердце, но помни, как опасен нынче мир. Но!
Лошади заржали, забили копытами и поскакали по проторенной дороге к окраине города.
Девушке стало поистине страшно после слов пастыря. Она пребывала в трансе даже дольше, чем это было ей свойственно.
– Миледи! – потянул ее за рукав мальчик. – Миледи, пойдем отсюда. Постреляем в уток.
Матис словно ничего и не понял. Для него происходящее мало что значило и не потому, что он слишком юн (около одиннадцати лет как никак), мир в его глазах всегда был таким мрачным.
Ива опустилась к мальчику, расправила верх его курточки и провела пальцами руки по вышитому на рубахе гербу его семьи. С определенного момента Матис рос в церкви, когда та забрала его, но непокорный мальчонка вечно сбегал то в лес, где соорудил себе собственный домик на дереве, то на рынок, чтобы продавать найденные им честным или не очень честным трудом побрякушки.
– Давай-ка сбегаем к реке да глянем, на кого нас тут оставили. – предложила Ива и заметила воодушевление в глазах мальчишки.
– Давай, давай! Я никогда не видел заключенных.
Как только Ива и Матиас дошли до городской окраины, то в воздухе сразу запахло цветами от кустарников вдоль дороги. Мягкие ароматы, медовые, сладкие и пряные. На полянке в стороне от хижин и хибар паслись коровы. Некоторые из них подняли головы на проходящих мимо, продолжая пожевывать траву. Ива доброжелательно помахала зверям, но те лишь безразлично замахали хвостами, разгоняя поздних осенних мух.
Друзья выбрались из Исанберга и добрались до холмика с тремя разросшимися березами, за ними и спрятались, наблюдая за могильщиками с ржавыми кривыми лопатами, с большим трудом копающими землю. Дождь размягчил ее лишь на поверхности, но внутри она промерзла, зачерствела.
У берега реки стояло семь человек в серых одеждах, с цепями на ногах. Заключенные вырыли уже десяток могилок, а теперь затаскивали покойников в последнюю. В каждую ямку, судя по всему, вмещалось по два-три человека.
Рядом с узниками на конях расхаживали солдаты с копьями. Переговаривались о чем-то между собой, смеялись.
Ива заметила, как Матис побледнел и стал дышать глубоко, неровно.
– Зря мы пришли, не стоило тебе этого видеть. – начала Ива.
– Нет, – взял себя в руки Матис. – Я хочу видеть. Я должен, это важно.
Ива не стала спорить, но происходящее все равно ей не очень-то нравилось. Людей хоронили без гробов, без крестов в земле. Все это как-то неправильно, дико. Как их родственники будут навещать? Не смогут они отыскать нужной ямы, заваленной землей.
– Капитан, куда этих двоих девать? – спросил могильщик у одного из солдат. Рядом с заполненной ямой лежала пара человек, мужчина и женщина с кожей сине-бледной, набухшей, с виднеющимися венами, покрытые сыпью и воспалениями.
– В реку давай, сам же все знаешь. Работайте. – гаркнул всадник и отмахнулся от неприятеля.
Четверо могильщиков взялись по двое за каждое тело – за руки и ноги – и скинули бедняг в холодную воду. Течение сразу подхватило трупы и понесло вниз, в сторону болот.
– Эй, босс, тут еще один, но он кажется живой! – хрипло удивился могильщик и бросился к кустам, где залежалось потерянное кем-то тело.
– Что за хрень ты несешь? – солдат спешился, звякнув доспехами, сплюнул, вытер рот рукой и подошел к кустам. – Ну и где он живой? Мертвее мертвого, кидай в реку и отправляйтесь обратно в свои «королевские покои».
Солдат рассмеялся и обернулся к своему коллеге, все еще сидевшему на лошади с невозмутимым видом.
Но радость воина была не долгой – двое заключенных набросились на него со спины, а третий спереди ударил лопатой прямо по горлу. Солдат скрючился и закашлял, стал задыхаться. Его тут же повалили на сырую землю и стали колотить ржавыми лопатами по голове.
Все произошло так быстро, что второй солдат выронил из рук копье и с перепугу бросился в город верхом.
– Перехватите его! Он доложит все в замок! – крикнул один из могильщиков, самый высокий и хорошо сложенный, с заячьей губой по правую сторону.
Заключенные стали бить окровавленными остриями лопат, разрубая цепи. Первый освободившийся бросился к оставленному скакуну, бережно успокоил его и оседлал, сразу же крикнув «но!».