Анастасия Орлова
Сквозь дебри и пустоши
То, что она отгораживается от него – нормально и даже естественно. Но какого чёрта он сам так на неё реагирует? Четыре года ушло на то, чтобы разорвать все связи с внешним миром, кочуя с места на место и выбирая работу, где не придётся общаться с людьми. Четыре года он старательно выпалывал из своего сердца, словно сорняки, все привязанности, все слабости, заглушал «лишние», как он считал, потребности, которые вреда ему принесут больше, чем удовольствия. Его не провоцировали даже откровенные домогательства Аркадии, но стоило тонкорукой грапи прикоснуться к его коже, и всё – словно кнопку нажала. И если дело было бы только в физическом влечении! Но она зацепила какую-то Богом забытую струну под его рёбрами, и теперь эта струна ныла и тянула, словно повреждённая мышца. Это не давало Берену покоя и пугало его, подстёгивая бежать ещё быстрее и ещё дальше, чем раньше.
«Она – грапи. На этом всё», – мысленно повторил он со всей твёрдостью, на которую был способен. Но в этот раз заклинание не сработало. Впрочем, не сработало оно и в первый.
***
Берен нашёл Тари с Эльсой на лавках у кострища.
– Уезжаешь? – спросила Тари, едва он подошёл к ним.
Дремавший рядом Макс, привязанный пояском к дереву, при виде хозяина сразу оживился, запрыгал и так оглушительно заахал, что Эльсе пришлось отвязать его и отвести подальше, отвлекая игрой.
Берен кивнул в ответ на вопрос Тари, и она улыбнулась. Улыбка вышла какой-то пластмассовой, – возможно потому, что улыбались лишь одни губы.
– Ты ведь не только за таблетками ехал, да? Ты больше не вернёшься… домой?
– Дома у меня нет уже давно, – ответил он, немного помолчав, – так, перевалочные пункты. Пора искать новый.
Тари опустила глаза, хотела что-то сказать, но передумала, а потом всё-таки решилась: протянула ему клочок бумаги с написанными на нём цифрами.
– Могу я попросить тебя позвонить, когда… когда устроишься? Просто хочу знать, что у тебя всё в порядке.
Поколебавшись, Берен взял бумажку, по обратной стороне узнал в ней оторванный уголок от последней страницы «Волшебника Изумрудного города».
– Я… – он запнулся, – не могу обещать.
Тари кивнула:
– И не надо. Но я буду жалеть, если не сделаю этого. А несделанного, о котором можно поплакать, у меня и так целый воз. Эльса, прощайся с Максом, ему пора! – крикнула она девочке и вновь повернулась к Берену. – Спасибо тебе! – благодарность была искренней, но неловкость лишь усиливалась с каждой проведённой наедине секундой. – Одни мы бы и километра не проехали, как оказалось, – Тари усмехнулась.
– Не забывай о лосе, – улыбнулся в ответ Берен, – мы квиты.
Тари подняла на него глаза, и янтарные колечки вокруг зрачков вспыхнули золотом особенно ярко. Неуверенно шагнув ближе, она встала на носочки у его плеча, потянула Берена к себе, вынуждая наклониться к её лицу. Берена захлестнула волна тепла и полынной горечи с нотками яблочной свежести, даже сердце сбилось с ритма. Не успев ничего сообразить, он повернулся к ней, обнял, привлекая к себе, и из-за этого Тари промахнулась: поцеловала его не в щёку, как собиралась, а в уголок губ.
Поцелуй вспыхнул и тут же погас, но успел обжечь обоих до глубины сердца.
«Зачем ты всё это делаешь, Тари? – строго спрашивает Соломир, яростно вытирая салфеткой краешек рта. – Все эти дешёвые трюки со мной бесполезны, ты знаешь. И хотя бы из уважения к памяти своей сестры прекрати этот балаган!»
«Но я хотела лишь… ты просто развернулся и… я нечаянно», – лепечет в ответ Тари, чуть не плача, – это и правда была случайность.
«Пожалуйста, Тари, не считай меня идиотом!»
Тари на секунду замерла, но потом отстранилась, упираясь ладонями Берену в грудь, да так резко, что практически оттолкнула его от себя. Покраснела до корней волос, и можно было подумать, что оплошность с поцелуем просто смутила её, но импульс страха и острой то ли обиды, то ли неприязни был таким мощным, что даже сквозь все глушащие снадобья Нилы ударил Берена под дых. От неожиданности он отступил на шаг, посмотрел на Тари непонимающе и удивлённо.
– Прости, – она не знала, куда деть взгляд, – это случайность… Я не хотела!
Натянутая в груди Берена струна тоненько дзынькнула, с изнанки вонзаясь оборванным концом в живую плоть.
Что ж, всё к лучшему, – потому что если бы хотела, то уехать он бы не смог. А остаться, пока по его следу идёт охотник, нельзя. И уж тем более нельзя возвращаться.
***
Через несколько километров он остановил байк, достал из кармана клочок книжной страницы и долго смотрел на шесть цифр, написанных карандашом. В груди саднило, словно от пореза. Остатки проклятой связи, наверное. И как он умудрился так вляпаться? Взрослый же человек, прекрасно же понимает, что из-за него самого шансов нет ни черта, а с последствиями потом замаешься. Всё это только лишняя боль о несбыточном.
Берен разжал пальцы, отпуская с порывом ветра листок, словно бабочку.
«Она – грапи. На этом всё».
Глава 12
– Уехал? – кто-то ласково приобнял Тари за плечи, и она оторвалась от созерцания пустой дороги, уходящей за поворот.
Рядом стояла белокурая Марта – молодая женщина с лучистыми глазами и уже внушительным животом – месяц седьмой, не меньше.
– Вот, – она протянула Тари флягу, – Нила велела тебе пить по глотку каждые несколько минут. Это поможет восстановить силы. Пойдём, я покажу ваше с Эльсой гнёздышко, – она повела Тари к жилым домикам. – Сейчас выезжать в сторону Благограда поздно и небезопасно, так что отправитесь завтра утром. Переночуете в свободном фургончике по соседству с моим. А я пригляжу за вами: мы, грапи, должны держаться друг друга! – Марта сверкнула белозубой улыбкой.
– Постой, – Тари остановилась, ошарашенно уставившись на собеседницу, – ты – грапи? Но как… – она указала взглядом на выступающий живот Марты под лёгким светло-зелёным платьем.
Грапи не могли иметь детей: медикаменты делали зачатие невозможным, а без них неизбежным становилось обращение, которое убивало плод.
Марта заливисто рассмеялась:
– О, я давно отказалась от блокаторов адреналина! Это, – она с нежностью погладила свой живот, – была моя мечта. И я искала способы. Но все врачи отказывались даже попробовать. Никто не заинтересован в том, чтобы грапи размножались, ведь синдром, скорее всего, будет и у младенца. Но потом я встретила Нилу. Она учёный. Медик. Ещё до войны работала в каком-то НИИ, а после была в группе изучения синдрома Грапица. Ушла, потому что ни коллеги, ни руководство не хотели услышать её. Она твёрдо убеждена, что это не болезнь, а новая ступень развития. И если позволить генетической мутации доделать начатое, в следующих поколениях грапи после обращения смогут сохранять человеческое сознание и контролировать себя. А потом и контролировать само обращение – перекидываться по желанию. Но для этого грапи должны рожать. Много лет ушло на поиски возможностей, и вот, как видишь, – Марта вновь указала на свой живот, – старшая мать нашла способ.
– И никто не перекидывается? – удивилась Тари.
– Всё благодаря старшей матери! – восторженно воскликнула Марта. – Она работает с нами, помогает обрести гармонию, чтобы лучше себя контролировать. И её чудесные отвары очень помогают. А главное – это место, община. Убежище. Здесь мы заботимся друг о друге, и здесь нет места злу из внешнего мира.
– Неужели так просто? – недоверчиво спросила Тамари.
– А кто сказал, что это просто? – Марта остановилась, развернулась лицом к Тари и взяла её за плечи. – Это сложно, и каждому из нас в одиночку вряд ли было бы под силу. Но мы одна семья и мы поддерживаем друг друга. Здесь не нужно скрывать, кто ты есть. Здесь принят каждый. И каждый любим. И это помогает справиться с любой напастью.
«Вы же понимаете, что мне там не помогут!» – Тари плачет, Тари загнана в угол их маленькой кухоньки, и пятиться уже некуда. Отец сидит вполоборота, положив локоть на стол, спрятав глаза в ладонь. Мать наступает, уговаривая мягко и полюбовно, но за всей этой наносной душевностью Тари чувствует: всё уже решено, и выбора у неё нет.
«Вот увидишь, врачи позаботятся о тебе лучше нас, – убеждает Романа, – мы же совсем не знаем, как с этим быть, как тебе помочь!»
Тари замирает, прижавшись спиной к холодильнику, и под футболку проникает металлический морозец. «Просто не отдавайте меня туда! – умоляет. – Не отказывайтесь от меня!»
«Никто и не думает отказываться от тебя, Тари! – всплескивает руками Романа. – Ты же наша дочь, мы любим тебя! Но в лаборатории тебе будет лучше, там врачи, они позаботятся…»
«Врачи заботятся только о создании лекарства, – переходит на крик Тари, – а я буду лишь одним из подопытных кроликов!»
«Там ты будешь в безопасности, – гнёт своё Романа, – мы всё равно не сможем скрыть от соседей, кто ты есть, а они не потерпят рядом с собой грапи. Вспомни ту девочку, которая влезла в наше окно! И каково было после всего её матери и брату!»
«Так вот что тебя волнует? Соседи?!»
– Эй! Чего загрустила? – Марта безмятежно улыбалась, щурясь на клонящееся к закату солнце. – Прости, если вдруг разбередила твою рану. Их, должно быть, много. У всех, кто приходит сюда из внешнего мира, их много.
Тари опустила взгляд себе под ноги.
– О нет, только не нужно стыдиться своей боли! Каждому из нас это знакомо, – продолжила Марта, – каждый сам был таким, как ты.
– Это каким?
– Потерянным. Израненным. Непринятым. Нелюбимым. Но это место… оно исцеляет.
Девушки остановились у небесно-голубого вагончика, под окошками которого пышной шапкой цвели белые флоксы.
– Располагайся, не стесняйся, – Марта сделала приглашающий жест, – твой дом на эту ночь, – она заглянула в глаза Тари, и радужки Марты оказались такими же пронзительно-голубыми, как и вагончик. – Если ты захочешь, Тамари, община исцелит и твои раны, – тихо произнесла она, – а дом станет твоим не только на ночь. Стоит лишь захотеть, и наша семья с радостью примет тебя, Тари, – Марта сжала её ладонь, – а пока – обживайся. И не забывай пить отвар, – она кивнула на флягу в руках Тамари. – А мне пора собирать к ужину, – улыбнувшись на прощание, она пошла по своим делам, оставив Тари наедине с голубым вагончиком и непрошеными мыслями.
***
На ужин вся община собралась за длинным столом под навесом. Прибежала счастливая Эльса.
– Смотри, Тари! – она вытянула вперёд руку, унизанную разноцветными нитяными браслетиками. – Я научила девочек плести фенечки, и мы сделали их друг для друга, чтобы обменяться на память! Красиво, правда?
Тари и Эльсу приняли как родных. Познакомили с Каем, Бором и Агнесьей, которые отправятся с ними в Благоград. Мужчины – оба крепкие и красивые, словно породистые кони, – одному лет тридцать, другому чуть за пятьдесят. Агнесья – смешливая рыжая женщина с искрящимися глазами и ямочками на щеках. Невысокая, чуть полная, но такая тёплая и милая, словно солнышко, нарисованное на картинке в детской книжке.
Ужин был душевным и очень уютным. Братья и сёстры шутили, смеялись, делились дневными событиями и обсуждали планы на ближайшее будущее. После еды Эльса убежала играть со своими новыми друзьями, а к Тари подошла Нила, забрала у неё опустевшую флягу и вручила ей новую, наполненную до горлышка.
– Я вижу, у тебя есть вопросы, девочка, – ласково произнесла она, – мы можем прогуляться вокруг общины, если хочешь. И я постараюсь ответить на них.
Они неспеша двинулись по тропинке, окаймлённой клеверными трилистниками, и закатное солнце, светившее в спины, вытягивало их тени чуть не до бесконечности.
– Вы правда можете контролировать обращения? – начала Тари.
Старшая мать покачала головой:
– Нет, милая, нет. Я не могу. Но ты – можешь. А я лишь могу научить тебя этому. И помочь травками, – она кивнула на флягу.
– И долго этому… учиться?
– Ну, как сказать, – старушка задумчиво вздохнула. – Зависит от того, как скоро ты сможешь подружиться со своей сутью.
– С этим монстром, в которого я обращаюсь?
– Это не монстр.
– Он жрёт людей!
– Тише, тише, – Нила легонько похлопала Тари по руке, успокаивая. – Глотни-ка отварчику. Здесь, в общине, никто никого не жрёт. Здесь каждый обрёл внутреннюю гармонию, приручил своего внутреннего зверя – свою суть. И ты сможешь. Если захочешь, конечно.
– Хотите сказать, что этот монстр – моя суть? – вспыхнула Тари. – Я всю жизнь убеждаю себя, что я не то, во что обращаюсь, я лучше, а вы говорите…
– У каждого есть тёмная сторона, деточка, – перебила её старшая мать. – И у тебя, и у меня. Пока ты не сумеешь посмотреть ей в глаза, пока не найдёшь с ней общий язык, она будет твоим врагом, неуправляемым и непредсказуемым. Но я не считаю обращённую грапи тёмной стороной. Скорее, наоборот – это шаг вперёд. Просто нужно научиться работать со своей второй сущностью. Если захочешь, у тебя получится. Как получилось у других братьев и сестёр общины.
– И что нужно для того, чтобы научиться управлять этим?
– Остаться с нами, – просто ответила Нила. – Кай, Бор и Агнесья позаботятся об Эльсе и из Благограда свяжутся с её отцом.
– Что? – встрепенулась Тари. – Нет, я не оставлю Эли!
– Она будет в безопасности. А потом вернётся домой. Но если ты не хочешь стать частью нашей семьи, Тамари, – старшая мать сделала многозначительную паузу, – то мы, увы, ничем не сможем помочь.
Тари кивнула:
– Я понимаю. Но я же смогу вернуться сюда потом, когда Эльса будет дома?
– Нет, милая, дважды в одну воду не войти. Если и вернёшься, будешь уже другой. Или здесь будет что-то иначе, – не так, как сейчас. Если такая возможность выпала тебе именно сегодня, не стоит её упускать.
– Но я не могу просто так взять и всё бросить.
– А что тебе бросать, деточка? Камни, которые тянут тебя на дно? Неужели их так жалко?
– Но Эли…
– Эли скоро сделают операцию. Она станет обычным человеком, «чистой», и как думаешь, – удержит ли тогда её отца что-то в резервации? Ты говорила, он не грапи. Захочет ли он растить дочь среди…
– Таких, как я? – дрогнувшим голосом прошептала Тари.
Оливковые глаза Нилы смотрели на неё с состраданием и нежностью.
– Иногда лучше не идти до конца, а свернуть туда, где светлее, милая, – старшая мать гладила её по плечу невесомой, как сухой листок, ладошкой, словно утешала маленькую девочку, – как бы ни было больно расстаться сейчас, через полгода будет ещё больнее. Сейчас тебе хотя бы есть куда свернуть. Или ты хотела бы остаться в Виленске? Может быть, у тебя там друзья?
Тари горько вздохнула, вспомнив погибшую Аркадию и светлоголового Мрецлава, в объятиях которого пыталась забыть Соломира, да вышло только хуже.
– Подумай, девочка. Ночь длинная, я не тороплю. И приходи ко мне, как решишь.
«Ты думаешь, мне легко? Одна ты тут страдаешь, а остальным – легко?» – шёпотом кричит Сол, стоя в коридоре. Одной рукой он придерживает полотенце на своих бёдрах, другой – дверь в комнату, чтобы та не открылась и его любовница, стыдливо кутающаяся в одеяло, не услышала лишнего.
«И правда, как я не подумала, – язвит в ответ Тамари, – это же такой труд – протащить к себе в спальню какую-то девку!»
«Когда ты успела стать моим тюремщиком, Тари? Ты даже не представляешь, как достала меня! – Солмир взбешён, но делает глубокий вдох, стараясь успокоиться. – Четыре года прошло, четыре! Достаточно для траура, не находишь? Теперь я собираюсь заняться своей личной жизнью».
«Для тебя, значит, „верность памяти“ имеет срок годности?»
«Не передёргивай! Для меня предать память Асинэ – это переспать с её сестрой, чего я никогда не сделаю. Но это не значит, что у меня не будет других женщин, Тари! Я всегда буду любить свою первую жену, но я не могу закопать себя вместе с ней! Да и она не одобрила бы этого…»
«Первую? Первую?!! Ты собрался жениться ещё раз?!!»
«Да, Тамари, собрался! Не сейчас, но рано или поздно это произойдёт, удивляться тут нечему. Я здоровый молодой мужчина, я не собираюсь всю оставшуюся жизнь быть один. Да и Эльсе нужна нормальная семья».
«А как же я?» – едва слышно спрашивает Тари, хватаясь за дверной косяк: последние слова Соломира подрубают её под колени и лишают воздуха.
«Найди себе парня, – швыряет ей Сол, – тебе двадцать два, взрослая девочка, пора перестать ходить за мной хвостом и задуматься о своём будущем! Вон, Мрецлав с тебя глаз не сводит, обрати внимание».
Тамари уставилась на Соломира непонимающим взглядом: «При чём здесь твой работник?»
Соломир рассмеялся: «Дурында, я нанял его только потому, что увидел, как ты ему понравилась! Он приятный парень, и я рассчитывал, что он сумеет тебя отвлечь. И развлечь».
«Отвлечь? – поперхнулась Тари. – Ты нормальный вообще?»
«Я-то нормальный, – вновь посерьёзнел Соломир, – а ты?»
Тамари медленно выпрямилась, отступила на шаг, оставляя на косяке влажный след от ладони. Впервые в жизни Сол, тем более – полуголый, не вызывал у неё ничего, кроме злости и отвращения.
«То есть мне пойти и переспать с Мрецлавом? – неестественно высоким для неё шёпотом спрашивает Тари, из последних сил сдерживая подступившие слёзы. – Или как там должно быть по твоим… расчётам?»
«Делай, что хочешь, – холодно отрезает Сол, – только оставь меня в покое».
Тари перевернулась на другой бок. Ей не спалось. В незашторенное окошко голубого вагончика светила луна, рядом сопела утомившаяся Эльса. Тари приподнялась на локте, потянулась через неё за флягой с отваром, девочка проснулась.
– Уже пора вставать? – сонно спросила Эльса.
– Нет, ещё ночь, спи, – шёпотом ответила ей Тари. – Эли?
– М-м-м?
– Тебе здесь нравится?
– Ещё бы! – в полутьме сверкнули восторженные глазищи. – Так нравится, что я бы жить тут осталась!
– Эли… А если я… останусь здесь?
– Прямо сейчас?
– Да.
Девочка вздохнула, чуть подумала прежде, чем ответить:
– Мне кажется, тебе тут будет хорошо. А если тебе будет хорошо, я буду рада.
– То есть ты не против?
Спокойствие Эльсы не только удивило, но даже немного уязвило Тари.
– Нет, я не против. Папа всегда говорил, что однажды это случится: ты уедешь. Или уедем мы сами. И что жить все вместе мы будем самое долгое – до моей операции. А ведь она уже совсем скоро…
Так вот в чём дело! «Папа говорил…» Тамари вздохнула, откинулась на подушку.
– Но я, конечно, буду скучать по тебе, Тари. А ты по мне будешь?
– Конечно, зайчик, конечно буду…
***
– Решила? – старшая мать отворила дверь за миг до того, как в неё постучалась Тамари, словно заранее почувствовала её.
– Я… хочу остаться. – Тари зябко обхватила себя за локти.
– Добро пожаловать в семью, деточка! – Нила обняла её мягко и бережно, словно птица крыльями укутала. – Да ты дрожишь! Замёрзла? Немудрено, немудрено! Предрассветный час самый холодный, да ещё и туман этот с реки. Проходи, я напою тебя горячим чаем.
После того, как Тари задремала, заботливо укрытая вязаным пледом, Нила вышла на улицу. Поглаживая круглый бок своей чашки, прислонилась плечом к стене вагончика, глубоко вдохнула свежий утренний воздух. Достала из кармана брюк под халатом маленькую бутылочку с тёмной, пахнущей клопами жидкостью, щедро плеснула в свой чай.
– Ну что, профессор Ганзман, старый балбес, – усмехнулась она, поглядев на светлеющее небо, – надеюсь, тебе оттуда хорошо видно? Так вот и гляди, как я докажу свою теорию! Кусай теперь локти, узколобый индюк! Вы все сильно просчитались, не послушав меня тридцать лет назад, – она отпила чаю и улыбнулась своим мыслям.
Из-за вагончика бесшумно выступила высокая тень.
– Что тебе, Бор? – осведомилась Нила, не оборачиваясь на мужчину.
– Всё получилось? – робко спросил он.
– У меня всегда всё получается, пусть и не сразу. Маленькую отвезёте завтра к Ондатре, поживёт пока у них. Лет через семь-восемь она нам пригодится.
– Вы, как всегда, дальновидны, старшая мать, – кивнул Бор.
– «Мать»! – хмыкнула женщина.
– Простите, профессор Дарер, привычка.
Глава 13
Берен постучал в очередную дверь – достаточно обшарпанную, чтобы хозяйка не побрезговала возможностью подзаработать, сдав комнату на ночь. Дверь приоткрылась, над натянувшейся между нею и косяком цепочкой блеснул серый глаз:
– Чего надо? – недружелюбно осведомился голос из-за двери.
– Переночевать не пу́стите? Я заплачу́.
– Иди отседова! Не надо мне ничего! – дверь с треском захлопнулась, оставив Берена созерцать облупившуюся коричневую краску.
– Пьёшь? – скрипнули сзади.
Берен обернулся. У крыльца, задрав голову, подслеповато щурился сухонький старичок в кепарике, пытаясь разглядеть его из-за толстых стёкол квадратных очков с широкой оправой. Заношенный пиджачок с оттянутыми карманами надет на загорелое до черноты тело, прикрытое под пиджаком разве что галстуком на растянутой резинке; рабочие брюки подвязаны огрызком верёвки, а штанины открывают тощие голые щиколотки, торчащие из огромных стоптанных башмаков, на одном из которых молния сломана и не застёгивается. В руках у дедули ручка уродливой тележки на разных колёсах, сколоченной из разномастных деталей и необструганных кривых досок. Сверху на тележке навалена куча непонятного тряпья, из-под которого торчит самоварная труба и выглядывает краешек замызганной электроплитки.
– Или выпиваешь? – дополнил свой вопрос дед, хитро прищурившись.
– Нет, – покачал головой Берен, – не пью.
– Э-э-э! – старик разочарованно махнул рукой и пошаркал своей дорогой, тоненько скрипя разноколёсой тележкой.
– Но выпить могу! – крикнул ему в спину Берен, сообразив, что дед ищет себе собутыльника.
Сутулая стариковская тень остановилась.
– Ну пошли тогда, – кивнул он Берену. – Звать-то тебя как?
– Берен.
Дедок подумал, пожевал губами, видимо, пытаясь запомнить.
– Это фамилия? – наконец спросил он.
– Имя.
– Меня Аресьич звать. Это отчество. А собаку твою как? – он ткнул пальцем в следующего по пятам за Береном Макса.
– Это лис. Зовут Макс.
Дед понимающе кивнул:
– У меня такая же рыжая была. Жулькой звали. До войны ещё. Лаечка. Вот точно такая, как твоя. Мы с ней, бывало, на охоту ходили. До войны ещё. Птицу стреляли. Уток в основном… Твоя собака умеет на птицу ходить?
Берен спрятал в усы упрямо ползущую на лицо улыбку.
– Только на кур.
– Куры нынче тоже дикие стали, – понимающе кивнул дед. – Вон у Евсиньи квочки намедни чуть меня не заклевали! Я, значит, сунулся к ней на огород, надо было мне у ней кой-чего спросить, а эти шельмы как выбегут из-за сарайки…
Берен вздохнул: спать, видимо, придётся сидя за столом и под дедовы байки. Ну и ладно, главное – не на улице. Уже стемнело, а найти ночлег здесь оказалось сложнее, чем он думал. Посёлок, конечно, был обнесён стеной от лесных тварей, но абсолютно ото всех она защитить всё равно не могла.
Старик привёл Берена в небольшой домик без огорода, велел разуться на терраске. Из-за цветастой шторки, отгораживающей кухню, появилась дородная бабка в байковом халате.
– Кого опять привёл, дед? – поинтересовалась хозяйка, закидывая на плечо кухонное полотенце.
Вид у неё был сердитый, голос – ворчливый, но глаза не злые, а, скорее, любопытные. Она носила стоптанные домашние тапки поверх белых носочков и лихо замотанный в сложный тюрбан платок, из-под которого выглядывала седая чёлка, накрученная на металлические бигуди с резинкой.
– Это друг мой, – прокряхтел старик, доставая из-под ведущей на чердак лестницы детский матрасик. – Бровин его фамилия.
Бабуля перевела недоверчивый взгляд на крепкого мужчину в мотоциклетной куртке, едва поместившегося под низким потолком их тесной терраски.
– Берен, – представился он.
– И гдей-то хоть у тебя такие друзья заводятся, старый? – поворчала хозяйка, но больше для порядка.
– Собаку свою тут оставь, вот ей лежак, – дед положил в угол извлечённый из-под лестницы матрасик.
– Это лиса, – поправила бабка.
– Да иди ты, – беззлобно проскрипел дед, махнув ладонью. – Ну-ка! – обратился он к Максу, присев на корточки и похлопывая рукой по лежанке. – Ну-ка, Жулька! Иди сюда! Фьюить! Ложись тут! Сейчас тебе баушка супчику нальёт. Нальёшь, баушка? – оборотился он к старушке.
Та вздохнула, смерив мужа нарочито безнадёжным взглядом, и ушла обратно за занавеску, неуклюже переставляя больные ноги. Дед выпрямился и молча скрылся за дверью, ведущей в жилую комнату, даже не поглядев в сторону Берена, и тот, уже разувшийся, так и остался стоять на терраске.
– Мальчик-то этот чевой есть не идёт? – раздалось из-за кухонной шторки. – Я уж супу налила.
– Который? – переспросил Берен, думая, что речь о Максе.
– «Который», – беззлобно передразнила старушка, вновь появляясь на терраске, – вот этот, – ткнула она пальцем в Берена и, тяжело наклонившись, поставила мисочку бульона рядом с Максовой подстилкой. – Ешь, горе луковое!
Макс накинулся на еду, едва не выбив тарелку из рук хозяйки.
– Ой, ой, жадный-то какой, матушки мои, голодный-то! И нога-то у тебя железная, ой горюшко ж ты моё неказистое! – попричитала бабка, качая седой головой. – Обожди, тапки тебе какие-нить найду, а то полы у нас холодные, – сказала она уже Берену.
Только сели за стол, в кухоньке появился дед, триумфально вскинув над головой руку с зажатой в ней бутылью.
– Рюмашки доставай, баушка! – торжественно провозгласил он.
– Ай, тебе лишь бы в рюмашку заглянуть, – женщина, не переставая ворчать, полезла в недра старого буфета с треснувшим стеклом, извлекла оттуда две рюмки размером с напёрсток, протёрла полотенцем, прежде чем поставить Берену и деду.
– Да мы по ма-а-аленькой, за знакомство! – примирительно протянул дед. – Нам пока Бромель расскажет чевой-нить интересного, да? Ты охотник, небось? Вон и собака у тебя…
– Егерь.
– Егерь! Ишь ты! Егерь значит, – старик разлил по рюмкам мутную белую жидкость. – Ну давай, егерь, грянем за знакомство! – дед запрокинул содержимое рюмки внутрь себя, ловко напялившись на неё всем ртом, словно на бутылочное горлышко. – А я старьёвщик, – сказал он, закусывая напиток луковым пером. – Аресьичем зовут. Отчество такое. Это вон, – кивнул на сидящую рядом жену, – баушка. А ты рюмашку-то свою обнуляй, чего ждёшь? Всё своё, домашнее!
Берен поглядел в стоящую перед ним едко пахнущую жидкость.
– Не думай, не отравишься, – поддакнула хозяйка. – А тоску твою свирепую, глядишь, и поразбавит, поглуше болеть будет.
– Что болеть? – не понял Берен.
– Душа, – многозначительно обронила бабка. – Я по глазам твоим… по глазу вижу – тошно тебе. Маята на сердце какая-то…
– Старьёвщик я. Знаешь, что это такое? – втиснулся обратно в разговор дед, отвлёкшийся на повторное наполнение и опустошение своей рюмки.
– Старьёвщик он, – пробурчала бабуля, – сам ни шиша не помнит, а старьёвщик!
И тут Берен понял, что дед вовсе не тот, кто торгует старыми вещами. «Старьёвщиками» называли носителей редкой мутации, которые могли выборочно уничтожать чужие воспоминания – как будто забирать старые, уже ненужные вещи.
– Сечёшь, о чём разговор? Старьёвщик любую маяту в утиль отправит. – хитро прищурился заблестевшим глазом дед.
– Да иди ты, старый перечник, – отмахнулась от него бабка, – нечего в чужом уму ковыряться, коли свой давно уж порастряс. А у мальчика дело молодое – поболит да пройдёт.
– Вот вечно ты, баушка, как посложнее любишь, – беззлобно возмутился дед, наливая себе третью порцию. – У тебя, глядишь, и аппендицит «поболит да пройдёт»!
– Ну ты сравнил, конечно, старый! То ж аппендикс – это часть организма, а то – воспоминания – кусочек души!
– И где ж разница? Как одно болит, так и другое тревожит.
– Аппендикс нас человеком не делает. А вот не будет воспоминаний, не будет и нашего опыта, и сами мы уже не будем такими, какими из-за него стали.
– «Не будет-не будет», – тоненько передразнил жену старик, прицеливаясь на четвёртую рюмочку, – много ты понимаешь!
– Да уж побольше тебя, окаянный!
– Подождите, – вмешался Берен, о присутствии которого старики, казалось, уже забыли. – Вы правда сможете убрать из моей памяти определённый момент? Или человека?
– А то как же! – гордо задрал покрытый седой щетиной подбородок дед.
– Ещё чего удумал! – одновременно с ним воскликнула бабка.
– Но человека проще, чем какой-то отдельный момент. Чище получается. Найти легче. И риска для мозгов, почитай, нет, – закончил дед, растянув губы в довольной улыбке.
Препирались они ещё не меньше часа, и чем активнее отговаривала бабуля, тем больше Берену казалось, что «стереть» Тари, а вместе с ней и эту навязчивую ноющую боль под рёбрами – отличная идея. Дед его поддерживал. В результате сошлись на том, что старьёвщик временно заглушит воспоминания, и если к утру Берен будет чувствовать себя хорошо, удалит их безвозвратно. Если ему, как утверждала старушка, станет только хуже, – вернёт всё, как было.
– Итак, что я должен делать? – спросил Берен.
– Сиди, не дёргайся, – велел старик, придвигая свой табурет поближе, – смотри мне в глаза и не моргай. Думай о том, кого надо стереть.
Дед впился взглядом в зрачок Берена, напряжённо зашевелил кустистыми, как у филина, бровями. В голове Берена словно поселился осьминог и теперь перебирал холодными скользкими щупальцами его мысли.
– Эта, что ли? – крякнул дед. – Кудрявая? А хороша девка-то! Уверен, что стираем?
– Я те щас сотру! – несильно хлестнула его полотенцем старушка. – Приглуши, как договаривались!
– Так чтоб дважды-то не лазить…
– Да иди ты!
– Да, это она, – прервал их перепалку Берен. – Заглушайте.
***
Время ещё не позднее – восемь вечера, но на улице уже темно. Свет фар подъезжающего уазика выхватывает пожелтевшие кусты вокруг невысокого заборчика у большого деревянного дома и кучку людей поодаль. От толпы отделяются двое и бегут навстречу высаживающимся из машины солдатам.
Парень и девушка, подростки лет семнадцати. Девчонка рыдает уже до икоты и ничего не может объяснить толком, лишь хватается за Беренов рукав и, словно в удушье, глотает открытым ртом воздух пополам со слезами. Светлый паренёк – спокойнее, хоть и бледен, как полотно, поддерживает её за талию.
Берен вопросительно смотрит на мальчишку: рассказывай, мол. Тот с видимым усилием разжимает до синевы побледневшие губы:
«В дом забралась грапи. Разбила окно»
«Кто-то ещё в доме есть?» – спрашивает Берен, но юноша отрицательно мотает головой.
Берен оборачивается на командира, который уже успел переговорить с толпой собравшихся зевак.
«Грапи мелкая – это точно ребёнок, – говорит майор. – Судя по всему, она ещё в доме, поэтому предлагаю не лезть туда, а подождать, пока она примет человечий вид».
«Вы же знаете, как долго дети могут сохранять обличье твари, – возражает Берен. – Сколько нам её ждать, – до утра? А если она выберется и нападёт на кого-нибудь?»
Какая-то женщина окликает командира по имени, а когда он оборачивается, отвешивает ему смачную оплеуху. «Сначала бросил их, шельмец, а теперь дочь зачистить приехал?» – с ненавистью шипит она.
