Анастасия Вихарева
Выжить и вернуться
Глава 29
«Люба, здравствуй. Если читаешь письмо, значит, меня уже нет. Я оставлю его в комоде, в документах… У меня все хорошо, лучше, чем у других. Пенсию платят. Нынче всем не сладко, мужики мрут как мухи, кто спился, кто повесился. Работы нет, все развалилось. Дом быта закрыли. Пекарни не стало, хлеб дома пекут, так дешевле. И детский сад не работает. Почту носят один раз в неделю. Газет нынче не выписывают, письма ходят редко. Ферма сгорела. Наверное, восстанавливать уже не будут. Платят по пятьсот рублей, а пособие по безработице три с половиной. Меня парализовало, но хожу помаленьку, Николка помогает…»
Любка всхлипнула. Да где же помогает? Ни муки, ни сахара дома, ни грамма крупы… Сколько раз звала ее к себе, уговаривала, вдвоем не пропадут, а она ухватилась за два аршина могильной земли, и ни в какую. Страшная картина пустых полок и нетопленого дома все еще стояла у Любки перед глазами. И село, пережившее и крепостничество, и революцию, и великую отечественную, с брошенными домами, которое стало вполовину меньше. Не смогло пережить перестройку.
Мать не писала, не просила, не жаловалась, не позвонила. Поссорились два года назад. Решила, все, хватит с нее. Стоило ступить на порог дома, как ее разворачивали и выставляли за дверь. С оскорблениями и руганью, с нержавеющими упреками. То она курит, то прошла по селу в шортах, то вот, квартиру в городе купила, вместо того, чтобы дом в селе построить. А на что ей, экономисту с высшим образованием, дом в селе? Коровам хвосты крутить? А то вдруг прямо с порога: ты почему работу бросила? Держать тебя не стали? Мы так и знали, что все этим закончится, не будем помогать, не жди помощи! Не надо нам тебя, живи, как знаешь!
С чего решили, что просить приехала? Просто объяснила, что за болезнь решила вплотную взяться и денег пока посылать не будет. Работала она теперь на дому, перебивалась случайными заработками и шабашками.
Ну и не удержалась, высказала накипевшее годами, развернулась и ушла…
«Люба, если можешь, прости меня. Я так только могу сказать. И одумаюсь, а тебя уже нет. Но ты и без моей помощи большим человеком стала. Здесь тебя помнят. Люди спрашивают, говорят: вот ведь кому-то с неба валится, а у хороших людей не получается. Но ты и на них не обижайся. И выучилась, и квартиру купила. За ерунду твою с чертями не осуждаю, но людям не рассказывай, они не поймут…»
Любка уткнулась в подушку и заревела. Простит ли она себе когда-нибудь, что не было ее рядом? Судьба в очередной посмеялась, обратив еще один дар в тяжелое бремя.
Дар целительства открылся, когда мать умерла. Может быть, как ответная реакция.
Остался один Николка. Слава Богу, за нею тянулся, возможность переехать в город у него всегда была. Он не потерял, как другие, надежду встать на ноги, занимался лесом, вывозил и строил дома и бани. Жил не богато, но не бедствовал. Сразу после смерти матери переехал в райцентр, забрал с собой лесопилку. Помогла ему купить станки. Работать в селе стало практически некому. Жаловался: у мужиков одно на уме, где достать денатурат. После денатурата через неделю человека не узнать, черными становится, а его везут и везут вместо хлеба.
Не стало Сережи, Мишки, Ромки – всех, кого не смогла забрать Афганская и Чеченская война.
Пять лет в институте были последними безоблачными годами. А потом началось такое, что иногда становилось страшно жить. Страна вдруг распалась, потеряв половину своих территорий и населения. Умирали не только села и деревни, умирал один город за другим. Сельская молодежь доказывала свое право на существования, вгрызаясь в город зубами. Не стало молодежи на деревне, прекратился прирост населения. Ограбленный, униженный и раздавленный народ уходил тихо и незаметно, точно так, как предсказывали волшебники. Будто кто-то огромный накрыл собой и пил кровь, высасывая силы. Закрывались фабрики и заводы, разворовывалось и вывозилось за границу имущество, люди потеряли все, что копили годами, из всех щелей повылазила проституция, коррупция, преступность, образование и медицина стали платными.
Любка выжила, она не страшилась нового. Но многого не понимала.
Зачем же было рушить все, чтобы потом строить заново? Конечно, врачам тоже надо жить, но если есть медицинское страхование, почему же люди должны приходить в больницу с деньгами?
И еще много-много таких «почему».
В какой-то момент от жалости она избавилась. Предоставленный сам себе народ не жаловался, не плакал, не загружался глубокими мыслительными процессами. Пил, вешался, воровал, углублялся в созерцание глюков, проходил мимо «трое на одного». Народу даже нравилось всю ночь смотреть парнушку, играть на тотализаторах, клеить на стены безголосые и одинаковые по размеру и виду звезды. Его самого все равно по телевизору на всю страну не покажут, так к чему мучить связки в хоре народного творчества или осваивать гитару?
Но Любка все пережила и очень неплохо устроилась. Машина, квартира, деньги – все было.
Проблемы навалились в одночасье. Вдруг заболела голова, да так, что не могла поутру оторвать ее от подушки. Шею сдавила удавка, ноги перестали слушаться, подкашиваясь, упало зрение, периодически поднималось давление. Любка вдруг разделилась сама в себе, когда одна ее сторона чувствует себя так, а другая так. Снова начались приступы, о которых она давным-давно забыла. Приступы острой депрессии сменялись или раздражением, или отчаянием и желанием куда-то бежать.
И рассеянное внимание…
Вдруг начала ловить себя на том, что тупо смотрит на монитор, ни о чем не думая и как бы его не замечая. Она внезапно почувствовала, что умирает, словно ее высасывали каждую ночь.
Анализы не выявили ни одну существующую болезнь…
К тревоге и депрессии добавился безотчетный страх.
Она проверила, по утрам просыпалась с чем-то таким, что в разряд истиной болезни отнести не получалось. Во-первых, не было сколько-нибудь постоянного источника. Настоящие болезни, даже если это закрытая инфекция, не проходят сами по себе, то появляясь, то снова исчезая. А тут болевые рассеянные ощущения выходили из разных мест, проявляясь признаками тяжести в том месте, где она чувствовала болезнь, порой вне пределов тела, как бы над телом, то вдруг пропадали и внезапно обнаруживали себя в другом месте.
И снова на помощь пришли волшебники.
– Энергетический червь, – констатировали они в один голос.
– И? – Любка достоверно знала, что такой болезни не существует.
– Существует! Бытует мнение, что им нельзя заразиться, не имея половинку. Но если он жив, а не мертв, как предполагали маги, такая вероятность существует. Ты могла заразиться червем давно. Он спал, пока твоя душа не сопротивлялась ему. Если это твой истинный, то он становится сильным магом. А если Богу душу отдал, то сам Бог объявил тебе этим червем войну.
– Это как? – опешила Любка.
– Обыкновенно, покормил, погладил – он ожил. Забивает тебя энергетическим дерьмом. При плохой энергетике организм начинает разрушаться.
– Это что же… Бог меня убивает? – сдурела Любка.
– Обыкновенная история, продолжительность жизни у людей вдвое меньше положенного срока. Заражаются им при достижении половой зрелости. Бывает и раньше, но редко. Люди обычно замечают последствия, не обращая внимания на самого червя. Но ты маг, для тебя собственное пространство – возможность жить и дышать.
Осознать, что в тебе поселилась какая-то гадость, наподобие глистов, оказалось не так-то просто.
– Люба, с тебя сняли защиту, его не могло не быть. Мы даже несколько удивлены, почему он проявился так поздно.
– А что делать? – взмолилась Любка.
– Зашить дыры, – посоветовали волшебники. – Кстати, он и поможет тебе вспомнить. Мы его для этого и придумали. Проклят человек, который не умеет работать с червем. И не маг, будь в нем три твоих силы.
Чтобы заняться изучением магии, с работы пришлось уйти. Мать и еще живой тогда Сережа ее не поддерживали. А уж Николка, тот с нею был вообще на ножах. Жена Николки не пустила на порог, посоветовав сразу ехать в психушку.
«У меня дети! Кто знает, что взбредет больной на всю голову!» – и жаловалась по селу, что сестра мужа, имея доход в месяц, как у сельчан в год, села им на шею.
Но Любка не сдавалась. Какой смысл продолжать работать, если она умирает?
Но даже ей, умеющей забираться в такие глубины подсознания, которые другим и не снились, пришлось несладко. Сам по себе червь оставался невидим, лишь его энергетика обращалась к ее сознанию из среды себя самой. А однажды вдруг поняла, что именно червя ей не хватало, чтобы пробудить свою память, которая вдруг начала рвать завесу. Экскременты червя нередко содержали осколки этой бессознательной памяти, в которой незнакомые ей люди убивали ее с такой жестокостью, что иногда казалось, все это лишь игра воображения. Но руки, касания, боль, которая всегда приходила первой, она не могла придумать.
Вся ее жизнь была написана ими. И, кажется, они ничего не упустили, не оставив ей шанса любить и быть любимой. Мерзость выходила из уст с заклятиями, которые все еще работали, опустошая ее и убивая тех, кто ее любил. С нее сдирали кожу, выжигали знаки на ногах, травили, подвешивали на веревках, душили, ее били током, так что рвались и горели мышцы…
Любка ступила одной ногой в Ад – каждый прожитый в медитации день казался вечностью.
И не было этому конца.
Но маги просчитались – люди, с которыми она жила, оказались добрее и милостивее, чем там, где она родилась. Большая часть обращений, произнесенных на чужом языке, была просто не понята ими, или вселяла лишь страх. Впрочем, расшифровать и перевести запись, для Голлема было лишь делом времени. Он имел в себе магию, как маги, которые его создали.
Воин Света…
Разве она могла быть воином Света, если сознание ее жаждало мести? Грудь ее рвалась от крика. Стены ее квартиры вдруг становились тесной темницей. Иногда приходила такая боль, которую она не могла понять, яд разъедал ее изнутри. И каждый день приносил новую боль. Избавленная от сомнений, она чувствовала бессильную ярость, жажду утолить голод гнева и выжечь их, как выжигают зараженные чумой трупы.
Она уже не жила – не умерев тогда, она умирала сейчас…
В один из таких дней, в самом начале пути, Любка не заметила, как переместилась за город – в тапках и в халате. Ноги несли ее, не разбирая дороги. Вся ее жизнь, немыслимая череда событий, завязанная на крови, встала перед глазами. Столько дней она искала свою память, и вот она вернулась. Она снова была там, среди ее врагов.
Имел ли кто-то из них право на жизнь?
– Ненавижу! Ненавижу! – упала на колени, царапая землю руками, словно хотела ногтями вырывая глаза безжалостных магов. Тело ее снова жгло, и теперь она не держала этот огонь в себе.
– Люба! Оглянись! – страшный крик пришел издалека, остудив ее.
Любка повернула голову, и мысли о мести вылетели.
Она испугалась…
Огромная стена огня, теряясь где-то в вышине, с немыслимой скоростью двигалась в сторону оживленной трассы. Жар был такой сильный, что по пути обращал в пепел деревья, словно горел сам воздух. И Любка сделала единственное, что умела – остановила время.
Но было уже поздно. Две машины столкнулись, несколько других должны были вот-вот столкнуться. Слава богу, день предшествовал выходному, люди выезжали из города на дачи, дорога была оживленной лишь в одну сторону. Но у многих стрелка спидометра застыла на отметке сто двадцать и сто пятьдесят километров в час.
Просто как убить их всех!
Волосы у нее встали дыбом…
Она заглянула в первую машину и вздохнула с облегчением, удар пришелся сзади, водителя и пассажира спереди спас ремень безопасности, не дав пробить головой лобовое стекло. Машину отбросило и развернуло поперек дороги. Зато во втором джипе пристегнутым оказался только пассажир на боковом сиденье. Удар пришелся спереди и сзади, задние пассажиры висели в воздухе, отброшенные вторым ударом. Подушка безопасности защитила голову водителя, но ноги оказались зажаты деформирующимся передом, и сжатие еще не закончилась. Кости одной ноги не успело сломать, но вот-вот…
Зато в третьей машине, которая тоже выглядела как «Land Cruiser», водитель пострадал больше остальных. Руль сдавил грудную клетку, выдавило два позвонка, и, кажется, на обоих были трещины, обе ноги сломаны. Любка не сомневалась – после второго удара в бок он разлетится на куски. Скорее всего, раздробит позвоночник и рама, застывшая возле виска, проткнет череп. Железный порванный остов уже метил в голову.
Четвертая машина пока лишь едва коснулась его боком, но удар непременно состоится, когда она вернет время.
Слава Богу, видимо недалеко был светофор – впереди первой машины, там, где застыл огонь, расплавив асфальт, на несколько сотен метров дорога была пустая. Зато позади, почти впритык, шло еще порядка десяти машин.
Любка думала недолго, вытаскивая из машин всех подряд, оттаскивая в сторону и оказывая посильную первую помощь. Оживить и остановить все машины она не могла, большая скорость могла убить ее саму. Прогнать вперед получилось только последние четыре машины. Единственное, что она могла, поставить рычаг в нейтральное положение, выкручивая руль и вжимая тормоза, но уверенности, что это хоть сколько-то сработает, у нее не было.
Странно. Тот, которому досталось больше всех, пришел к ней, как призрак из прошлого. И тоже Игорь. Даже глаза такие же зеленые. Жена, ребенок, своя фирма… На мгновение, в то время, когда она дотронулась до позвоночника, рука ее дрогнула – на секунду показалось, что он моргнул. Да нет, нос у этого Игоря сломан, плотнее и шире в плечах.
Любка внезапно поняла, что не справилась. На место встали оба позвонка, но второй треснул. Она провела по спине рукой, стараясь почувствовать масштабы повреждения. Главное, позвоночный столб не задет, лишь слегка сдавило, когда выбило позвонки наружу. Этому парню в гипсе лежать и лежать…
Ее бросило в холод.
Значит, такова его судьба – не гони!
До огня оставалось еще метров сто, а то и больше, так что она как бы ни при чем.
Любка заставила себя подняться и не подходить к нему больше.
А потом она разгадывала тайну огня, заливая водой начавшийся пожар.
На этот раз никто не пришел ей на помощь. Струи хлестали ее по телу, не смывая грязь, которую она чувствовала в себе. Ей хотелось вырвать свое прошлое, как кусок плоти, которая вросла в нее – и она несла ее, как камень, придавивший ее к земле. Каждая вспышка воспоминаний несла боль, Любка корчилась, замирая, только когда боль выходила наружу и горела, разрывая небо, падала камнем вниз, оплавляя землю…
Наконец, воспоминания ее стали тихими, словно вышел гной, а тело мягким и безвольным. Ничего не изменить в своем прошлом она не могла. Но были моменты, о которых она теперь жалела – и представляла, как бы все было, будь она чуточку умнее и рассудительнее. Кроме нее никто не мог знать, скольким она пожертвовала, чтобы исправить то, что случилось сразу после ее рождения. Словно она пыталась что-то доказать, тем, кто наступил на нее – и собирала на себя новую грязь, узаконивая их обвинения.
А некому было доказывать! Враги ее остались там, где она не могла их достать.
Призрак Игоря вернул ее на двадцать лет назад…
Лето прошло незаметно. Любка уже ждала, когда мать снова начнет выгонять, и на этот раз она была готова. Но мать почему-то не торопилась. Она увиделась со всеми, с кем хотела, прошлась по всем местам, которые помнила особенно ярко – и перестала тянуться в прошлое, словно оборвалась нить.
Половина тех, с кем она училась, остались в селе. Девчонки повыскакивали замуж и мужественно доили коров, перемалывая косточки бывшим одноклассникам. Остальные уехали. И, кажется, ничего не изменилось, и в то же время не осталось ничего, что могло бы ее удержать.
Разве что Инга, с которой не расставались все лето, да трое бывших одноклассников. Ребята учились на водителей, и это лето было последним – все трое готовились весной уйти в армию.
Девчонки, которые приехали из училища чуть позже, на этот раз Ингу приняли. Деления на своих и чужих не осталось.
Отчим появлялся редко, в дом не заходил. Мать, наконец, написала на него заявление, и были свидетели, которые подтвердили избиение. В частности, Мария Петровна, которая оставила школу и заняла должность председателя сельсовета. На этот раз отчим поймал мать на перекрестке и сильно ее побил, прямо под окнами сельсовета. Отчима посадили и выпустили, но ему пришлось подписать бумагу, в которой его предупреждали об уголовной ответственности за проникновение на чужую территорию. Словно бы почувствовав поддержку людей, мать стала спокойнее. Или, может быть, потому что подрос Николка и теперь помогал, и защищал ее. Он перешел в седьмой класс, и многие девочки писали ему записки и прогуливались возле дома. Парень вырос невысокий, но красивый, широкоплечий.
В перемены Любка не могла поверить до последнего дня. Мать словно бы не замечала ее, или закармливала стряпней, или пыталась сблизиться с девчонками, которые приходили к ней. И когда часть девчонок решила выехать раньше, Любка собрала свои вещи, присоединившись к ним. Билеты купили заранее, а во Владимире взяли такси. На пятерых получилось ничуть не дороже, чем если бы добирались на автобусе.
И внезапно Любка поняла, что скучала не она одна – вся группа уже была в общежитии. Кто-то даже успел выйти на работу. Встретились, как одна большая семья.
А дальше жизнь потекла в каком-то своем ритме…
В других комнатах Любка по-прежнему чувствовала себя чужой, но теперь девчонки часто заходили к ним, делились секретами, приглашали на день рождения или звали с собой в компанию, когда шли гулять. И парни по-прежнему открывали ей дверь, когда она проходила, и держались в стороне. Даже Мишка Волков как будто забыл о ней, сделав последнюю попытку установить контакт, когда забирали в армию, прождав в комнате до самого утра. Был он печальный, и пока Любка отлеживалась под кроватью в соседней комнате, девчонки его утешали, как могли.
А в конце сентября вдруг пришел ответ из Ивановского университета, что ее приняли на заочные подготовительные курсы и пришла бандероль с первыми контрольными…
Любка внезапно поняла, ничегошеньки-то не знает. Задания были такими, как будто она уже училась в университете. Даже преподаватели не всегда могли объяснить ей тот или иной вопрос. Она тупо смотрела на задачи, пытаясь представить, как по лестнице с наклоном в сорок пять градусов катится мячик с ускорением – и катилась вниз с этим мячиком, а потом в лоб ей летела пуля, выпущенная под углом в сорок пять градусов, которая разбила все ее мечты. Первая двойка по физике повергла ее в шок – и это было только начало.
Все гулянки и пьянки пришлось срочно прекратить и начинать всю программу обучения заново…
Теперь даже на работу она таскала с собой шпаргалки, пробегая по ним глазами, если сбивалась. И естественно, не сказаться на выполнении это не могло – производительность упала, она с трудом укладывалась в девяносто пять процентов. Мастера даже не пытались завуалировать свою неприязнь, их зарплата напрямую зависела от выработки ткачих, у всех у них были семьи.
И вот в один из таких тревожных вечеров, когда шел вопрос оставить ее ткачихой, или перевести на подмену, в окно постучали. Окно было открытым, и, внезапно разозлившись оттого, что ее отрывают от глубоких размышлений о роли партии в жизни народа и постановлений последнего съезда, Любка отдернула штору.
И сразу перестала дышать…
За окном стоял Леха, довольный, с ехидной усмешкой… Он легко запрыгнул в окно, пытаясь ее обнять.
Любка отстранилась.
– Леха, что с тобой? Тебя не было… – Любка посчитала, на всякий случай, опустив время отпуска. – Три месяца!
Он продолжал улыбаться, отвернув лацкан пиджака.
– Смотри!
То, что это медаль, Любка поняла сразу. Но недоуменно взглянула на медаль, не делая из этого никакие выводы. В регалиях спортсменов она не разбиралась.
– За первое место на всероссийских соревнованиях юниоров, – возмутился он. – Я чемпион Российской Федерации!
– Да ну! – не поверила Любка, пощупав желтую медаль с римской единицей. – И как это помешало тебе забежать на пару минут? Я, в конце концов, могла пять раз за это время завести себя парня.
Леха с интеллектуальной жалостью взглянул на нее и усмехнулся.
– Ты же не одна была, под присмотром! Все знают, что ты моя девчонка!
– Да ну! – снова не поверила Любка, озадачено нахмурившись.
– А по какому виду спорта? – Любка позволила к себе приблизиться, рассматривая медаль.
– По боксу в малом и среднем весе, – Леха тяжело вздохнул. – Понимаешь, тренировки… Все лето сдавал экзамены, а потом снова готовился к соревнованиям. Мы готовились в спортивном лагере.
Нет, Любка не поверила, оправдание прозвучало неубедительно. Если любят, считают минуты. Но сколько раз ее приглашали на свидания? Леха был самый красивый парень, к тому же спортсмен, безусловный авторитет, студент…
«Студент» звучало, как «Бог».
Гуляли до утра. Наверное, такой счастливой Любка себя никогда не чувствовала. А потом снова ждала – неделю, месяц. И когда смотрела, как веселятся девчонки, понимала, что парня у нее как не было, так и нет.
Любка вдруг поймала себя на мысли, что в то время она не могла, не умела чувствовать себя чьей-то девчонкой. И не было большой любви, ради которой можно умереть. Любовь к Лехе закончилась, как только увидела его с другой. Он привел ее под окно и целовал всю ночь. Чувствовала, что так будет. Словно заранее знала и несла это знание в себе.
Впрочем, так оно и было. Маги не оставили ей выбора.
Обыкновенная история, ему хотелось от нее чуть больше, чем она могла дать в то время. Секса она боялась. Так была воспитана. Многие девчонки уже давно спали с парнями, а ей и в голову не приходило задуматься, чем они там занимаются в темноте. И когда Леха устал ждать и положил ее руку на своего парня, Любка перепугалась до смерти, будто ее облили ушатом холодной воды. Он не просто положил, он предупредил, что сделает все сам и самым наилучшим образом, ибо был учен своей мамой, которая в таких делах разбиралась.
Любке вдруг отчаянно захотелось написать себе письмо в прошлое.
«Люба, я твое будущее! Не придумывай себе ужасы. Все девчонки уже давно потеряли девственность, и тебе пришла пора. Твои одноклассницы замужем, а Таня родила ребенка… Сегодня или завтра Леха будет целовать тебя так, как не целовал никогда. В комнате будете только вы одни. Когда он возьмет твою руку и положит на что-то твердое, сантиметров на двадцать, не пугайся, это и есть «шелудивый мальчик».
Признайся, что у тебя это в первый раз и доверься Лехе, он все сделает все как надо. А после отпусти его. Пусть он живет, как хочет.
И не стесняйся ничего с Гошей, который однажды вспомнит о тебе и придет с цветами. Не давай повода думать, что ты все еще девочка, потому что он не до конца уверен в своих чувствах и на кощунство не способен. Он будет с тобой до конца, пока не уедешь – и однажды передаст, что ты была самой умной и красивой девчонкой в его жизни, и признается, что был дурак, потому что не хотел испортить тебе жизнь.
А если не сделаешь, будешь жалеть об этом всю свою жизнь…
Ты потеряешь девственность в пахнувшей старой бабушкой постели, в доме, куда тебя пьяненькую приведет будущий муж – и воспользуется твоей слабостью и отсутствием свидетелей. Длиться это будет недолго, «шелудивый мальчик» даже не станет твердым.
И переступит через тебя, когда узнает, что ребенка нет, после того, как пнет в живот.
Детей у тебя после этого не будет».
Любка встала и побрела, горько усмехнувшись своим мыслям. Да Леха прекрасно понимал, что она будет дико ревновать, когда на следующий день после ее глупого и нетактичного отказа привел под окно девчонку второкурсницу и целовал ее всю ночь. Дико хотелось выйти и сказать что-то обидное, или объяснить, как она испугалась, как ей было стыдно, и как внезапно отошли все те чувства, которые он пробудил в ней.
Но Светка ее остановила: «Не унижайся!»
С той девчонкой Леха уже не расстался – женился весной, когда вдруг узнал, что ребенку четыре месяца. Или оказался не таким ученым, или полюбил.
Нет, она понимала, что все это в прошлом, ее самое безоблачное, наверное, еще детство, но разве взрослая жизнь начинается не там?
На втором курсе института и она вышла замуж, внезапно испугавшись наступившей после первого раза беременности. Ни один врач не смог объяснить, отчего ее рвет на каждой остановке и дико болит живот. Девственность, как это ни странно осталась при ней. Никому и в голову не пришло порвать ее пальцами, чтобы проверить состояние матки. А когда плод стал прощупываться через живот, делать аборт было поздно…
Семейная жизнь не задалась с первого дня…
Она не испытывала к мужу ничего, кроме отвращения. И дикой жалости к себе. Да он, в общем-то, и не жил в той комнате, которую им дали в общежитии.
Старая история: подруг в институте у нее не было, кроме трех девушек, с которыми общий язык нашла сразу. Они каждый день приносили ей малоутешительные новости. Муж не столько гулял, сколько искал утешения. И находились немало желающих пожалеть его. Сама она стихи не писала, но тумбочке всегда было что почитать. «Я как роза вяну от мороза, где же ты любимый мой опять, положу к тебе я голову на плечи – и ты снова будешь нежно целовать!»
И не сказать, что сволочь – не пил, не бил, не курил…
А потом случилась эта неприятная история, когда будущий муж перекрестил ребенка ногой… Случайно вышло. Выставила вещи, а он прибежал разбираться. Нервы не выдержали, вдарила кулаком в челюсть, а он в это время подставил ногу…
Ну, и наткнулась. И как бы виновных нет…
А когда поняла, что семейная жизнь закончилась, почувствовала облегчение. Будто гора с плеч свалилась. Внезапно обретши свободу, избавилась от комплекса неполноценности, снова начала выходить в люди, завела новые знакомства, вернулась к учебе. И приобрела стольких подруг, сколько у нее не было за всю жизнь. В институте умных людей уважали.
Влюбиться больше не получилось, ни с первого, ни со второго, ни с третьего раза… За рекордно короткий срок выработалось стойкое отвращение к семейной жизни. Теперь она смотрела на семейную жизнь по-другому. Человек – создание сложное, чтобы установить контакт, пребывая в едином пространстве сутками, нужно уметь себе в чем-то отказывать. Отказывать себе Любка не умела, ее жизнь начинала резко катиться вниз. Готовка, стирка, обязательно вежливое проявление интереса к совершенно не интересующим ее бытовым проблемам супруга, приятное или неприятное времяпровождение, работа, работа, работа, карабканье вверх по служебной лестнице – все это занимало так много времени, что на себя саму практически не оставалось. Она умерла для всех. И жила как все. Руки в крови не марала, но умела добиться своего. Машина, квартира, дача дались ей тяжело. Дни, похожие один на другой. И не думала о себе, чтобы не привлекать внимание Голлема, который теперь охотился за ее домашними любимцами.
Наверное, не внедрись в нее энергетический червь, она бы и не заметила, как пролетела жизнь. Поезд сошел с рельсов и летел под откос.
Страшная сила, которую Любка почувствовала в себе, словно бы пробудила ее. Огонь ушел – и земля впитывала воду, которая неслась куда-то бурными потоками. Не осталось ни ненависти, ни боли. Только обида и непонимание. «За что? Почему лишили всего, что могло быть?» Магия для мага – жизнь. С той лишь разницей, что здесь это был неосознанный и интуитивный путь одиноко бредущего человека, а там учили и учились, передавая опыт и накопленные знания от одного поколения к другому.
Что же им помешало принять ее? Сила, которую они искали, вырабатывали в себе, которой лечили, убивали и, наоборот, дарили жизнь?
Впрочем, убийца меньше всего задается вопросом, что думает жертва. Его больше интересует, что она чувствует и что думает он сам. Для него не существует интеллекта, который бы превосходил его собственный. И с каждым разом убивать ему становится проще – он привыкает, избавляясь от страха.
А с другой стороны, верь – не верь, а как только отчим остался без жертвы, ум его потихоньку начал сходить с ума. Сначала он начал жаловаться, что мать и Сережа пытаются его убить – подкапывают подполье, заглядывают и лезут в окна, караулят в темных местах.
Посмеялись.
Потом он вдруг снял с книжки все деньги и пришел, положив их перед матерью – мать развернулась и гордо ушла. Любка как раз начала зарабатывать, Николка закончил торговый техникум и его назначили директором магазина. Деньги, накопленные за всю его жизнь, недолго летали по ветру, нашлись те, кто позарился на них.
Не поняли.
А потом вдруг отчим исчез из жизни. Сначала даже подумали, что уехал. Нашли его мертвым, когда он начал разлагаться. Соседи заметили, что он давно не выходил из дома, лампочка перегорела, и давно не топится печь. Выломали дверь, запертую изнутри. Он боялся выйти из дома и спал с топором, а когда ведро переполнилось, справлял нужду за печкой, заколотил наглухо железными запорами окна, двери, подполье.
За два года духи довели его до состояния, которое сравнимо разве что с состоянием животного страха. Как им удалось заставить его увидеть себя? Так почему же в том мире духи закрыли глаза на преступление? Почему не остановили?
И внезапно почувствовала, что два волка идут рядом, по правую и по левую сторону…
Любка вздрогнула и остановилась, впервые не обрадовавшись. Она сама только что чуть не убила массу народа. И преступление было на лицо. На трассе, в том месте, где произошла авария, стояли три машины скорой помощи и три автомобиля гаишников, эвакуаторы. Пять искореженных машин – и ничего не понимающие люди.
– Люба, поверь, им хуже, чем сейчас тебе, – волшебница приняла свой обычный вид.
– Ты убила их не хуже зверя, – следом за нею трансформировался волшебник. – Пока они тебя убивали, у тебя было одно желание, чтобы не стало ни боли, ни мучителей. Тот мир тает, как мираж в пустыне.
– В смысле? – Любка перевела взгляд с волшебника на волшебницу.
Она тяжело вздохнула.
– Разве они смогли бы убить младенца, который был магом от рождения, если бы головы их не покусали черви? Зверь уже был среди них и крепко держал их. Твоя сила уходила вместе с твоею жизнью. Твоим единственным желанием в тот момент было, чтобы их не стало.
– Как ты думаешь, что должно было случиться вскоре?
Любка внезапно замерла в сильном волнении, закрывая от взгляда волшебников свою радость.
Нет, не так бы она хотела поквитаться с теми, кто испоганил ей жизнь. Ночь должна была прийти от ее руки. За мать, за девственность, за не рожденного ребенка, за каждую свою любовь, за полчища врагов и мертвых друзей, за каждый день ее унижений… Но один взгляд на трассу – и Любка одумалась. Для магов она была не больше, чем те люди, которые сейчас стояли возле своих машин и понимали, что могли умереть. Конечно, все они будут жить, но кто скажет, что жизнь их не изменится? Особенно тяжело придется тому мужчине, похожему на Игоря. Слава Богу, что у него есть семья, жена и сын. Он не будет один. Но они могли ехать сегодня в этой машине – и она могла не успеть.
