Андрей Воронин
Банда возвращается
Тимур не мерз в принципе – даже в очень сильные морозы. Была в его организме какая-то особенность, которой он всегда гордился. Эта особенность отличала его от других – слабых. Тимур был горячий. И в смысле темперамента, и в смысле температуры тела – те женщины, которым довелось разделить с ним постель, всегда отмечали, что он горячий. Они говорили, что от него можно греться зимой, как от печки. Одним из них нравилось, что он такой горячий, другим – не очень. Но на его чисто мужские качества ни одна из них не обижалась. Тимур был из тех партнеров по любви, силу и фантазию которых запоминают надолго и с которыми потом сравнивают возможности других партнеров…
Почему он был такой горячий, Тимур и сам не знал. Знакомый врач говорил ему как-то, что встречаются изредка такие феномены – у которых всегда повышенная температура тела; для них тридцать восемь – тридцать девять градусов по Цельсию – норма. И сбивать эту температуру не следует… Но Тимур помнил, что горячий он был всегда… Тимур объяснял, конечно, для себя эту свою особенность – тем, что всегда любил мясо. И ел его в больших количествах. Особенно баранину. С детства. Он с детства был хищником… Мать рассказывала ему, что, когда он еще был младенцем, когда она кормила его грудью, каждый день давала ему пососать вареной пережеванной баранины, – для силы, для мужественности. Цели она несомненно добилась… Тимур Гениатулин был очень сильный и мужественный человек. Как-то ему в руки попало на полчасика его личное дело (такое не положено, конечно, но в жизни всякое случается) – он уже тогда состоял на службе в спецподразделении и начинал свою деятельность в качестве инструктора рукопашного боя. Кроме множества всякого рода характеристик, послужного списка, копий документов, в личном деле было заключение психолога (Тимура, как и всех в спецподразделении тестировали на компьютере) под грифом «Только для психолога». Очень привлекательный это был гриф. И Тимур, естественно, влез в этот любопытный документ. Личность его оценивали по десятибалльной системе и по двадцати пяти параметрам: раздражительная слабость, тревожность, ипохондрия, фобии, подозрительность, паранойяльность, шизоидность и т. д. Восемнадцатым пунктом значилась «женственность» и оценивалась всего лишь единицей, то есть это был minimum.
Тимур Гениатулин был настоящим мужчиной и очень гордился своей мужественностью… Мясо ел в больших количествах. Раз или два раза в неделю ездил на машине на рынок и покупал целого барашка. Иногда живого. Если покупал живого, сам резал ему горло у себя на даче. Или в квартире в ванной. Одним быстрым ловким движением. Барашек и пикнуть не успевал… Потом Тимур разделывал тушку. Все шло в дело в руках мастера. Не пропадала и кровь… Тимур часто вспоминал свою зеленую романтическую юность. Он с родителями жил тогда в Казахстане. Вдвоем с другом на мотоциклах они загоняли в степи сайгу… Каждый выбирал себе по антилопке, – как правило, самочке, поскольку они менее выносливы, – и гнал ее, пока она не упадет. А потом Тимур соскакивал с мотоцикла, взмахом ножа перерезал сайгушке шейные артерии и припадал к ране ртом. Кровь была вкусна и пьянила. В тот момент, когда он пил ее, у антилопы бывали такие глаза!..
Работа в спецподразделении была связана с частыми командировками. Иногда в места далекие от цивилизации. Перед командировкой всегда выдавали паек. Но Тимур Гениатулин, как правило, отказывался от пайка. Перед ним никогда не вставал вопрос: что из еды с собой брать. Тимур всегда брал с собой чемодан мяса… Если жил в гостинице или казарме, хранил чемодан под кроватью, если в палатке – клал его под голову. Готовил себе мясо сам – никому не доверял этого важного дела. Иногда в таких командировках мясо начинало попахивать… Зато приготовленное со специями – оно было еще вкуснее.
Тимур был сильный и мужественный человек…
…Шум улицы остался за спиной. Впереди была симпатичная барменша. Она готовила кофе по-турецки – в раскаленном песке, в турках с длинными деревянными ручками. От песка шел сухой жар, от турок распространялся аромат кофе… Щеки барменши пылали. Хотя вряд ли она была горячая женщина для горячего мужчины. Натуральные блондинки по природе своей не очень темпераментные. Просто она разрумянилась от раскаленного песка.
В зале было совсем не много посетителей. Снаружи уже потихоньку темнело, здесь свет еще не зажгли. Царил приятный полумрак, было уютно.
Барменша улыбнулась ему.
Тимур кивнул, остановился возле стойки:
– Кофе.
– И все? – улыбка барменши слегка поблекла.
– Все.
Вообще-то он не отказался бы от бифштекса с кровью, но здесь вряд ли их делали; в основном подавали выпивку, холодные закуски… А если где и делали, то делали плохо. У самого Тимура это блюдо получалось идеально. Он ведь знал толк в бифштексах. И в крови…
Он понимал, что барменша ожидала от него большего, нежели порция кофе. Ведь это, наверное, был ее бар; или, на худой конец, она что-то имела от того, что успевала продать за смену. А он заказал только кофе. Неперспективный посетитель. Здесь хорош тот, кто сорит деньгами.
Все-таки она старалась владеть своим лицом. Кое-как удерживала улыбку на месте. Подвинула Тимуру по стойке чашечку дымящегося кофе. Он бросил барменше на стойку крупную купюру, а выражение у него на лице было: «Сдачу оставь себе».
Барменша оказалась не без юмора:
– Вам десять чашечек кофе?
Тимур хранил серьезное выражение на лице:
– Это – авансом. Может, я еще загляну сюда как-нибудь.
Она опять улыбнулась ему тепло. Улыбнулась даже жарко. Улыбка ее была – раскаленный песок, в котором стояли турки с кофе.
Подошел кто-то за своей чашкой, достал портмоне, расплачивался не спеша. Барменша улыбнулась тому человеку совсем не так, как Тимуру. Улыбнулась вежливо, но не жарко.
Тимур отпил глоток. Да, барменша умела приготовить этот напиток. И умела улыбаться – у нее, наверное, был целый набор улыбок. Она была запоминающаяся женщина, хотя и несколько старовата; должно быть, запоминающаяся из-за этих улыбок… Если б Тимур был на безрыбье, то непременно ею занялся бы. Но ему хватало рыб – совсем молоденьких девиц, пусть глупых, но совершенно в его вкусе: гладких, без единой лишней жириночки, подвижных, быть может, в чем-то пугливых – они напоминали ему тех сайгушек, каких он загонял в степи в своей далекой романтической юности. Ему нравились молоденькие девушки не уставшие от секса, готовые заниматься сексом ради секса, а не ради хрустящих купюр. Теперь с этим товаром было без проблем. Помогал Голливуд. Глупые московские девочки насмотрелись его продукции, можно даже сказать, выросли с ней и взяли заокеанский киношный стиль себе за образ жизни.
А барменша была старушка; лет тридцать – не меньше. Впрочем, Тимур не гнушался и такими, когда они могли его чем-нибудь поразить. Проще всего поразить его женскими прелестями можно было, когда он возвращался из командировки.
Тимур взглянул на часы, покосился на пейджер. Сигнала все не было. Была вероятность того, что сегодня предприятие не состоится… Нет – так нет!.. Тогда Тимур поймает рыбку и завалится на ночь к ней. А если к ней некуда, то отведет на одну из своих квартир. Впрочем, даже если предприятие состоится, он все равно поймает рыбку. Или сайгушку… Чтоб у нее были такие глаза!..
Тот человек, кроме кофе, взял два фужера вина и какие-то закуски. За столиком его ждала дама. Интересная штучка. Она оценивающим взглядом смотрела на Тимура. Она издалека чувствовала его силу… Тимур отвернулся. Отпил еще кофе… Да, эти славянские женщины бывают очень сексуальны. И часто, очень часто – не верны своим избранникам. Татарки в этом смысле лучше. Вернее. Жениться надо на татарке. Но красиво проводить время – с русской. С гладенькой рыбкой.
Барменша наполнила турки свежей водой и теперь ловкими движениями погружала их в раскаленный песок. С любопытством поглядывала на Тимура, отвлекала от мыслей.
Сказала:
– Что-то раньше я тебя не видела здесь.
Он был не прочь перекинуться парой слов; время, кажется, позволяло:
– Почему ты должна была видеть меня, если я здесь впервые?
– Надеюсь, теперь будешь заходить, – если, конечно, понравился кофе. Мы на взлете. Дела хорошо идут.
Тимур полюбопытствовал:
– Это твой бар?
– Если бы!.. – она вскинула брови; это движение бровей было красивое; она вообще была – ничего. – Я тут работаю официанткой. А сегодня подменяю бармена. У него кто-то заболел. Но у нас есть хозяин. Хозяину принадлежат несколько баров.
– Не злой?
– Хозяин? Нет…
– A-то скажи мне. Я его в угол поставлю.
Она опять улыбнулась:
– А кто ты?
– Тимур.
Она засмеялась:
– Я – Светлана… Может, еще кофе?
Он покачал головой. У него было еще полчашки. Сделал небольшой глоток.
Светлана сказала:
– Ты такой красавчик, а вина не пьешь…
– Не пью: ни вина, ни водки.
– Большая редкость по нашим временам.
Он решил сменить тему:
– Почему бар так называется?
– «Exsomnis»? Это в переводе с латыни – бодрствующий. У нас же круглосуточный бар…
– А ты?
– Что я? – она не совсем его поняла.
– Долго еще тебе работать?
– А ты хочешь проводить? – Светлана стрельнула глазами.
– Хочу, – неожиданно для самого себя сказал Тимур; может даже, он не столько хотел ее проводить, сколько хотел поддержать беседу – в этом русле.
Здесь с улицы вошла парочка молодых. От девушки пахнуло духами. Пока парень делал заказ, девушка стояла рядом с Тимуром. И он вдыхал запах ее духов. Девушка тревожно покосилась на него. Тимур улыбнулся и отвернулся. Он почувствовал, что девушка смотрит ему в спину.
Когда парочка отошла, Светлана сказала:
– Я сегодня работаю до десяти, – кажется, она была немного смущена; во всяком случае о некотором смущении говорила ее выразительная улыбка.
– А как на это посмотрит твой муж?
Она дерзко вскинула глаза:
– А твоя жена?
Нет, она была совсем не уставшая – полна сил. Она зацепила его. И он завел мотоцикл:
– Жены нет.
– И мужа нет.
Тимур пожал плечами…
В это время послышался сигнал пейджера.
Тимур Гениатулин одним глотком допил кофе и принял сообщение:
«Приходи. Тебя встретят у ворот дачи».
Светлана взглянула на него чуть-чуть насмешливо:
– Жена разыскивает?
– Нет жены, – Тимур направился к выходу; по пути обернулся, бросил: – До встречи, красавица!..
Виктор Смоленцев,
5 часов 20 минут пополудни,
23 марта 1996 года,
Кремль
Совещание, которое, как всегда, вела сама Елена Монастырская, дочь Президента, уже близилось к концу.
Состав собравшихся на этот раз был довольно пестрый.
Обсудили проблему пропагандистской кампании в армии. Увы, среди генералитета были сильны прокоммунистические настроения, офицеры месяцами не получали довольствия и годами – квартир, а солдаты недоедали и боялись попасть в Чечню.
Выслушали доклад о мероприятиях начальника управления по воспитательной работе Генштаба, но ни к каким толковым идеям так и не пришли. Было ясно, что армия в большинстве отдаст голоса Лебедю, Жириновскому, Зюганову, – кому угодно, но не Президенту. Слишком задерживалась реформа вооруженных сил страны, слишком неудачно шли дела в Чечне, слишком много и слишком заметно воровали генералы…
Просмотрены были три предвыборных клипа. Набросали и утвердили темы еще шести. Основной упор, как всегда, делали на работу телевизионщиков. Всем было понятно, что это один из главных козырей в предвыборной гонке, который полностью находится в руках Президента. Разногласия были в том, как разыгрывать этот козырь. Елена Монастырская все больше отодвигала на вторые роли Олега Попцова, еще недавно безраздельного хозяина главного канала страны.
Попцов отстаивал идею бесконечного обыгрывания образа Президента:
– Сами посудите, высокий рост, резкие черты лица, спокойное выражение и неторопливая речь, внимательное отношение к собеседнику, – все эти качества выгодно отличают Президента, – снова и снова доказывал он. – Российская глубинка видит в нем «народного царя-батюшку», ей надо почаще показывать его, и Президент «уговорит» Россию. В нашем народе преклонение перед государем и поддержка его неистребимы. В данной ситуации погоду нам сделает именно глубинка…
Но все уже чувствовали сомнительность этой идеи, особенно с тех пор, как любимая дочь Президента взяла руководство предвыборной кампанией в свои руки. Поэтому Попцову возражали. И доказывали, что любимый народом образ по-настоящему сыграет роль только в Большом Предвыборном Турне, когда Президент объедет свою страну и «уговорит» ее лично. И не как государь, сидящий в заоблачных дворцах и недоступный, а как Президент – в доску свой парень, простой, улыбчивый, остроумный, неунывающий…
Выигрывала иная концепция «главного телевизионного удара»: поскольку обстановка в стране, мягко говоря, неважная, то бесполезно пытаться нахваливать себя. Все это знают, чувствуют по себе, каково им живется. И в таком случае оппозиция коммунистов, которая будет упирать на трудности, на Чечню, на невыплату пенсий, на развал медицины, на «МММ», на все проблемы подряд, – в этом случае оппозиция окажется в выигрышном положении.
В конце концов, человека всегда легче запугать, чем воодушевить.
Поэтому Елена Монастырская отстаивала идею нанесения удара по оппозиции – и именно по коммунистам в первую очередь. Следовало напомнить людям, как им жилось семьдесят три года подряд. Вы говорите: неудачи в Чечне? А что, уже успели забыть Афганистан, Прагу, Будапешт, Финскую войну? А лагеря, а голод в Поволжье и на Украине, а раскулачивание, а трудодни, а авралы на пределе сил?.. А гонка вооружений, а партсобрания, а ленинские зачеты каждый год, а тотальная слежка?.. Хотите возврата всего этого?
Именно в таком ключе были выполнены два просмотренных клипа. В конце их шел призыв: «Сделайте правильный выбор!» После ужасов сталинизма и застоя сегодняшний Президент выглядел в клипе гарантом стабильности, мировой поддержки, движения по пути демократических реформ.
Клипы понравились, и остальную серию для ОРТ окончательно решили делать на ту же тему.
Дошла, наконец, очередь до Смоленцева. Молодежный канал, где зритель совершенно иной, должен будет, конечно, придерживаться отличной от ОРТ специфики…
Смоленцев доложил о готовящейся в рамках предвыборной кампании серии дискуссионных передач между лидерами оппозиции.
Смоленцев всем корпусом повернулся к Монастырской:
– Идея заключается в том, чтобы столкнуть этих лидеров между собой. В общем-то, здесь используется классический прием разделения противника. И его саморазоблачения, естественно. Президент, не участвуя в склоках, очень выиграет. Именно неучастие добавит ему плюсов в актив…
– Где гарантии, что противники не консолидируются перед камерой, чтобы подвергнуть критике существующее руководство? – с ходу перебила его Елена Монастырская. – Вы надеетесь на свое искусство ведущего? Сумеете их переиграть, заставить браниться и разоблачать друг друга? Надеетесь, что они не раскусят ваш замысел? Они ведь достаточно опытны.
Смоленцев кивнул:
– На это, конечно, я надеюсь тоже, но главное здесь – подбор участников. Искусно составленные пары или группы должны состоять из людей, которые попытаются выигрышно выглядеть на фоне оппонента. Нам не надо пытаться переиграть их впрямую. Открытая стратегическая линия направлена против КПРФ. Это значит, что с другими претендентами Президенту вообще не следует вступать в диалог. И с коммунистами, кстати, не следует, как я уже говорил… – Смоленцев заглянул в листок бумаги и едва приметно улыбнулся. – Представьте себе пару Брынцалова с Жириновским, и у вас все станет перед глазами, как живое. Каждый из них будет уверен, что на фоне оголтелого идиотизма противника он будет выглядеть вполне достойно и наберет свои предвыборные очки. А на самом деле они только взаимно скомпрометируют друг друга. Они просто не смогут не переругаться; их придется даже сдерживать, чтоб не набросились друг на друга с кулаками.
Наумченко, из ОРТ, весело хмыкнул:
– Покупаю идею! Это политическое шоу должно пойти по главному каналу.
– Идея не продается, – отрезал Смоленцев.
Но от Наумченко не так-то легко было отвязаться:
– Виктор, согласись, это надо пускать на всю страну, да и передача у нас есть весьма подходящая – «Один на один». Ты у себя запустишь прямой эфир по радио, но покажем этих умных ребят у нас? – он с открытой улыбкой переводил глаза с Елены на Виктора. – Получится, что мы каждого из претендентов возьмем в информационные клещи…
– Нет, – ответил Смоленцев, чувствуя, что идея все-таки уходит от него.
– Так будет целесообразно, – холодно поддержала Наумченко Монастырская и обратила к Смоленцеву вопросительные глаза. – Как вы полагаете?
Смоленцев повернулся к Наумченко.
– Я за это сорву с тебя часов двадцать павильонной съемки! – заявил Виктор, разыгрывая жадность.
– Договоримся! – Наумченко заулыбался и уже делал пометки в блокноте. – Одно ведь дело делаем и в одной команде выступаем. Между собой мы, Виктор, всегда договоримся.
– Договоритесь отдельно, – несколько жестковатым тоном перебила его Елена. – Какие еще у вас есть идеи по парам или группам оппозиции?
– Так у меня и остальных растащат, – пожаловался Смоленцев. – Если сами ничего дельного придумать не могут, то пусть хоть платят.
– Торг здесь неуместен, – бессмертная фраза вызвала несколько полуулыбок на лицах присутствующих.
Виктор Смоленцев, не понимая до конца причин откровенной холодности Монастырской, зачитал свой список.
Следующие десять минут были исключительно посвящены оживленному обсуждению названных кандидатур. Отвергались одни и предлагались другие. Всех увлекло это составление невозможных, – а точнее, несовместимых – пар, все делали пометки у себя в блокнотах.
Заседание стало напоминать состязание в остроумии.
– Хорошо, остановимся на этом, – подвела черту Елена. – Виктор Геннадьевич, приготовьте мне к завтрашнему дню аннотированный список пар. Меня интересует тактика направления дискуссии в каждом случае. А я, в свою очередь, постараюсь предоставить вам дополнительную информацию. Иными словами – усилить вас. Будем считать это основным специфическим направлением вашего канала.
– Хорошо, Елена Борисовна, – отозвался Смоленцев. – Кое-какие наметки у меня уже есть.
Он сосредоточенно пролистывал свои бумаги.
Совещание закончилось.
Через несколько минут Елена, которая говорила с представителем армейской службы пропаганды, остановила Смоленцева на выходе из совещательной комнаты:
– Я попрошу вас, Виктор…
– Слушаю вас…
Тон талантливого ведущего был труднопереводим, он, вероятнее всего, говорил: «Дело ваше, Елена Борисовна, если вы решили увеличить между нами дистанцию. Не знаю, чем вызвано это похолодание, но, воля ваша, – я как-нибудь переживу этот каприз или интригу».
Елена Монастырская избегала встречаться с ним взглядом:
– Вы должны были подготовить список…
– Вот он, – протянул Смоленцев листок.
Елена, не глядя, вложила документ в папку и нейтральным тоном продолжила:
– Я жду вас у себя через пятнадцать минут. Аудиенция у Президента может состояться приблизительно через полчаса. Если, конечно, возникнет необходимость. Мы должны быть готовы к разговору.
– Хорошо, – ответил Смоленцев, без интереса глядя куда-то в сторону…
На этом они расстались.
Он прошел по длинному коридору в сторону холла – вместе с последними из участников совещания. Среди них почти не было женщин, Елена предпочитала работать с мужчинами. Как, впрочем, предпочитают многие женщины – особенно те, у которых мужской склад ума.
Его окликнул по пути Наумченко, и после недолгого торга Смоленцев, пользуясь его приподнятым настроением, просто-таки выцыганил двенадцать часов дорогущей павильонной съемки, и это примирило его до некоторой степени с потерей блестящей идеи.
Виктор наконец прикурил сигарету (об этом он просто-таки мечтал последние полчаса), которую по привычке разминал в пальцах на протяжении всего разговора с Наумченко, и скрылся в комнате для курения: Монастырская с полгода назад бросила курить и теперь, как это бывает, совершенно не выносила табачного дыма. На совещании она однажды предложила закурившему (забылся – бедолага – и едва не попал в опалу) выйти, если тому невтерпеж, на время в курилку, а потом вернуться. После этого все предпочитали терпеть.
Увидев вошедшего Виктора, из кресла в курительной комнате резко поднялся Олег Глушко и, затушив в пепельнице длинный окурок, не глядя на бывшего товарища, не сказав и слова, быстро вышел из помещения.
Виктор Смоленцев машинально взглянул ему вслед.
«Ведет себя, будто красна девица – трахнутая и брошенная. Обижен на весь свет… Определенно – это большая удача, что я избавился от него. Надо было еще раньше указать ему на дверь. Меньше было бы потерь…»
Смоленцев уселся в кресло и задумался.
Ситуация с Еленой Монастырской была непонятная: требование списка финансовых и организационных проблем, демонстративно холодный тон, возможно даже аудиенция с Президентом… Что все это значит? Если бы не холодный тон, не плохо скрываемое небрежение, можно было бы подумать, что удача повернулась к нему лицом. Впору было бы радоваться… Но при данной эмоциональной окраске все это напоминает скорее смену фаворита…
Он обратил внимание на вошедшего в помещение мужчину только тогда, когда тот зачем-то защелкнул дверь на замок. Смоленцев удивленно вскинул брови.
Мужчина направлялся к нему…
* * *
Виктория Макарова,
5 часов 50 минут пополудни,
23 марта 1996 года,
Кремль
Виктория не могла демонстративно стоять возле совещательной комнаты, поджидая Смоленцева, чтобы по приказу генерала «вести» его после совещания. Виктория была бы там как бельмо на глазу. Ну и как сотруднику службы безопасности ей такой непрофессионализм не шел бы в плюс. Профессионал должен получать удовлетворение от своей работы, должен уметь просчитывать ситуацию хоть на два – три хода вперед – как просчитывает гроссмейстер… Оглядев пустынный коридор, Виктория подумала: «Никуда Виктор Смоленцев не денется; выход из здания один». И заняла наблюдательную позицию на вахте 17-го блока. Это был действительно единственный выход (был еще аварийный, но всегда закрытый), через который посетители могли покинуть корпус. К тому же Виктория – сотрудник службы охраны – здесь «не торчала». Впрочем, с ее внешними данными девушка всюду была заметна – в этом смысле генерал Кожинов допустил просчет, когда приглашал ее на службу… Но во всем остальном Виктория Макарова доверие оправдывала – была сотрудник незаменимый: хорошо ориентировалась в ситуациях, быстро принимала решения, отлично стреляла, была скромна, интеллигентна; ожегшись с замужеством, отодвинула личную жизнь далеко на задний план и все свое свободное время посвящала службе…
Совещание наконец закончилось.
Разрозненными шумными группами участники совещания потянулись к выходу. Виктория, стоя в сторонке, поглядывала на них как бы без интереса. Но взгляд у нее был цепкий. Виктора Смоленцева девушка среди выходящих не видела. И пропустить не могла… Должно быть, он где-то задержался. Вполне могла оставить его после совещания и сама Монастырская. Ничего – человек не бандероль, не потеряется.
Девушка взглянула на часы. Можно было еще немного подождать… Виктория подождала несколько минут после того, как прошли последние из участников совещания. И слегка забеспокоилась. Смоленцева все еще не было. Что-то следовало предпринять.
Виктория нажала кнопку переговорника:
– Репека.
– Я.
– Оставь Семенова за рулем и постой за меня на вахте, – Виктория говорила в микрофон, а сама все озиралась по сторонам, – я пойду вовнутрь, выясню, где объект.
– Хорошо, иду.
– Если он вдруг будет выходить – если мы с ним разминемся, – сообщи мне. Все понятно?
– Просто, как капля воды, – отозвался Репека.
– Конец связи…
Виктория прошла коридором, заглянув по пути в курилку и в совещательную комнату. Везде было пусто. Девушка направилась в сторону персонального кабинета Елены Монастырской.
Попутно пыталась анализировать ситуацию. По-видимому, объект был приглашен на отдельную беседу по поводу списка, о котором она говорила Смоленцеву утром…
Навстречу девушке вышла сама Елена.
– Виктория, – окликнула она. – Будьте любезны, отыщите и поторопите ко мне Смоленцева, его ждет сам… а он еще позволяет себе опаздывать! Хотя я говорила ему заранее. Это уж ни в какие ворота!
Виктория была удивлена. И начала волноваться, хотя виду не показывала. Ей очень не нравилось, что Виктор Смоленцев каким-то необъяснимым образом сумел проскользнуть мимо нее. Телевизионщик, каких множество, а скрылся с искусством опытного разведчика. Неужели почувствовал, что его «ведут»?.. Для нее – сотрудницы службы охраны – это был бы непростительный промах.
Девушка начинала нервничать:
«А вообще эти телевизионщики – настоящие проныры. И при желании могут обвести вокруг пальца кого угодно».
Хорошо зная Елену, Виктория отметила про себя, что та просто взбешена. Ну что ж…
Девушка включила рацию:
– Репека.
– Я, – раздалось из наушника.
– Срочно иди вперед – навстречу мне, – Виктория двинулась по коридору, – заглядывай по дороге во все кабинеты подряд. Под любым предлогом. Ты понял?
– Так точно, лейтенант.
– Это очень важно. Ищи Смоленцева, его срочно требует Принцесса… Вряд ли он покинул здание. Не вылез же через окно?
– Хорошо, уже иду!..
– Конец связи…
* * *
Александр Бондарович,
6.30 вечера,
23 марта 1996 года, комната для допросов в Лефортово
Допрос Севы Могилевчука длился второй час.
Бондарович дал ему посидеть полдня в камере – помариноваться. За это время появились результаты обыска: как и следовало ожидать – нулевые. Увы!.. Отпечатков пальцев Могилева на изъятом оружии тоже не оказалось. Хитрый он был жук. Так что даже обвинение в незаконном хранении оружия предъявить не представлялось возможным.
Майор побывал в кабинете начальника службы СБНВФБ, доложил об успешном задержании авторитета, узнал последние новости из Америки и получил необходимые указания.
Сева Могилев также с пользой провел день: прошел стандартную процедуру санобработки; у него изъяли, как и было сказано, шнурки, а кроме того – режущие и колющие предметы. Поселившись в одиночной камере, куда ему пока не дали ни постельных, ни письменных принадлежностей, он промыкался до двух часов дня в тяжких раздумьях (несмотря на показную браваду), а потом устроил небольшую «прокачку прав», в результате которой добился-таки обеда. Поскольку завтракать ему сегодня не пришлось, то паек лефортовской темницы был съеден с достаточно окрепшим аппетитом. Уголовники, как известно, отсутствием аппетита не страдают…
За весь день Вячеслав Могилевчук не смог ни переговорить с нужными людьми, ни «наехать» на зарвавшиеся коммерческие структуры, ни собрать «дань», ни «развести», ни напугать, ни «поставить на счетчик», ни отдать приказа об убийстве… Так что, с его точки зрения, день прошел зря. По вине этого напористого майора были упущены какие-то возможности.
Допрос вывел его из состояния ожидания.
Битый час Сева Могилевчук пытался понять, что задумала ФСБ, что означало его задержание – или арест? – на этот раз. Что это – самодеятельность чересчур сметливого майора, плановая трепка нервов или что-то серьезное? А если последнее – то где он мог проколоться?
И что за падла навела на квартиру?
Разговор шел все вокруг да около: уточнялись отношения задержанного с рядом отечественных, совместных и западных фирм.
Могилевчук с ленцой и как бы расслабленно отвечал на некоторые вопросы, а по большей части отсылал следователя к бухгалтерам, юристам и руководителям соответствующих фирм, ссылался то на коммерческую тайну, то на незнание тонкостей той или иной операции, – и ждал, когда речь пойдет наконец о деле, когда кончится эта прелюдия, эта изматывающая проба сил, эта тягомотина. Сие могло случиться и сегодня, а могло произойти и на тридцатые сутки задержания (не на это ли намекнул в машине майор?), и опытный авторитет был к этому вполне готов. Он не стал бы тем, кем он был, если бы не мог быть выдержанным, если бы не владел в совершенстве правилами игры со следователем. Иногда эту игру Севе хотелось сравнить с партией в шахматы…
– Не понял еще, в чем прокололся? – небрежно спросил Бондарович.
Могилев изображал независимость – насколько это, конечно, было возможно в стенах тюрьмы. Сидел перед Бондаровичем на стуле, закинув ногу на ногу.
– Майор, мы время тратим. Говори про дело, или отпусти в камеру, если нечего сказать. Так я с тобой только ужин пропущу, а это против правил. Ни в чем я не прокололся, – Сева пустил дым в потолок.
– Пожалуй, ты прав, – вынужден был признать Банда, – проколов особых у тебя не было.
– Тогда выпускай на волю или скажи, чтобы дали письменные принадлежности – буду жалобу писать, – все накручивал Сева Могилев. – И дай позвонить адвокату, хотя он, наверное, уже в курсе и сам вам названивает.
Александр Бондарович тонко улыбнулся:
– И здесь ты прав. Твой Игорь Розбаш уже с обеда околачивается в управлении.
Могилевчук презрительно взглянул на Бондаровича, но внутренне насторожился, понимая, что наконец-то начался серьезный разговор.
Александр посмотрел на Севу пристально – словно пронзил взглядом:
– Когда в сентябре девяносто четвертого Япончик взорвал Тимофеева, кто стал его наследником?
Сева молча затянулся.
– Правильно, – кивнул Бондарович, – к январю зону Тимофеева поделили ты и Михай. Япончик фактически подарил ее вам. Или я не прав?
Последовало молчание.
Банда продолжал:
– Сегодня у вас полный порядок: Япончик держит дело в Америке. Михай проводит наркотики через Дальний Восток. Ты занят отмывкой денег через Европу и Америку…
– Ну ты даешь, начальник!..
– Большой концерн. Ну и, конечно, много мелких местных дел… Таких всегда хватает возле крупных дел – без суеты никому не обойтись… Все правильно пока?
Сева пожал плечами:
– Рассказывай, рассказывай – это твоя сказка.
– А твоя? – Бондарович ухмыльнулся. – Ты мне свою не расскажешь? Не порадуешь?
Сева поджал губы:
– Я в законе, оперу не пою.
– Ругаться вам Япончик не разрешает, – вздохнув, уточнил Бондарович, – да и повязаны вы крепко на одно и то же дело, хотя с разных концов, перспективы большие. Вроде делить вам нечего.
– Делить всегда есть чего, – философски заметил Сева Могилевчук.
Однако Александр пропустил его замечание мимо ушей:
– Так вот ситуация в корне изменилась, но тебе об этом еще ничего не известно…
– Решили позаботиться обо мне и вытащили с утра под пистолетом для консультации? – Могилев откинулся на стуле и принялся покачивать ногой. – Спасибо за доброту, я лучше домой пойду.
– Лет через…
Глаза Севы стали злыми:
– Через сколько?
– Япончика взяли на горячем. Сегодня весь день ведутся допросы.
