Дмитрий Мережковский
Франциск Ассизский

Полная версия

XVI

Есть ли христианство все, чем жило, живет и будет жить человечество? Нет ли чего-то до христианства и за христианством; нет ли по сю и ту сторону его какого-то древнего, забытого, и нового, неизвестного, религиозного опыта? Вот вопрос, поставленный за семь веков до нас Иоахимом и встающий перед нами сейчас грознее, чем когда-либо.

Многое еще имею возвестить вам, но вы теперь не можете вместить. Когда же приидет Дух… то откроет вам всю истину… и будущее возвестит вам (Ио. 16, 12–13).

Эта-то еще для людей невместимая и потому, во Втором Завете Сыном еще не открытая Истина и есть Третий Завет – Царство Духа – Свободы.

Судя по тому, что сейчас происходит в религиозно-пустом и все более опустошаемом, растущею волею к рабству одержимом, человечестве, мало надежды на то, чтобы оно могло спастись, без новой сверхъестественной помощи, такой же, как та, что была ему послана в воплощении Сына Божия: начал спасение мира Отец; продолжает Сын; кончит Дух.

Это и сказал Иоахим, за семь веков до нас, и хотя погибал так же, как мы погибаем, но уже видел то, чего мы еще не видим, – единственную для мира надежду спасения – Третий Завет.

XVII

«Дух – Свобода», к этим двум словам сводится весь бесконечно в христианстве новый и в необозримых творческих возможностях действенный религиозный опыт Иоахима, – на очень большой и людям наших дней, с их волею к рабству, неизвестной глубине, а на глубине еще большей и неизвестнейшей сводится он к одному-единственному слову: Три.

В первом понятии геометрической точки заключено все будущее трехмерно-пространственное познание мира. Геометрия: движущаяся точка – линия; движущаяся линия – плоскость; движущаяся плоскость – тело. Так же и вся будущая религия Духа – Свободы – заключена в этом первом понятии, пронзающем сердце Иоахима: «Три».

Люди не могли бы объяснить двухмерным, абсолютно плоским существам, что значит геометрическое тело; или что такое высота и глубина; или как можно двигаться вверх и вниз. Точно так же и существа четырехмерные не могли бы объяснить людям, что значит то «тело духовное», pneumaticon, о котором говорит Павел, и почему для этого тела «верх» и «низ» – одно и то же; или как в простейшем опыте «левая перчатка надевается на правую руку»; и почему в опыте нисходящего к Матерям, Фауста, «опускаться» – значит «подыматься» и наоборот; и почему царство Божие наступит тогда, по «не записанному» в Евангелии слову Господню, «Аграфу», когда «верхнее сделается нижним, и нижнее – верхним».

В первом объяснении – трехмерности – плоским существам, – вся Евклидова геометрия ни к чему не послужила бы, а во втором объяснении – четырехмерности – людям вся метагеометрия Лобачевского тоже не послужила бы ни к чему, без предварительного, физически-метафизического опыта.

Чувственное, прямое и положительное знание о том, что такое «четвертое измерение», нам недоступно; но отрицательно и символически предчувственно мы кое-что о нем узнали бы, если бы могли себе представить, что значило бы для нас сделаться из «трехмерных», высоких и глубоких существ существами абсолютно плоскими, двухмерными; если бы мы могли себе представить ужас как бы расплющения под неимоверною тяжестью и то, как, лишившись физической свободы движения вверх и вниз – символа бесконечной свободы метафизической (в выборе «добра» и «зла», в том, что мы называем «свободою воли»), мы обрекли бы себя на движение по абсолютной плоскости, гнусное пресмыкание, ползание, – символ рабства бесконечного (ужас равный испытал бы, может быть, Ангел, превращаясь в насекомоподобного, плоского диавола). Только по этому ужасу оставленной нами позади «двухмерности», плоскости, – рабства – мы могли бы отчасти судить о том блаженстве свободы, какое мы испытали бы, если бы перешли из нашего мира, трехмерного, все еще сравнительно плоского, рабского, где и самый полет – только побеждаемое, но не побежденное падение, – в тот «четырехмерный», бесконечно-свободнейший мир окончательно побежденных глубин и высот, где уже «ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь, не отлучат нас от любви… во Христе» (Рим. 8, 39) и от свободы в Духе.

Здесь геометрия становится уже религией, – может быть, тою геометрией Божественного зодчества, по которой строятся миры; и восходящая лестница наших измерений геометрических становится лестницей все бóльших и бóльших освобождений, до той последней Свободы, чье имя – «Дух».

Кажется, именно таков подлинный нашими словами сказанный, религиозный опыт Иоахима, – новый не только в христианстве, но и во всех религиях, – опыт «трех состояний мира», tres status saeculi.^[31] Ясного понятия о том, что ожидало бы нас, если бы мы перешли из «второго состояния мира», – «царства Сына», в «третье состояние», – «царство Духа», не может, конечно, дать нам Иоахим, без пережитого нами соответственного опыта – пронзающей сердце молнии Трех; он может только дать это смутно почувствовать – «увидеть, как сквозь тусклое стекло», – в религиозных символах, симфониях, созвучиях, «согласиях», concordia, Трех Заветов, – что он и делает.

XVIII

Символы эти в Иоахимовом «Истолковании Апокалипсиса» следуют тройными рядами – созвучьями, сливаясь в одну божественную симфонию Трех.

«В первом Завете, Отца, – ночь; во втором Завете, Сына, – утро; в третьем Завете, Духа, – день».

«Звездный свет, ночной, – в первом; во втором – сумеречный; солнечный – в третьем».

«Всходы зеленеющие – в первом; во втором – колосья; в третьем – пшеница».

«В первом – крапива; розы – во втором; в третьем – лилии».

«Старцы – в первом; во втором – юноши; дети – в третьем».^[32]

Мир для Иоахима не стареет, как для нас, а молодеет: старец – мир становится юношей; юноша – младенцем, и младенец снова рождается.

Если кто не родится (снова) от Духа, не может войти в царство Божие (Ио. 3, 5).

Это, кажется, первый из людей понял Иоахим, как закон для жизни не только человека, но и всего человечества. Мир движется во времени вперед, а в вечности – «вперед» и «назад» вместе, потому что в Третьем Царстве Духа, или в «четвертом измерении», по геометрическому символу, – все, что «впереди», то и «позади»: бывшее, райское утро, детство мира, есть и будущее царство Божие.

Или в ином порядке символов: «В первом Завете – вода; во втором – вино; в третьем – елей».

Или еще в ином порядке: «В бывшем состоянии мира, status totius saeculi, – земля; в настоящем – вода; в будущем – огонь». Gherardo da San Donnino. Introductio in Evang. Aetern. (Manouscr. Sorbon.). Fol. 100. verso:«vocatterramscripturampriorisTestamenti,acquamscripturamNoviTestamenti,ignemveroscripturamEvangeliiAeterni».ТретийЗаветдляИоахимаиесть«ВечноеЕвангелие». Твердое, как земля, неподвижное – в Отце; движимое, текучее, как вода, – в Сыне; движущее, воздушное («газообразное», по-нашему), как пламя, – в Духе.^[33]

Или еще в ином порядке: семя в земле – мир, в Отце; росток во влаге – человек, в Сыне; растение в солнце – человечество, в Духе.

«В Ветхом Завете – страх; в Новом – вера; в будущем – любовь». Или еще в ином порядке: «Рабство – в Отце; послушание – в Сыне; в Духе – свобода».^[34]

Так, неподвижная ось, на которой все в Боге и в мире движется: Три, а всего мирового движения последняя цель: Свобода.

Вся эта музыка символов ничего, конечно, не скажет тому, у кого не было соответственного религиозного опыта, хотя бы только в первой точке его; но у кого он был, для того она внятна, как родной язык на чужбине или далекого друга во сне услышанный зов.

XIX

К Сыну может привести только Отец; к Духу – только Сын: вот почему Третье Царство – Духа есть вечное дело Сына, в Духе – «Вечное Евангелие», Evangelium Aeternum, – то самое, которое и мы читаем, – но уже возвещаемое не только в слове, а в слове и в деле. Сказанное Евангелие – «временное»; сделанное – «вечное». То – все еще только мертвая буква, Закон; это – Дух Живой – Свобода;^[35] «то претворяется в это, как на браке в Кане Галилейской, вода – в вино».^[36]

«Двух Заветов, первого и второго, согласие несомненно, – учит Иоахим, – потому что вывод из обоих – одно разумение (откровение) Духа Святого».^[37] «Третий Завет, исходящий от двух первых, как Дух исходит от Отца и Сына, и есть Вечное Евангелие», уже «не Церкви, а Царства, Evangelium Regni, то самое, что возвестил Иисус».^[38]

Царство Божие только на земле исполняется, в Ветхом Завете Отца, в иудействе; в Новом Завете Сына, в христианстве, – исполняется Царство Божие только на небе; а в будущем Завете Духа исполнится оно «на земле, как на небе». Вечная молитва Сына в Духе: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе», – и есть «Вечное Евангелие Духа Святого», Evangelium Spiriti Santci.^[39]

Только два Лица Божия – Сын и Отец увидены христианством во временном, историческом, известном нам Евангелии, а в неизвестном, апокалипсическом, Вечном, – увидены будут все три Лица: Отец, Сын и Дух.

Когда Господь заповедал ученикам в последнем на земле сказанном слове:

идите, научите все народы, крестя их во имя Отца, Сына и Духа Святого (Мт. 28, 19), —

Он заповедал им благовествовать не временное Евангелие – Двух, а Вечное – Трех.

XX

Ближе всего к нам и легче всего мог бы нами понят Иоахим в ответе на то, что мы называем так плоско и недостаточно, потому что нерелигиозно, «социальной проблемой». За семь веков до нас понял он то, чего и в наши дни почти никто не понимает, – что страшный узел «социального неравенства», который именно в наши дни грозит, затянувшись в мертвую петлю, задушить человечество, может быть развязан уже не в христианстве, как все еще многие христиане думают, а в том, что за христианством, – в «Третьем Завете».

В личном спасении, в правде о человеке, – главная сила святости христианской, Новозаветной, а Третьезаветной – в правде о человечестве, в спасении общественном. «Вся жизнь Града Божия будет общинной, socialis», – мог бы согласиться с Августином Иоахим. Общество человеческое строится в Третьем Завете по образу того, что св. Тереза Испанская называет «Божественным Обществом», – Троицы: сплавить все металлы человеческие – церкви, государства, народы, сословия («классы», по-нашему) – в один нужный для царства Божия, сплав все та же молния – Три.

Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я – в Тебе, так они да будут в Нас едино (Ио. 17, 21).

Только в Третьем Царстве, Духа, совершится этот «великий переворот», – совсем, совсем иной качественно, чем тот, что мы называем «социальной революцией». Собственники – «богатые, великие, сильные мира сего, – учит Иоахим, – будут низвергнуты, а нищие, малые, слабые, возвышены… И увидят они, наконец, правосудие Божие, совершенное над их палачами и угнетателями руками неверных».^[40]

Для Иоахима, так же как для Августина, «кто владеет лишним, – владеет чужим»; «частная собственность – закон человеческий, общая – закон божественный». Иоахим – такой же «противособственник», «общинник», «коммунист» во имя Христа, как Арнольд Брешианский, Пьетро Вальдо, св. Франциск Ассизский, – все «люди Духа», viri spirituales, XI–XII века, но с тою существенной разницей, что он один знает, что «этот великий переворот», который заменит частную собственность общею, совершится уже не в христианстве – «втором состоянии мира, водном», а в «третьем, огненном», ибо «небеса и земля, составленные из воды и водою… сберегаются огню, на день Суда» (II Птр. 3, 5–7).

Только тогда, после того «великого переворота», наступит покой субботний, – мир всего мира, всех войн конец, и воздвигнуто будет из новых камней, на развалинах старого «Града человеческого – диавольского („civitas hominum – civitas diaboli“, no Августину), тысячелетнее Царство Святых на земле».^[41]

XXI

Ближе всего к нам и легче всего мог бы нами быть понят Иоахим и в ответе на вопрос о том, что мы называем тоже неверно и недостаточно, потому что слишком «вторично», «водно», а не «третично», «огненно», – «соединением Церквей».

За семь веков до нас понял Иоахим то, что, кажется, «последние христиане» наших дней начинают понимать или скоро начнут, – что христианство может быть спасено не одной из двух поместных Церквей, Восточной или Западной, и не одной из бесчисленных церквей, в Протестантстве-Реформации, а только единою Вселенскою Церковью, потому что вся нисходящая за второе тысячелетие линия христианства есть не что иное, как медленный провал в пустоты, зазиявшие после Разделения Церквей.

«Нынешняя Римская Церковь, в своем земном владычестве, есть Вавилон», – говорит Иоахим теми же почти словами, как через полтораста-двести лет скажут Лютер и Кальвин.^[42] Нынешние прелаты Римской Церкви, «друзья богатых и союзники сильных мира сего, истинные члены синагоги сатанинской, возвещают и готовят пришествие Антихриста».^[43] – «В Риме уже родился Антихрист и скоро воссядет на престол римского первосвященника».^[44] – «Нынешнее состояние Церкви должно измениться, commutandum est status iste Ecclesiae».^[45] Дни Римской церкви сочтены: так же, как новый Град Божий – на развалинах старого Града Человеческого, «воздвигнута будет и новая Вселенская Церковь, на развалинах старой Церкви Петра».^[46] Дышит Дух уже и сейчас в Церкви Восточной и влечет ее к Западной. Когда же обе поместные Церкви соединятся в одну, Вселенскую, то «войдут в нее Иудеи, войдут и язычники», да будет воистину «един Пастырь и едино стадо», а не так, как теперь, – множество стад и пастырей множество.^[47]

Вместо «Церкви священников» будет «царство Святых». Старое священство Петра уступит место новому, ибо «все наследие Петра перейдет к Иоанну».^[48]

«Будут ли римские первосвященники скорбеть о своем упразднении?.. Будут ли противиться тому, чтобы частное (поместное) совершенство, Церкви, particularis perfectio, заменилось общим, вселенским, universalis?»^[49] Будет ли Петр противиться Иоанну? «Да не будет, да не будет, да не будет, сего! Absit, absit, absit hoc!» – заклинает Иоахим в вещем ужасе возможное столкновение бывшей Церкви с будущей, Петра с Иоанном;^[50] но не заклянет: около 1250 года, того самого, который предсказывал Иоахим, как роковой для Церкви и мира «апокалипсический», – произойдет первое столкновение, а второе – через три века, в Протестантстве Реформации.

XXII

Очень верно почувствует Римская церковь или, точнее, Римская курия, в лице Святейшей Инквизиции 1255 года, в городе Ананьи (Anagni), грозную для себя опасность в Иоахиме. Этот тишайший «Ангельский учитель» в самом деле страшнее для Церкви – не внешне, а внутренне мятежнее, революционно-врывчатей, буйного и шумного Лютера: только одно отрицание старого – обращенное к Церкви голое «нет» – у Лютера, а у Иоахима – «нет» и «да», отрицание старого и утверждение нового. Вот почему Церковь не посмеет его отлучить и анафематствовать открыто, как это сделает с Лютером; так мы не смеем уронить или ударить молотком начиненную динамитом бомбу. Только учеников Иоахима Церковь или опять-таки, точнее, Римская курия будет отлучать и сжигать на кострах беспощадно, а его самого будет замалчивать и мягкою рукою душить, где-то в углу, не в Риме, а в городке Ананьи. Мягкою тоже и «ученой рукой», docta manu, подчеркнет св. Фома Аквинский в книгах Иоахима неблагополучные по «ереси» места, готовя «Вечное Евангелие» к огню Инквизиции;^[51] а около 1260 года поместный Арльский собор (Aries), донося кому надо, что многие иноки хранят Иоахимовы книги в потайных местах келий своих, признáет, все так же потихоньку, «Евангелие Духа Святого» «ядовитым учением», doctrina venenata.^[52]