Александр Дюма
Две Дианы
Часть третья
I. Снова возникают недоразумения
На этот раз Арно дю Тиля отвели не в прежнюю камеру в Риэ, а поместили во внутренней тюрьме при трибунале, объявив, что после допроса его двойника судьи, возможно, снова пожелают обратиться к нему.
Обдумав сложившееся положение, хитрый пройдоха мог себя поздравить с тем выгодным впечатлением, которое произвело на судей его наглое и изобретательное выступление. Добряк Мартен-Герр при всей своей правоте никак не сумел бы выглядеть столь убедительным, как Арно.
Так или иначе – время выиграно! Но, хорошенько все продумав, он убедился, что, кроме времени, ничего не выиграл. Истина, которую он так яростно оспаривал, все-таки выпирала изо всех дыр. Коннетабль де Монморанси, на которого он все время ссылался, вряд ли рискнет покрыть своим авторитетом гнусные проделки своего осведомителя. Да, тут было в чем усомниться.
Поэтому-то на смену первоначальному ликованию пришло беспокойство. Теперь Арно дю Тиль прекрасно видел, что его положение далеко не блестяще, и, когда за ним пришли, чтоб отвести его обратно в тюрьму, он совсем пал духом. Значит, суд не считал нужным допрашивать снова его после показаний Мартен-Герра! Новый повод для беспокойства!
Но Арно дю Тиль, человек крайне наблюдательный, сразу же заметил, что пришел за ним не прежний тюремщик, а новый.
Чем вызвана такая перемена? Хотят усилить надзор? Или заставить его проговориться? Арно дю Тиль решил быть настороже и за всю дорогу не проронил ни слова.
Дальше – больше: снова сюрпризы! Его, оказывается, отвели совершенно в другую тюрьму, в другую камеру!
И в то же время по всему было видно, что совсем недавно здесь находился другой узник: вот куски свежего хлеба, полупустая кружка воды, вот соломенный тюфяк и, наконец, приоткрытый сундук с мужским платьем.
Арно дю Тиль обладал завидной выдержкой и ничем не проявил своего удивления. Однако, оставшись один, он стремительно бросился к сундуку и начал лихорадочно рыться в нем. Там ничего не было, кроме одежды. Но одежда эта по цвету и по покрою почему-то показалась ему знакомой. В сундуке лежали два коричневых камзола и желтые вязаные панталоны несколько необычной формы.
– О ля-ля! Вот так штука! – обрадовался Арно дю Тиль.
Вечером в камеру зашел незнакомый тюремщик.
– Эге, мэтр Мартен-Герр! – хлопнул он по плечу призадумавшегося арестанта.
– Что-нибудь случилось? – спросил Арно дю Тиль благорасположенного стража.
– Случилось то, приятель, что ваши дела идут как по маслу. Знаете, кто получил разрешение на свидание с вами?
– Ничего я не знаю, – буркнул в ответ Арно дю Тиль. – Да и откуда мне знать? Так кто же это такой?
– Ваша женушка Бертранда де Ролль собственной персоной. Она, видать, наконец-то разобралась, где правда, а где ложь. Но на вашем месте я бы ее не принял!
– А почему?
– Почему? Да потому, что она вас все время не признавала! А теперь ей ничего не остается делать, как вас признать, коли завтра судьи заставят ее это сделать публично. Если вы со мной согласны, то я тут же ее и выпровожу!
Тюремщик шагнул к двери, но Арно дю Тиль его задержал:
– Нет, не прогоняйте ее! Я хочу ее повидать. Раз уж судьи разрешили – впустите.
– Гм! Вы вечно верны себе. Вечно благодушны и снисходительны. Но… Впрочем, ваше дело.
И тюремщик удалился, недоуменно пожимая плечами.
Через минуту он вернулся с Бертрандой.
– В вашем распоряжении четверть часа, так что за это время извольте либо разругаться, либо помириться, – осклабился тюремщик и снова вышел.
Сгорая от стыда, низко опустив голову, Бертранда де Ролль приблизилась к Арно. Тот сидел и молчал, предоставляя ей возможность самой начать разговор.
– О Мартен, Мартен, простишь ли ты меня когда-нибудь? – тихо и жалостно простонала она.
– За что мне тебя прощать? – добродушно спросил Арно дю Тиль, подделываясь под манеру поведения Мартен-Герра.
– Я так жестоко ошиблась! – разразилась слезами Бертранда. – Это моя вина – я тебя не узнала! Признаюсь, что разобрала, в чем дело, только теперь, когда вся округа, и граф Монтгомери, и само правосудие – все установили, что ты мой истинный муж, а тот, другой, – прохвост и самозванец.
– А разве теперь уже все окончательно разъяснилось? – взволновался Арно.
– Господи боже мой, ну конечно! Господа судьи, а также твой хозяин граф Монтгомери мне объявили час тому назад, что ты и есть Мартен-Герр, мой добрый и любезный супруг!..
– И это правда?! – бледнея, перебил ее Арно дю Тиль.
– Мало того, – продолжала она, – они же посоветовали мне повиниться перед тобой еще до приговора, вот тогда-то я и испросила свидание с тобой…
На секунду она остановилась. Арно молчал. Тогда она снова заговорила:
– Конечно, я очень виновата перед тобой, однако учти: все это произошло совсем нечаянно. Каюсь, я не распознала обман Арно дю Тиля! Но разве могла я допустить, что господь бог создал для своей забавы двух таких похожих по фигуре, по лицу, по осанке людей?.. Кстати, у этого негодяя были твое кольцо, твои бумаги. Ни друзья, ни родные ничего не подозревали, я и попалась на удочку. Но знай, дорогой мой супруг, я всегда любила тебя одного. И, зная это, прости мне мою единственную невольную ошибку…
Тут Бертранда снова приумолкла, выжидая, что скажет ей Мартен-Герр. Но тот упорно молчал, и она скрепя сердце залепетала:
– Вспомни, когда мне давали очную ставку, ты был одет не в обычное свое платье, а закутан был почему-то в широкий плащ. При наличии этого проклятого сходства откуда мне было знать, что этот человек в плаще – мой муж? Вот я и не решилась указать на тебя как на мужа… Заклинаю тебя, Мартен, не ставь мне это в вину! Судьи мне сегодня объявили, что я ошиблась… Ты ведь мне не откажешь в своем снисхождении?.. Что касается меня, я не та, что была. Я уже не та сварливая и привередливая особа, от которой ты столько натерпелся. Этот проклятый Арно дю Тиль сумел меня поставить на место. Теперь я буду послушна и приветлива, но и ты будь со мной, как в прежние времена. Ты мне докажешь это, если простишь. Тогда я опознаю и твою душу, как опознала уже твою плоть!
– Так, значит, ты меня опознала? – проронил наконец Арно дю Тиль.
– Конечно! И жалею только о том, что для этого понадобился целый процесс.
– Ты меня опознала? – настаивал Арно. – Ты опознала во мне не того гнусного проходимца, который еще на прошлой неделе нагло выдавал себя за твоего мужа, а того настоящего, законного Мартен-Герра, которого не видала столько лет? Посмотри мне в глаза. Я ведь твой первый и единственный супруг, так?
– Ну конечно, ты и есть мой настоящий, мой дорогой Мартен-Герр!
И, заливаясь слезами, Бертранда бросилась к его ногам. Она ведь была убеждена, что имеет дело действительно со своим мужем. Арно дю Тиль, поначалу сомневавшийся в ее искренности, убедился в конце концов, что здесь нет и не может быть никакого подвоха. «Ну погоди, гадина, – подумал он, – ты мне еще за это заплатишь!» И, выждав минуту, он якобы уступил наплыву непреодолимой нежности:
– Я слишком малодушен, слишком слаб, чтобы упорствовать в своей обиде, – прошептал он и, словно смахивая с ресницы слезу, поцеловал в лоб раскаявшуюся грешницу.
– Какое счастье! – воскликнула Бертранда. – Он возвращает мне свою любовь!..
В эту минуту дверь распахнулась, вошел тюремщик.
– Совет да любовь! – проворчал он, взглянув на умиленную парочку. – Я так и думал! Эх, и мокрая же ты курица, Мартен!
– Да чего там, чего там!.. – как бы смущенно бормотал Арно, растягивая губы в восторженной улыбке.
– Ладно, это твое дело! – усмехнулся тюремщик. – А мое дело – инструкция. Время истекло, и тебе, красавица, пора уходить.
– Как! Надо уже расстаться?
– Ничего. Завтра наглядитесь друг на друга досыта.
– Значит, завтра я буду свободен! – обрадовался Арно. – И тогда мы заживем с тобой на славу!
– Завтра и будут нежности, – свирепо оборвал его тюремщик, – а сейчас, Бертранда, убирайся прочь!
Она последний раз поцеловала Арно, помахала ему на прощание рукой и вышла. Тюремщик двинулся за ней. Арно окликнул его:
– Нельзя ли мне свечу… или лампу?
– Почему нельзя? Можно… – ответил тюремщик. – Ведь вас держат не так строго, как Арно дю Тиля. И потом, ваш хозяин, граф де Монтгомери, такой вельможа!.. Чтоб ему угодить, и вам угождают! Сейчас вам пришлю свечу.
И действительно, через пять минут в камере у Арно уже горела свеча. Оставшись один, Арно дю Тиль проворно сбросил с себя холщовую одежду и надел тот самый коричневый камзол и желтые вязаные штаны, которые обнаружил в сундуке Мартен-Герра.
Потом он сжег свой старый костюм и смешал пепел с оставшейся в камине золой.
Разделавшись с этим, он потушил свечу и с облегченным вздохом растянулся на соломенном тюфяке.
«Что же получилось? – спросил он самого себя. – Сдается мне, что судьи меня основательно засудили. Но будет даже забавно, если в самом поражении я изыщу возможность стать победителем. Подождем!»
II. Преступник обвиняет самого себя
Нетрудно догадаться, что в эту ночь Арно дю Тилю не спалось. Лежа на соломенном тюфяке с широко открытыми глазами, он взвешивал свои шансы, рассчитывал, прикидывал, изыскивал последние возможности, которые могли бы сыграть ему на руку… Составленный им план заключался в том, чтобы последний раз подменить собою Мартен-Герра; это было настолько дерзко, что в самой дерзости этой таилась надежда на успех. Если уж сам случай идет ему навстречу, неужели Арно изменит присущая ему наглость? Пусть же события развиваются своим чередом, а он будет только направлять в нужное русло непредвиденные случайности и неожиданности. Только и всего.
Утром он осмотрел свой костюм и нашел его безукоризненным; затем в точности восстановил все манеры и ухватки Мартен-Герра: сходство было полнейшим. Да, ничего не скажешь: у этого негодяя был врожденный актерский талант.
Ровно в восемь часов дверь тюрьмы со скрипом растворилась, и вчерашний тюремщик впустил в камеру графа де Монтгомери.
Арно дю Тиль, приняв спокойный и равнодушный вид, тревожно подумал: «Вот она, черт возьми, решительная минута! Последняя ставка!»
Он с жадным нетерпением ждал первого слова, с которым к нему обратится Габриэль.
Габриэль начал так:
– Здравствуй, бедняга Мартен!
Арно дю Тиль облегченно вздохнул. Граф де Монтгомери назвал его Мартеном! Значит, карусель снова завертелась. Арно спасен!
– Здравствуйте, мой добрый и бесценный хозяин, – ответил он, вкладывая в эти слова все свое – на сей раз неподдельное – чувство благодарности, и, осмелев, добавил: – Нет ли каких-нибудь новостей, ваша светлость?
– По всей вероятности, приговор вынесут утром.
– Наконец-то! Слава тебе, господи! – воскликнул Арно. – Признаться, мне все это порядком надоело. Значит, сомневаться или опасаться теперь не приходится? Правое дело восторжествует.
– Надеюсь, что так, – медленно произнес Габриэль, внимательно приглядываясь к Арно. – Однако этот мерзавец Арно дю Тиль принимает отчаянные меры.
– Неужто? Что же он опять натворил?
– Видишь ли, изменник пытается заварить прежнюю кашу.
Арно всплеснул руками:
– Надо же! Но каким же образом, боже правый!
– Он осмеливается утверждать, что вчера стражники перепутали камеры и отвели Арно в твою, а тебя – в его.
– Быть этого не может! – удивленно и негодующе вскинулся Арно. – Чем же он может это доказать?
– А вот чем: после вчерашнего допроса вас обоих не отправили обратно в городскую тюрьму, а оставили в помещении суда, ибо по ходу разбирательства вы могли понадобиться судьям. Вот тут-то, он говорит, и произошло недоразумение. Будто бы тюремщики перепутали и приняли его за Арно дю Тиля. Вот на этих-то ничтожных утверждениях он и строит новые свои подвохи. И все плачет, чуть не рыдает, зовет меня.
– А вы его видели, монсеньор? – вырвалось у Арно.
– И не собирался! Я боюсь его уловок, он ведь способен обвести вокруг пальца даже и меня. Этот прохвост удивительно находчив и изворотлив!
– Выходит, что вы, ваша светлость, его же и защищаете, – с деланым недовольством заметил Арно дю Тиль.
– Ничуть, но нужно признать, что если бы хоть половину такого ума и такой ловкости направить на добрые дела…
Тут Арно с негодованием перебил Габриэля:
– Да ведь он же подлец!
– До чего же ты зол на него! – заметил Габриэль. – Между тем, направляясь сюда, я подумал, что, если бы ты захотел, можно было бы возбудить ходатайство о его помиловании…
– Помиловании?! – нерешительно переспросил Арно.
– Конечно, тут есть над чем поразмыслить. Вот ты и подумай, Мартен, а потом скажи.
Арно дю Тиль подпер рукой подбородок, поскреб задумчиво по щеке, помолчал и наконец вымолвил:
– Нет, никакого помилования! Так будет лучше!
– О, Мартен, я и не думал, что ты так жесток! – упрекнул его Габриэль. – Это совсем не похоже на тебя. Ведь только вчера ты жалел обманщика и был готов на все, чтоб спасти его!..
– Вчера! Вчера! – возмутился Арно дю Тиль. – Вчера не было еще и последней омерзительной проделки…
– Пожалуй, ты прав, – согласился Габриэль. – Значит, ты считаешь, что злодею надлежит умереть?
– Господи боже, – протянул Арно дю Тиль с видом мученика, – вы прекрасно знаете, ваша милость, насколько чуждо мне насилие, месть и всякое кровопролитие! Я скрепя сердце иду на эту меру только потому, что она просто необходима. Посудите сами: пока этот человек жив, для меня спокойной жизни не будет. Вот сейчас, последней своей проделкой, он доказал, что он неисправим, и тем самым рассеял последние сомнения! Пусть Арно дю Тиль умрет.
– Если так, пусть умрет, – поддакнул Габриэль. – То есть он умрет, если будет осужден… Ведь приговор еще не вынесен.
– Как! Разве дело еще не кончено? – спохватился Арно.
– Почти, но кое-какие неясности еще остались. Этот чертов Арно успел вчера произнести перед судом очень толковую и убедительную речь.
«Ну свалял же я дурака!» – пронеслось в голове у Арно.
Габриэль продолжал:
– Вот сейчас ты толково и уверенно доказал мне, что Арно должен умереть, а вчера перед судьями ты не мог связать и двух слов, не привел ни одного доказательства в пользу правого дела. Тебе дали полную возможность защищаться, а ты так ничего и не сумел опровергнуть…
– Ваша милость, при вас я чувствую себя свободно, а судейское сборище меня пугает. И потом, должен признаться, мне казалось, что суд лучше моего разберется во всем этом деле. Но, видно, с законниками нужно вести себя по-другому. Им нужно краснобайство, теперь мне ясно. Вот бы начать сначала!
– И что бы ты тогда сделал?
– Тогда бы уж я разговорился!.. И обратите внимание: опровергнуть все доводы и ухищрения этого Арно дю Тиля – сущие пустяки!
– Неужто пустяки?
– Прошу прощения, ваша светлость, но его слабинку я вижу не хуже, чем он сам, и если бы я не стеснялся, то сумел бы рассказать судьям…
– Что бы ты им сказал?
– Что бы я им сказал? – переспросил Арно. – Да ничего не может быть проще… Вот послушайте!
И Арно дю Тиль начисто опроверг свою же собственную, сказанную накануне речь. Он распутал весь этот клубок, состряпанный им же самим. Он развернул перед Габриэлем две судьбы – честнейшего человека и проходимца, которые, так же как масло и воду, невозможно смешать. Словом, своей собственной рукой он разрушил до основания здание лжи, которое возвел только вчера с таким искусством.
Живи Арно дю Тиль в наше время, он был бы превосходнейшим адвокатом. Но – увы! – на беду свою, он родился на триста лет раньше.
– Думаю, что больше говорить не о чем, – так он закончил свою речь. – Досадно только, что не слыхали меня судьи.
– Почему же? – возразил Габриэль. – Они тебя слышали.
– Как так?
– Взгляни сам.
Дверь камеры распахнулась, и перед ошеломленным и оробевшим Арно предстали на пороге председатель суда и двое его судей.
– Что это значит? – обратился Арно к Габриэлю.
– Это значит, что я, опасаясь, как бы мой бедный Мартен-Герр от робости опять не запутался, дал возможность судьям без его ведома послушать его заключительную и крайне убедительную речь.
– Вот и прекрасно! – со вздохом облегчения проговорил Арно дю Тиль. – Премного вам благодарен, ваша милость.
Потом, обращаясь к судьям, жалостливо спросил:
– Могу ли я надеяться, что моя речь доказала вам мою правоту?
– Бесспорно, – ответил председатель суда. – Высказанные вами доводы нас вполне убедили.
– Ага! – ликовал Арно дю Тиль.
– Но, – продолжал председатель, – у нас есть доказательства и того, что вчера при размещении узников произошло недоразумение, а именно: Мартен-Герр был водворен в вашу камеру, а вы, Арно дю Тиль, в настоящее время находитесь в его помещении.
– Что? – пролепетал пораженный Арно. – Ваша светлость, а вы что скажете на это? – обратился он к Габриэлю.
– Я скажу следующее, – сурово произнес Габриэль. – Я хотел получить лично от вас полное доказательство невиновности Мартена и вашей вины. Вы заставили меня, презренный, играть роль, которая мне была омерзительна. Но, видя вашу наглость, я понял, что в борьбе с такими, как вы, допустимы все виды оружия и что лжеца можно одолеть только ложью. В конце концов вы сами облегчили мне задачу: ваша подлость сама вовлекла вас в западню!
– В западню? – отозвался Арно. – Значит, тут была западня! Но так и знайте, монсеньор, вы отрекаетесь от вашего Мартена! Как бы вам не ошибиться!
– Не настаивайте, Арно дю Тиль! – вмешался председатель суда. – Ошибка была заранее обусловлена и совершена с ведома суда. Вы изобличены полностью.
– Но если вы говорите, что ошибка была обусловлена, – не унимался наглец, – кто может поручиться, что не было ошибки в исполнении вашего приказа?
– Свидетели – солдаты и тюремщики!
– Они ошибаются! – завопил Арно дю Тиль. – Я действительно Мартен-Герр, оруженосец графа де Монтгомери! Я не дам себя так легко осудить! Сведите меня с моим двойником, поставьте нас рядом, тогда и выбирайте, кто Арно дю Тиль, а кто Мартен-Герр, кто виновен, а кто неповинен! Вы хотите лишь усугубить всю эту путаницу! Но вопреки всему я всегда буду утверждать: я – Мартен-Герр! И никто не может меня опровергнуть, никто не сумеет доказать обратное!
Судьи и Габриэль лишь покачивали головой да грустно улыбались, видя такое бесстыдное упорство.
– Я снова говорю вам, Арно дю Тиль, – заметил председатель, – спутать вас с Мартен-Герром невозможно.
– Да почему же? – вопил Арно. – Как распознать? По какой примете?
И тогда Габриэль воскликнул с негодованием:
– Ты сейчас узнаешь, подлец!
Он махнул рукой, и Мартен-Герр показался на пороге камеры.
Мартен-Герр – без плаща! Мартен-Герр – калека! Мартен-Герр – на деревянной ноге!
– Вот он, Мартен-Герр, мой оруженосец, – заявил Габриэль, смотря в упор на Арно дю Тиля. – Он чудом избежал виселицы в Нуайоне, но не избежал в Кале справедливой мести, которая предназначалась тебе, и был сброшен в пропасть. Но пути господни неисповедимы, и вот теперь само провидение дает нам возможность отличить бесстыдного злодея от искалеченной жертвы.
Арно дю Тиль, бледный, подавленный, уничтоженный, не смел ни отпираться, ни защищаться.
– Пропал! Я пропал! – пробормотал он и рухнул на пол без сознания.
III. Да здравствует справедливость!
Итак, песенка Арно дю Тиля была спета. Судебное разбирательство тут же возобновилось, и через четверть часа обвиненный был вызван в зал суда для оглашения приговора, который мы воспроизводим дословно по документам того времени:
«На основании допроса Арно дю Тиля, он же Сансетта, именующего себя Мартен-Герром, заключенного в тюрьме города Риэ;
на основании показаний свидетелей, как то: Мартен-Герра, Бертранды де Ролль, Карбона Барро и, в частности, господина графа де Монтгомери;
на основании показаний самого подсудимого, который поначалу всячески отрицал свою вину, но впоследствии признался в содеянных им преступлениях, явствует:
что указанный Арно дю Тиль окончательно изобличен в обмане, лжи, самозванстве, прелюбодеянии, грабеже, святотатстве и краже.
Суд осуждает указанного Арно дю Тиля и приговаривает его:
во-первых, публично покаяться перед местным храмом Артига, для чего ему надлежит остаться в одной сорочке, разуться, обнажить голову, надеть на шею веревку и, держа в руках зажженную свечу, стать на колени;
во-вторых, просить прощения у бога, короля и правосудия, а также у супругов Мартен-Герра и Бертранды де Ролль.
По совершении сего указанный Арно дю Тиль передается в руки палачу, который с той же веревкой на шее проведет его по всем улицам и общественным местам селения Артиг и приведет его к дому, где проживает указанный Мартен-Герр.
Затем он будет вздернут и удавлен на виселице, а тело его – предано сожжению.
Постановлено в Риэ, в двенадцатый день июля, года 1558».
Иного приговора Арно дю Тиль и не ждал. Он выслушал его с угрюмым и безразличным видом, сознался во всем, признал приговор справедливым и даже проявил некоторое раскаяние.
– Я прошу, – сказал он, – у господа милосердия, у людей – прощения и надеюсь претерпеть наказание как истинный христианин.
Мартен-Герр, присутствовавший при этом, лишний раз доказал судьям свою подлинность: он разразился потоком искреннейших слез, а затем, поборов застенчивость, обратился к председателю, нельзя ли, мол, как-нибудь помиловать Арно дю Тиля, поскольку он, Мартен-Герр, готов простить ему все ошибки прошлого.
Но ему возразили, что право помилования принадлежит одному королю, но, даже если бы суд к нему и обратился, король ни за что бы не согласился, потому что преступления Арно дю Тиля слишком гнусны и омерзительны.
А через восемь дней перед красивым домиком, уже возвращенным законному владельцу, Арно дю Тиль, согласно приговору, принял наказание за все свершенные им злодеяния.
В этот день вся округа собралась в Артиге, дабы присутствовать при казни.
Преступник, надо сказать, проявил в последние минуты известное мужество и весьма достойно завершил свою недостойную жизнь.
Когда палач, по обычаю, трижды оповестил: «Правосудие свершилось!» – притихшая, устрашенная толпа стала расходиться, а в то время в доме, некогда принадлежавшем повешенному, некая чета проливала горькие слезы и творила жаркие молитвы – то были Мартен-Герр и Бертранда.
Но вскоре живительный воздух родного края, душевная теплота родных и близких и в особенности нежная забота Бертранды начисто разогнали морщины на лбу Мартена, и на губах его заиграла веселая улыбка.
Однажды теплым вечером, после радостного и спокойного дня, он отдыхал в виноградной беседке и не заметил всадника, который неторопливо подъехал к дому, спешился и направился к бывшему оруженосцу.
С минуту он взирал с улыбкой на блаженствовавшего Мартена, потом подошел ближе и молча похлопал его по плечу. Тот живо обернулся и тут же вскочил, прикоснувшись к своей шапке:
– Вот оно что! Это вы, ваша светлость! Простите, но я не заметил вас.
– Не извиняйся, Мартен, – улыбнулся Габриэль (это был он), – я заглянул к тебе вовсе не для того, чтобы нарушить твой покой, а чтобы в нем удостовериться.
– Тогда, ваша светлость, взгляните на меня – и тут же все поймете.
– Что я и сделал, – грустно рассмеялся Габриэль. – Так, значит, ты счастлив?
– О, ваша светлость, ну чисто птица в воздухе или рыба в воде!
– Вот и хорошо, что ты обрел наконец долгожданный покой и достаток.
– Что верно, то верно… потому-то я так и доволен. После долгих скитаний, бесконечных войн и всяческих лишений я, пожалуй, имею право пожить денек-другой в свое удовольствие. Что же касается достатка, то, вернувшись домой, я вдруг заделался чуть ли не богачом. Но деньги-то это не мои, и мне противно к ним прикасаться. Их принес в дом Арно дю Тиль, и я хочу возвратить их по принадлежности. Большую часть – иначе говоря, стоимость вашего выкупа – я верну вам, ваша светлость. Остальные деньги, украл ли их Арно или приобрел, теперь уже все равно – после оплаты судебных издержек пойдут в пользу бедняков нашего края.
– Но тогда тебе почти ничего не останется…
– Нет уж, извините, – запротестовал Мартен, – когда служишь столько времени такому щедрому хозяину, как ваша милость, то непременно кое-что накопишь. Я привез с собой из Парижа довольно тугой кошелек. Да и Бертранда не из бедных. Одним словом, мы на бобах не останемся…
– Но надеюсь, Мартен, ты не откажешься получить от меня то, чего не взял бы от Арно. Я прошу тебя, верный мой слуга, оставь себе в награду десять тысяч экю.
– Как, ваша светлость? – вскричал пораженный Мартен. – Такой огромный подарок!
– Полно, – возразил Габриэль. – Ведь не думаешь же ты, что я хочу оплатить твою верность! Нет, я и без того твой должник на всю жизнь. А теперь хватит об этом… Лучше скажи мне, как относятся к тебе прежние друзья. Я ведь заглянул к тебе, чтобы убедиться в твоем полном благополучии. Так как же твои друзья?
– Что ж, монсеньор, многие из них умерли, но кто уцелел, любят меня не меньше, чем в прежние времена. Кое-кто из них даже поссорился с тем самым Мартеном из-за его вечной грубости. Посмотрели бы вы теперь, как они довольны!
– Верю тебе, Мартен, верю, – кивнул головой Габриэль. – Но почему ты ничего не говоришь мне о своей жене?
Мартен с некоторым замешательством почесал за ухом.
– Хм!.. Моя жена…
– Ну да, твоя жена… – с беспокойством отозвался Габриэль. – Неужели Бертранда по-прежнему тебя угнетает? Неужели у нее не смягчился характер?
– Да нет же, монсеньор, – возразил Мартен, – нет, она меня просто на руках носит. Ни тебе капризов, ни придирок! Ей-богу! От такой благодати я просто не могу прийти в себя. Не успею я позвать, а она уже бежит… Удивительно!
– Ну и в добрый час! А то ты меня чуть не напугал.
– Если уж говорить начистоту, – смутился Мартен, – так меня все-таки берет какое-то сомнение… Можно с вами, монсеньор, говорить совершенно откровенно?
– Разумеется.
Мартен-Герр осторожно огляделся и, убедившись, что вокруг ни единой души, тихо заговорил:
– Так вот… я не то что прощаю Арно дю Тиля, а просто благословляю его. Какую услугу он мне оказал: из тигрицы сделал овечку, из ведьмы – ангела! Я пользуюсь последствиями его грубости… Конечно, Арно дю Тиль доставил мне много бед и огорчений, но разве все эти горести не окупились, коли он невольно доставил мне такое счастье на старости лет?
Тут Габриэль не удержался от улыбки:
– Пожалуй, ты прав.
Мартен весело продолжал:
– Вот я и благословляю его втайне… и все потому, что пожинаю посеянные им плоды. Значит, зло Арно дю Тиля принесло мне только пользу. Мне есть за что благодарить чудесного Арно, и я его благодарю!
– Признательное у тебя сердце, – усмехнулся Габриэль. – Но повтори мне еще раз, что ты счастлив.
– Повторяю, ваша милость: счастлив так, как еще в жизни никогда не бывал!
– Это я и хотел знать. Теперь я могу уехать со спокойной душой.
– Как, – вскричал Мартен, – уехать? Неужели вы собираетесь нас покинуть?
– Да, Мартен. Больше ничто меня здесь не удерживает.
– Хорошо. А когда же вы собираетесь?
– Сегодня вечером.
Мартен заволновался.
– Что же вы меня не предупредили? Ну ничего, мне недолго собраться!
Он вскочил и быстро заковылял к дому.
– Бертранда, Бертранда! – крикнул он.
– Зачем ты зовешь жену, Мартен? – спросил Габриэль.
– Пусть она соберет меня в дорогу.
– Совершенно напрасно, Мартен, ты со мной не поедешь.
– Как так? Вы не возьмете меня с собой?
– Нет, я еду один.
– И больше не вернетесь?
– Вернусь, но не скоро.
– Ну и дела… Ведь слуга всегда следует за хозяином, оруженосец – за рыцарем, а вы не берете меня с собой!
– У меня на это есть веские причины, Мартен.
– Какие же, если не секрет?
– Во-первых, было бы слишком жестоко оторвать тебя от счастья, которое ты так поздно вкусил.
– Это не в счет, монсеньор, ибо мой первый долг – служить вам до последнего дыхания.
– Так-то оно так, но совесть не позволяет мне воспользоваться твоим усердием. А во-вторых, в результате печального случая в Кале ты уже не в силах служить так же ловко, как прежде.
– Верно, ваша светлость, теперь сражаться рядом с вами мне уже не придется… И все-таки найдется немало таких поручений, которые калека сможет выполнить почище здорового.
– Я это знаю, Мартен! И, возможно, я пошел бы на это, если бы не третья причина… Я открою тебе ее лишь при условии, что ты не будешь вникать в подробности и сам не захочешь следовать за мной.
– Значит, речь идет о чем-то важном, – заметил Мартен.
– Да, ты прав, – печально и торжественно проговорил Габриэль. – До сего времени я жил во имя чести и добился того, что покрыл свое имя славой. Я имею все основания сказать, что оказал Франции и королю великие услуги; достаточно вспомнить Сен-Кантен и Кале… До сих пор я бился в открытом и честном бою, в радостной надежде получить награду. Но награды этой я так и не получил… И отныне я должен отомстить за преступление. Я сражался – теперь я караю. Я был солдатом Франции, а буду палачом господним.
– Господи Иисусе! – всплеснул руками Мартен.
– Вот почему мне надлежит быть одному и я никак не могу привлечь тебя к этому страшному, зловещему делу! В нем не должно быть никаких посредников!
– Что верно, то верно… Теперь я и сам отказываюсь от своего предложения.
– Спасибо тебе за преданность и покорность, – сказал Габриэль.
– Но неужели я не могу вам ничем быть полезен?
– Ты можешь только молиться за меня… А теперь прощай, Мартен. Я расстаюсь с тобой и возвращаюсь в Париж. Там я буду ждать решающего дня… Всю свою жизнь я защищал правду и боролся за равенство – да вспомнит всевышний об этом дне. Пусть он поможет найти справедливость своему верному слуге… – И, взглянув на небо, Габриэль хмуро повторил: – Да, справедливость!..
Через десять минут он наконец вырвался из крепких прощальных объятий Мартен-Герра и Бертранды де Ролль, явившейся на зов мужа.
– Прощай, Мартен, мой верный слуга. Мне пора уезжать. Прощайте, мы еще свидимся!
– Прощайте, монсеньор, и да хранит вас бог! – вот все, что мог вымолвить Мартен-Герр.
И он еще долго смотрел на темную фигуру одинокого всадника, которая медленно растворялась в сгущающихся сумерках и наконец совсем исчезла.
