Александр Дюма
Две Дианы
XIV. Диана де Пуатье
Коннетабль де Монморанси все еще находился у Дианы де Пуатье.
– В конце концов, она же ваша дочь, черт возьми, – надменно и властно говорил он, – и вы имеете те же права и ту же власть над нею, что и король. Требуйте венчания.
– Но, друг мой, – мягко отвечала Диана, – не забывайте, что до сих пор я слишком мало уделяла ей внимания. Как же мне проявить материнскую власть? Я ее не ласкала, как же мне ее бить? Мы находимся с ней – и вы это знаете – в весьма холодных отношениях, и, несмотря на ее попытки сблизиться со мной, мы продолжали встречаться лишь изредка. Она к тому же сумела приобрести большое влияние на короля, и я, право же, не знаю, кто из нас влиятельнее сейчас. Поэтому исполнить вашу просьбу, друг мой, очень трудно, если не сказать – невозможно. Махните рукой на этот брачный союз и замените его еще более блестящим. Для вашего сына мы попросим у короля маленькую Маргариту.
– Мой сын уже не играет в куклы, – фыркнул коннетабль. – И как могла бы содействовать процветанию моего дома девочка, едва научившаяся говорить? Наоборот, герцогиня де Кастро, как вы только что сами заметили, имеет на короля большое влияние, потому-то я и желаю, чтоб она стала моею невесткой. Удивительная вещь, гром и молния, сколько препятствий на пути к этому браку! Наперекор госпоже де Кастро, наперекор этому расфуфыренному капитанишке, наперекор самому королю я хочу, чтоб этот брак состоялся! Я так хочу!
– Хорошо, друг мой, – согласно кивнула Диана де Пуатье, – я обещаю сделать все возможное и невозможное для исполнения вашего желания.
Коннетабль что-то недовольно проворчал. Странно, но Диану де Пуатье необъяснимо тянуло к этому старому, вечно тиранившему ее ворчуну. Ведь Анн де Монморанси не был ни умен, ни блестящ и пользовался заслуженной репутацией скряги. Одни только страшные казни, которыми он усмирил мятежное население Бордо,[28] создали ему своего рода омерзительную известность. Даже обладая храбростью, он оказался неудачлив в тех сражениях, в которых участвовал. При Равенне и Ариньяне, где одержаны были победы, он еще не командовал и ничем не отличался среди прочих. При Бикоке, стоя во главе швейцарского полка, он дал перебить почти весь свой полк, а при Павии был взят в плен. Тем исчерпывалась его воинская слава. И если бы Генрих II – разумеется, под влиянием Дианы де Пуатье – не благоволил к нему, он так и остался бы на втором плане и в Королевском совете, и в армии. Тем не менее Диана преданно заботилась о нем и во всем ему подчинялась.
В этот миг послышался осторожный стук в дверь, и появившийся паж доложил, что виконт д’Эксмес настоятельно просит герцогиню оказать ему милость, приняв его по чрезвычайно важному делу.
– Влюбленный! – воскликнул коннетабль. – Чего нужно ему от вас, Диана? Уж не пришел ли он, чего доброго, просить у вас руки дочери?
– Принять его? – покорно спросила Диана.
– Разумеется, ведь этот визит может нам быть полезен. Но пусть он немного подождет, пока мы договоримся.
Паж удалился.
– Если к вам пришел виконт д’Эксмес, – сказал коннетабль, – то это значит, что возникло какое-то непредвиденное затруднение. Положение, должно быть, кажется ему отчаянным, иначе он бы не прибег к этому крайнему средству. Слушайте же внимательно, и если вы точно выполните мои наставления, то, возможно, вам и не придется тогда обращаться к королю. Диана, о чем бы виконт ни просил вас, отвечайте отказом. Если он попросит вас указать ему путь, направьте его по пути противоположному. Если пожелает услышать от вас «да», говорите «нет». Ведите себя с ним высокомерно, пренебрежительно – словом, дурно… Вы поняли меня, Диана? Сделаете то, что я вам говорю?
– Все будет исполнено в точности, мой коннетабль.
– Тогда, надеюсь, кавалер наш будет сбит с толку. Бедняга! Бросается прямо в пасть к… – Он хотел сказать «к волчице», но поправился: – К волкам. Предоставляю вам его, Диана, и жду от вас подробного отчета о беседе с этим красивым претендентом. До вечера!
И, поцеловав Диану в лоб, он удалился. В другую дверь паж ввел виконта д’Эксмеса.
Габриэль отвесил Диане почтительнейший поклон, на который она ответила небрежным кивком. Но Габриэль, заранее готовый к неравной борьбе между пылкой страстью и ледяным тщеславием, начал довольно спокойно:
– Герцогиня, я понимаю дерзость и тщетность моей просьбы, с которой осмеливаюсь к вам обратиться. Но в жизни случаются иной раз такие важные, такие крайние обстоятельства, что под их влиянием становишься выше обычных условностей и невольно пренебрегаешь обычными приличиями. И вот я стою перед одним из страшных определений судьбы, сударыня. Человек, говорящий с вами, вручает вам свою жизнь, и, если вы безжалостно отнесетесь ко мне, я погибну.
Госпожа де Валантинуа, казалось, застыла в немой неподвижности и не сводила с Габриэля недовольного, удивленного взгляда.
– Вы знаете или, может, не знаете, герцогиня, – продолжал он, стараясь не поддаваться обескураживающему воздействию этого нарочитого молчания, – что я люблю госпожу де Кастро, люблю ее глубокой, пылкой, необоримой любовью.
Легкая усмешка Дианы де Пуатье словно говорили: «А мне-то что до этого?»
– Я заговорил об этой переполняющей мою душу любви, герцогиня, дабы иметь повод сказать, что я преклоняюсь перед нею, обожествляю ее как наитие свыше. Сердце, которое она посетила, становится чище, возвышеннее, ближе к небу…
Диана де Пуатье переменила позу и, полузакрыв глаза, небрежно откинулась на спинку кресла.
«Куда он гнет со своею проповедью?» – думала она.
– Таким образом, вы видите, что любовь для меня святыня, – продолжал Габриэль. – Более того, она всесильна в моих глазах. Пусть бы даже супруг госпожи де Кастро был еще жив, я любил бы ее и даже не старался бы подавить в себе это непобедимое чувство… Только надуманная любовь поддается укрощению, истинная же не слушает приказов, и спастись от нее нельзя. Поэтому и вы, сударыня, вы тоже не защищены от вторжения в вашу душу истинной страсти…
Герцогиня де Валантинуа по-прежнему молчала. Лишь насмешливое изумление светилось в ее глазах. Габриэль заговорил с еще большим жаром, точно желая смягчить это каменное сердце.
– Король был восхищен вашей дивной красотой, вы – тронуты его любовью, но сумело ли ваше сердце ответить ему взаимностью? Увы, нет… И вот однажды вас увидел красивый, доблестный и преданный дворянин. Он влюбился в вас, и страсть его нашла отклик в вашей душе, не сумевшей отозваться на страсть короля. В самом деле, разве титулы покоряют сердца? Кто может вам помешать в один прекрасный день великодушно и с чистой совестью предпочесть подданного господину? Не знаю, как другие, но я настолько понимаю благородство чувства, что никак не могу поставить в вину Диане де Пуатье, при всей любви к ней Генриха Второго, любовь ее к графу де Монтгомери.
Диана порывисто приподнялась и широко раскрыла свои большие зеленые и ясные глаза.
– Что ж, вы располагаете вещественными доказательствами этой любви? – обеспокоенно спросила она.
– Я располагаю только уверенностью, правда, не вещественной, но твердой, – ответил Габриэль.
– А! – произнесла она, и лицо ее приняло прежнее надменное выражение. – В таком случае мне ничего не стоит сказать вам правду. Да, я любила графа де Монтгомери. А дальше что?
– Дальше?.. – Габриэлю было мучительно и больно. Однако он продолжал: – Вы любили Жака де Монтгомери, герцогиня, и я осмеливаюсь предположить, что вам еще дорога его память. Ибо если он и исчез с лица земли, то из-за вас. И вот я именем его заклинаю вас, герцогиня, разрешите мне задать один вопрос, который может показаться вам очень дерзким. Но я повторяю, что жизнь моя связана с этим ответом, и если вы мне в нем не откажете, то отныне я буду ваш душою и телом…
– Довольно, сударь, – сказала герцогиня. – Задайте же этот страшный вопрос.
– Позвольте мне, произнося его, преклонить пред вами колени, – сказал Габриэль и действительно опустился на колени и с бьющимся сердцем тихо спросил: – Герцогиня, вы любили графа де Монтгомери в тысяча пятьсот тридцать восьмом году?
– Возможно, – ответила Диана де Пуатье. – Дальше.
– В январе тысяча пятьсот тридцать девятого года граф исчез, а в мае того же года родилась будущая герцогиня де Кастро.
– И что же?
– Вот здесь-то, герцогиня, – продолжал Габриэль едва слышно, – здесь-то и заложена томящая меня тайна. Я умоляю вас открыть мне ее. Ведь от нее зависит вся дальнейшая моя судьба, и, поверьте, она умрет в моей груди, если вы удостоите меня откровенности. Перед этим распятием клянусь вам, сударыня: у меня вырвут прежде жизнь, чем ваше признание. К тому же вы можете всегда отречься от него, вам поверят больше, чем мне… Герцогиня! Кто отец Дианы де Кастро? Действительно граф де Монтгомери?
– Ха-ха! – презрительно рассмеялась Диана. – Вопрос и впрямь дерзновенный! И вы правильно поступили, предпослав столь пространное введение. Но успокойтесь, милейший, я не гневаюсь на вас. Вы и в самом деле заинтересовали меня своей загадкой, и, знаете ли, загадка эта все еще продолжает меня занимать. Ибо, в сущности, вам-то что за дело, господин д’Эксмес, дочь ли короля или дочь графа герцогиня Ангулемская? Король считается ее отцом, этого довольно для вашего честолюбия, если вы честолюбивы. И что за бесцельное желание допрашивать прошлое? У вас есть для этого основание, сударь?
– Вы правы, герцогиня, основание у меня есть, но я заклинаю вас не спрашивать меня о нем, – отозвался Габриэль.
– Вот как! – воскликнула Диана. – Мои тайны вы желаете знать, а свои скрываете. Сделка для вас, во всяком случае, небезвыгодная.
Габриэль подошел к дубовому резному аналою, стоявшему за креслом Дианы, и снял с него распятие слоновой кости.
– Можете ли вы поклясться вечным спасением своим, герцогиня, молчать о том, что я вам сообщу, и никогда не злоупотреблять этим сообщением?
– Ну и клятва! – удивилась Диана.
– Да, сударыня, я знаю, что вы ревностная и набожная католичка, и если вы поклянетесь спасением души своей, то я поверю вам.
– А если я откажусь поклясться?
– Тогда я промолчу, сударыня, и вы откажетесь сохранить мне жизнь.
– Знаете, сударь, вы удивительно раззадорили мое женское любопытство. Тайна, которою вы так трагически окружаете себя, притягивает и, сознаюсь, искушает меня. Но предупреждаю вас, что если я и поклянусь, то лишь для того, чтобы лучше вас понять. Поклянусь из чистого любопытства, должна вам признаться!
– Я тоже, герцогиня, руковожусь лишь стремлением узнать тайну, но только любопытство мое сродни любопытству подсудимого, ожидающего смертного приговора. Как видите, горькое и страшное любопытство. Угодно ли вам дать эту клятву?
– Говорите же, я буду повторять за вами эту вашу клятву.
И действительно, Диана повторила за Габриэлем:
«Вечным спасением своим в настоящей и в грядущей жизни клянусь никому в мире не открывать тайны, которую вы мне сообщите, никогда ею не пользоваться вам во вред и во всем поступать так, словно она оставалась и навсегда останется мне неизвестной».
– Так, герцогиня, – сказал Габриэль, – благодарствуйте за первое доказательство снисхождения. Теперь вам все объяснят два слова: имя мое – Габриэль де Монтгомери, и Жак де Монтгомери – мой отец.
– Ваш отец! – воскликнула пораженная Диана.
– Таким образом, – продолжал Габриэль, – если Диана де Кастро – дочь графа, то та, кого я люблю, – моя сестра.
– А, понимаю… – протянула, несколько опомнившись, Диана де Пуатье. «Вот что спасает коннетабля», – подумала она.
– А теперь, сударыня, – твердо заявил побледневший Габриэль, – окажите мне милость, поклянитесь на этом распятии, что герцогиня де Кастро – дочь короля Генриха Второго! Вы молчите? Почему вы молчите, герцогиня?
– Потому что не могу поклясться в этом.
– О боже мой! Диана – дочь моего отца? – пошатнувшись, спросил Габриэль.
– Этого я не говорю. И никогда не скажу! – воскликнула госпожа де Валантинуа. – Диана де Кастро, конечно же, дочь короля.
– Правда? О, герцогиня, как вы добры! Но простите, быть может, слова эти подсказаны вам вашими личными интересами?.. Поклянитесь же, сударыня, поклянитесь. Во имя дочери вашей принесите клятву и в этом!
– Не принесу! – отрезала герцогиня. – С какой стати мне клясться?
– Но ведь вы только что принесли подобную же клятву лишь для удовлетворения собственного любопытства, а теперь, когда дело касается человеческой жизни, когда вы можете несколькими словами спасти от гибели двух людей, вы спрашиваете: «С какой стати мне клясться?»
– Сударь, вы слышали: я не поклянусь, – холодно и решительно повторила Диана.
– А если я все же женюсь на госпоже де Кастро, сударыня, и если она мне сестра, вы думаете, что грех не падет на вашу голову?
– Не на мою, – ответила Диана, – потому что я ни в чем не поклялась.
– Это ужасно, ужасно! – воскликнул Габриэль. – Но не забудьте, что я могу повсюду рассказывать о вашей связи с графом де Монтгомери, о вашей измене королю…
– У вас нет никаких доказательств, – едко усмехнулась Диана. – Вам просто не поверят. Заметьте к тому же, что я могу преподнести государю дело так, будто вы посмели объясниться мне в дерзновенной любви, угрожая оклеветать меня, если я вам не уступлю. Тогда вы не избежите гибели, господин Монтгомери. Но простите, – прибавила она, вставая, – я вынуждена с вами расстаться, сударь. Я очень интересно провела с вами время, право же, очень, и ваша история принадлежит к числу самых необыкновенных.
Она позвонила.
– О, как это подло! – вскричал Габриэль, потрясая сжатыми кулаками. – Ах, отчего вы женщина? И отчего я дворянин? Но берегитесь, герцогиня! Вы не безнаказанно надругались над моим сердцем и над моею жизнью… Вы еще ответите мне, ибо, повторяю, вы совершаете подлость.
– Вы находите? – сказала Диана, сопровождая эти слова свойственным ей одной сухим, издевательским смешком.
В этот миг паж, явившийся на зов, приподнял портьеру. Она иронически кивнула Габриэлю и вышла из комнаты.
«Коннетаблю решительно везет», – подумала она.
Габриэль вышел вслед за Дианой, ничего не видя от ярости и обиды.
XV. Екатерина Медичи
Но Габриэль был человеком сильным и мужественным, с решительным и твердым характером. Ошеломленный в первую минуту, он подавил в себе приступ отчаяния, поднял голову и велел доложить о себе королеве. Ведь могли же дойти какие-нибудь слухи до Екатерины Медичи об этой безвестной трагедии соперничества ее мужа с графом Монтгомери. Как знать, не играла ли она в ней и сама какую-либо роль? В ту пору ей было лет двадцать. Молодая женщина, красивая и покинутая, должна была наверняка зорко и неотступно следить за всеми происками и ошибками своей соперницы. Габриэль рассчитывал, что ее воспоминания смогут осветить ему ту темную дорогу, по которой он брел пока еще ощупью.
Екатерина приняла виконта д’Эксмеса с той подчеркнутой благосклонностью, которую выказывала ему всякий раз, когда к этому представлялся случай.
– Это вы, прекрасный победитель? – улыбнулась она. – Какой счастливой случайности обязана я вашим милым посещением? Вы редко наведываетесь к нам, господин д’Эксмес, и впервые, кажется, попросили у меня аудиенции. Между тем вы всегда для меня желанный гость, так и запомните.
– Государыня, – ответил Габриэль, – я не знаю, как вас благодарить, и знайте, что моя преданность…
– Оставим в стороне вашу преданность, – перебила его королева, – и перейдем к цели вашего прихода. Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезна?
– Да, ваше величество, мне кажется, что можете.
– Тем лучше, господин д’Эксмес. – И Екатерина поощрительно улыбнулась. – Если в моей власти то, о чем вы собираетесь меня просить, заранее обещаю исполнить вашу просьбу. Это, быть может, несколько неосторожное обещание, но вы, конечно, им не злоупотребите.
– Боже меня упаси от такого намерения, государыня!
– Итак, я слушаю вас, – вздохнула королева.
– Я дерзнул явиться к вам, ваше величество, только для выяснения одного обстоятельства, в котором для меня заключается все. Простите ли вы меня, если я коснусь воспоминаний, весьма неприятных для вашего величества? Я говорю о событии, относящемся к тысяча пятьсот тридцать девятому году.
– О, в ту пору я была очень, очень молода, – сказала королева.
– Но были уже несомненно красавицей, достойной любви, – заметил Габриэль.
– Иной раз мне приходилось это слышать, – ответила королева, приятно взволнованная оборотом, который принимала беседа.
– И тем не менее, – продолжал Габриэль, – другая женщина уже осмеливалась захватить права, данные вам богом, происхождением и красотой. И женщина эта не удовлетворилась тем, что ваш супруг отвратил от вас свое сердце. Она изменила ему, полюбив графа Монтгомери. Впрочем, в своем справедливом презрении вы, быть может, не сохранили об этом никаких воспоминаний?
– Нет, у меня еще свежи в памяти, – ответила королева, – и этот случай, и все уловки той, о ком вы говорите. Да, она полюбила графа Монтгомери. Затем, увидев, что страсть ее обнаружена, она трусливо заявила, что ломала комедию, дабы испытать сердце дофина, а когда Монтгомери исчез – и, быть может, по ее приказу, – она его не оплакивала и на следующий же день появилась на балу веселая, кокетливая. Да, никогда я не забуду первых интриг, которыми эта женщина подкапывалась под власть молодой королевы; из-за них я дни и ночи проводила в слезах. Но позже во мне проснулась гордость. Своим достойным поведением я заставила всех уважать во мне супругу, мать и королеву. Я подарила семерых детей королю и Франции. Теперь же я сохранила к мужу только спокойную любовь, как к другу и к отцу моих детей. Я достаточно жила для общего блага. Разве нельзя мне пожить немного и для себя? И если бы я заметила чье-то юное и пылкое влечение ко мне, разве было бы преступлением отвергнуть его, Габриэль?
Взгляды Екатерины дополняли ее слова. Но мысли Габриэля витали далеко. Он уже не слушал королеву, а думал о чем-то своем. Задумчивость эту Екатерина объяснила себе по-своему. Но вскоре Габриэль нарушил молчание:
– Разрешите вас просить, государыня, еще об одном разъяснении, чрезвычайно важном для меня. Вы ведь добры ко мне! Направляясь к вам, я недаром предчувствовал, что уйду отсюда удовлетворенным. Довершите же ваше благодеяние. Раз вам хорошо знакома эта мрачная история с графом Монтгомери, то не знаете ли вы, чья дочь герцогиня де Кастро, родившаяся через несколько месяцев после исчезновения графа? Злые языки называют отцом Дианы господина Монтгомери.
Несколько мгновений Екатерина Медичи молча глядела на Габриэля, как бы желая проникнуть в скрытый смысл этих слов. Наконец, решив, что разгадала загадку, она улыбнулась:
– От меня не ускользнуло, что вы заметили госпожу де Кастро и принялись усердно за нею ухаживать. Я догадываюсь теперь о ваших желаниях. Но прежде чем идти дальше, вы, вероятно, пожелали удостовериться, что идете не по ложному следу и что предмет вашего увлечения действительно дочь короля. Вы не желаете, женившись на узаконенной дочери Генриха Второго, оказаться вдруг супругом внебрачной дочери графа Монтгомери. Да вы честолюбец, господин д’Эксмес! Не оправдывайтесь, такая черта внушает мне еще большее уважение к вам.
– Но, государыня, – пробормотал в замешательстве Габриэль, – быть может, и вправду…
– Отлично! Я вижу, что разгадала вас, мой рыцарь, – сказала королева. – Так вот что, послушайтесь дружеского совета: в ваших же интересах отказаться от госпожи де Кастро. Оставьте эту куклу. Я не знаю, по правде говоря, чья она дочь – короля или графа, но, если даже она и дочь короля, не такая жена, не такая опора вам нужна. Герцогиня Ангулемская натура слабая и мягкая, сотканная из чувствительности и грации, но ей недостает силы и энергии. Ей удалось снискать благоволение короля, не спорю, но воспользоваться им она не сумеет. Вам же, Габриэль, для осуществления ваших великих замыслов нужна мужественная и влиятельная подруга, которая бы помогла вам в меру всей своей любви, служила бы вам опорой и сама опиралась на вас. Такое сердце, виконт д’Эксмес, вы, сами того не ведая, нашли!
Он глядел на нее озадаченный. Она увлеченно продолжала:
– В силу своего положения мы, королевы, освобождены от обычных правил приличия и можем, не стыдясь, сами пойти навстречу чьему-то желанию. Послушайте, Габриэль! Вы красивы, смелы, пылки, горды! С первого же взгляда я испытала к вам незнакомое мне чувство, и – разве я ошиблась? – ваши слова, ваши взгляды, даже сегодняшняя просьба, в которой, быть может, надо видеть лишь ловкий маневр, – словом, все побуждало меня думать, что я натолкнулась на человека благородного.
– Государыня… – в ужасе произнес Габриэль.
– Да, вы, вижу, взволнованы и озадачены, – нежно улыбнулась Екатерина. – Но вы, надеюсь, не слишком строго осуждаете меня за мою вынужденную откровенность? Я повторяю: положение королевы должно служить оправданием женщине. Вы робки, хотя и честолюбивы, господин д’Эксмес. Потому я предпочла заговорить первая. Ну, придите же в себя! Неужели я так страшна?
– О да, – прошептал бледный и растерянный Габриэль.
Но королева, расслышав это восклицание, неверно поняла его.
– Полно, – сказала она с напускной подозрительностью, – я ведь вас еще, кажется, не свела с ума настолько, чтобы вы забыли свои интересы… Но знайте, Габриэль, я хочу возвеличить вас. До сих пор я держалась в тени, на втором плане, но скоро буду блистать на первом. Госпожа Диана де Пуатье по своему возрасту не сможет сохранять долго свою красоту и влияние. С того дня, как чары этой женщины перестанут действовать, начнется мое царствование! Король поймет когда-нибудь, что нет у него советчика опытнее, искуснее, находчивее меня. А тогда, Габриэль, на что может притязать человек, соединивший свою судьбу с моею в ту пору, когда она еще не определилась? Полюбивший во мне женщину, а не королеву? Разве не пожелает правительница государства достойно вознаградить того человека, кто посвятил свою жизнь Екатерине? Разве не станет он ее помощником, ее правой рукой, истинным королем при короле-призраке? Так как же, Габриэль, хотите вы быть этим человеком? – И она смело протянула ему руку.
Габриэль, преклонив колено, поцеловал эту белую и красивую руку… Но он был слишком цельной и честной натурой, чтобы примириться с хитростями и обманом, каких требует лживая любовь. Он был слишком откровенен и решителен, чтобы колебаться в выборе между ложью и опасностью. И, вскинув голову, он сказал:
– Ваше величество, скромный дворянин, припавший к вашим стопам, просит вас смотреть на него как на почтительнейшего из ваших слуг и преданнейшего из ваших подданных, но…
– Но не этих почтительных излияний ждут от вас, мой благородный кавалер, – перебила его, улыбаясь, Екатерина.
– И тем не менее, ваше величество, – продолжал Габриэль, – беседуя с вами, я пользовался более нежными словами, ибо – простите великодушно – люблю другую женщину. Я полюбил ее раньше, чем увидел вас. Это госпожа Диана де Кастро. Так что в сердце моем нет места для другой, будь она даже королевой.
Побледнев и поджав губы, Екатерина произнесла только:
– А!
Габриэль, опустив голову, бестрепетно ждал бури негодования и презрения, которая должна была обрушиться на него. Взрыв презрения и негодования не заставил себя долго ждать.
– Знаете ли вы, господин д’Эксмес, – сдержанно заговорила Екатерина Медичи после нескольких минут тяжелого молчания, – знаете ли вы, что я нахожу вас очень смелым, чтобы не сказать наглым! Кто вам говорил о любви, сударь? С чего вы взяли, что готовится покушение на вашу столь пугливую добродетель? Вы нанесли, сударь, тяжкое оскорбление женщине и королеве!
– О, ваше величество, – возразил Габриэль, – поверьте, что мое благоговейное почтение…
– Довольно! – остановила его Екатерина. – Повторяю вам, что вы оскорбили меня. Зачем вы здесь? Что вас привело сюда? Какое мне дело до вашей любви, госпожи де Кастро и всего прочего? Вы пришли ко мне за сведениями? Дурацкий предлог! Вы хотели превратить королеву Франции в орудие подлого дознания, нужного вашей страсти? Это бессмыслица, говорю вам! И еще раз повторяю: это оскорбление.
– Нет, сударыня, – гордо выпрямившись, ответил Габриэль, – встретить честного человека, которому легче причинить вам боль, нежели обмануть, – это не оскорбление.
– Замолчите, сударь! – крикнула Екатерина. – Я приказываю вам замолчать! Счастье ваше, что я не намерена рассказать королю про ваше дерзновенное заблуждение. Но никогда больше не показывайтесь мне на глаза и считайте отныне Екатерину Медичи своим заклятым врагом. Да. Я еще доберусь до вас, будьте в этом уверены, господин д’Эксмес. А теперь – прочь отсюда!
Габриэль поклонился королеве и удалился, не прибавив ни слова.
«Ну, вот и еще враг, – подумал он, оказавшись один. – Иметь своими врагами фаворитку короля и жену короля! А вдобавок, быть может, и самого короля! Пойдем теперь к Диане: пора. И дай бог уйти от нее не с таким тяжелым сердцем, с каким ушел я от этих двух дьяволиц!»
