Елена Вай
Маленькая Леночка
… Телефон бодро затянул свои позывные, и Конфуций был вынужден прервать свой глубокий философский монолог.
– Лена, мы съезжаем пораньше! Нас сегодня выписали из больницы! За нами через пять минут приедет такси. Вы подъедете к этому времени?
Ага, сейчас приметлюсь на дозаправку к ближайшему столбу, открою краник с ведьминым топливом, и я к вашим услугам…
– Положите ключ в почтовый ящик, пожалуйста! Только не перепутайте номер, а то мне придётся взламывать замки на всех почтовых ящиках в поисках золотого ключика от каморки папы Карло!
– Хорошо. Спасибо вам. Только мы не успели посуду вымыть и мусор вынести. И израсходовали все четыре комплекта белья, так что захватите с собой чистые. А вы нам денежку за не прожитый день не вернете?
Премного благодарна вам, дорогие гости, хотя бы за то, что догадались позвонить и пообщаться на понятном русском языке, а не прислать сообщение: «Я уже нет, куличи в почте», которое сначала пошмыгает по Лениному мозгу, пару раз его замкнёт, а потом пришлёт перевод на узкой телеграфной ленте мысли: «Мы уехали из квартиры, ключ положили в почтовый ящик».
Ваше посуточное высочество, как же я Вас люблю!.. Если для кого-то жизнь кажется монотонной и безрадостной, Лена порекомендовала бы заняться посуточным бизнесом – лучшего лекарства и не придумаешь! Главное, поставить бодрящую мелодию на телефон, чтобы плясать под неё весь день, отвечая на звонки разноголосых и разношерстных потенциальных клиентов, горящих желанием забронировать квартиру пока неизвестно когда, но главное, чтобы она в то время была свободна, или заехать прямо сейчас. Что значит «никак»? Вы что, сейчас не скулите в отчаянном ожидании драгоценных гостей в этой самой квартире? или в шесть утра? А почему вы не селите в шесть утра, вы что, спите?? Устали днём на пяти квартирах с уборками, стирками, глаженьем и заселениями? Эээх, это вы у станка не стояли, вот бы вас туда… А точно на сегодня ничего нет, вы уверены, что, правда – точно?! Попробуйте вспомнить, если есть чем! И такая дребедень целый день, как у Чуковского, а когда после долгой телефонной перестрелки наконец наступает миг между прошлым и будущим, давно ошалевшие от бесконечно меняющихся лиц домовые Нафани и Масяни в очередной раз безуспешно пытаются пригладить мохнатой лапой вставшие дыбом от заселившихся арендаторов волосы. Кем окажутся гости: добрыми чистюлями-волшебниками или безжалостными грязнулями-злодеями, суждено узнать только после их отъезда. Как говорится, погоду на завтра скажем послезавтра. Вот такая посуточная интрига…
Как же с Леной приключился такой бизнес? Ответ скрывался в одном порочном явлении – финансовой необходимости, которая много лет железной хваткой держала Лену за горло и давала возможность своей жертве лишь время от времени набирать глоток свежего воздуха, чтобы та не умерла от гипоксии и успела поменять стертые лошадиные подковы на новые. Так уж повелось: как бы не менялись её жизненные обстоятельства, суть их оставалась неизменной: Лена должна была содержать всех, кто находился рядом с ней, а также товарищей, которые успели удалиться на приличную дистанцию, например, Катюшу. Её дочь рано и непринуждённо родила друг за другом двух прелестных малышей, и факт, что Лена не являлась их биологическим родителем, вовсе не освободил её от необходимости быть для детишек практическим папой, а для Катюши – практическим мужем и выполнять все супружеские обязанности, кроме одной, с которой «зять не фиг взять» справлялся без Лениной помощи.
Многолетнее испытание непосильным трудом Лена достойно выдержала, стараясь жонглировать всеми шариками возможностей одновременно и ни одного не уронить, производя на окружающих обманчивое впечатление баловня судьбы. Она резво проскакала по жизни свадебной лошадью, украшенной цветами спереди и мыльной сзади, и оттого, что все родные и близкие видели в ней золотую антилопу, лошадиной участи Лене избежать не удалось. Она не покрылась с годами бронзой, но вполне заслужила себе памятник в виде фигуры кентавра с миловидным личиком и вышеупомянутыми стертыми подковами на мускулистых лошадиных ногах, задранных кверху, потому что кентавр уже упал, а искусство должно быть правдивым. Ведь никогда не прекращающаяся работа, накрывавшая своим безжалостным и всепоглощающим телом всё Ленино жизненное пространство, работа как центр, скрепа и пуповина, через которую современный человек навсегда прикреплён к новому миру, воспетому Марксом и Энгельсом и уже давно изменившим свои ключевые ставки с производства на воровство, спекуляцию и блогерство, эта самая бесконечная работа превратилась для Лены в пыльный мешок, который периодически со всей силы вышибал свою пыль об Ленину голову, вытрясая оттуда заодно и Ленино вдохновение, а затем налезал на эту голову по самые ноги, закрывая собою не только возможность увидеть дорогу к творчеству и развитию, но и способность по ней двигаться. «Все труды человека – для рта его, а душа его не насыщается…» Если так называемое мировое правительство существует, а Лена не раз натыкалась в паутине интернета на список мировых правителей, представляющих из себя богатейших людей мира и их потомков, то задумка этих денежных магнатов сделать из населения планеты рабов, представляющих из себя производное от слова «работа», которые будут уверены в том, что они свободные люди и благородно трудятся, облагораживая при этом лишь свой вечно голодный желудок и удовлетворяя животные инстинкты, вполне удалась. Однако, стоит ли удивляться? После того, как Адам и Ева были изгнаны из рая, мир монотонно и с завидным постоянством превращался в систему рабов и угнетателей, начиная с десятка первых людей и заканчивая восемью миллиардами ныне существующих человеков, и давал исключительную возможность образовываться и развивать свои творческие способности лишь редким индивидам, не обременённым необходимостью ежедневно тратить все свои силы на зарабатывание хлеба насущного, и отнимая эту самую возможность у рабов, которые обменивали на возможность выживания самую ценную валюту – время. Ничего, по сути, не изменилось с отменой рабовладельческого строя: как горшок не назови, а в печь его всё равно ставят… И Лена прекрасно понимала, что рано или поздно она превратится из резвой лошадки в тощую канзасскую кобылу с растопыренными по бокам рёбрами, которая вместо творческого наследия, ввиду изношенности своего лошадиного организма, оставит потомкам лишь жалкое «иго-го»…
– Алёна, привет! – женский голос звучал встревоженно. Судя по имени, с которым к ней обращались, звонила знакомая Гриши, Лениного дяди, единственного человека, называющего Лену так, как это делали в детстве её родители и бабушка с дедушкой. Имя «Алёна» нежно ласкало Ленин слух, в отличие от фамильярного «Ленчик», воспринимающегося ею как «птенчик», или «Ленусь», в котором Лене вообще слышался глагол, а не имя. Как жаль, что имя Алёна не удалось протолкнуть в её взрослую жизнь, в которой «Елена» плавно перетекло из свидетельства о рождении в школьный журнал, потом в паспорт, а с уходом родителей и вовсе покончило со своим соперником.
– Ты когда в последний раз Гришу видела?
Лена, почуяв неладное, стала судорожно вспоминать, когда она приходила к Грише. Наверное, приблизительно месяц назад, когда в очередной раз засучила рукава и устроила в его однокомнатной хрущёвке, прокуренной и пропитанной терпким коньячным перегаром, генеральную уборку. Обувь тогда она не снимала, потому что на осенней улице было гораздо чище, чем у Гриши дома, и её кроссовки только запачкались, приклеивая к себе грязь с жирного линолеума и обнажая его давно потерявшийся рисунок своими следами. Гриша проснулся уже под конец затянувшегося клинингового мероприятия, когда Лена, стоя у отмытой до блеска кухонной плиты, задумчиво рассматривала кроссовки, краска которых разъедалась у неё на прямо глазах от попавших на них капель жирорастворителя…
– Думаю, что где-то месяц назад, ещё до моего отпуска. Потом я вернулась и приболела, – Лена осеклась. Ей вдруг стало очень стыдно за себя, ведь она даже не потрудилась поинтересоваться, как дела у дяди, когда неделю назад от него перестали приходить традиционные ежедневные сообщения-«хохмочки» в картинках или выражениях типа: «Сухое вино будешь? Насыпай!», «Больше знаешь – крепче пьёшь» или «Похмелья не допущу – трезветь не буду!»
– Гришка неделю назад сошёл со всех радаров, а вчера я проторчала у его двери целый день, но он так и не появился… – голос затих, а затем послышался вздох, показавшийся Лене погребальным.
– Я поняла, Галина… – выдохнула в трубку Лена. – Сегодня обязательно заеду к нему домой, у меня есть ключи от его квартиры. Спасибо, что позвонили! Как выясню, в чём дело, сразу же дам вам знать.
Ключи у Лены появились после того, как Гриша не сумел доползти до входной двери, чтобы впустить Лену. Тогда у него произошло очередное обрушение здоровья после продолжительных и обильных возлияний, и Лене пришлось лезть в окно. Благо, дядя жил на первом этаже, и оно оказалось открытым. Произошло это грустное событие спустя неделю после того, как они вместе отпраздновали Новый год. Гриша тогда пришёл к ним в гости совсем запущенный и выглядел так, словно провёл в преисподней десять жизней по земному времени. Лена на следующий день под влиянием накатившей волны чёрного юмора выразила Вите мысль о том, что к нему приходило его будущее…
Плохое предчувствие заползло в то место, которое Лена предпочла бы не ощущать и не слышать, потому что в немом варианте оно ей нравилось гораздо больше. Она схватилась за сердце. «Спокойно, Ипполит, спокойно», – так обычно говорил Гриша, и Лене показалось, что она и сейчас слышит его голос, но уже откуда-то из-под земли, отчего тянущая боль в груди только усилилась. «Вот привезут меня сейчас с инфарктом в больницу, разденут, а у меня ноги небритые», – подумала Лена. Она вспомнила, как перед поступлением в медицинский институт работала санитаркой в операционной, и однажды в женской раздевалке врач-анестезиолог, достаточно импульсивная татарочка, заметила дырку на колготках, из которых вываливалось Ленино колено. Показав на неё пальцем, врач, видимо, ожидала, что Лена сейчас заохает и начнёт носиться по отделению в поисках нитки и иголки. Однако Лена, пожав плечами, заявила, что дырку под брюками не видно, и для пущей убедительности выставила перед носом внимательного доктора большой палец своей ноги, вырвавшийся на свободу из колготок и призывающий к побегу своего соседа. Вот тогда мудрая женщина довольно эмоционально объяснила дырявой Лене, что всегда есть вероятность оказаться не там, где предполагается, и тогда позору не оберёшься. С той поры Лена старалась следовать её предостерегающему совету, и часто на Витин вопрос: «Куда это ты так наряжаешься?» отвечала: «Откуда я знаю, где окажусь!», оставляя его с разинутым ртом и квадратными глазами.
– Алло! Вы сдаёте квартиру? Нам надо прямо сейчас!
– Давайте попробуем, – отозвалась Лена. – Если моя помощница сможет оперативно в ней убраться после выехавших гостей, то я вас с удовольствием заселю.
Помощница не ответила, но Лена ничуть не удивилась: Катерина отвечала на звонки не тогда, когда звонил телефон, а тогда, когда в дочери звонило желание. Согласно сложившейся традиции, время, отпущенное на захотеть пообщаться с мамой, не должно было превышать тридцать минут, иначе, выйдя за пределы лимита, можно было выйти и за пределы маминого доброго расположения, что не сулило Катюше ничего доброго. Именно по этой причине Лена однажды расторгла неписанный контракт по сотрудничеству в сфере посуточного бизнеса, оставив дочери лишь пару квартир, с которыми та возилась сама и с очень переменным успехом.
Посуточный бизнес приплыл в помощь Лене в самый трудный финансовый период её жизни в качестве ответвления её риэлторской деятельности, которой Лена посвятила тридцать лет. Когда родилась Катюша, Лена была вынуждена прекратить своё обучение в Первом Медицинском институте и распрощаться с перспективой заработать благородный сколиоз стоматолога, склонившись над широко разинутым ртом несчастного обладателя больного зубика в стоматологическом кресле. Шли лихие девяностые, и после полутора лет Лениных мытарств в поисках заработка на пропитание своей большой семьи, которые только благодаря её Ангелу-хранителю и помощи Высших сил не превратились в опасные приключения, река судьбы вынесла Лену к берегу, на котором раскинулось агентство недвижимости, одно из первых в городе. Опять же, по благодати Божией, её никто не покалечил, не убил и не надругался, когда страшные «новые русские» в малиновых пиджаках, с боевыми шрамами на хищных скулах и короткими, как питерское лето, волосами, с крепкими телами либо без глаза, либо без пальцев, а в редких случаях вообще без какой-либо криминальной атрибутики, составляли большую часть её клиентов. Как ни странно, все они относились к Лене очень доброжелательно и угощали в кафе после сделок чашечкой кофе с пирожными, а иногда и чем-нибудь поизысканнее, и частенько довозили Лену до её дома в своих новеньких иномарочках, рассказывая по дороге ужасающе-трогательные истории о своей нелегкой судьбе и о жестоких законах этого несправедливого мира, стражами которого они являлись, добывая скрижали судьбы на бесконечных «стрелках» братков и вышибая мозги и потрошки друг у друга пистолетом Макарова или «калашом». Первая любовь Лены Сашка Галкин каждый вечер звонил ей по телефону, чтобы задать один единственный вопрос: «Ну что, Зоя Белл, ты ещё жива?» Да, слава Богу, а ведь могли и убить… Её коллегу-риэлтора застрелил обиженный наголо выбритый «авторитет», когда она привела большую матерящуюся кучку на просмотр квартиры, и все трое потенциальных покупателей одновременно возжелали приобрести «хатку», отчего вдохновлённая неожиданным успехом девушка решила устроить торг, тем самым подписав себе смертный приговор…
Выходные же Лена обычно проводила с Настей, или просто Гремлином. Такое само за себя говорящее прозвище Лена дала своей подружке, несомненно, от распирающей и всеобъемлющей любви, и по её мнению эту любовь лучше всех мог выразить колоритный герой мультфильма, который их дети смотрели на новеньком видеомагнитофоне – роскошном приобретении того времени. Причем Гремлином подруги называли друг друга и продолжали это делать до сих пор, бесконечно споря, кто же первый приклеил этот ник другому, и спор их был сродни извечной загадке о курице и яйце. Девушки вместе работали на поприще недвижимости и по выходным частенько собирались у Лены дома, устраивая веселые вечеринки с новоиспеченными друзьями, такими же молодыми, задорными и в меру преуспевающими агентами. В кассетном магнитофоне тогда жили «Нэнси», «Агата Кристи», «Мумий Тролль», «Профессор Лебединский», «Воскресение», «Иванушки» и разные Алёнушки, и когда чудо музыкальной техники, нанюхавшись маринованных опят и оливье в винных парах, начинало жадно жевать плёнку, Гремлин с невозмутимым видом доставала кассету, одевала её на карандаш и начинала крутить с огромной скоростью, отчего занавески развивались так, будто к ним на огонёк заглянул ещё и Бэтман. Посиделки заканчивались на границе поздней ночи и раннего утра, когда подруги, засыпая на стареньком диванчике, заплетающимся языком спрашивали друг друга, в какую сторону крутится у них вертолётик в голове, и очень радовались, если в одну и ту же. Проснувшись утром, Лена первым делом пыталась выяснить, сколько сонных тел лежит у неё по правую и левую руку поперек дивана. Иногда у крайних тел ночью диван внезапно заканчивался, и найти их можно было на ковре, помеченном возмущенным котом. Затем запах земляничной Сангрии, упоительно сладкий вечером и нестерпимо тошнотворный утром, начинал издевательски просачиваться из кухни, подмигивая Лене своим кривым глазом и побуждая её лететь, не касаясь пола, до ванной, где приклеивал к раковине, с которой они вместе пару раз отклеивались из-за горячих Лениных объятий. К раковине присоединялась тяжёлая артиллерия в виде оленьих рогов, которые периодически сбрасывала стена в прихожей под тяжестью верхней одежды гостей, и обрушивающегося второго этажа двухярусной детской кровати в Лениной комнате, на котором восторженно визжала дюжина прыгающих детей, проснувшихся раньше своих уставших отдыхать родителей. Да, цирк долго не уезжал, и клоуны лютовали от души… Покуролесили они в те далекие времена, когда были искренне веселы, беспечны и чересчур общительны! «Не вмени мне, Господи, грехов юности моей»… Лена принадлежала к числу людей, которые редко сожалели о чем-либо случившемся, расценивая всё, что плетет веретено судьбы, как промысел Божий, задача которого – закалить дух человека и соединить его с духом Божиим, научить любить и верить, дать возможность роста, творчества и раскрытия заложенного Богом потенциала через Его волшебные пинки, если таковые потребуются, а также обогатиться опытом, даже если этот опыт мы получаем вместо того, чего хотели бы… Лена предпочитала нанизывать на нитку маленькие жемчужинки вместо выращивания одного валуна, пусть даже и алмазного. Оттого фраза: «Эх, вернуться бы в те времена, я бы…» никогда не вылетала из её уст, однако в глубине своей души именно в том времени Лене хотелось оказаться ещё разок хоть на пять минут, чтобы снова пошалить и прочувствовать драйв задорной и беззаботной молодости, светлых надежд и искренней радости от каждого дня и события…
Из наушников раздался сонный голос дочери.
– Мам, привет! – сладкий зевок дочери тут-же автоматически нажал на кнопку в челюстном суставе Лены и откинул нижнюю челюсть, отчего один наушник вывалился из уха и стал разговаривать Катюшиным голосом уже где-то между педалей автомобиля. – Чем занимаешься?
Лена мельком взглянула на табло с часами, которое показывало без десяти двенадцать, что в переводе на дочкины биоритмы означало шесть утра.
– Сижу в дзене и смотрю, как деревья растут, – съязвила Лена.
– Понятно, – в очередной раз зевнула дочь, и Лена схватилась за второй наушник. – Всё суетишься…
– Не желаешь присоединиться? – Лена подождала, пока звёздное небо рассеется из Катюшиного воображения, позволив солнцу взойти на небосвод сознания дочери, и через полминуты услышала звук, не имеющий ничего общего с человеческой речью, но вибрациями претендующий на утвердительный ответ. Договорившись с дочерью о заселении с помощью недавно расшифрованного языка великой цивилизации Мумбу-Юмбу, Лена в который раз подумала о том, что возлюбить ближнего, как самого себя очень нелегко, когда ближний оказывается далеко от похожести на тебя… Затем она вдруг переключилась на мысли о Грише, гадая, что же с ним могло случиться, а случиться с ним могло всё, что угодно. После того, как Гришина супруга, до предела измотанная пьянством мужа, выставила его из дома, отщепенец поселился в своей однокомнатной квартирке, которая до этого долгое время сдавалась в посуточную аренду по Лениному наущению. Холостяцкие дела дяди с каждым месяцем становились хуже и хуже и превратились в «из ряда вон» после того, как Гришу уволили с последнего места работы по вполне понятным причинам. Тогда Лена предложила дяде сдавать в аренду его автомобиль, который последние полгода проводил время рядом с домом у помойки, весь украшенный надписями, самыми приличными из которой были «Грязь лечебная, деньги за лизок вставлять в выхлопную трубу» и «Загару не завидовать». Кандидатура арендатора Гришу вполне устроила, ведь ею был никто иной, как Виктор, у которого по странному стечению обстоятельств приставы незадолго до этого забрали машину, взятую в кредит пять лет назад, по причине неуплаты ежемесячных взносов в течение четырёх лет и девяти месяцев. Маэстро Витя умудрялся все годы пользования своей практически безвозмездной китайской красавицей бесперебойно работать в такси, виртуозно отделываясь лёгким испугом и такой же лёгкой взяткой, когда попадался в руки слуг закона. В то время, когда Виктор, наконец, лишился своей машины, она уже не представляла из себя никакой материальной ценности ввиду своей изношенности, так как, судя по пробегу на спидометре, уже восемь раз успела обогнуть земной шарик и пошла на девятый круг. Никакого стыда или раскаяния перед банком и страной Витя не испытывал, потому что «нас бросили выживать на минное поле, и каждый крадётся, как может».
«Сегодня день соломенной трубочки для коктейля», – обозначил праздник бархатный женский голос по «Монте-Карло». Вот это да! Тогда поём и пляшем! Вчера, если не изменяет память, был день старого пледа и тыквенного соуса. А завтра, скорее всего, будет день задиристого петуха, догоняющего курочку? Интересно, когда она услышит о дне разбитого одиночества, если не по радио, то хотя бы в своей голове?
Прилетела ватсапка от Любаши, её остеопата, сообщающая, что врач застряла в снегах и опаздывает на полчаса. Лена припарковала свою десятилетнюю старушечку у Любашиного дома и с элегантностью бурого медведя вылезла из машины. Нельзя терять возможность подышать свежим воздухом, ведь за последнюю неделю истерзанная радикулитом спина позволяла ей прогуливаться только от кровати до туалета и обратно, да и то по большей части на четвереньках. Когда чуткий и любвеобильный кот Няша, занимающийся в коридоре истязанием ватной палочки для ушей, столкнулся с Леной, героически совершающую марш-бросок на четырех костях по напольной плитке, он сначала округлил свои глаза до размеров глаз взрослого марсианина, а потом, по её возвращению в кровать, лёг, как и положено порядочному коту, на больное место. По его мнению, это была Ленина голова.
Пока действовала обезболивающая пилюля, вертикальная ходьба хоть и давалась Лене с трудом, но была осуществима. Искрящийся снег скрипел под ногами и отражал свет гирлянд и витрин. Нынче зима получилась снежной и морозной, классическая зимушка-зима, как на советских новогодних открытках, словно природа сжалилась над питерцами, уставшими от регулярной декабрьской гребли на байдарках по улицам и площадям родного города, и вернула им снежок и снегирей, которых уже много лет где-то прятала. В своих добрых намерениях природа повторила человеческую ошибку и перестаралась: по части мороза однозначно ощущался перебор, и цитируя известную поэтессу, судьба снегирей была в опасности: «Выглянуло солнце, минус сорок три, тихо опадают с веток снегири…» После осенней слякоти и унылого мрака Лена жадно всматривалась в снежное покрывало, стараясь уловить каждое мерцание, каждый отраженный огонек, каждую новую снежинку, накрывающую белоснежную землю своим кружевным тельцем. Ей чудилось, что и её слякотная и мрачная душевная боль в тандеме с тянущей тоской впадает в спячку под белым холодным ковром, и голова медленно переключалась на фазу приглушенной мозговой активности. Прошедшая осень накачала свои мускулы за станком, производящим тоскливые дни, вливших в Ленину душу реки депрессивного яда, и сейчас дремала на доске почёта рядом с портретом Стаханова. Прошло совсем немного времени с той поры, как Лена вернулась с жаркой тропической Доминиканской республики, предметом её десятилетних мечтаний, где ей пришлось ежедневно бороться за возможность понежиться под южным солнцем, отвоевывая драгоценные минутки блаженства в промежутках между бесконечными капризами внуков. Они не хотели плавать с рыбками в синих водах Атлантического океана и квакали, словно лягушки, в хлористой воде бассейна, отрезая Лене путь к солёным тёплым волнам и бесстыдно заедая водяную хлорку фаст-фудом из ближайшего вагончика, незаметно доставляемого подпольными разносчиками гастрита и диареи, пока Лена на несколько минут растворялась в солнечных лучах на лежаке у бассейна. По их возвращении домой благодарный за двухнедельное отсутствие детей зять шепнул на ухо Катерине, что лучше всех загорела тёща и ещё больше стала похожа на какашку, а Лена денёк порадовалась вновь обретённой свободе и наступившей тишине, а потом стала тонуть в трясине ноябрьского холода, темноты и рутины, глубина которой возводилась в квадрат её гордым одиночеством. Как назло, её милая автомобильная старушечка уехала в запланированное двухнедельное путешествие на ремонт… Такое обстоятельство нельзя было назвать благоприятным для Лениной спины, потому что этой уязвимой части её хрупкого тела пришлось взять на себя верблюжью функцию и таскать огромные тюки с бельём на посуточные квартиры и обратно, подчинившись желанию своей хозяйки развеять тоску пешими прогулками. В те дни Лена внимательно всматривалась в лица прохожих, стараясь понять, не переполняют ли и их подобные страдальческие чувства, и быстро поняла, что остальным людям повезло гораздо больше. Ей даже стало казаться, что если они подключатся к вибрационным потокам Лениных тягостных ощущений, улицу пронзит протяжная сирена хорового людского воя…
Как избавиться от странного ощущения, будто жизнь прошла? Нет, скорее не прошла, а ушла к кому-то в гости, забыв взять Лену с собой. Каждый день Лена проживала одно и то же чувство невидимки, который отсутствует не только в восприятии живых существ, но и для неживой природы, поэтому она старалась переходить дорогу только тогда, когда тормозной путь приближающейся машины, по её расчету, давал возможность не только пройти по пешеходному переходу на зелёный свет, но и подремать в пути… Она всегда жаждала тишины и покоя, возможности сбавить бешенный ритм мелькающих в бесконечной работе и заботах дней и насладиться размеренной и спокойной жизнью, и что? Где, позвольте узнать, долгожданное наслаждение упоительными вечерами? Лена мечтала больше времени посвящать молитве, чтению акафистов и подробно изучать Святое Писание в уединении, а ещё заниматься рукоделием под интересную аудиокнигу, утонув в кресле, и, наконец, одолеть полный список фразовых глаголов английского языка, которые постоянно высыпались из её памяти, как горох из дырявой банки: то ли её память была дырявой, то ли фразовые глаголы были слишком мелкими и скользкими… «А мне всё время чего-то не хватает: зимою – лета, осенью – весны…» После прочтения молебного канона ко Пресвятой Богородице, «поемого во всякой скорби душевной и обстоянии», Лене на какое-то время становилось легче, но затем она снова возвращалась в состояние безысходной тоски и отчаяния. Постоянно читая Иисусову молитву, она со страхом принимала загружающееся в неё послание: «Хорошо, милую тебя, дитя. Будь готова принять и воспользоваться моей милостью». О какой готовности идёт речь?! Если только лечь и умереть… А когда Лена на исповеди, вытирая слёзы, машинально спросила, что бы такого ей принять от депрессии, батюшка погладил её по голове и тихо сказал: «Прими волю Божию». Но хоть расшибись с разбега об стенку, ничего принимать не получалось, кроме валерьянки и звонков от многочисленных посуточных клиентов, при этом первая вводила Лену в состояние размазанной тупости, а вторые – в состояние крайней напряжённости. Уже в десятый раз у Лены возникло подозрение, что она страдает душевно-психическим расстройством, и она ни капли не удивилась бы; наоборот, если его нет – вот это было бы странно. После таких петляющих виражей и испепеляющих мозг и нервы нагрузок уютная палата в заведении для душевнобольных пациентов имела большие шансы протянуть свой волшебный накрахмаленный халатик, предложив перевязать Ленину натруженную спинку своими длинными рукавчиками и воткнув их края в её рот, чтобы она никого не покусала…
– Ну, рассказывай, что приуныла? – спросила Любаша, положив руку Лене на больную спину.
– Кто, я? – Лена старалась звучать бодренько. – У меня всё лучше всех, после тебя, конечно!
Люба рассмеялась.
– Не пытайся меня обмануть! Ты же знаешь, у меня всевидящее око! Как дела?
– Дела идут, да не моим маршрутом… – громко вздохнула Лена. Она вспомнила, как пришла к Любаше в первый раз, после аварии, когда молодой парень, пребывающий в наркотической виртуальной реальности, въехал в стоящую на перекрёстке Ленину машину сзади; видимо, его «безобъектное» восприятие рисовало ему стыковку космического корабля с орбитальной станцией, на которой находилась вожделенная «закладка». К слову сказать, что такое «закладка» Лене узнала от полицейских, однажды совершившие рейд на её посуточную квартиру, после чего шокированная Ленина подозрительность перестала заселять молодёжь и через раз отказывала гостям, которые хоть раз моргнули, отвечая на её вопросы. Пострадавшую тогда увезли в больницу с подозрением на компрессионный перелом позвоночника, сделав инъекцию какого-то сильнодействующего препарата, благодаря которой она плавно перетекла в состояние своего агрессора. Пребывая в незнакомой эйфории, но все равно с очень острой болью, Лена два часа провела в больничной палате с такими же новоприбывшими, улыбаясь, как чеширский кот, и ведя беседу с каждым пострадавшим отдельно и со всеми сразу одновременно. К счастью, снимки не показали ничего страшного, кроме сильного ушиба, и Витя с Катюшиным гражданским мужем, Вовиком, забрали её домой. Спустя неделю после аварии Лена плюхнулась на стол в кабинете у Любаши, не имея понятия о том, как работает остеопат, и очень смутно представляя, как готовится и с чем подается его лечебное блюдо. Любаша объяснила ей тогда, что в основе остеопатии лежит представление о решающей всё связи между работой тех или иных органов и мышечно-скелетной структурой, и остеопат восстанавливает способность организма к самокоррекции после различных нарушений работы органов и заболеваний, выступая в роли мастера по установке правильной программы для организма, взявшего неправильный курс с молчаливого попустительства своего хозяина. Любаша поведала о том, как училась остеопатии, и вызвала у Лены огромное удивление описанием одного из заданий для начинающих врачей: обнаружить на столе, покрытой плотной простынёй, тонкий волос. Тогда в Лениной голове просвистел мяч, виртуозно забитый Любашей в ворота Копперфильда, потому что сама Лена с трудом находила в своей дамской сумочке гигантские по сравнению с волосинкой предметы не только наощупь, но и глазами, да и то, лишь залезши туда вместе с туфлями.
Лена полностью доверилась этой обаятельной женщине и замечательному доктору – ей всегда нравился комплексный подход к чему-либо: если в данной ситуации речь шла о здоровье тела, то оно не могло висеть в воздухе и болтать ножками в отрыве от головы, души и сердца, как и от всего того, что оно успело натворить за дни своего пребывания на Земле. Искренние разговоры с Любашей были Лене по душе, ведь по своей натуре она была открытым и бесхитростным человеком и периодически корила себя за это, потому что в её представлении искренность являлась признанием своего права на собственную точку зрения, выражаемого в виде доверительного приглашения собеседника в свой внутренний мир. Мир, в прочности и незыблемости которого искренний человек должен быть уверен, ведь всегда существует риск принять в гости Троянского коня, поэтому на такой подвиг способны либо глупцы, либо гордецы, либо вечные дети со светлой душой. Не обольщаясь высокой самооценкой, но и не отягощая себя излишней самокритикой, Лена относила себя к первым. С Любашей же она действительно с огромным удовольствием делилась своими мыслями и рассказывала о произошедших событиях, потому что её собеседница умела делать неожиданные и глубокие выводы и давать советы, достойные внимания. Как говорится, одна голова хорошо, а с туловищем лучше!