Елена Вай
Маленькая Леночка
Глава 3.
Спустя пару дней Лена почувствовала себя гораздо лучше и вошла в состояние «в пижаме, но на коне». Её голова заметно потяжелела от прочитанных книг, а вместе с ней и несколько других частей тела, которым это делать было вовсе не обязательно. «Утки улетают в тёплые края, лишь одна осталась, жирная, как я». Да, мечтать надо осторожно и к формулировке желаний надо подходить со всей ответственностью: безотказная Вселенная незамедлительно осуществила Ленины грезы о двухнедельном спокойном отдыхе после двухнедельного неспокойного отпуска с внуками, не уточнив всех деталей. Чтобы снова не напортачить, Лена попыталась переключиться на рационально-бытовой способ мышления, связанный с добыванием хлеба насущного и решением текущих повседневных проблем. По совету Любаши она купила ортопедический поясничный корсет, который тут же превратил её тело в короткую вязанку из двух сосисок, и выработала щадящую методику уборки своих посуточных квартир, превратив длительное монотонное размахивание шваброй с тряпкой в творческий процесс грамотного распределения нагрузки с перерывами на «полежать на диванчике и почитать романчики». Приходя домой к своим ученикам и держась за больную поясницу, Лена действовала по принципу «чтобы не гнуть спину, надо гнуть свою линию» и деликатно пересаживала своих учеников на табуреточки, предназначенные для неё, а сама расплывалась в их комфортных стульях, для пущей убедительности морщась от боли. Вообще, Лена изо всех сил старалась осуществлять мыслительную деятельность таким образом, чтобы бегущая строка её бесконечных дум не превращалась в табло безграничной жалости к себе, потому что эта самая жалость, переплетенная с ощущением гнетущей тоски и перегрузками, и надорвала Ленину спину. По крайней мере, об этом Лене сообщила Аюрведа: либо страдаем, либо надрываемся, одновременно в двух командах играть запрещено. Оставалось только намотать эту тяжеловесную косищу на якорный крюк парохода, а самой сняться с якоря и взмыть в небо лёгким воздушным шариком. Дело было за малым – найти профессиональные руки парикмахера с остро наточенными ножницами, и со всех сил постараться не отрастить новую косу. По крайней мере, другого выхода Лена не видела.
Поиски Гриши продолжались. По «скорой» никого с таким именем и фамилией не забирали, однако среди неопознанных личностей в реанимации одной из больниц, находившейся на юге Питера, обнаружился один пострадавший, сбитый машиной в Ленином городке в дни Гришиного исчезновения. Связавшись с реанимационной сестрой, Лена попросила описать внешность больного, который уже несколько дней находился в коме. Со слов медсестры, это был крупный стокилограммовый мужчина, а значит, в него могло поместиться два с половиной Гриши, потому что за последний год и так всегда довольно поджарый дядя «сдулся» практически до Лениной астеничной стройности. Сразу вычеркнув данную кандидатуру из списка возможных, Лена, тем не менее, попросила девушку на всякий случай прислать фото мужчины, но медсестра наотрез отказалась. Гришина супруга тоже не согласилась поехать в больницу для опознания, потому что она принципиально не намеревалась принимать участие в поисках пропавшего, которому в любом случае «не избежать участи члена пойцовского клуба достойно умереть позорной смертью в канаве». Лена вообще не удивилась бы, если по Ирининым «молитвам» Гриша получил бы путёвку на тот свет! Разве можно было поспорить с тем, что алкоголики и наркоманы в своём подавляющем большинстве не нужны никому ни здесь, ни там, за исключением бродячих и неприкаянных злых духов? Кому-кому, а Лене это было очень хорошо известно… Спорить же с уставшей Ириной казалось Лене бессмысленным занятием, ведь сердце и душа находятся исключительно во власти своего обладателя и Высших сил, но, к сожалению, старательно выводятся из строя низшими, которые бесстыдно используют наших близких против наших же близких и нас заодно. С информацией о пропавшем дяде работал поисковый отряд, полиция, Лена в соцсетях, Гришина дочь, ежедневно расклеивающая объявления на всех столбах, и Виктор, который проявил недюжинную инициативу и даже удосужился пообщаться с Леной по телефону в целях упорядочивания поисковой деятельности. Гришу видели то там, то сям, вчера, два дня назад, но никто не видел его «здесь и сейчас».
В долгожданном состоянии эйфорической «вертикальности» затёкшие и отлёжанные члены Лениного тела наперебой стали требовать поездку в фитнесс клуб, абонемент в который был приобретён ещё месяц назад. Побросав в спортивный рюкзак купальник, тапочки для бассейна и резиновую шапочку, Лена поморщилась, представляя, как мучительно она проталкивает в тапок ногу с выпирающей костью – вальгусом, уродливо угнездившимся на Лениной стопе ещё в молодые годы в качестве наказания за пристрастие к «шпилькам», на которых ею ежедневно совершались километровые забеги по пересечённой местности, напоминавшие карикатуру на грациозную походку Мерлин Монро в исполнении антилопы гну. Плавательную шапочку тоже нельзя было назвать подарком: голова, будучи по своей комплектации волосатой, исключала возможность смазать её перед трудоёмким и болезненным процессом заталкивания в тесный резиновый колпак, заставляющий голову пережить моральное унижение от превращения в абсолютно другую часть тела. Всё, что оставалось от Лениного лица после мучительной процедуры, могло вызвать либо гомерический хохот, либо чувство глубокого сострадания: вяленая груша, которую нельзя скушать, с широкими ноздрями в окружении потухших глаз, погребенных под наехавшими на них бровями, и искривлённые губы, которые в попытках хоть как-то исправить ситуацию делали отражение уродливой мурены в зеркале кривляющимся…
Перед клубом Лена решила убраться в посуточной квартире несмотря на то, что туда пока никто не просился, так как на следующий день Катюша праздновала свой день рождения, и Лена пообещала взять внуков к себе с ночёвкой, чтобы их мама смогла расслабиться и по возможности превратить свой «грустный праздник» в весёлый. Два дня назад звонкоголосые гости уже успели повеселиться у своей бабушки, поставив с ног на голову всё, что сумели поднять, и передвинув со своих мест всё, что поднять не смогли. Лена металась от одного проказника к другому, как бабка Агафья, с травяными чаями, витаминками и святой водой, стряхивая с подноса только что приготовленную шарлотку для Сашеньки, которая не нравилась Ангелине, и тут же раскатывая на нём тесто для пиццы, которую любила Гелечка и совсем не нравилась Саше: в начинку ничего не должно было входить, кроме тёртого сыра и майонеза, иначе внучка тут же превращалась в кота, которого громко выворачивает наизнанку от слизанной шерсти.
…К своему величайшему удивлению, Лена обнаружила в квартире гостя, который трапезничал на кухне, громко разговаривая с таинственным посетителем, когда она, волоча за собой огромный хозяйственный пакет, ввалилась в прихожую, пропитанную стойким пивным запахом, пикантно сдобренным душком вяленой воблы. «Так, а я взяла с собой ионизатор воздуха? Надеюсь, что да, иначе придётся квартиру на сутки ставить на проветривание…»
– Ой, Леночка, мы, наверное, засиделись? Сейчас, сейчас, извините, мы быстро соберёмся! – далеко не молодой мужчина вышел навстречу Лене, широко улыбаясь и одновременно отковыривая жёлтым пальцем прилипшую к зубам вяленую икру.
Лена взглянула на часы: без пятнадцати три. Почему её жилец ещё здесь, если расчётный час в полдень? Он вообще обещал уехать рано утром и положить ключ в почтовый ящик… Она внимательно посмотрела на стоящего напротив неё весельчака с мутными стеклянными глазами и поняла, что он не только не был в курсе, сколько сейчас времени, но и навряд ли догадывался, какой сейчас день.
– Вы, случайно, на свой самолёт не опоздали? – поинтересовалась Лена.
– Опоздал, Леночка, опоздал! – мужчина медленно, стараясь изо всех сил, поднес трясущиеся руки к лицу и закрыл ими глаза, словно был на водительской комиссии и демонстрировал психиатру свою способность достать указательным пальцем кончик носа.
– А что это за дырка в стене? – удивилась Лена.
– Дырка, прошу прощения за мой французский, находится в попе, а это, Леночка, технологическое отверстие, – икнул гость. – Я пытался закрепить вечно падающую трубку от вашего домофона, но стена, к сожалению, оказалась слишком рыхлой…
– Понятно… И теперь трубку можно класть в технологическое отверстие, а не вешать, так?
– Ну… – замялся мастер-ломастер. – Это уже как вам будет удобнее.
Лена разулась и прошла на кухню. В сидящей за столом девушке она узнала свою соседку по лестничной клетке, которая напрасно пыталась направить глаза в Ленину сторону и лишь глупо улыбалась тому, на чём они беспомощно остановились, и даже не старалась произнести хотя бы букву, потому что находилась в состоянии абсолютной бессловесности. Лена вспомнила, как при заселении её нынешний жилец, прилетевший из Саратова навестить жену с ребёнком, находящихся на лечении в расположенной недалеко от Лениных апартаментов детской больнице, недвусмысленно намекнул ей на то, что она страшно привлекательна, и тут же пригласил отобедать в каком-нибудь приличном месте, на Ленин вкус и выбор. Со свойственной прямолинейностью Лена выразила сочувствие бедной супруге, которой достался блудный муж и больной ребёнок, на что мужчина лишь пожал плечами.
В раковине возвышалась груда грязной посуды, которая удивила Лену своим количеством. Она даже не догадывалась, что в её арсенале так много чашек и тарелок! Вся эта стеклянная братия махала флажком бабе Федоре, призывая её немедленно переместить их обратно в шкафчик в первозданной чистоте, а не то чашки и блюдца дзинь-ля-ля, по лесам и по полям…
– Через час сюда должны заехать арендаторы, поэтому освободите квартиру, пожалуйста, – соврала Лена, проглотив щекочущие язык слова «выметайтесь подобру-поздорову» и с трудом сопротивляясь искушению взять за шкирку засидевшуюся парочку и мощным пендалем отправить их за порог. – И думаю, вам дешевле будет заплатить мне за мытьё посуды, чем компенсировать разбитую, если вдруг решите помыть её сами.
Лена снова ощутила присутствие нечистой силы там, где люди не только добровольно, но и с огромным удовольствием отдавали своё замутнённое сознание во власть виляющих хвостом голодных сущностей, спешащих скорее попасть в закусочную, чтобы досыта насладиться безумием её шеф-поваров и по возможности устроить там гостиницу, а если повезёт, то и выгнать её хозяев навсегда, приватизировав помещение за ресурсы уже бывших собственников. Лена уже слышала раздающееся из своих гостей громкое чавканье и довольные стоны подселенцев: «Ммммм, какое вкусненькое безумие, сладенькое безволие, пикантная мозговая тухлятенька! Да здравствует князь Тьмы!»
– Ленушшка, канешшна! Простиите, пожалуйста! Слаб, слаб, каюсяаа! Алкоголь, знаете ли, он для слабых… Я оставляю сильным право наслаждаться своей депрессией, – мужчина повернулся к сидящей за столом девушке и с величием дуба, готового вот-вот рухнуть, умоляюще собрал руки перед грудью в «аминь»:
– Наденька, милая, заберёшь меня к себе?
Надя молча кивнула головой, которая, воткнувшись подбородком в грудь, быстро отказалась от бесполезных попыток вернуться на прежнее место.
– Сама встать сможешь, голубинушка моя сизокрылая? Нет, ты не сизокрылая, ты – синеклювая! – и остряк рассмеялся, медленно растягивая своё «ха-ха», эхом отражающееся от каменного дна преисподней, отчего у Лены пополз мороз по коже.
Надя, будто дрессированная собачка, снова дёрнула головой, уже два раза, пытаясь убедить окружающих, что она всё ещё с ними, и Лене показалось, что девушка вот-вот тявкнет, выпрашивая лакомство, и завалится на спину…
К великой радости Лены, операция «выселение» состоялась даже раньше, чем можно было предположить: услышав, что столовка закрывается, рогатенькие натянули вожжи и весело ускакали на своих лошадках на соседнее пастбище. Приступив к уборке, Лена включила аудиокнигу Набокова «Камера обскура» и стала всё больше и больше удивляться болезненной страсти Кречмара, а затем ей в голову закралась обескураживающая мысль: не была ли она несчастна со своими мужчинами только потому, что не сводила их с ума? Похоже, что только потеряв голову, мужчина способен совершать поступки, которые ждут от них женщины. У Лены же ситуация была диаметрально противоположная: она сама выбирала мужчин, от которых сама же и сходила с ума, а затем совершала поступки, которые от неё ждали мужчины… Ох, как же прав был поэт, что «Только тех мы женщин выбираем, которые нас выбрали уже…» Не тех, похоже, совсем не тех партнёров выбирала Лена, то ли по глупости, то ли по бездарности, а может и по судьбе… Судьба вообще вещь удивительная – её не хотят принимать ни счастливчики, ни пострадавшие. Лена вспомнила слова Ретта Батлера о том, что, отталкивая его от себя, Скарлетт отталкивает счастье двумя руками, и у Лены возник вполне логичный вопрос: а сколько рук надо иметь, чтобы притянуть такое счастье? Почему в школах вместе с математикой, письмом и чтением не преподаются предметы, по своей жизненной значимости не уступающие цифрам и символам, например «Основы гармоничных отношений в семье. Способ употребления партнёра и дозировка» или «Правила выбора спутника жизни. Базовые принципы, способ применения и противопоказания», с задачами и проверочными заданиями со звёздочкой после каждого параграфа, а также обязательными экзаменами в конце года? Не сдал – оставайся на второй год, трудись, пока не овладеешь мастерством избегать бесперспективные связи или хотя бы не разрушать светлые надежды ни в чём не повинных прилежных учеников, если сам ты – двоечник и не стремишься преуспеть в построении общества счастливых людей на планете. Неужели стучать указкой по Пиренеям и Кордильерам, распятым на школьной доске, полезнее, чем получать информацию о том, как не влипнуть в историю с далеко идущими последствиями, влияющими на демографию планеты, заполняемость психбольниц, статистику суицидов и умножение забот у приставов, взыскивающих алименты с беспечных папаш, разгуливающих на личной свободе и вызывающих активную подвижность психики одиноких мамочек вроде Лены, которая возникает параллельно с гиперактивной вынужденной подвижностью их тела? Не пора ли принять дополнительные образовательные меры для роста счастливых ячеек общества?
В глубоких раздумьях Лена зашла в ванную комнату вымыть руки после уборки и нечаянно поскользнулась на влажном кафельном полу. Совершив тридцать два «па» в отнюдь не блестящем исполнении, она смачно шлёпнулась на ребро ванной, удивительно квадратное, специально для таких полётов не закругленное, и приземлилась на него специально для такого случая поправившейся спиной… Когда на её голову прилетел карниз для ванной шторки, за которую она отчаянно цеплялась в своем пике, было уже не больно. Потому что до этого уже случилось так больно, так больно, что – Господи, прости! – фразы, произнесенные Леной в эту самую шторку, обогатили бы словарный запас даже того, кто никогда не выражается цензурно. Эх, значит сидят ещё на подкорке! Плохо, очень плохо… Так она и лежала, накрытая с головой этой самой белой шторкой, пока не сообразила, что к такому сценическому образу она пока не готова. После предыдущего курса молодого бойца Лена доползла на четвереньках до дивана, уложившись во все нормативы ГТО, но взгромоздиться на него было не так-то просто. При каждом движении рукой и повороте туловища через Лену будто проходил тысяча вольтовый разряд, в спине что-то хрустело, и голова неоднозначно намекала на то, что готова вот-вот отключиться. Лене послышалось, как из её дома уже опостылевшая кровать фальцетом затянула свое «welcome», и в каком-то бреду, как ёжик в тумане, зовущий лошадку, Лена покинула квартиру-убийцу. Она долго и упорно пыталась впихнуться в салон своей машины, пару раз зацепившись своей боевой головой за косяк. Убедившись в том, что привычная к рулению левая рука способна лишь покоиться на коленях, Лена медленно порулила правой рукой, не привыкшей к таким манипуляциям, по направлению к дому, горячо молясь, чтобы её машина остановилась у её подъезда, а не на пешеходе или в другой машине. «Господи Иисусе, почему??? Что ты хочешь мне этим сказать, к чему понуждаешь, почему опять спина??? Разве я не провела две недели Рождественского поста в молитве, читая Священное Писание и предания Святых Отцов??? Чего я не успела сделать или так и не осознала за две недели своего уединения с Алисой и Няшей? Господи, рёбра на этот раз! Сто процентов, я сломала ребро, РЕБРО, из которого ты меня создал! Из Адамова ребра и для Адама… Ааааа! Понятно! Благодарю…» Лене почему-то пришли на ум слова одной сметливой девочки, обращённые к Богу: «Господи, если бы ты первым создал женщину, тебе не пришлось бы возиться с ребрами!»
…Очнулась Лена в своем любимом кресле на кухне. Когда они с Виктором заселялись в эту квартиру, то до хрипоты спорили за расстановку каждого стула и цветочного горшка, практически ни разу не сойдясь во мнениях. Это была его идея – перетащить кресло с маленькой комнаты на кухню, в уголок напротив телевизора. Вопреки Лениному правилу трех «нет» – нет, нет и еще раз нет, – однажды, вернувшись с работы, она застала своего Пёсу, развалившегося в этом самом кресле на кухне с бутылкой пива и довольным видом. На следующий день, соразмерив свою пятую точку с габаритами кресла, она наложила вето на присутствие посторонних точек и запятых на месте, назначенном Леной быть её престолом, и посоветовала Виктору читать побольше книг и тренировать память, потому что постоянная умственная работа спасает мозг от угасания и приводит к росту дендритов и аксонов. Кресло принадлежит тому, чьей идеей было перетащить его на кухню, а идея, несомненно, принадлежала ей. Пить надо меньше, любимый! С той поры волшебное кресло стало местом притяжения Лены, и, если бы в придачу у него имелся выдвижной столик, как на детском обеденном стульчике, Лена уже давно бы приросла к нему, превратившись в древесный гриб на бархатном стволе мягкой мебели.
…Боль не затихала, и Лене стало очевидно, что надо ехать в «травму». Сама она за руль сесть не сможет, а «скорую» вызывать не хочется: с этим ковидным карнавалом существуют большие шансы подцепить смертельную заразу, и когда ее положат на живот под «ИВЛ» со сломанными ребрами, у нее треснут все остальные, если, конечно, она вообще дождется бригаду. Лена набрала Егорке, но сын не снял трубку; наверное, был на работе. Катюше звонить было бесполезно: даже если бы у дочери был собственный автомобиль, она ещё бы посоревновалась со «скорой» в черепашьем забеге. Ну что, Адам, давай разбираться, это же всё из-за тебя, правильно? Вот и вези меня в травмпункт, уважаемый!
Только сейчас Лена почувствовала, что она смертельно соскучилась по Виктору, и, к огромному своему удивлению, ощутила горячее желание увидеть своего великана. Или уже не своего? Ещё несколько дней назад, общаясь с ним по телефону по поводу таинственного исчезновения Гриши, она не испытывала никаких чувств от слова «совсем». Никаких эмоций не вызвало и его недавнее поздравление с днем рождения в ночном сообщении. Хотя… нет… тогда у неё потеплело на душе! Стоя у окна и любуясь мерцающими звёздами на ночном небе, ей показалось, что долго отсутствующий любимый положил свои тёплые ладони на её плечи… Кстати, Виктор тогда написал: «Столько слов не сказано, столько мыслей не озвучено, но это не мешает мне поздравить тебя с Днём рождения…» Это что за мысли такие, которые могли бы ему помешать поздравить Лену? И где хоть какое-нибудь обращение? Ни имени, ни клички… Она стала для своего возлюбленного безымянной, как солдат в братской могиле? А дивное пожелание «гореть с годами так же ярче, как горит твой деньрожденский торт»? Ухохочешься! Отчего же она тогда растаяла?
Лена держала телефон в руках, задумчиво глядя на до боли знакомое имя в списке контактов. Никакого намека на близкую связь типа «Любимый», «Папулик», «Пупсик» или «Бывший козёл» в контакте не было, но даже просто ЭТО имя рядом с ЭТОЙ фамилией вызвало бурю взрывных чувств, а сердце начало колотиться с бешенной скоростью. Что-то очень пронзительно жаркое вырвалось из её груди и унеслось в космическое пространство со скоростью света, а затем Лена мгновенно почувствовала, что ОНО достигло пункта назначения и вернулось обратно с Витиным запахом, голосом и глазами…
– Через двадцать минут буду, – послышалось на том конце.
И спустя двадцать минут Виктор стоял напротив неё, а Лена, задрав голову, смотрела на улыбающееся лицо рослого мужчины, обрамленное чересчур подросшей бородой, которая нравилась Лене в более коротком варианте; сейчас же ей казалось, что любимый приклеил на своё лицо бороду из чужой гримерки. Но буквально через секунду она уже ощущала себя собакой Павлова, перед которой положили любимое лакомство, и Лена с трудом сдерживалась, чтобы не броситься на шею Виктору и не растворить его ферментами своей души. «Любят не за что-то, а вопреки всему», – не раз повторял Виктор, и сейчас она почувствовала, как кровь в её жилах ритмично проталкивает к сердцу доказательство этой теоремы, готовой вот-вот стать грустной аксиомой.
– Муся, ты чего меня так напугала? Я такие страшные картинки себе рисовал, а ты тут вон, вся такая…
– Здоровая и обалденно восхитительная?
– Ну, типа того…
Они молча стояли в прихожей и смотрели друг на друга. Лена не относилась к числу любителей «посверлить» кого-нибудь взглядом; более того, подобное таинство вызывало у неё глубокий внутренний протест, так как оно являлось инструментом воспитания в руках её отца. Если бы она была собакой, то либо отвела бы взгляд, либо бросилась на смотрящего и укусила за ногу или за что-нибудь другое, до чего смогла бы допрыгнуть. Но собакой Лена была только по гороскопу, поэтому она поступила по-человечьи и нарушила молчание.
– Отвези меня в «травму», пожалуйста, надо сделать снимок. Дай Бог, чтобы всё обошлось… Надеюсь, это просто сильный ушиб.
Но ничего не обошлось. Снимок показал два сломанных ребра, и травматолог прописал Лене кучу лекарств и постельный режим.
– Останься со мной, – робко попросила она Виктора, когда он привёз охающее и крёхающее тело обратно домой. – Свари свой вкусняцкий студень, ты же у меня виртуоз кулинарного искусства! Чтобы сломанные косточки быстрее срастались… – Лена стояла напротив своего спасителя, вытянувшись в струнку и поджав лапки, как сурикат, по-ребячески растягивала слова и по-детски наивно заглядывала Виктору в глаза, пытаясь пробить прозрачную, но твердую и холодную стену, которая ощущалась между ними.
Виктор не охотно согласился и отправился в магазин, а она не спеша уложила себя в кровать, которая, похоже, имела твердое намерение стать частью её вечно больного туловища, и натянула на замёрзший нос одеяло. Внезапно Лена ощутила давно забытое внутреннее спокойствие и блаженство, какое за полгода ей и не снилось! Милый её сердцу Пёса рядом, теперь он никуда не исчезнет, будет заботиться о своей беспомощной поломашке, и они проведут морозную зиму вдвоём под одним теплым одеялом! Вместе встретят Новый Год, согреют свои одинокие душеньки, и её дурацкий сон не сбудется… Правда, Витя ведёт себя довольно странно, не так, как обычно бывает после их долгих разлук… Не обвис на ней влюблённым Квазимодой даже тогда, когда вытряхивал Лену из узких джинсов, обнажив её голые ноги, уходящие в волнующую бесконечность. Она вдруг вспомнила, как в зоопарке они с Гремлином закрывали рукой глаза маленьким девчонкам, Катюше и Машеньке, перед клеткой с огромным мандрилом, заинтересовавшимся игривой самочкой. Сейчас Лене, отвыкшей от ласки, почему-то отозвалась роль игривой самочки, несмотря на сломанные рёбра, а вот её любимый, похоже, сосем от неё отвык. Единственное, что привлекло Витино внимание, когда он стянул с неё джемпер, были две длинные голубые полоски тейп-ленты, приклеенные Любашей на Ленину больную спину.
– О, тебя облизал аватар? – изумился Витя.
– Что-то вроде того…, – отозвалась Лена. – Любаша приклеила.
– А чего так криво?
– Наверное, потому что я пришла к ней скрюченной, как символ американской валюты! Значит, так надо, – проговорила Лена, наконец узнав, как расположены тейпы на её спине.
– Да нет, твоя Любаша просто косая! – выпалил Пёса…
С урчанием и восхищенными стонами уплела Лена две тарелки умопомрачительного горячего хаша, остальное разлилось по посудинам и отправилось в холодильник превращаться в студень. Они смотрели телевизор и болтали ни о чём. Как в прежние добрые времена, Лена откусывала краешки свиного стейка с Витиной тарелки, оставляя на себе и постели жирные пятна, а Виктор, по своему обыкновению, запенивал обильную трапезу пивом. Лена поглядывала на раздувающийся живот своего ненаглядного и пыталась представить, в какой цвет окрасятся стены после того, как натянувшаяся кожа на круглом дирижабле под Витиной грудью лопнет от критического превышения допустимого растяжения.
– Хочешь пивка? – протянул Витя бутылку Лене.
– Нет, спасибо, сегодня пятница …
– Ну, хаш же ты наворачиваешь и стейк мой лямзаешь! – хмыкнув, возразил Витя.
– Я сегодня пострадавшая и нуждаюсь в коллагене для срастания косточек! – ответила Лена, но тут же отставила свою тарелку. – Да ну тебя!
– Ладно, не хочешь пива, как хочешь, помирай здоровенькая! – пробубнил Виктор.
– Вопрос веры не в том, что ты ешь или не ешь, пьёшь или не пьёшь в постные дни. Тем не менее, в пищевом посте я вижу определённую жертву, которая приносится в благодарность Спасителю за все его блага. А обуздание желаний своих вкусовых сосочков прекрасно воспитывает волю и является отличной тренировкой для обуздания животных инстинктов и страстей. Воздержание – ключевое понятие для духовных достижений и побед, в том числе и над собой, – непринуждённо, словно не стараясь убедить, а просто выражая неоспоримый факт, отчеканила Лена.
Витя абсолютно бесстрастно сопровождал её пылкую речь бульканьем пива, которое проталкивалось в страждущий пищевод ритмичными движениями кадыка. Потом он повернулся к Лене и вяло улыбнулся:
– Давно я не слушал твои проповеди! Посты были придуманы для монахов, чтобы их истощённый организм не заскучал по плотским утехам и не унёс их из монастыря обратно домой, где им не придётся ежедневно закатывать глаза к небу и делать отчёт о проделанных грехах, но можно будет заняться чем-нибудь поприятнее!
Поймав на себе испепеляющий взгляд Лены, Виктор примирительно погладил её по руке и сказал:
– Муся, ну как же народу не расслабляться в конце трудовой недели? У нас вся страна пьёт в пятницу!
– Может, поэтому у нас вся страна до сих пор и не может уразуметь, отчего у её многострадального народа такая горькая судьба? В пятницу был распят Христос, это день великой скорби, а у нас вся страна жрёт, пьёт и веселится!
– Ну и что? А в среду Иисус был предан Иудой, однако немцы, живущие лучшего нашего брата во сто крат, в этот день в единодушном бесстыдстве рассиживают в пабах и погребках и хлещут бирку, – последнее слово для Вити сработало, как команда «пли!», и он тут же потянулся открывать очередную бутылку пива. – Воздержание… Не здесь, на бренной Земле, где созданным из плоти и крови существам требуется и еда, и секс, и прочие удовольствия!
– Но функция получения удовольствия с помощью изменяющих сознание веществ не закладывалась при создании плоти! – горячо возразила Лена. – Мы умеем радоваться мелочам до тех пор, пока не взломаем свою «Сим-Сим» и не обезумим от её несметных «богатств», не принадлежащим Богу, но дьяволу. Естественная радость похожа на ныряние за жемчугом: радость находки не лишает человека умения нырять, в отличие от подаренных жемчужных бус. Более того, одаренный товарищ быстрее склонен прийти к выводу о том, что нырять и вовсе необязательно, и в ожидании новых драгоценностей выпадает из процесса их добывания! Лишая себя радости находиться в процессе деятельности, он погружается в процесс бездействия и мучительного ожидания, как ты: живёт от одного кайфа до другого, увеличивая дозу, ничему в промежутках не радуясь, потому что интенсивность не та!
– Во-первых, ныряние далеко не всегда и не всем приносит удовольствие, а во-вторых, только дураки радуются одной жемчужине, за которой надо толкать своё тело на опасную глубину, а умные приобретают их на суше, пусть и за деньги. И с этим ничего не поделаешь… А то, что в пост ещё и супружеская близость возбраняется, вообще ни в какие ворота не лезет! Что прикажете делать не отягощенным монашеским уставом здоровым мужикам, которым каждое утро дружок по лбу бьёт? Как им сорок девять дней объяснять, что идёт Великий пост?
– А вы с дружком что, не вместе? Я думала, вы с ним заодно! – съехидничала Лена.
– Птички и зверушки в календарь постов не заглядывают, едят и размножаются, когда им захочется! – пропустив Ленино замечание, продолжил Виктор.
– А ты себя к кому относишь – к индюкам или обезьянам? – прищурившись, спросила Лена.
Вместо ответа она услышала лишь презрительное фырканье.
– Фыркаешь ты, как человек… – менторским тоном заключила Лена. – Так и мысли тоже человеческими категориями, а не животными! Тебе известно, что Бернард Шоу был вегетарианцем и дожил до девяноста четырёх лет? Когда у семидесятилетнего писателя осведомились о его самочувствии, он ответил, что оно замечательное, но посетовал на врачей, надоевших ему из-за постоянных прогнозов о возможности скорой смерти из-за отсутствия мяса в рационе. Двадцать лет спустя, когда писателю вновь был задан тот же вопрос, Бернард Шоу весело ответил: «Прекрасно! Меня больше никто не беспокоит, потому как врачи, утверждающие, что я умру без употребления мяса, умерли сами». А с супругой, между прочим, у него были платонические отношения, и спиртное его совсем не интересовало, что вовсе не помешало ему радостно и без всяких расширительных сознание средств стать гениальным писателем.
– Хорошо! Не будем обсуждать гениев, не всем из них удается умереть вне стен сумасшедшего дома… И не вижу ничего удивительного в том, что негениальная плоть хочет плотского! Станем духами – будем желать духовного… Вот ответь мне: не в Библии ли написано, что человеку надо быть как птице: не заботиться о том, что поесть и что одеть, и о завтрашнем дне, ибо Господь все устроит? – не сдавался Витя, пытаясь увести Лену в другую сторону.
Лена залилась хохотом.
– Это многое объясняет! Хоть чего-то ты придерживаешься из Писания!.. «Имеющий уши – да услышит, имеющий глаза – да увидит, имеющий разум – да осознает». Интересно, что имеешь ты? – Лена тихонько толкнула в мягкий бок своего Пёсу.