Евгений Гончарик
Вампиры: Тени прошлого
Глава 5
Друзья начали разворачивать спальники, стараясь отвлечься от странного происшествия. Стефан зажёг горелку, пламя мягко озарило комнату, добавляя ей уюта среди мрака ночи. Вода в котелке зашипела, поднимаясь мелкими пузырьками к кипению.
За стенами комнаты бушевала непогода… Ветер то выл, потом стонал, ветки деревьев били по заколоченым окнам. Было ощущение, что кто-то хочет ворваться во внутрь комнаты.
Компания объелась вокруг горелки, которая разогревала воду, и под свет фонарей перекусывала бутербродами. Женя и Саша, вооружившись несколькими извлечёнными из шкафа книгами, перелистывали старые страницы, надеясь найти хоть какие-то ответы на свои вопросы. Тишина нарушалась лишь шелестом бумаги и редкими вздохами.
– Вот, что удалось выяснить, – наконец заговорил Женя, закрыв очередную книгу. – В этой местности зафиксированы три вспышки смертности. Последняя совпала по времени с моментом, когда Гарри Карди вступил в наследство. Тогда смертность была ужасной – по пять-десять человек в день. Болезнь не щадила никого: ни детей, ни стариков. Люди в панике покидали деревню, оставляя свои дома. Больше ничего конкретного мы не нашли, всё остальное – истлевшие записи или бессвязные заметки.
Все некоторое время молчали, переваривая услышанное.
– Получается, мы снова видим, что Гарри Карди – это не просто персонаж из книги, – задумчиво произнёс Женя, обводя взглядом друзей. – Он существовал. Он был здесь, в этих краях, вступил в наследство, стал хозяином замка… И тут началась эпидемия. Случайность? Я всё больше уверен, что это связано с вампирами.
– Но если это не вымысел, – неуверенно произнесла Маша, сжав в руках кружку. – Что нас там ждёт? Мы придём туда, а если они действительно существуют? Если они всё ещё там, как нам защититься? Что мы можем сделать?
– Кресты, осиновые колья, медальоны от нечисти, которые были в сундуке Гарри – уверенно ответил Саша, отложив книгу в сторону. – Всё это должно их отпугнуть, по крайней мере, так говорится в преданиях. Главное, держаться вместе и не паниковать.
– А что, если это не поможет? – тихо спросила Полина, избегая смотреть в глаза остальным.
– Ничего не могу сказать, – серьёзно сказал Женя. – Сам немного боюсь всего этого. Но я точно не отступлю.
Кристина посмотрела на всех, её голос звучал твёрдо:
– Если мы дошли до сюда, то справимся. Мы уже увидели столько странного, что пора перестать удивляться. Главное – верить в себя и держаться вместе.
Женя отложил книгу и обвёл всех серьёзным взглядом:
– Но я никого не заставляю и даже просить не буду идти в замок, – начал он. – Если кто-то передумал, мы проводим их назад, в город. Никто не будет упрекать, это не вопрос смелости или слабости. Я понимаю, что изначально всё это должно было быть просто путешествием, приключением… Но кто мог представить, что произойдёт нечто подобное? Что целых двенадцать часов исчезнут из нашей жизни?
Он сделал паузу, давая вес словам.
– Поэтому я ещё раз обращаюсь ко всем, включая проводников. Если хотите вернуться – это нормально. Никаких проблем. И не нужно отвечать сразу. Подумайте до утра.
На лице Жени отразилась смесь усталости и ответственности за всех присутствующих.
– А пока не легли спать, я почитаю дневник Гарри, – продолжил Женя, усаживаясь поближе к свету горелки. – Принимайте его записи как правду, чтобы ещё раз всё взвесить – идти дальше или вернуться назад.
Компания внимательно посмотрела на Женю, никто не произнёс ни слова. Каждый понимал, что в дневнике могут быть ответы, но могут быть и ещё более пугающие тайны.
Женя потянулся к своему рюкзаку, достал оттуда потертый дневник, известный уже всем. Он пробежал взглядом по нескольким страницам, выбирая место, откуда начать.
– Ну что ж, слушайте, – сказал он, открывая на середине. – Начнем отсюда…
Чтоб упорядочить письма, записки и вообще всю историю Карло, я изложу её в своём дневнике в правильном порядке. Все мои записи опираются на документы, которые нам попались и на слова самого Карло.
Детство Карло.
В родовом замке моего отца, Фреда, жизнь текла богато и весело. Прекрасный весенний вечер наполнял всё вокруг теплом; солнце ещё не закатилось, и сад благоухал запахом сирени и жасмина. На террасе собралась вся семья. Я и моя маленькая сестра Люси сидели рядом, наслаждаясь последними лучами уходящего дня. У ног матери, преданно глядя вверх, лежала её любимая собака Нетти.
Внезапно слуга появился в дверях, доложив, что какой-то чужой старик просит разрешения переговорить с отцом.
Получив согласие, он ввёл незнакомца. Это был высокий, худой человек в длинном полумонашеском одеянии, цвета которого уже стерлись от времени. Его лицо – бледное, словно мрамор, – оживляли только пунцовые губы, а глаза казались воспалёнными, с красноватым оттенком.
Как только незнакомец заговорил, тишину разорвал неожиданный звук. Нетти, всегда спокойная и преданная, вдруг вскочила. Её шерсть на загривке поднялась дыбом, и она издала низкое рычание. В одно мгновение она бросилась вперёд, будто собираясь вцепиться ему в ноги. Но что-то – возможно, палка в руках незнакомца – заставило её остановиться и жалобно заскулить.
– Поразительно, что с Нетти? – удивилась мать, извиняющимся тоном обращаясь к незнакомцу. – Это первый раз, когда она так ведёт себя с гостем.
– Петро, выведи собаку, – сказал отец, и мой дядька Петро быстро увёл Нетти с террасы.
Незнакомец же, казалось, не обратил на инцидент никакого внимания. Поклонившись, он подал отцу большой запечатанный конверт. Отец открыл письмо и некоторое время молча его читал. Затем, взглянув на мать, тихо сообщил ей содержание, так что я уловил лишь отдельные слова.
Окончив, он обратился к незнакомцу:
– Хорошо. Я не против.
Тот молча кивнул, но, прежде чем уйти, задал странный вопрос:
– Когда мне позволено будет привезти гроб?
– Завтра, если хотите, – ответила мать.
Незнакомец низко поклонился и удалился, оставив после себя странное ощущение, будто воздух стал холоднее.
Родители потом обсуждали – дед отца жил в Америке, там скончался. При жизни он завещал перевезти себя в родовой замок. Вот его слуга и привез покойного.
На другой день, после посещения старика с красными глазами перед вечером в ворота нашего замка въехали дроги, а на них большой черный гроб.
Отец и мать весь день были заняты хлопотами к его принятию.
Открыли двери склепа, что из капеллы. Капеллу всю убрали зеленью и свечами, решили пригласить священника. Склеп также очистили от пыли и паутины, и на одном из запасных каменных гробов отец приказал высечь надпись с пометкой «Привезен из Америки».
Долго ожидали старика-слугу, и только к вечеру он явился со своей печальной кладью.
Гроб оказался страшно тяжел.
– Не думаю, что он пройдёт по узкой лестнице в капелле, – заметил старик с красными глазами, его голос звучал холодно. – Лучше воспользоваться западными дверями склепа, ведущими в сад.
– Откуда вы можете все это знать? – удивился отец.
– По рассказам графа, – сумрачно ответил старик.
Пришлось отказаться от внесения тела в капеллу и от похоронной службы, что очень огорчило мою мать.
Наскоро открыли западные двери склепа и через них внесли гроб и опустили в назначенное место.
Когда хотели снова замкнуть двери замком, который изображал крест и, по словам стариков слуг, был прислан самим Папою из Рима, не оказалось ключа.
Поднялись суматоха и спор – кто держал ключ, но ключ не так и не нашли.
Красноглазый старик попросил у отца разрешения поселиться в развалившейся сторожке, близ дверей склепа, обещая их охранять, как собака.
– Да ведь сторожка непригодна для жилья, – сказал отец.
– Ничего, я ее поправлю, а для меня только и осталось на свете, что посещать могилу моего господина.
– В таком случае – хорошо.
Старик низко поклонился и, вынув из кармана большой темный футляр, подошел к моей матери.
– По словесному приказанию моего умершего господина, графа, на память о нем, – сказал он, передавая футляр.
На нежно-голубом бархате лежало чудное колье из жемчуга. Застежкой к нему служила голова змеи художественной работы, с двумя большими зелеными глазами. Изумруды, их изображавшие, были большой стоимости и как-то загадочно мерцали.
Все колье было особенно и стоило немало денег, конечно.
Мать взглянула на отца, тот утвердительно кивнул головою.
Мать приняла подарок. Лучше бы она отказалась от него!..
Через несколько дней после захоронения гроба умерла дочь садовника. Она была здорова, весела, всегда бегала по саду, играла с детьми. Никаких признаков болезни не было. Но на утро она не проснулась. Её нашли в кровати, с закрытыми глазами, словно уснувшую. Весь дом был потрясён этой внезапной смертью. Мою мать это очень расстроило, но, была она совершенно здорова, до той роковой ночи, когда всё изменилось.
Происшествия той ночи крепко врезались мне в память.
Люси и я, мы спали через комнату от матери, под надзором Катерины.
Среди ночи меня разбудил страшный крик: откуда он, я не знал. Сев на кровати, я стал слушать: в доме была суматоха, хлопали двери, слышались шаги и голоса.
Окликнув Катерину, я убедился, что ее нет в комнате. На меня напал страх.
Босиком, в одной рубашке, я бросился в спальню матери. Там было много народа.
Мать лежала без чувств на высоко приподнятых подушках, бледная, как ее белые наволочки и ночная кофта. На груди, на белом полотне, я заметил кровавые пятна. Отец наклонился над больной, а старый наш доктор вливал ей лекарство в рот.
Кругом толпились испуганные слуги.
Через несколько минут мать очнулась и боязливо осмотрела комнату.
– Фред и, это ты, Фред и, ты прогнал его?
– Кого его, моя дорогая?
– Его, дедушку, не пускай его, не пускай!
– Успокойся, милая, никого нет, дедушка умер, а ты видела сон.
– Сон, да, сон, но как ясно, – пробормотала мать.
– Нет, это не сон!.. – снова заговорила она. – Правда, я уснула, но вдруг почувствовала, что кто-то вошел в комнату, лампада перед образом зашипела и погасла… Нет. Быть может, она и раньше погасла, а это шипела змея. Не знаю… В комнате был полумрак, – продолжала мама после короткого перерыва, – но я ясно узнала его, деда. То же бархатное платье и золотая цепь, а главное, те же злые глаза, чуть-чуть отливающие кровью. Горбатый нос и сухие губы. Это был он и не он!
– Хватит, успокойся, – прервал ее отец.
– Нет, слушай. Он наклонился ко мне. «Почему ты не хочешь носить моего подарка? – тихо спросил он. – Попробуй». – В руках его было ожерелье с головою змеи. Он надел его на меня, целуя в губы. – При этих словах мать вытерла рот. – Губы были холодные, точно лягушки, и от него скверно пахло: гнилью, сыростью… Вместо ожерелья на моей шее висела змея, которая тотчас же меня и укусила… Тут я потеряла сознание и ничего не помню… – закончила мать.
Женя прекратил читать и, взглянув на своих друзей, обратился к ним:
– Мать Карло – это первая жертва вампира.
– Наверное, вторая, – отозвался Владимир, немного задумавшись. – Первая – это дочь садовника.
– Евгеша, читай дальше, – предложила Кристина. – Обсудим позже.
Женя кивнул и снова углубился в книгу, продолжая читать вслух.
На следующее утро солнце ярко светило в нашу комнату, и смех Люси, её весёлые слова, сразу же вытолкнули все воспоминания о ночном страхе и змее. Я уже не помнил ни тревоги, ни ужаса, который я испытал ночью.
Когда мы были готовы, Катерина, как всегда, повела нас в столовую. При входе она попросила не создавать шума, ведь мать была всё ещё не совсем здорова.
На кушетке, обложенная подушками, полулежала наша мать. Даже моими детскими глазами было видно, как она побледнела за ночь, её лицо осунулось.
Она почти не обратила на нас внимания и, поворачиваясь к лакею, слабо произнесла:
– Где же Нетти? Почему вы не привели её сюда? Уже полчаса, как я её жду.
Лакей заикаясь ответил:
– Нетти нет дома. Всё утро мы её ищем и не знаем, куда она ушла.
– Но где же она? Что это значит? – встревоженно спросила мать.
Лакей молчал, опустив взгляд.
– Разыщите её, узнайте, кто видел её последним, – распорядилась мать.
Лакей поспешно вышел.
Отсутствие собаки удивило меня. Я так привык видеть её у ног матери, что её отсутствие сразу бросилось в глаза. Однако мысли о судьбе змеи всё же терзали меня сильнее, и с детской настойчивостью я спросил:
– Мама, ты нашла змею?
В этот момент отец резко дернул меня за руку и тихо прошептал:
– Молчи.
Я удивлённо взглянул на него, потом на мать. Отец смотрел на меня с серьёзным выражением, его брови были нахмурены. Мать, подавив вздох, снова откинулась на подушки.
Пока я не понимал, что происходит, отец, словно стараясь отвлечь меня, спросил спокойным тоном, не хочу ли я поехать верхом в деревню, как давно мне было обещано
Радость от перспективы верховой поездки вытолкнула все другие мысли. С криком радости я бросился к нему, обнимая.
– Прикажи оседлать Каряго, пусть с тобой едет Петро. Когда лошади будут готовы, зайдите ко мне, я дам поручение Петро.
– Да, только поезжай осторожно, особенно под гору, не скачи, – добавил отец, уже с лёгким упрёком.
Через час мы выезжали из ворот замка. Привратник, пропуская нас, невольно сообщил:
– До сих пор собаку не нашли, барыня сердится.
Петро, нахмурившись, пробормотал что-то невнятное про старого дьявола и мы осторожно начали спускаться по горе.
Мы отправились с Петро в деревню.
Петро, мой двоюродный дядька и старый слуга нашего дома, был предан отцу и мне, да и вообще всей нашей семье. Это был добрый и весёлый старик, всегда готовый помочь мне в любых шалостях – будь то достать птичье гнездо, смастерить удочку или принести живого зайца. В Петро я всегда находил усердного помощника.
Но в последнее время Петро сильно изменился: уже не интересовали его ни зайцы, ни ловля рыбы, ни даже молодой ворон с перебитым крылом, которого мне подарил кучер.
Петро молчал часами, а его глаза всё чаще начинали бегать и гореть злобой, как только он издали замечал старого слугу графа, который привёз гроб.
Он что-то бормотал, и слова «старый дьявол» часто срывались с его губ.
Вся дворня знала о ненависти старика к приезжему американцу, и это удивляло всех, ведь Петро был известен своей добротой и обходительностью.
Что именно вызвало такую ненависть у американца, было трудно понять. Он был тих и непритязателен. Весь день он проводил либо в своей сторожке, которую отремонтировал, либо в склепе, рядом с гробом своего господина. Иногда он просто бродил в том участке сада, где находилось его жильё.
Ни в людской, ни на кухне он не появлялся. От общего содержания он тоже отказался.
– Мой господин оставил мне достаточно, чтобы не умереть с голода, – объяснил он отцу.
Некоторые из наших привилегированных слуг пытались завести знакомство с новым жильцом, но быстро отстали, обиженные его холодными и высокомерными ответами.
Отказ от общего стола также оскорбил самолюбие многих, а над фразой «не умру с голоду» начали шутить.
– Ишь ты, приехал сухой и серый, а теперь так растолстел, что в дверь не влезет! И губы красные, как твоя кровь! – смеялась Марина, молодая и весёлая поломойка.
– Не верещи! – прикрикнул на неё Петро. – Вот заест тебя, ещё потолстеет.
– Подавится! – смеялась Марина.
В замке всё шло своим чередом, если не считать ночного припадка матери и исчезновения собаки.
Жизнь текла мирно. Мать почти полностью оправилась, но по-прежнему боялась оставаться одна. Первые ночи после припадка у её кровати всю ночь сидел отец, теперь его место заняла старая Пепа. Пепа с давних пор занимала должность экономки в нашем замке.
Днем мать не оставалась одна: отец, мы – дети, старик доктор и посетители не давали ей времени задумываться. После обеда она выходила на площадку в саду и там ложилась на кушетку.
Площадка была лучшим местом в нашем саду. Она находилась над обрывом, и вид с неё был превосходный. От людских глаз и заходящего солнца она была защищена непроницаемой стеной зелёного душистого хмеля.
Здесь мы с Люси играли в разбойников и строили песчаные пирамиды. Мать немного порозовела, но прежняя живость к ней так и не вернулась. Она в основном лежала тихо, устремив взгляд вдаль.
Первые дни она скучала по Нетти, судьба которой так и осталась неизвестной, но взять другую собаку мать наотрез отказалась.
Как-то играя с Люси в разбойников, я спрятался в хмеле и подслушал часть разговора отца с доктором, конечно, касавшегося ночного происшествия.
– …У малокровных, а тем более нервных людей это часто бывает, – говорил врач, – наверное, положила футляр на ночной столик и ночью, не отдавая себе отчета, вздумала надеть ожерелье и, конечно, со сна сильно уколола шею острой застежкой, а уже от боли явилась галлюцинация змеи и все прочее. Единственное, что меня беспокоит в этом случае, это то, что ранки заживают с большим трудом, – прибавил задумчиво доктор.
– Все это так, доктор, но как попало ожерелье в постель? Мы нашли его на складках одеяла.
– Да говорю вам, она сама его надела!
– Так-то оно так, только странно, футляр оказался на туалете в соседней комнате… – Доктор замолчал.
– Теперь я принял меры, – продолжал отец, – она не увидит больше ожерелья, я запер его к себе в бюро.
– Поймала, поймала, – лепетала Люси, таща меня из хмеля…
Насколько у нас на горе было тихо, настолько в долине в деревне нарастала тревога. Там появилась какая-то невиданная эпидемия, которая уносила молодых девушек и девочек.
Не проходило недели, чтобы смерть не брала одну или даже две жертвы. Все они умирали скоропостижно. Накануне веселые, жизнерадостные, наутро были холодными трупами. Наружных признаков насилия не было, и трупы не вскрывали.
Вначале на случаи смерти не обращали внимания, но частая повторяемость при одинаковых условиях взволновала умы. Всюду затеплились лампадки и загорались ночники, а те, у кого были девочки-подростки, ложились спать в их комнатах или же девочек клали с собою в кровать.
Болезнь приутихла, точно испугалась. Но вот пропала дочка старосты, девочка лет тринадцати, поднялась тревога. Подруги сказали, что она пошла в соседнее поле за васильками. Бросились туда и у самой межи нашли труп ребенка. Васильки были еще зажаты в ее ручке. Лицо было испуганное, а на шее заметили две небольшие ранки. По просьбе отца труп также не вскрывали.
Дня через три погибла дочь зажиточного крестьянина. Веселая восьмилетняя девочка, любимица семьи. Она находилась всегда возле матери, а с наступлением неведомой опасности мать, что называется, не спускала с нее глаз.
В роковой день мать работала на огороде, а вблизи нее, в кустах смородины, резвился ребенок, перекликаясь с нею. Не слыша некоторое время смеха ребенка, женщина его окликнула и, не получив ответа, бросилась в кусты. Там все было тихо. Побежав в сад, который сейчас же примыкал к огороду, несчастная мать наткнулась на свою дочку.
Ребенок был мертв. Ручки были еще теплые, и глазки два раза широко открылись и затем сомкнулись навеки. На шее ребенка было две ранки, и кровь обильно залила платье.
На этот раз вмешались власти. Труп вскрывали, но ничего не нашли, кроме ранок на шее, но ведь эти ранки могли появиться от укола о сук или шип, когда ребенок падал.
Опросы и допросы ни к чему не привели, разве только затемнили дело. Обнаружились свидетели, которые говорили, что видели большую черную кошку, которая шмыгнула в рожь, когда с поля уносили дочь старосты. Находились и такие, которые уверяли, что это была не кошка, а большая зеленая ящерица.
Но общее мнение гласило – кто-то скрылся во ржи. Но при последнем случае даже этого не могли сказать. Домик стоял на краю деревни, и сбежавшиеся люди не видели ни одного живого существа. Только нищенка старуха, сидевшая у ворот, видела одного пожилого, хорошо одетого господина, который прошел из деревни по направлению замка.
Загадка осталась загадкой. Тревога все росла; девочек-подростков оберегали; но, несмотря на это, ужас охватывал даже самых спокойных и уравновешенных, так как никто не знал, откуда может прийти беда.
А все это еще усугублялось тем, что время в деревне было рабочее, тяжелое.
Понемногу тревога дошла и до замка. Между дворней были те, кто имел родных и знакомых в деревне. По приказу отца, матери скрывали информацию о вспышке эпидемии. Иногда, когда ветер дул со стороны деревни, к нам доносились чёткие удары погребального колокола. Мать вздрагивала и становилась бледной, а в её глазах была тревога, которую трудно было скрыть.
– Колокол с деревни… – перебив чтение прошептала Наташа.
– Да, Наташа, и мы сейчас в той самой деревне, и в этой церкви, откуда доносились звуки погребальных колоколов, – ответил Женя и продолжил чтение.
Всем, даже нам, детям, становилось жутко. Все крестились. Разговоры на минуту смолкали. Но тотчас же отец, доктор и другие старались отвлечь внимание матери от печальных звуков. Многие заметили, что при первом же ударе колокола старый американец как-то съеживался и не шел, а прямо бежал в свою сторожку.
Прошла неделя, и разразилась новая беда.
У одной вдовы крестьянки была дочь восемнадцати лет. Красавица, хохотунья, кумир всех деревенских женихов. Домик их был окружен садом, одна сторона которого выходила на большую дорогу. По приказу матери девушка и молодая работница собирали в саду крыжовник.
Со стороны дороги подошел пожилой высокий господин и попросил чего-либо напиться. Просьбу свою он сопроводил серебряной монетой, отправившейся в руку служанки.
Ничего не подозревая, она бросилась в ледник за квасом.
Возвратясь через пятнадцать минут, она нашла свою госпожу без чувств на садовой дорожке. Незнакомца нигде не было.
Служанка подняла страшный крик. Сбежались соседи, мать, работники, а когда приподняли новую жертву, то на песке дорожки осталось темное кровавое пятно.
С большими усилиями девушку привели в чувство, но она была так слаба, что доктор запретил всякие расспросы.
О появлении незнакомца и его исчезновении сообщила, заикаясь и путаясь, испуганная служанка. Одно, на чем она крепко стояла, это что при ее возвращении с ледника на дороге никого не было, а дорога прямая и открытая.
– Когда я подходила, то мне было видно всю дорогу, и я подумала, что «он» вошел в сад, – твердила она. Обыскали дом и сад. Никого и ничего.
Все-таки рассказу служанки пришлось поверить: на заборе на солнышке нежился большой черный кот и, конечно, пройди здесь чужой человек, кот неминуемо бы убежал.
Известие о новом несчастье дошло до замка и не миновало ушей моей матери.
Она заволновалась и послала нашего старика доктора на помощь молодому деревенскому врачу.
Целую ночь провели доктора у постели больной, и к утру она начала говорить. Но рассказ ее был так фантастичен, что его приняли за бред.
Она бормотала, что черный господин прыгнул на забор, а потом в сад, запрокинул ей голову руками и впился в шею, но это уже был не господин, а большая черная кошка… Все это она говорила несвязно и со стонами, боязливо озираясь по сторонам.
Молодой врач рассказы объяснил нервностью, галлюцинациями, а слабость малокровием.
Наш старый эскулап молчал у постели больной.
– Не могу же я у молодой деревенской красавицы допустить нервы и малокровие! – признался он отцу.
Больше всего его занимали ранки на шее.
– Несомненно укус! – бормотал он. – Но чей?
Прошло несколько дней. Девушка оправилась, но была слаба и бледна.
На расспросы матери, как положение больной, – доктор отвечал:
– Должен признаться, что у нее малокровие, и в сильной степени. Нужно хорошее питание, молоко, вино, – добавлял он. Мать распорядилась все это послать в дом вдовы.
И вот беда разразилась и над нашим замком. Умерла одна из служанок, веселая Марина, та самая, которую Петро пугал американцем.
Накануне она по обыкновению работала за троих, шутила и смеялась. Утром, не видя ее на работе, пошли в ее комнату. Она жила под самой крышей, и туда вела маленькая крутая лесенка. Дверь оказалась незапертой.
На кровати лежала Марина, поза и лицо были совершенно спокойны, никакого беспорядка в комнате также не было, и только ветер, врываясь в открытое окно, путал волосы покойницы. В первую минуту думали, что она спит, но потом убедились, что, несомненно, она была мертва, мертва и даже начала уже застывать. На шее зловеще краснело пятно ранки с белыми, как бы обсосанными краями.
Весть об этой смерти поразила всех как громом. Страшное, незнакомое чудовище вошло в наш дом!..
На женщин напала паника, мужчины угрюмо молчали. Покойницу обрядили и положили в притворе капеллы. В этот притвор-прихожую был ход не только из зала замка, но и со двора. Старые слуги замка взялись по очереди читать положенные молитвы.
Ночь от 12 часов до утра досталась конюху. И он уверял, что покойница не иначе как самоубийца, так как ее душа всю ночь билась за окном, скреблась, выла и мяукала. Одни верили, другие смеялись, потому что в кармане рассказчика нашли пустой штоф из-под водки. Марину похоронили. Колокол капеллы печально вторил колоколу на деревне.
Родители и мы, дети, проводили гроб до ворот замка, большинство же дворни отправилось на деревенское кладбище.
Ни на прощанье, ни на похоронах американца не было, а когда проходили мимо его сторожки, то ставни и дверь были плотно заперты.
– А старик-то боится смерти, – заметил отец.
Вскоре умерла девочка лет трех, круглая сиротка, жившая в замке из милости. Ее нашли на краю обрыва между камнями. Плакать о ней было некому, и ее живо похоронили.
Но так как труп нашли недалеко от площадки, где моя мать проводила время после обеда, то отец вздумал переменить место отдыха хотя бы на несколько дней.
Он выбрал большой балкон, с которого был прекрасный вид на долину и на заходящее солнце.
Балкон примыкал к парадным, вернее, к нежилым комнатам замка, и был во втором этаже. Комнаты эти служили прежним владельцам для шумных пиров, при отце они совсем не открывались, но сохраняли всю свою богатую и старинную обстановку.
Балкон очистили и убрали цветущими растениями, коврами и легкой мебелью.
Несколько прекрасных дней мы провели на нем.
Из-за глупой случайности опять все пошло вверх дном.
Как-то раз, кончив беседу, мать встала, чтобы под руку с отцом идти к себе вниз. Мы и гости двинулись следом.
Лакей распахнул дверь.
Мать сделала два или три шага по зале, вдруг страшно, дико вскрикнула и, протягивая руки в соседнюю залу, закричала:
– Он смотрит, смотрит… это смерть моя! – и упала в обморок на руки отца.
Все невольно взглянули по указанному ею направлению, и у многих мороз пробежал по коже.
В соседней комнате, как раз против двери, висел портрет одного из предков нашего рода.
Высокий сухощавый старик в бархатном колете и в большой шляпе точно живой смотрел из рамы. Тонкие губы сжаты, а злые, с красными белками глаза прямо наводили ужас своей реальностью. Они жили.
Общество было поражено. Воцарилось молчание.
К счастью, один из молодых гостей сообразил, в чём дело. Он вскочил и ринулся к большому готическому окну, открыл его с силой. И тут же глаза на портрете потухли.
Перед нами висел самый обычный портрет – хоть и хорошей работы, но ничем не примечательный. В лучах заходящего солнца блестела и сверкала дорогая золоченая рама.
Весь эффект произошел оттого, что луч солнца, падая на разноцветное готическое окно, прошел как раз через красную мантию изображенного на нем короля и придал адскую жизнь глазам портрета.
– Чей это портрет? – спросил один из гостей.
– Похоже, что это портрет того самого родственника, чье тело недавно привезли из Америки, – ответил доктор.
– Чтоб он в ад провалился! – сказал Петро, грозя кулаком в сторону портрета. – Ну, чего рты разинули, убирайте все! – крикнул он на лакеев. – Больше сюда не придем!
Мать, к нашему удивлению, быстро успокоилась, когда ей объяснили, в чём дело.
Но, несмотря на объяснение, ей всё время казалось, что эти зловещие глаза с красным оттенком следят за ней. Они не показывались в комнатах, но всё чаще и чаще казались в саду: то выглядывали из-за края обрыва, то сверкали между листьями хмеля.
Когда она рассказала отцу, он засмеялся и сказал:
– Ох, милая, даже портрет, который тебя напугал, больше в замке не висит. Я его отправил подальше.
А всё-таки, мать оказалась права: глаза действительно следили за ней, и смотрели с какой-то жадностью… Я сам это видел. Причем не только глаза – между листьями хмеля мелькали нос и губы, и всё это вместе напоминало того самого американского слугу.
Не сразу я понял, что нужно бежать к стене хмеля, а когда наконец решил это сделать, уже никого там не было. Только на крыльце своей сторожки сидел американец, будто ничего и не случилось.
Матери становилось хуже. С каждым днём она теряла силы, всё чаще жалуясь на тяжесть на груди, которая не отпускала её по ночам: ни сбросить её, ни закричать она не могла.
Отец снова взял на себя дежурство у её постели, и ей стало немного легче. Но после нескольких бессонных ночей он решил, что нужно отдохнуть, и передал смену Пепе.
И в ту ночь всё стало только хуже.
Утром, когда стали спрашивать Пепу, во сколько начался припадок, она ответила, что не знает, потому что в комнате её не было.
– Господин граф пришёл, и я не смела остаться, – сказала она.
– Я пришёл? Ты что, с ума сошла, Пепа? – рассмеялся отец, не веря.
– Как же, барин, вы открыли дверь на террасу, и оттуда сразу потянуло холодом, хотя вы были в плаще, я сразу вас узнала, – настояла служанка.
– Ну и что было дальше? – спросил, побледнев, отец.
– Вы встали на колени возле кровати графини, а я, испугавшись, ушла, – закончила Пепа.
Отец молча кивнул.
– Хорошо, можешь идти, – сказал он и, поворачиваясь к доктору, шепотом добавил:
– Я не был там!
А потом… Через три дня… Люси, мою маленькую сестренку Люси, – нашли мертвою в кроватке. С вечера она была здорова, щебетала, как птичка, и просила разбудить ее рано… рано – смотреть солнышко. Утром, удивленная долгим сном ребенка, Катерина подошла к кроватке, но Люси была не только мертва, но и застыла уже…
– Люси похоронили, и в тот же день мать подозвала меня к своей кушетке и, благословляя, сказала: «Завтра рано утром ты едешь с Петро в Нюрнберг учиться. Прощай», – и она крепко, со слезами на глазах меня расцеловала. Ни мои просьбы, ни слезы, ни отчаяние – ничего не помогло… меня увезли.
Женя сделал паузу и, оглянувшись на собравшихся, заметил, что девушки вытирают глаза, а мужчины молча смотрят в пол, поглощённые мрачными мыслями.
– Дальше идет рассказ доктора, – сказал Евгений, чуть покачав головой, – то что доктор рассказал уже взрослому Карло.
Евгений вздохнул и продолжил:
Рассказ доктора семьи Карди.
После отъезда Карло смертность не прекращалась. Она то вспыхивала, то затихала. Я с ума сходил, доискиваясь причины. Перечитал свои медицинские книги, осматривал покойников, расспрашивал окружающих… Но ни одна болезнь не подходила к данному случаю. Одно только сходство мне удалось уловить: в тех трупах, которые мне разрешили вскрыть, был явный дефицит крови. И еще на шее, реже на груди – у сердца, я находил маленькие красные ранки, почти пятнышки. Вот и все. Странная эпидемия в народе меня очень занимала, но я не мог полностью сосредоточиться на ней, потому что болезнь моей матери выбила меня из колеи. Она чахла, вяла у меня на руках. Вся моя латинская кухня была бессильна вернуть ей румянец на щеки и губы. Она явно умирала, но глаза её горели, живые, полные жизни, как будто вся её сила уходила в них. Эпизод с господином в плаще так и остался неразъясненным. Только с тех пор ни одной ночи она не проводила одна: Фред или я – мы чередовались у её постели. Лекарства, которые я давал ей, тоже не помогали… Всё было тщетно. Она продолжала слабеть.
