ГлавнаяБиографии и мемуарыЕвгений Николаевич ГусляровНародный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

полная версия Народный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

Евгений Николаевич Гусляров
Народный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

Полная версия

– Не очень, – ответствовал корабельщик.

Императору показался сей ответ странным, и он спросил его о причине.

– Ваше величество, – говорил тот, – в Архангельск, лишь только придёшь, тотчас найдешь хорошие блины, а здесь их нет.

– Хорошо, друг, – отвечал государь, смеясь, – приди завтра с земляками своими и другими корабельщиками ко мне во дворец. Я вам покажу, что здесь есть также блины, как и в Архангельске.

Возвратясь во дворец, государь тотчас позвал к себе первого своего повара Фельтена и приказал ему заготовить к завтрашнему дню самых лучших голландских блинов и других, приятных для них яств, и потом вечером на другой день все голландские корабельщики приглашены были в летний дворец и в присутствии его величества, в саду, угощены так, что они уже на рассвете оставили дворец.

Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала «Русская старина». С.-Петербург, 1876.

Русское гостеприимство

Когда государь в присутствии своём, в саду, подчивал кушаньем и напитками одного голландского шкипера, и, видя, что шкипер пьёт и есть много и проворно, тем веселился и денщикам говорил: «Этот Емеля все перемелет. Фельтен, подай сему гостю больше! У нас всего довольно, пусть ест и пьёт без платы. Это не в Амстердаме. Шепелев*

*) Дмитрий Андреевич Шепелев был путевым маршалом. Ред.

знает, что я трактирщику заплатил в Нимведене сто червонцев. *

*) См. разсказ «Счет голландского трактирщика». Ред.

а двенадцать яиц, за сыр, масло и две бутылки вина».

Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. Россию поднял на дыбы Т.2. М.: Молодая гвардия, 1987.

Обер-кухмистер Фельтен

Однажды у обер-кухмистра или Мунд-коха Фильтена родился сын и Фильтен просил Его Величество быть восприемником от купели, Монарх явился в назначенное время и, по окончании крещения поцеловав родильницу, положил ей под подушку червонец, а отцу вручил жалованную грамоту, в силу которой новорожденному его сыну была подарена в Ингерманландии Финляндская деревня из шести дворов, называемая Иоганихгоф и отстоящая от Петербурга в 60 верстах.

Петр Великий часто в виде помощи его не богатому семейству, приказывал делать закуски и столы на дому и ходил к нему кушать с некоторыми из генералов и вельмож, и за каждый такой стол, из каких бы блюд он ни состоял, каждый из посетителей должен был платить по червонцу, в том числе и сам Государь.

От библиотекаря Шумахера зятя Мунд-коха Фильтена.

Анекдоты и предания о Петре Великом, первом императоре земли русской и о его любви к государству. В трёх частях. Москва, 1900. Составитель Евстигнеев.

Лимбургский сыр

Пётр Великий, хотя любил своего обер-кухмистера Фельтена и имел к нему доверенность, однако редко прощал ему проступки, сделанные с намерением или по небрежению. Фельтен, которого я знал в первом году по прибытии моём в Россию, будучи весёлого нрава, не таил того, что государь иногда бивал его палкою из своих рук, но после по-прежнему поступал с ним милостиво. Некогда, бывши в академической Кунсткамере, где хранится изображение Петра Великого в собственном его платье со многими другими вещами, которые государь употреблял, и, увидев между прочими государеву трость, стоящую в углу, сказал он господину Шумахеру, своему зятю:

– Эту мебель, зятюшка, можно бы и спрятать, чтобы она не всякому в глаза попадалась: может быть, у многих так же, как и у меня, зачешется спина, когда они вспомнят, как она прежде у них по спине танцевала.

Сам же он рассказывал о себе, как он некогда побит был сею палкою за кусок лимбургского сыру.

Пётр Великий, по голландскому обычаю, кушал после обеда масло и сыр; особливо же любил он лимбургский сыр. Некогда поставлен был на стол целый лимбургский сыр, который ему отменно понравился. Заметивши прежде, что редко подавали в другой раз на стол початые сыры, либо подавали иногда небольшие только остатки, вынял он из кармана математический свой инструмент, вымерял остаток сего сыру и записал его меру в записной своей книжке. Фельтен не был тогда при столе, а как он после вошёл, то государь сказал ему:

– Этот сыр отменно хорош и мне очень полюбился; спрячь его, не давай никому и ставь его всегда на стол, пока он изойдёт.

По сему приказанию на другой день сыр подан был на стол, но по несчастию обер-кухмистера не осталось его уже и половины. Государь тотчас приметил сие, вынял записную свою книжку и масштаб, вымерял остаток сыру и нашёл, что половина того, сколько снято было со стола, была съедена. Он приказал позвать обер-кухмистера и спросил: отчего столько убыло сыру со вчерашнего дня. Фельтен отвечал, что он этого не знает, ибо он его не мерял.

– А я его вымерял, – сказал император и, приложивши масштаб, показал ему, что половины сыру не доставало. Потом его величество ещё спросил, не приказывал ли он ему спрятать этот сыр.

– Так, – отвечал Фельтен, – но я это позабыл.

– Погоди ж, я тебе напомню! – сказал государь. Встал из-за стола, схватил свою трость и, поколотивши ею обер-кухмистера, сел опять за стол и кушал спокойно свой сыр, которого остатки после того ещё несколько дней подаваемы были на стол.

От камергера Дречника, зятя Фельтенова.

Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. Третье издание, вновь исправленное. М., 1830. Части 1-2.

«Добро пожаловать, шкипера!..»

Безмерная любовь и охота Петра Великого ко флоту и к мореплаванию привлекали его часто в летнее время, будучи в Петергофе, ездить на шлюпке или на боте в Кронштадт почти ежедневно. Когда же, за какими-либо делами, не мог побывать тамо, то забавлялся зрением с берега на вооружённые корабли. В один день государь, вышед из любимого домика, именуемого Монплезир, вынул из кармана зрительную трубку, смотрел в море и, увидев идущие голландские корабли, государыне с восторгом говорил: «Ах, Катенька, идут к нам голландские гости. Пусть смотрят учители мастерство ученика их. Думаю, не похулят. Я зело им благодарен». Потом отправил тотчас в Кронштадт шлюпку, чтоб прибывших на сих кораблях шкиперов привезть к себе. Между тем ожидал их с нетерпеливостью. Часу в десятом ввечеру приехали шкипера в Петергоф, явились прямо к государю, и по-приятельски ему говорили: «Здравствуй, император Питер!». – «Добро пожаловать, шкипера!». – «Здорово ли ты живешь?». – «Да, благодарю Бога!». – «Это нам приятно. Слушай, император Питер! Сыр для тебя, полотно жёны наши прислали в подарок супруге твоей, а пряники отдай молодому сыну». – «Я благодарю вас. Сын мой умер, так не будет есть более пряники». – «Пускай кушает твоя супруга».

Его величество приказал потом накрыть стол, посадил шкиперов и сам их потчивал. Они пили здоровье их величеств: «Да здравствует много лет император Пётр и императрица, супруга его! Слава Богу, мы теперь как дома! Есть что попить и поесть. Приезжай к нам, государь Пётр! Мы хорошо тебя попотчуем. Друзья и знакомцы твои охотно тебя видеть хотят, они тебя помнят». – «Верю, поклонитесь им. Я, может быть, ещё их увижу, когда здоровье мне позволит».

При сём спрашивал его величество, сколько времени они в море были, не было ли противных штурмов, какие товары привезли и что намерены из Петербурга обратно взять? И так, пробыв с ними часа с два, с удовольствием чрезвычайным паки в Кронштадт проводить указал, сказав при прощании: «Завтра я ваш гость».

Таким-то образом император обходился с голландцами и тако приохочивал чужестранцев ездить в Петербург, чтоб установить в России коммерцию морем.

Известно, что Пётр Великий, будучи в Голландии в Сардаме, корабельному строению учился. Путешествуя по указу его, был я сам в том месте, где показывали мне жилище сего монарха, постелю его, шкиперское платье, топор, чем плотничал, и прочие оставленные вещи, вспоминая об нём не яко о государе, но о истинном друге своём, говорили: «Пётр – друг наш, хотя и великий царь». Тут находилась ещё каменная и деревянная точеная посуда, из которой он с мастерами кушивал, и которую показывают за диво. Сие было в 1718 году, когда я чрез Голландию проезжал.

«Все флаги в гости…»

Его величество, сделав маскерад публичный*,

*Маскарад был устроен 11—12 сентября 1721 года в честь заключения Ннштадтского мира со Швецией. Ред.

состоящий из одежд различных народов, и сам присутствуя при том в голландском шкиперском платье, ездил с государынею и с прочими в масках по городу и при сём случае ей говорил: «Радуюсь, видя в самом деле в новой столице разных стран народов». Сказал сие в таком чаянии, что тогда уже чужестранные в Петербург как сухим путём, так и морем, приезжать начали, чем он был весьма доволен.

Заздравный тост

При погребении жены купца Борга присутствовал сам Пётр Великий, с ним вместе на, похоронах были Петербургские купцы и иностранные корабельщики.

Bсе, сопровождавшие усопшую на погребение, угощаемы были по обычаю того времени ужином.

Когда все гости изрядно подгуляли, то подан был бокал одному молодому корабельщику, который захотел произнести тост в честь Императора.

Корабельщик, взяв бокал в руки, несколько подумал и, сняв с него крышку, подал отцу подержать, а сам сказал следующее приветствие, обратясь к Государю Императору торжественным голосом:

– Да здравствует Государь мой, Великий Пётр и с супругою своею Императрицею.

По соседству, сидевший отец, старый корабельщик, которому сын отдавал крышку, досадуя на ириветствие, которое ему показалось довольно грубым, встал с своего места, взял у него бокал с вином и произнёс:

– Глупец ты, как можно так, приветствовать, ты ничего не смыслишь, давай сюда, я сам выпью за здоровье Государя. Потом, оборотясь к Государю, поклонился и произнёс приветствие, которое ему показалось за образцовое по своему исправлению:

– Да здравствует Его Величество Государь мой Император Пётр с превосходительною своею супругою Императрицею.

Bсе, бывшие тут, едва могли удержаться от смеха, но Государь Пётр остался очень доволен этой шуткою и благосклонно сказал:

– Прекрасно, спасибо тебе.

От банкира Германа Мейера, который был тут же за столом вместек с прочими.

«За тех, кто любит Бога, меня и Отечество!»

За обеденным столом в токарной пил государь такое здоровье: «Здравствуй тот, кто любит Бога, меня и Отечество!»

Столкновение голландского корабля с русским фрегатом

Пётр любил справедливость и того же требовал от каждого; он огорчался, когда видел в чём-нибудь неправду, и тысячи опытов могут быть тому доказательством.

Голландский корабельщик Даас был один из трёх, которые, по обращении главнейшей торговли из Архангельска в Петербург, первые с нагруженными кораблями приехали в новозаложенную Кронштадтскую гавань, а оттуда в Петербург. В третий приезд этого корабельщика в Кронштадт, когда ещё там не была заложена двойная гавань, и когда военные и купеческие корабли стояли вместе, случилось несчатие, что он на ходу своём ударился о фрегат и вдребезги изломал фаллрип (висячую небольшую лестницу, по которой всходят на борт корабля). Командовавший фрегатом капитан за эту неосторожность так рассердился на корабельщика, что, выругав его жестоко, велел взять под караул, и в наказание требовал от него некоторой суммы денег. Корабельщик хотел заплатить всё, чего будет стоить починка фаллрипа – но капитан, будучи тем недоволен, поставил на корабле голландца несколько солдат и матросов. К счастию его, на другой день приехал в Кронштадт император, и Даас, не соглашаясь на несправедливое требование капитана, немедленно явился к государю и приносит жалобу. Пётр тотчас сел на шлюпку и поехал, в гавань, чтобы самому осмотреть причинённый фрегату вред, и нашёл, что тот не претерпел особого повреждения, кроме сломанного на нём фаллрипа, которой чрез несколько часов и с малою издержкою опять мог быть сделан. Государь сказал капитану:

– Не стыдно ли тебе поступать так несправедливо с иностранными корабельщиками, которых я сам так ласкаю, чтобы их привлечь в эту новую гавань. Сию же минуту сведи караул с корабля; начальник по всякой справедливости соглашался заплатить, чего будет стоить починка фаллрипа, ты же хотел в десять раз более. Слушай, если я ещё раз услышу, что ты так поступишь, то я тебя научу наблюдать справедливость. Поди, и смотри, чтоб чрез три часа фаллрип был сделан…

Потом поехал государь к различным вновь заложенным строениям в Кронштадте, и чрез три часа приехал опять на корабль, где он нашёл фаллрип совершенно сделанным, только не был ещё выкрашен. Государь говорить капитану:

– Ты только половину исполнил моего повеления – фаллрип прежний был выкрашен: берегись, если не хочешь испытать моей немилости, будь вперёд справедливее во всех случаях и поступай со всяким чужестранным корабельщиком и с прочими чужестранцами с дружелюбием и учтивостию.

От генерал-экипаж-мейстера Брюйна

Приём датского посла на корабле

В одно время государь был на военном корабле и занялся разговором с капитаном корабля, голландцем Гослером. Докладывают о приезде в Петербург датского посла, который испрашивает скорой у его величества аудиенции.

– Чем скорее, тем лучше, – говорит государь, – представьте его ко мне сюда теперь же.

Вся церемония со стороны государя состояла в том, что он, пред прибытием посла на корабль, снял свой кортик и, отдавая его секретарю корабля, Новикову, опоясал на себя его шпагу и принял посла, стоя у мачты. По отпуске же его, государь с тою же шпагою сошёл с корабля, а кортик его остался у секретаря, и хранится и поныне в фамилии Новиковых.

Перенесение мощей святого Александра Невского

В 1722 году император поручил одному искустному московскому золотых дел мастеру изготовить сорок орденских крестов. Он имел в виду учредить орден в честь святого Александра, который за сливную победу, одержанную на берегих Невы над шведами, был наименован Невским. В продолжение шести веков тело его покоилось во Владимире, главном городе княжения, который принадлежал к числу древних городов, носивших название царских резиденций. После воинственной и славной жизни, он окончил дни свои в одном из монастырей. Император основал монастырь на самом месте славнаго сражения, и так как он был уже почти окончен, приказал перенести туда мощи святаго. Во всех местах, где их провозили в сопровождении множества священников, монахов и богомольцев, отдавались великие почести. Из Петербурга до нового монастыря святыя мощи святаго везли по той самой реке, над которой когда-то развевалось знамя, водружённое на его предводительской ладье. Серебряный гроб его был вызолочен и поставленный на высокой эстраде под богатым балдахином, удивлял русский народ, толпившийся по берегам реки. Императорская фамилия и все знатные особы, находившиеся в Петербурге, следовали позади за флотилией богато украшенных барок и шлюпок. Духовенство, в великолепных облачениях, встретило святаго на берегу, и так как церковь не была ещё совершенно отстроена, то офицеры, которые несли гроб, поставили его в часовне. Этою почестью, оказанною памяти Святаго, служившаго так достойно Богу и отечеству, Император очистил себя от подозрения, раскольниками распространённаго, в намерении уничтожить совершенно поклонение, воздаваемое греческою церковью своим патронам на небе, и Невский монастырь сделался удобным местом богомолья для Императорской фамилии. Учреждение ордена св. Александра, однакож покамест не было приведено в исполнение и состоялось только в царствование Екатерины, при бракосочетании принцессы Анны. Она пожаловала его тогда всем наличным Андреевским кавалерам, даже герцогу Голштинскому, желая показать, что этот новый орден будет служить степенью для достижения другаго (т. е. андреевскагр). И до сих пор им жалуют только генерал-лейтенантов или имеющих соответствующий им чин.

Пантеон Петра Великого

Пётр Великий, приняв намерение сделать чрез искусных скульпторов в Италии надгробные монументы и поставить их в честь: первый – генерал-адмиралу Францу Яковлевичу Лефорту, второй – генералу-фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву, главному вождю российских войск Шеину и генералу Патрикию Гордону, говорил об них тако: «Сии мужи – верностию и заслугами вечные в России монументы. Я соединю по смерти героев моих вместе под покровительство героя святого князя Александра Невского».

Желание его величества было поставить монументы в монастыре святого Александра Невского. Рисунки были посланы в Рим. Что же по оным воспоследовало, не известно, понеже вскоре после сего приключилась кончина сего великого монарха.

О пользе путешествий

Государь рассказал графу Шереметеву и генерал-адмиралу Апраксину, что он в самой молодости своей, читая Несторов летописец, видел, что Олег посылал на судах войски под Царьград, от чего с тех пор поселилось в сердце его желание учинить то же против вероломных турок, врагов христиан, и отмстить обиды, которые они обще с татарами России делали, и для того учредил кораблестроение в способном месте и такую мысль его утвердила бытность его в 1694 году в Воронеже, где, обозревая он местоположение реки Дона, нашёл способным, чтоб по взятии Азова пройти и в Чёрное море. При том рассказывал им ещё то, что первое его посещение города Архангельска породило в нём охоту завести там строение судов, как для торговли, так и для морских промыслов.

– А ныне при помощи Божией, – сказал он, – когда есть Кронштадт и Петербург, и храбростию вашею завоеваны Рига, Ревель и прочие города, то в Архангельске строющиеся корабли могут быть защитою против шведов и других морских держав. Вот, друзья мои, для чего полезно государю в Отчизне своей путешествовать и замечать то, что государству может произвесть сущую славу и процветание!

Пётр открывает измену жены

Екатерина стала подругой сердца Петра только потому, что она умела быть его покорной и преданной рабой. Но в отличие от преданности духа, преданность раба почти всегда имеет свою оборотную сторону. Там, где-то в глубине души преданного раба таится интимнейший уголок, который, как призрак свободы, тщательно оберегается от господина, и в этом уголке нередко зреют зародыши измены. И Екатерина изменяла Петру в разнообразных видах. Сердечная измена Петром была открыта. Незадолго до своей кончины он узнал про связь Екатерины с Монсом, (это был камер-юнкер, а потом камергер императрицы, черезвычайно ловкий и обольстительный молодой человек, которого рекомендовал ей сам Пётр. – Е.Г.) и это было для него нравственным ударом, от которого он уже не оправился. Пётр отомстил по-петровски: казнил Монса и заспиртованную в банке голову казнённого поставил на ночном столике Екатерины.

Кизеветтер А.А. Исторические силуэты/ Состав., общая редакция и вступ. ст. О.В.Будницкого. Прим. С.М.Маркедонова. – Ростов н/Д. Изд-во «Феникс», 1997. С. 48.

Пётр был страшен в гневе

[Первоначальный] приступ его гнева против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от неё. Мне известно от одной французской девушки (фрейлины, которая прислуживала цесаревнам Анне и Елизавете), что царь, вернувшись однажды вечером из крепости в Петербурге, где шёл процесс над господином Монсом де ла Круа, внезапно вошёл в комнату молодых цесаревен, которые занимались какой-то свойственной их положению работой вместе с несколькими девушками, находившимися при них для их воспитания и развлечения. По словам фрейлины, он имел такой ужасный, такой угрожающий вид, был настолько вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен, как смерть. Блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и всё тело, казалось пребывали в конвульсиях. Он ходил несколько минут, не говоря никому ни слова и бросая страшные взгляды на своих дочерей, которые, дрожа от испуга, тихонько проскользнули вместе с девушками в другую комнату и укрылись там. Раз двадцать он вынимал и прятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса, и ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривлялось такими страшными гримасами и судорогами, что фрейлина-француженка, которая не смогла ещё убежать, не зная, куда деваться, спряталась под стол, где она оставалась, пока он не вышел. Эта немая сцена длилась около получаса, и всё это время он лишь тяжело дышал, стучал ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и всё, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он стукнул дверью с такой силой, что разбил её. Весь свой гнев он выместил на любовнике, которому публично отрубили голову, осудив за вымышленные преступления, а не за те настоящие, за которые он был казнён. Царь при первых же бесспорных доказательствах неверности его жены хотел учинить над нею суд в Сенате, чтобы устроить ей публичную казнь. Когда же он сказал о своём намерении графам Толстому и Остерману, оба они кинулись к его ногам, чтобы заставить его отказаться от этого. И если это им удалось, то не потому, что они ему доказали, что самое мудрое решение состояло в том, чтобы замять это дело как можно быстрее, иначе оно станет в глазах всего мира первым знаком его бесчестия: это им удалось лишь потому, что они затронули вопрос о его двух дочерях от этой женщины, к которым он питал большую нежность. В то время шли переговоры об их замужестве с европейскими государями, которые, конечно, не захотели бы на них жениться после такого скандала.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991.

Последний наказ Петра

В начале генваря 1725 года, в самой тот месяц, когда судьбою Всевышнего определен был конец жития Петра Великого, и когда уже его величество чувствовал в теле своём болезненные припадки, всё ещё неутомимый дух его трудился о пользе и славе Отечества своего, – ибо сочинил и написал собственною рукою наказ Камчатской экспедиции, которая долженствовала проведывать и отыскивать мореходством того, не соединяется ли Азия к северо-востоку с Америкою, отдал оный наказ генерал-адмиралу Апраксину, назначив сам к сему испытанию флотского капитана Витуса Беринга, а в помощь к нему Мартына Шпангенберга и Алексея Чирикова.

Я, будучи тогда беспрестанно при государе, видел сам своими глазами то, как его величество спешил сочинять наставление такого важного предприятия и будто бы предвидел скорую кончину свою, и как он был спокоен и доволен, когда окончил. Призванному к себе генерал-адмиралу вручив, говорил следующее: «Худое здоровье заставило меня сидеть дома. Я вспомнил на сих днях то, о чём мыслил давно, и что другие дела предприять мешали, то есть, о дороге чрез Ледовитое море в Китай и Индию. На сей морской карте проложеной путь, называемой Аниан, назначен не напрасно. В последнем путешествии моём в разговорах слышал я от учёных людей, что такое обретение возможно. Оградя Отечество безопасностию от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству чрез науки и искусства. Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались отыскивать берегов американских? О сём-то написал инструкцию. Распоряжение же сего поручаю, Фёдор Матвеевич, за болезнию моею твоему попечению, дабы точно по сим пунктам, до кого сие принадлежит, исполнено было».

«О пользе государства надо заботиться неусыпно…»

Его величество, чувствуя в себе болезнь, но, пренебрегая оною, отправился в сырую погоду на Ладогский канал, а оттуда в Сестрорецк водою и по возвращении, видя оную умножившуюся, Блументросту говорил: «Болезнь упряма, знает то натура, что творит, но о пользе государства пещись надлежит неусыпно, доколе силы есть».

Предсказание Фаддея Блаженного Петру Первому

1724 год, памятный в истории северного края последним посещением Петра Великого учреждённых им заводов, замечателен и в жизни Фаддея, местного юродивого.

Государь после беседы с ним сказал:

– Прощай, почтенный и блаженный старец Фаддей, в молитвах своих воспоминай и на путь нас благослови!

Фаддей отвечал:

– Господь Бог благословит вхождение и схождение твоё отныне и до века!

Потом от полноты своих чувств, со слезами на глазах, выразился, что видит Петра в последний раз, дополнив:

– Не бывать, не бывать, надёжа-государь, не бывать!

Эти слова остались замеченными в памяти многих и даже во внимании самого Петра. Говорят, государь приказал иметь надзор за юродивым…

<…> Пред кончиною, одержимый тяжким недугом, император вспомнил о предсказании Фаддея и послал курьера на Петровские заводы с повелением освободить юродивого и производить ему посмертный пенсион.

Из рукописи, жизпеопис. Фаддея Блаженного, сост. в 1814—1818 гг.// ОГВ. 1841. № 27. С. 148—149.

Криничная Н.А. Предания Русского Севера. Санкт-Петербург, «Наука» С._Петербургское отделение. 1991.

В чём упрекал себя Пётр перед смертью

В последнюю болезнь свою, Пётр I-й с сожалением вспоминал о том времени, когда искал завоеваний и горько упрекал себя за пролитую в боях Русскую кровь. Он испытывал страшныя угрызения совести; ему мерещились казни, которым подвергал он членов своего семейства, и он плакал по сыне своём Алексее. Пётр воскликнул: «Надеюсь, что Господь будет милосерд ко мне за то добро, которое я сделал для своего государства». Пётр озаботился, чтобы все долги его были уплачены, прежде, нежели он испустит дух, и велел в то же время выпустить на волю всех заключённых.

Анекдоты прошлого столетия. [Извлечение из книг Шерера] // Русский архив, 1877. – Кн. 3. – Вып. 10. – С. 280-292.

Кончина Петра Великаго

О смерти Петра Великаго говорили слишком много, так что по собрании всех этих разнообразных известий невозможно составить ничего общего. Но истинные и настоящие обстоятельства болезни, предшествовавшей смерти Императора, лучше и вернее всего передал придворный лейб-медик Паульсон, который под надзором Императорскаго лейб-медика Лоренса Блументроста пользовал Императора в последние месяцы его жизни, вместе с английским врачом Горном и по кончине Императора вскрывал его тело.

Государь получил болезнь ещё в 1723 году и, не почитая её важною, сперва никому о том не говорил. А между тем болезнь усиливалась до такой степени, что делалась нестерпимою. Протерпев целый год свои страдания, может быть, порою забывая их в трудах и заботах о пользе отечества, Он, этот могущественный Император летом в следующем 1724 году объявил свою болезнь своему лейб-медику Блументросту.

Мы имеем право заметить от себя, что Пётр Великий уже был знаток в медицине и хирургии того века, и особенно в хирургии, играющей важную роль при операциях на войне, но медицина прежнего времени была ограниченна, потому что химия была ещё в детстве и смешалась с понятиями о флогистоне, философском камне и о вечном движителе, чем взбудоражила семнадцатый век, эти прелести земнаго счастия сбили учёных с их пути и повредили науки, введя в них, быть может, непростительные средства для нашего времени. Но окончим эту нашу параболу, стоить прочесть школу медицины прежнего времени, чтобы взвесить все ужасы её влияний; по мнению врачей нашего времени, применение медицины несло за собою несомненный вред.

Очень понятно, что Блументрост увидя опасную болезнь Государя сам имел понятие в медицине, следовательно, вполне имел право ценить искусство и науку, просил, чтобы был призван доктор Бидло из Москвы; между тем были приняты все меры к тому, чтобы унять воспаление в больных частях. Этот врач после того ни на один час не отлучался от Государя ни днём, ни ночью и для безпрестанных припарок и промывательных, держал при себе аптекаря Либгольца и лекаря Паульсона.

Прошло четыре месяца, в которые государь лежал в постеле и не прежде как в сентябре Император получил желаемое облегчение и от врачей общание желаемого облегчения и надежды к совершенному выздоровлению; к тому же болезнь тогда облегчилась; врачи, разумеется, думали, что Государь поправился, потому что он ходил в покое и в таком расположении духа, что даже мог выходить на улицу.

В этом расположении здоровья сам Государь считал себя свободным от опасности и, не говоря ни лейб-медику и никому из врачей, приказал приготовить яхту, которая должна быть перед дворцом и стать на якоре, это было в начале октября в хорошую осеннюю погоду. Он поехал в Шлиссенбург, чтобы осмотреть в Ладожском канале оконченную работу Миниха, бывшего в то время фельдмаршалом. Лейб-Медику Блументросту велел не прежде, как того же утра дать знать, чтобы он собрался с ним не в дальнюю поездку и взял бы с собою лекарств и людей, какие, по его мнению, нужны.

Блументрост испугался от этой несвоевременной поездки Императора и немедленно приехал ко двору, но никакими доводами не мог удержать Государя от намерений, должен был идти на яхту и для всякаго случая взял дорожную аптеку и лекаря Паульсона.

Из Шлиссенбурга Император поехал по Ладожскому далеко уже проведённому каналу. Там, всё осмотрев и дав повеление о продолжении этой важной работы, поехал потом в старую Ладогу, а оттуда в Новгород и на самый конец Ильменя озера в старую Русь, дабы осмотреть повеленное исправление тамошних солеварен, и канала, начатаго по его повелению и для легчайшего провозу нужного дровяного лесу для солеварен. В этой поездке и в безпрестанных упражнениях прошёл почти целый октябрь и при переменной осенней погоде, ещё не совершенно здороваго Государя.

<< предыдущий лист

следующий лист >>