Евгений Павлович Молостов
Даль весенняя
О С. Есенине. Заколдованные звуки
Сергей Есенин – безусловно, великий поэт. Это до сих пор живая легенда: прекрасная и трогательная. И я не только всю жизнь читаю его стихи и о нем самом из воспоминаний современников, но и ездил на родину в село Константиново Рязанской области четырежды. Говорить и писать о нем и его творчестве можно долго и много, но я ограничу себя небольшой заметкой.
О Сергее Александровиче Есенине впервые я услышал еще в далекой юности. Когда он был запрещенным. Когда его порочили со всех сторон. В том числе и некоторые поэты и писатели.
Отзывались о нем, как о кулацком и вредном поэте. Но чем больше его ругали, тем больше у меня разгорался интерес к нему, как к поэту и человеку. Мы с моим наилучшим другом юности из Кузнечихинской Слободы Валентином Кордатовым списывали пленительные есенинские стихи, как, наверное, тогда большинство любителей, то из старых, зачитанных до дыр книг, а то у кого-нибудь из альбома. В них бурлила сама жизнь, кипела сама молодость:
«Цветите, юные, и здоровейте телом!
У вас иная жизнь. У вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев».
Или:
«Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым».
Еще:
«Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком.
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком».
У меня была своя гармонь, и я часто под ее аккомпанемент деревенской ночью, идя домой с гулянья, напевал эти стихи. А подойдя к своей избе, я еще целый час распевал их под своими окнами, сидя на скамеечке. Ума сейчас не приложу, почему меня не ругали ни мать моя, ни соседи, что я нарушал их ночной покой. То ли настолько уставали они от работы, что спали без задних ног, то ли спокойнее и добрее тогда люди были. Мне кажется, тогда и ночи-то красивее были: одинокая луна, тишина, цветущие вишни и сирень в садах и палисадниках, и лишь слышится пение соловья, от которого замирает сердце. Или рассвет: на небе догорают звездочки, а вдали за лугом широкий пруд и синяя дымка посреди него. Мне всегда казалось, будто Сергей Есенин лично мою деревню так красиво воспел. И как будто выражал именно мои мысли и чувства. И большинству людей думается так. Потому он и любим народом. И не только русским. В то время стихи Есенина очень редко издавали. И писали о нем мало. Но любителей поэзии его было очень много. И в разных кругах. Я знал двоих горьковчан, которые на свои деньги приобретали сотни, если не тысячи, различных книжек стихов Есенина и о Есенине на различных языках, статуэтки Есенина, значки. Всему этому они специально выделяли свои комнаты. Один любитель по фамилии Вагнер, ныне покойный, работал он в драмтеатре. И жил на улице Грузинской. Другой – с Автозавода. Фамилию его я запамятовал. Последний подарил мне 6 июля 1976 года толстую брошюру о С. Есенине (автор – С. Кошечкин) с надписью: «Для коллекции Есенинианы». Подпись неразборчива. А Вагнеру я сам подарил редкий в то время значок с С. Есениным. Но Вагнер мне отдал за него деньги, сказав: «Здесь все приобретено мной только за деньги».
Я трижды ездил в село Константиново, на родину Сергея Александровича, когда еще живы были его родные сестры Катя и Шура. Четвертый раз я был там в 2002 году. В 1971 году Александра Александровна написала мне на титульном листе книги стихов С. Есенина дарственную надпись: «Евгению, Валентине и Светлане Молостовым на добрую память. Александра Есенина 19.09.71 г.». Я тогда очень интересовался Есениным. Поэтому переписывался с поэтами – современниками Сергея Александровича – с Василием Казиным и Александром Жаровым. С Василием Казиным даже встречался у него на квартире, и он мне тоже на своей книжке стихов поставил автограф. А Александр Жаров мне прислал свое фото, на котором он вдвоем с Юрием Гагариным, и стихотворение собственноручное на смерть Сергея Есенина.
В конце заметки хочется воспользоваться случаем и сказать, что у С. Есенина есть стихотворение «Клен ты мой опавший». В нем есть такие строки:
«И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу».
И так в книжках публикуют вот уже полвека: «выйдя на дорогу». Это ошибка не Есенина, а составителей книг. Надо не «выйдя на дорогу» публиковать, а «не найдя дорогу».
«…И, как пьяный сторож,
Не найдя дорогу,
Утонул в сугробе,
Приморозил ногу».
Потому что, как можно выйти на дорогу и утонуть в сугробе? У меня раньше была старая пластинка, на которой певец Александр Вертинский исполнял эту песню именно так: «И, как пьяный сторож, не найдя дорогу, утонул в сугробе, приморозил ногу».
После впечатлений от одной из поездок в село Константиново и посещения могилы С.А. Есенина в Москве на Ваганьковском кладбище, где тогда каждый воскресный день с утра до вечера толпы поклонников поэзии читали его стихи, я написал свое стихотворение.
Вот оно:
Однажды утром по росе
Бродил я с думой неизменной:
«Мы в этом мире тленны все –
Зато поэзия нетленна».
Но как раскрыть мне тайну строк,
Взамен принять какие муки,
Чтоб наконец постичь я смог
Их заколдованные звуки.
Внимают им и зряч, и слеп.
Они и в будущем, и ныне,
Как голодающему хлеб,
Как путнику родник в пустыне.
О, мать поэзия, она –
Весны бушующие реки.
И в ней такая глубина,
Что не достать мне дна вовеки.
P.S. Когда впервые посетил могилу поэта С.А. Есенина, я с тоской в душе обнял холодный памятник его и прошептал: «Благослови». Далее у меня замерло сердце. Я не знал, что еще сказать. Слишком я полюбил его стихи и его, как человека.
Дорогая Н. Решетовская
Совершенно случайно мне довелось прочитать Вашу книгу «В споре со временем», 1969-1974 гг.
Может быть, мои высказывания не важны для Вас, но велит мое сердце написать Вам и похвалить Вас, поскольку Вы – настоящая писательница. Писательница от природы самой. Общее содержание и настрой этой книги изумительны.
Спасибо Вам за нее. Читая ее, я так волновался, что глотал таблетки – папазол и элениум. Вы, если можно так сказать, несчастливая счастливица. Ваше счастье трудное и тяжелое. Оно добыто кровью и нервами.
Написать Вам можно было бы очень много, но я остановлюсь на этом. Боюсь у Вас отнимать время. Да и не уверен, дойдет ли до Вас это письмо.
Привет Вам и всякие добрые пожелания.
P.S. Если Вы сами придумали и название этой книги – Вы гений. Единственный в ней недостаток – это отсутствие Вашего имени и отчества.
Несведущему: Н. Решетовская – первая жена Александра Исаевича Солженицына.
Май 1975 г.
Мое письмо до Н. Решетовской не дошло. Его вернули мне надорванным.
О Сахарове А.Д.
Впервые я узнал о высылке А.Д. Сахарова из Москвы к нам в Нижний не из «голоса Америки», как это обычно тогда случалось, а по слухам людей, поносивших его в пух и прах за то, что он писал какие-то политические статьи, оскорбляющие советский строй, а его супруга Елена Георгиевна Боннэр возила их в Москву и передавала американским корреспондентам.
Нередко я ездил в Щербинки в магазин за продуктами, что расположен на остановке «Вятская», и пешком возвращался на конечную остановку, как раз мимо дома № 214 по проспекту Гагарина, и в вечерние часы, и белым днем, но так мне и не удалось увидеть воочию опального ученого. Я горел желанием хоть что-нибудь почитать из «запрещенного» Сахарова, поскольку у меня к тому времени уже были прочитаны «запрещенные» книги «Один день Ивана Денисовича» Александра Исаевича Солженицына и «В споре со временем» Н. Решетовской (его первой жены), которые не в малой степени будоражили умы людей тех лет.
И вот летом 1984 года к моему приятелю Анатолию А., приехавшему на Московский вокзал и занявшему очередь за цветами, подошел молодой человек и шепотом произнес: «Вы не желаете приобрести нелегальную литературу академика Сахарова?»
В то время не только приобрести труды А.Д. Сахарова, а даже имя его вслух произносить остерегались, боясь попасть к нему в сообщники. Мой приятель, услышав такие слова, от неожиданности оторопел. Потом он мне рассказывал, что его и жгучее любопытство разбирало, и в то же время вдаваться в подробности было рискованно: а вдруг это какой-то подосланный агент. Не узнавая своего голоса, мой приятель растерянно произнес: «Надо подумать». Потом, подозрительно осмотревшись вокруг, предложил незнакомцу свое условие – прийти на это же место через три дня. И, даже не купив желанных цветов, он благоразумно ретировался. Не теряя времени, приятель приехал ко мне и объяснил ситуацию. А через три дня мы были с ним на условленном месте. Долго стояли, ждали, но молодой человек так и не явился. Чтобы не спугнуть молодого человека, Анатолий сначала ждал один. Может, это был студент, а может, обыкновенный книголюб – поклонник идей Сахарова. Трудно сказать. И может, он в тот раз тоже где-то стоял неподалеку и наблюдал за нами, также не доверяя нам. Сейчас, за перестроечное время, мне кое-что довелось перечитать у Сахарова А.Д. Ничего такого клеветнического против властей там не было. Теперь и не верится, что в такое время мы жили, когда делались запреты на элементарные истины. Еще горше сознавать, что страдали от этого выдающиеся люди.
Вскоре после смерти А.Д. Сахарова, когда я опять как-то проходил мимо дома № 214, я увидел там у входа в подъезд за стеклом кем-то написанные слова: «Андрей Дмитриевич, простите нас». Да, крепки люди задним умом, особенно русские.
9.03.1990 г.
Материнское сердце
Мы с женой только-только еще начали совместную жизнь, как от тещиной родственницы получили приглашение прийти к ней в гости.
Она жила на глухой улочке возле парка им. Кулибина. А мы в деревне, у тещи. В семи километрах от города. Тетушка, так называла ее моя жена, была женщина благопристойная. Коренная городчанка. Но совсем одинокая. Муж ее бросил, к другой женщине ушел. Сына единственного, которому она отдавала саму себя, похоронила около года назад. От простуды скончался. По настоянию тещи мы выбрали время и в выходной день пешком пошли к ней.
На улице стояла осенняя прохладная погода. И мы, тепло одетые, с набитыми сумками, это расстояние преодолели не без особого труда. Калитка тетушкиного палисадника была незапертой. Дверь квартиры тоже. Вошли без стука. Поздоровались. Она, одетая в темную шерстяную юбку и нарядную кофточку, лежала на заправленной кровати. Рассеянно кивнула нам в ответ. И все, никаких эмоций. Никаких «проходите», «присаживайтесь». Мы положили на пол «гостинец» для нее: в одной сумке картошка, в другой морковь, свекла и литровая банка вишневого варенья. «Это тебе от мамы», – сказала жена. И встали у порога. «У меня же есть все», – с печалью в голосе проговорила она. Туманно посмотрела на нас: «А я вот Геру вспоминаю, сынульку своего. Он ведь вам был ровесник. Вот бы тоже сейчас поженила его. Такого крепкого смерть забрала. Сто бы лет ему жить. И вот…» В теплой и чисто прибранной комнате многое напоминало о нем: гантели, боксерские перчатки и прочая мелочь. А главное – увеличенная фотография на стене. «И вот, – продолжила тетушка, – однажды он накатался в лесу на лыжах, вспотевший простоял какое-то время на улице, прождал на остановке трамвая, и на морозе простудился. И умер. Бедный, бедный мой Герочка. Кровинушка моя! Лучше бы мне самой умереть. Мы с прискорбием сочувствовали тетушке, утешали ее в неизбывном горе. Но чем еще мы могли ей помочь? С дороги, уставшие и вспотевшие, утомленные ее причитанием, лишь переглядывались да переминались с ноги на ногу у порога. А она все продолжала свое. И так, может, час, который мне показался вечностью. Жена, увидев, что я то и дело утираю пот носовым платком с лица, пересилив неловкость, сказала: «Ну, вы уж извините нас, тетя, мы пойдем. До свидания!» «До свидания, до свидания, детки мои», – как бы радуясь нашему уходу, проговорила тетушка.
Выйдя на улицу, я, досадно усмехнувшись, тихо проговорил: «Неужели тетушка за этим нас и звала в гости, чтобы лишний раз поплакаться? Уже целый год прошел, сколько можно?» – «Нам не понять материнское сердце», – ответила жена. «Ну, присесть-то могла бы она нас пригласить?» – упорствовал я. «Да она уже на грани сумасшествия, – продолжала ее оправдывать жена. – Какой с нее сейчас может быть спрос?!»
После нас теща еще несколько раз наведывала тетушку, рассказывала нам о плохом ее состоянии, о том, что она временами заговаривается. И все про сына Геру твердит. Ходит за город, ищет его. Вроде как, действительно, на грани сумасшествия. Худющая стала… Наверное, скоро умрет… Время шло, а тетушка продолжала жить. И вдруг, примерно через полгода как-то, нежданно-негаданно к нам в деревню, к теще, наведалась сама тетушка. Тихо прошла в переднюю комнату. Мы как раз собирались обедать. Я ее не узнал, когда она меня назвала по имени. В свои 48 лет она выглядела на все 75. Лицо было изможденное, словно ее не один год держали в концлагере. Глаза провалились. Нос заострился. Руки стали костлявыми. Сущий скелет. «А я Геру ищу, – начала она. – Должен вот-вот отыскаться. Лыжи его нашла, палки тоже». Жена, не веря услышанному, посмотрела на меня, затем на тещу и, о чем-то задумавшись, покачала головой. Я подвинул еще один стул к столу, запросто ей сказал: «Ладно, тетушка, не будем в фантазию вдаваться, давайте-ка с нами садитесь обедать!» Жена как раз вынула из печки горячие щи и на столе резала хлеб. Теща хотела было раздеть тетушку, но она воспротивилась. «Нет-нет! Я пришла только у молодых прощения попросить! Они тогда такие были хорошие, а я их плохо встретила! Простите меня, пожалуйста!» Услышав такие слова, я почувствовал, как по моей коже пробежал мороз. В горле очутился ком. «Что Вы!?» – только и успел выдавить я из себя. Тетушка вырвалась из тещиных рук и, поправляя платок на голове, быстро вышла. Жена бросилась ей вдогонку, а я стоял как вкопанный, так и не поняв ее до конца. Мыслил про себя: «Какая же она сумасшедшая, если все помнит?»
Через три дня тещиной родственницы не стало. Она умерла.
Март 1975 г.
Бывает же такое
Знакомая женщина когда-то жаловалась, что ее семья живет в коммунальной квартире в очень стесненных условиях, а очередь в ЖКХ на улучшение жилья продвигается медленно. Теперь вот что она говорит: «Надо бы радоваться, очередь моя подошла, квартира у одних освободилась, так мне самой туда переезжать не хочется». И поведала такую историю: «В той квартире, которую предоставляют мне, жили мать с сыном. Мать Юлия Ивановна воспитывала Сережу одна, без мужа. Мальчик рос ласковым и послушным. Но с девушками не дружил ни до армии, ни после. Соседи и знакомые не раз спрашивали Юлию Ивановну: “Парню исполнилось 25 лет, собой недурен, а не женится почему?” Она обычно отшучивалась: “Еще успеет, наживется”. Что удивительно, они друг с другом никогда не разлучались. Юлия Ивановна, уезжая в отпуск, всегда брала Сергея с собой. И последний раз отдыхать на юг они поехали вместе. Запасной ключ от своей квартиры оставила недалеко проживающей родной сестре Анастасии Ивановне, чтобы та присмотрела за ней.
Три недели под лазурным небом промелькнули быстро. Узнав, что они приехали, Анастасия Ивановна пошла к ним, чтобы возвратить ключ. Позвонила. За дверью никакого шороха. Тишина. Подумав, что они где-то задержались, решила подождать их в квартире. Но когда открыла дверь, своим глазам не поверила: ее сестра со своим сыном, как влюбленная пара, обнявшись, целуются. “Так вот ты почему сына не женишь!” – в пылу возмущения воскликнула Анастасия Ивановна. И начала совестить сестру. Юлия Ивановна в свое оправдание пренебрежительно ответила: “Что же я с сыном не могу поцеловаться? ” – “Так мать с сыном не целуются!” Сын, вступившись за мать, проговорил своей родственнице: “Ты, тетя, в нашу жизнь не вмешивайся!” – “Хорошо, – обиженно произнесла Анастасия Ивановна. – Вам нравится такое поведение? Живите так! Но помните, ноги моей больше у вас не будет!” И, с силой захлопнув за собой дверь, пошла домой.
Несколько слово об Анастасии Ивановне. Незамужняя, без детей. Женщина строгих правил, но отходчивая.
Через несколько дней у нее прошла обида. Она решила навестить сестру и попросить у нее прощения. Но так случилось, что накануне Юлию Ивановну сшибло машиной насмерть. Ее соседка Татьяна сообщила Анастасии Ивановне, что Юлия Ивановна в морге. За ней недавно уехал Сергей, оставив ключи от квартиры. “Да что же это за напасть такая”, – схватившись за сердце, проговорила Анастасия Ивановна. И, простояв какое-то время в недоумении, пошла готовиться к похоронам сестры.
Когда покойная лежала в гробу, Сергей был в шоковом состоянии. То плакал, молча уткнувшись в мертвое тело матери, то начинал кричать, что он ее никому не отдаст. Окружающие ему искренне сочувствовали – ведь все-таки мать.
После похорон Сергей начал выпивать, замыкаться в себе.
При встрече Татьяна поделилась с Анастасией Ивановной, что Сергей никого не впускает к себе в квартиру и с кем-то всегда возбужденно разговаривает. “Женить бы его надо, он уже стал заговариваться”. И тут Анастасия Ивановна рассказала про поцелуи матери с сыном. Но соседка, как бы не обратив на это внимания, настаивала поговорить с Сергеем по поводу женитьбы.
Анастасия Ивановна направилась к племяннику. Сергей был нетрезв и свою тетку в квартиру не впустил. Разговаривали через приоткрытую дверь. Сказал, что ему сейчас некогда, ждет в гости маму. “Ты с ума сошел! – с испугом и болью в сердце старалась утешить Сергея тетка. – У тебя мать умерла!” – “Нет, не умерла! Она ко мне каждый день приходит. И зовет меня с собой!” Анастасия Ивановна стала уговаривать Сергея, чтобы он хотя бы некоторое время пожил у нее. Но он категорически отказался. И закрыл дверь на ключ.
В течение трех дней Сергея никто не видел. Соседка забеспокоилась. Сходила за Анастасией Ивановной. Вместе подошли к двери. Позвонили. Из квартиры никто не отвечал. Вызвали участкового милиционера и представителя из ЖКХ. Дверь взломали. Увидели Сергея мертвым на полу с кровоподтеками на лице. Медкомиссия выдала заключение, что он умер три дня назад от ушибов. Но Анастасия Ивановна утверждала, что она видела Сергея три дня назад вечером, разговаривала с ним через приоткрытую дверь и на его лице синяков не было. А соседка Татьяна вспомнила, что той ночью слышала громкие возгласы Сергея и грохот. Я думала, что он шифоньер уронил. Тут Анастасия Ивановна подытожила: “Он мне тогда сказал, что мать к нему каждый день приходит и зовет его с собой. Вот и зазвала”».
С минуту помолчав и глубоко вздохнув, знакомая женщина произнесла: «Поэтому мне и не хочется в эту квартиру въезжать – страх берет».
На вопрос, откуда она так подробно все знает о бывших жильцах этой квартиры, коротко ответила: «Слухом земля полнится!»
1980 г.
На лесной вырубке
В нашей деревне, я помню, в послевоенные годы русскую печь топили кто чем мог. Крестьяне редко покупали колотые дрова – не на что было. Обычно летом ходили в лес за хворостом. Мы, мальчишки, лазили на дубья за сухими сучьями. Лес был в полутора километрах от нашей деревни. За неимением сушняка рубили сырой орешник, за это лесники при поимке нас наказывали: резали веревки на вязанках, отбирали косари. Приходилось идти на хитрость. Косарь прятали за рубашку, а орешник связывали лыком. Но лыка на все время не напасешься. Короче говоря, трудно нам доставалось топливо. Поэтому, когда лесничество объявляло чистку леса – старый орешник вырубать, а молодняк оставлять, многие соглашались идти на эту работу. Каждому выделяли делянку: столько-то метров в длину и столько-то в ширину. Ставились условия: сколько бы ты не нарубил с этой делянки, одну половину отдаешь леснику, другую забираешь себе, естественно, доплатив за это еще сколько-то денег.
Я несколько раз нанимался производить чистку леса. Однажды в соседях с моей делянкой оказалась делянка жителя нашей деревни Василия Артемьевича Горячева, человека набожного. У него были усы и окладистая борода. Он всегда рубашку носил поверх брюк. Подпоясывался каким-то шнуром.
В советские времена из нашей деревни ходили в церковь только некоторые старушки, и то, когда им приспичит, в дни болезни или нагрянувшей беды. А Василий Артемьевич соблюдал посты и посещал храм постоянно. Одни над ним посмеивались, называя его ханжой, а другие уважительно относились. Уважал его и я, веря в его непорочность, пока он не выкинул фокус.
Было мне в ту пору 20 лет, меня тогда все интересовало. И я с удовольствием слушал его, чего бы он ни говорил.
Он приводил мне все Божии заповеди: не убий, не кради… А главное, говорил, что надо любить Бога и окружающих людей и никогда их не обманывать.
В лес мы с ним выходили всегда вместе. На обед и с обеда – тоже.
В один жаркий день он меня позвал на обед раньше обычного. У меня на делянке как раз в это время начал попадаться толстый и ровный орешник. Хотя сердцем чуял, что он замыслил чего-то недоброе. Спрятав топоры в потаенное место, мы пошли. Из дома договорились выйти часа в четыре, после того, когда жара спадет.
Пообедав, я еле дождался четырех часов. Зашел за Василием Артемьевичем, но дома его не было. Когда пришел в лес, то увидел, что он на моей делянке весь хороший орешник вырубил и перетаскал на свою делянку. Оказалось, что он, дойдя до своего дома, не вошел в него, а сразу же вернулся в лес и занялся вырубкой моего орешника.
Он стоял передо мной весь вспотевший и уставший.
Юношей я был бойким и не давал спуску никому, кто меня обижал. Но ударить этого человека я не осмелился. Его вера в Бога меня сковывала и обезоруживала. Я ему сказал: «Я верил в вас, как в порядочного человека, а вы меня обманули. Грех вам будет!» Он, опустив глаза, совершенно спокойно ответил: «Я за этот поступок отвечу перед Богом».
