В нашу семилетнюю школу деревни Новопокровское с пятого класса начали ходить учиться ребята из других близлежащих деревень: Утечино, Анкудиново и Афонино. Время было послевоенное, голодное и холодное. И несмотря на это администрация школы каждый год справляла Новогоднюю елку. Украшали ее разноцветными самодельными игрушками. Но гостинцы нам вручали настоящие, купленные в городе: печенье, конфеты (леденцы), пряники. Пусть в пакете их было немного, но детская душа была и тому рада.
Я почти всегда своим новогодним гостинцем делился с товарищами. Мать меня бранила за это. Говорила, чтобы я сам ел.
В шестом классе мы справляли елку вместе с учениками из деревни Афонино. В конце того праздника ко мне и к моим друзьям Витьке и Кольке Ганиным подошли три афонинские девочки и попросили нас проводить их до своей деревни. Мы согласились. Сначала шли вместе. Весело шутили, делились впечатлениями о проведенном Новогоднем вечере. Затем, когда зашли за деревню, Витька и Колька (они были старше меня на год и выше на полголовы) стали договариваться: кому с какой девочкой идти на пару. По их мнению, мне должна достаться самая маленькая. Подошли к девочкам, но не тут-то было. Девочки уже распределили нас между собой. Самая высокая и красивая досталась мне. Она меня взяла за руку, и нежное тепло ее ладони жарко вспыхнуло в моем сердце. По небу гулял молодой месяц. Под ногами поскрипывал снежок. Пощипывал уши морозец, а я шел пальто нараспашку. Мне сразу тогда показалось, что на улице не январь, а май. И под ногами вовсе не снег, а цвет черемухи. Я в то время почувствовал себя наисчастливейшим человеком. Достал из кармана гостинец и стал угощать свою девочку.
На другой день утром меня мать спросила: «Опять не воспользовался своим гостинцем?» Тут я вспомнил, что на лугу нам встретилась женщина, которая долго наблюдала за нами, а потом все до мельчайших подробностей рассказала моей матери: и как я шел за ручку со своей девочкой, и как угощал ее конфетами и пряниками.
Мать тогда мне сказала: «Девочка у тебя хорошая, но ты еще мал, чтобы думать о невестах».
Я был не согласен с мамой. Та девочка так всколыхнула мои чувства, что я написал ей длинное стихотворение. Вот две строки из него:
Красива ты, как нежная фиалка.
Повсюду снег, а мне с тобою жарко.
Та девочка приоткрыла мне завесу к тайне любви.
Зимой темнеет рано. И я всегда на прогулку в зимнее время стараюсь выйти засветло, чтобы успеть покормить синиц.
Позапрошлой зимой я также вышел из дома, прихватив с собой подсолнечных семечек и крошек от зачерствелого батона, и направился в березовую аллейку. Это место между школой и стадионом. Там всегда бывает много синиц. Но на этот раз их не оказалось.
Прогуливаясь между берез, я видел, как за горизонт начало заходить солнце, а через некоторое время на небе стали появляться первые звездочки. Над стадионом включили освещение. И я решил семечки и крошки высыпать из кармана, но не на снег, а на крышку колодца теплотрассы у гаража по другую сторону школы, чтобы птицы могли воспользоваться этой пищей прямо с утра.
Только забрался на колодец и стал вынимать свое содержимое из кармана, как увидел в шагах семидесяти от меня молодую женщину, везущую в коляске ребенка. Я заторопился. Неудобно ж все-таки, глядя на ночь, таким вот образом о птицах заботиться. Но напрасен был мой конфуз. Когда взглянул еще раз в ту сторону, женщины с коляской уже и в помине не было.
Вернувшись на березовую аллейку, я снова стал прогуливаться по ней. И вдруг заметил, что ко мне приближается женщина – сторож школы, внимательно вглядываясь в мое лицо. Я понял, что ей доложила обо мне молодая мама. Сторожиха поговорила со мной совершенно о чем-то постороннем и, убедившись, что я не террорист, удалилась.
Тогда по телевизору шла передача, где настойчиво доказывали, что у нас, россиян, с советского времени ни сексотов, ни гласных надсмотрщиков теперь нет, и террористы могут гулять по нашей стране, где угодно. Я благодарю Бога, что они ошиблись. Враг нас не застанет врасплох, наши люди, так же как и при советской власти, всегда настороже. Я в этом убедился.
Летом 2001 года мы с сормовским поэтом Александром Колесовым договорились съездить в Дивеево, приложиться к святым мощам Серафима Саровского и искупаться в его источнике. Тогда очереди за билетами на автобус были большие, и я купил их заранее, недели за две. На автобусную станцию приехать в день отъезда условились на час раньше, чтобы спокойно сесть на свои места и уехать.
Но когда я прибыл на автостанцию, его не нашел ни в самом здании автостанции, ни на том месте, откуда отправлялся наш автобус. Подождал немного. Он все не появлялся. Стояла жара. Я позвонил на квартиру, но и по телефону никто не отвечал.
Оставалось 20 минут до отправления. Разнервничавшись, я пошел и сдал Сашин билет. Когда подошел к автобусу, увидел его. Спросил: «Ты почему запаздываешь?» Он ответил: «Я здесь уже целый час сижу!» – «Где, – спрашиваю, – ты сидел?» – «Вон там, в тенечке». Он сидел на лавочке под табличкой с расписанием движения совершенно другого автобуса. Пришлось брать новый билет. Я начал высказывать ему, что хотелось спокойно чувствовать себя при отъезде, ведь едем-то мы на святые места, а вот пришлось испытать досаду.
Неподалеку от нас сидела пожилая женщина. Она, услышав весь наш разговор, проговорила: «Ну и что, что вы едете к святым местам. Дьявол и в этих случаях не дремлет».
Сын моей тещи однажды летним воскресным утром вернулся с рыбалки пьянющий, по пояс мокрый. Пробормотал жене, что чуть в озере не утонул. Жена с оханьем, аханьем раздела его и уложила на диван. Весь день он на нем проспал. Вечером проснулся и пошел к своей матери, моей теще то есть, просить денег на похмелье. Идет, голову ломает, что на этот раз наговорить ей, с чего начинать, чтобы она сжалилась над ним и дала ему, ну, хотя бы на четверок.
Дорогой он услышал, что у его друга-собутыльника, который живет рядом с тещей, квартира сгорела от его собственного окурка. Сам друг чудом остался живым. Тут моего шурина осенила мысль. Вот сейчас он и спросит у матери денег, якобы для друга-погорельца. Мол, помочь надо! А сам купит вина и с ним выпьют. Пришел к матери и говорит: «Мама, мой друг Лешка сгорел…» – «Нет, сынок, – не дала договорить ему мать, – такие, как ты да твой друг Лешка, ни в воде не тонут, ни в огне не горят!»
У тещиного внука огород находится в низине, поэтому копка у него из-за сырости всегда задерживается. Прошлой весной теща говорит сыну: «Сходил бы ты к племяннику своему, помог огород докопать!» – «Чего там осталось копать-то – раз плюнуть!» – ответил он ей. «Не вздумай плевать, – предупредила теща, – там и так сыро!»
А это высказывание трехлетнего тещиного правнука: «Бабуль, я не люблю кашу с ноготками (это он имел в виду овсяную кашу), свари мне лучше яйцо со снегом (глазунью то есть)».
Однажды его бабушка ногу наколола. Стала хромать. Он подошел к ней и говорит: «Бабуля, у тебя ножка болит? Тебе ходить трудно? А ты ползком, на коленках. Так не будет больно!»
«Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество».
Эту ленинскую формулировку я читал не только в книгах, но и на улицах нашего города на рекламных щитах. И свято верил этим словам. Когда мне предлагали стать коммунистом, я говорил: «Коммунистом должен быть кристально чистый человек, а я таковым себя не считаю. И не достоин носить это высокое звание». И приводил примеры из кинофильмов о Павке Корчагине, о молодогвардейцах, о бойцах Великой Отечественной войны. Конечно, я знал в жизни коммунистов-негодяев, которые за счет партии занимали посты и транжирили государственные деньги. Но считал, что таких было мало. Обычно в коммунисты принимали заслуженных людей.
Но бывали случаи и такие. В один прекрасный день я встретил мужика лет 50-ти, из дальнего района нашей области. Он мне рассказал, при каких обстоятельствах его приняли в члены КПСС.
«Это было осенью, – начал он. – Я пас телят на лугу. Погода тогда стояла солнечная, теплая. Отава была сочная. Ее телята с удовольствием щипали. Я спокойно прилег на траву, подстелив под себя телогрейку, и сладко заснул. Рядом с лугом находилось поле, на котором взошли уже озимые. Они тоже были молодые, сочные. Пока я спал, телята перешли на поле и наелись их. А они, оказывается, были протравленные химикатами. И половина моих телят сдохли. Хошь верь, хошь не верь, – с серьезным видом продолжал рассказывать мужик, – вызывает меня к себе в контору председатель колхоза и говорит: “Ну что, голубчик, с тобой делать? Сажать в тюрьму за нанесенный вред социалистическому хозяйству? Ты знаешь, сколько припаяют тебе за это? Не менее пятерика! Да и три года дадут – сладко не покажется. Единственно, как правильно выйти тебе из этого положения – вступить в партию. Согласен с моим мнением?” И, не дожидаясь моего согласия, председатель колхоза дал мне листок бумаги, ручку и стал диктовать, как писать заявление о вступлении в члены КПСС.
С той поры я стал коммунистом», – закончил свой разговор сельский мужик.
Этот случай произошел осенью 1943 года. Рассказал мне его старый лесник Проворов Алексей Егорович.
Недалеко от Канавинского рынка города Горького один бандит выследил в закоулке беременную женщину и, наставив наган, начал вымогать у нее деньги. Но поскольку денег оказалось мало, он стал снимать с нее пальто. На улице было холодно. Молодая женщина упала на колени и пыталась умолить грабителя, чтобы он не делал этого, потому что до дома ехать далеко, и она может простудиться и загубить еще не появившегося на свет младенца. Но преступник был непреклонен. Стащив с нее пальто, быстро свернул его и сунул в широченную сумку. Тогда несчастная женщина, дрожащая от холода и страха, заплакала и уже безнадежно проговорила: «Дайте мне хоть вашу телогрейку, она же все равно у вас старая». Бандит, криво усмехнувшись, снял с себя телогрейку, кинул ее потерпевшей и убежал.
Приехав домой, женщина обнаружила в грудном кармане телогрейки милицейское удостоверение на имя старшего лейтенанта Кесарева. Поехала на улицу Воробьева – Главное управление внутренних дел – и там сообщила о случившемся.
Старший лейтенант Кесарев (нерусской национальности) вместо буквы «Г» произносил «К», вместо «Д» – «Т», а вместо «Б» – «П». Был участковым в Дубенках и близстоящих бараках, и потому частенько под хмельком напевал самим сочиненную песенку: «Кте Тупенки, кте па-раки – там служу я Кесарем!».
После этого случая люди больше не слышали такой песенки и никогда не видели этого человека.
Когда приехали его арестовывать, он валялся на полу мертвый. Видно, вспомнил, что в телогрейке оставил свое удостоверение. И застрелился.
Фамилия милицейского работника изменена
«От людской подлости
не убережешься»
Ф.М. Достоевский
Мне рассказал о бывшем воре-медвежатнике один пожилой мужчина еще несколько лет тому назад, когда существовала советская власть. У нас с ним рядом находились садовые участки, и мы изредка навещали друг друга. Звали его Федором Поликарповичем Тюкаевым.
Однажды он у меня увидел изломанный старинный замок, взял его с собой и на другой день принес отремонтированным. Когда я начал восхищаться его мастерством, он мне поведал, от кого так нахватался починять замки. Я слушал его внимательно. Потом записал.
«На судоремонтном заводе города Баку Азербайджанской ССР, при управлении Каспийско-Нефтепромыслового флота, – начал рассказывать Федор Поликарпович, – наше морское судно стояло на ремонте. Я там работал механиком. Было мне в ту пору 23 года. На этом же заводе работал слесарем-инструментальщиком Иван Сидорович Иванов, лет пятидесяти пяти, который при знакомстве с другими попросту представлялся дядей Ваней. Семьи он не имел. Некоторый раз и ночевал у себя в мастерской.
Как я с ним познакомился?
Один раз старший механик судна дал мне изломанный норвежский замок, чтобы я его отремонтировал. Три дня я с ним возился и все понапрасну. Не поддавался он ремонту. Я уж было хотел вернуть его хозяину изломанным. Но тут мне один рабочий посоветовал: “Ты отнеси его дяде Ване”. Я поинтересовался: “Кто такой дядя Ваня?” На это мне мужчина ответил: “Он тут недалеко в слесарной мастерской работает Там с ним и познакомишься”. Замок был не висячий, а внутренний. Пришел я к дяде Ване в мастерскую без всякой надежды, что он его починит, потому что сам с ним намучился.
Дядя Ваня был невысокого роста. Мрачноватый. Ходил, опустив голову вниз. Повертел он в руках мой замок. Даже не разбирая, сказал: «Детали в нем сложные, но я починю его к утру».
Я потом узнал, что он бывший вор-медвежатник. Половину своей жизни провел в тюрьме. Но мне не верилось, что этот человек был когда-то преступником, потому что уж очень мягким, справедливым и человечным он был. Даже каким-то застенчивым.
На другое утро зашел я к нему в мастерскую, а у него на верстаке уже лежал отремонтированный мой норвежский замок и три новых ключа к нему. Я поблагодарил его и дал ему бутылку водки, как договаривались. К дяде Ване через военизированную охрану, которая охраняла наш судоремонтный завод, обращались за помощью, как к мастеру слесарных работ многие, в том числе и начальники других заводов. Когда к нему приносили сейф, который не открывался, он всегда просил всех выйти из мастерской, чтобы никто не мешал ему. Однажды я упросил его, чтобы я остался. Хотелось посмотреть, как он с ним работает. И был изумлен его отношением к железному ящику. Он с ним разговаривал, как с живым. Наклонившись, одной рукой обнял его, другой, сунув отмычку в замочную скважину, осторожно там нащупывал что-то и в это время тихо и ласково произносил: «Не подведи, дружок, умоляю тебя, откройся, пожалуйста». Сам был весь в напряжении. По лицу тек пот. Через минуту смотрю – о чудо! – сейф и вправду открылся. Дядя Ваня замок поправил. Новые ключи к нему сделал. Хозяин этого сейфа вместо одной бутылки водки притащил ему целый ящик, потому что в нем, кроме денег, находились еще ценные документы. При вскрытии сейфов дядя Ваня никаких ударов не производил и никаких вмятин и царапин на нем не оставлял. Действовал только отмычками и шептал, шептал что-то, как ворожей.
Один сейф, в котором находилась огромная сумма денег, хотели вскрывать с помощью автогена, потому что не надеялись, что дядя Ваня откроет, но он его открыл, всем на удивление, очень быстро. У него под рукой всегда был его личный инструмент, только ему необходимый. И он знал, какую отмычку надо применять к тому или иному сейфу.
К нему часто приезжали за помощью работники милиции. Также ему не давали покоя и воры-рецидивисты. Они знали его как незаменимого профессионала-медвежатника, который за несколько минут откроет любой сейф, и надеялись, что со временем он вольется в их шайку. Но проходил год, другой, а дядя Ваня и не думал к ним переходить. Только с горечью говорил: «И чего они от меня хотят? Я уж немолодой».
Жил он недалеко от завода в маленькой комнате. В ней была кроватка, стол и табурет. В один из дней дядя Ваня не вышел на работу, а мне нужно было сделать очень важное дело. Я уже к нему настолько привык, что шел по любому поводу. Ведь он совершенно бескорыстно меня натаскивал тайнам своего ремесла. Когда мы с товарищем пришли к нему в комнату, он лежал на полу мертвый. Сработали четко. Убийцу не нашли. А кто будет искать? Кому нужен был дядя Ваня мертвый, притом в прошлом вор в законе?».
На этой печальной ноте и закончил свой короткий рассказ Федор Поликарпович.
Как-то раз старик купил в городе пуд соли. Ссыпал ее в мешок и, легко взвалив себе на спину, подумал: «А все-таки тут пуда-то нет. Обманули, канальи». И пошел неудовлетворенный. Шел, шел старик, устал. До деревни еще далеко. Решил передохнуть. Отошел от дороги, присел на траву. Мешок рядом поставил. Вынул кисет с махоркой. Закурил, сладко затягиваясь и подозрительно поглядывая на свой мешок. Через некоторое время снова взвалил свой груз на себя. И тут ему показалось, что мешок-то стал тяжелее. «Пожалуй, тут пуд будет», – обрадованно подумал он. С его лица стал катиться пот градом, он смахивал его, улыбаясь. Сейчас он твердо был уверен, что на его спине соли не один пуд, а все два. «И как это я их одурачил?» – ухмылялся про себя старик. С каждым шагом тяжесть становилась на его спине все несусветнее. Домой еле притащился. С порога сказал супруге своей: «Обманул я продавцов-то пуда на три!». – «Батюшки мои! – воскликнула старуха. – Что ты, старый, с ума, что ли, спятил, на свою душу грех такой брать». – «Я бы их, баба, не обдурачил, если б мой путь был коротким», – с серьезным видом устало ответил старик.
Мне эту притчу рассказывала мать еще в юности.
Когда-то я держал птиц в квартире. Недавно зимним днем, увидев, как жена с удивительным интересом смотрит на синиц и воробьев через окно, сказал: «Не купить ли нам опять каких-нибудь попугайчиков или канареек?» На что она ответила: «А разве нам этих недостаточно?» – и кивнула на кормушку. Действительно, за окном шумел птичий базар. От нашего дома в десяти метрах – березовые посадки, и нам очень интересно наблюдать, как птицы пикируют с высокой березы на подоконник, где находится их кормушка. Это у нас стало как бы нормой жизни. Так привыкли, что сами за стол не сядем, пока не насыплем в кормушку хлебных крошек для воробьев и не привяжем на ниточку сальца для синичек.
Я заметил: если воробьи проголодались, да еще за окошком мороз, они ранним утром, словно заняв очередь, сидят на пустой кормушке. Ждут. Насыпаешь им корму, а они, кто посмелее, уже клюют. Другие порхают над кормушкой. Третьи на ветках берез тоже приготовились, как на старте. Через минуту смотришь – у них «куча мала». Головы вниз и молча, кажется, забыв про свою безопасность, клюют – не наклюются. Если какому-то воробью не находится места, он шлепает прямо по головам и спинам своих друзей. Не протиснулся – отгоняет синицу от сала и сам начинает его клевать. Синица обиженно пищит, но… сдается и улетает. А когда птицы не очень голодны, они не торопятся к кормушке, выжидают: кто из них самый смелый и нетерпеливый. Подлетит один, за ним все. И клюют, оживленно переругиваясь друг с другом. А то еще и драку затеют. Иногда некоторые из них вытянутся и заглядывают сквозь оконные рамы на кухню, чутко реагируя через тюлевую занавеску на каждое наше движение. На кормушке, кроме воробьев и синиц, можно увидеть и поползней, и дятлов. Дятел так долбит замороженное сало – думаешь, кто-то стучит по окну.
Природа для птиц – естественная среда обитания. Но квартира – это и для них плен, и хозяевам лишние хлопоты и неудобства. Кроме того, запах их помета здоровью человека очень вреден. В свое время я немало знал любителей птиц. Некоторые держали для них целые комнаты-вольеры. У них птицы были почти со всего мира: из Австралии, Африки и других стран. Говорящих попугаев – Жако, Лори, Какаду – они держали отдельно. Один любитель птиц мне рассказал, как директор одной фабрики, выйдя на пенсию, захотел «душевно отдохнуть». Купил у него всю коллекцию этих птиц (разумеется, за большие деньги). Через какое-то время он заболел. Астмой, что ли… Врачи ему категорически запретили держать в квартире птиц. И тут он приехал к любителю, взмолился: «Хозяин, возьми обратно у меня своих птиц!» Тот за полцены согласился. У этого хозяина в вольере стояло крепкое, сухое, типа яблони, суковатое дерево, на котором располагались, перелетая с ветки на ветку, птицы. Здесь для них было все необходимое: и пища, и вода. Если на улице пасмурно, включал электрический свет. Такие люди находят в птицах не только душевное удовлетворение, но и материальную выгоду. Конечно, кому что. Но мое личное мнение таково: надо любить птиц и подкармливать их бескорыстно, на воле. Этим не только себе делаешь удовольствие, но и природе пользу, а это важнее денег.
Один знакомый мне рассказывал, как к ним в форточку залетела синица. «Давно это было, – говорил он. – Тогда мы еще жили в бараке. Жилье было обветшалое, и мы не стали ее держать в клетке, а оставили летать по комнате. Синица – птица любопытная, сразу же приступила по-хозяйски высматривать все углы и щели нашей комнаты. Чего-нибудь да находила там. Из-под старых обоев поклевала всех клопов, в щелях мух и всяких других букашек-таракашек. Очистив от насекомых комнату, синичка заскучала. Мы это сразу заприметили, стали баловать ее: специально ставили в одной тарелке водичку, в другой – подсолнечные семечки, пшено, мелко нарезанное мясо. Когда садились за стол, она и тут обязательно присоединялась к нам. Не прозевает ни завтрак, ни обед, ни ужин. У нас был самовар, мы его начищали до блеска. Синичка наклюется, напьется, сядет на ручку самоварную и любуется на себя. У нас тогда телевизора не было, так мы с удовольствием наблюдали за ней. Всей семьей полюбили ее. Она тоже привыкла к нам. Садилась каждому на плечо, на голову, на руку. Это привлекало нас. И вдруг она пропала. Для нашей семьи это был шок. Недоумевали: куда синица могла деться? Кошка у нас не водилась. Единственно, на что можно было подумать: могла вылететь при открытии входной двери. Все думы передумали. Но через неделю она нашлась. Кто бы мог представить себе где? Мать полезла на печь за валенками, и синичка из валенка выпорхнула. Слава Богу, жива и здорова. Сколько было радости. Не передать.