Евгений Павлович Молостов
Даль весенняя
Память о страшной войне
Владимира Алексеевича Новожилова призвали на войну с завода им. В.И. Ульянова (ныне Термаль), работал он там (после окончания ремесленного училища) слесарем в седьмом сборочном цехе. В декабре 1942 г., как только ему исполнилось 17 лет, его и многих других горьковских ребят зачислили курсантами в Арзамасское пулеметно-минометное училище. В училище они приобрели отличнейшие знания. Закалку на всю жизнь. Через полгода им сказали: «Товарищи курсанты, настало время и вам защищать нашу Родину от фашистских захватчиков».
Привезли их в подмосковный город Раменское, где была сформирована 10-ая гвардейская воздушно-десантная бригада, впоследствии преобразованная в 301-й гвардейский парашютно-десантный полк в составе 100-й гвардейской дивизии. Так у Владимира Новожилова началась служба в десантных войсках с особой подготовкой.
В начале лета 1943 года они прибыли в Карелию на станцию Оять. Сделали несколько марш-бросков. Марши были такими, что по двое-трое суток не спали. Последним марш-броском десантники выдвинулись в район города Лодейное поле и после сильной артподготовки и авиационных ударов форсировали широкую и полноводную реку Свирь.
Следующий бой состоялся у небольшого городка Самбатукса. Здесь его ранило в ногу. Ранен был Владимир Алексеевич не единожды. Особенно памятен был бой под городом Сортавалой, у высоты «Карельская». Здесь его 6 июля 1944 года тяжело ранило. Владимир Алексеевич вспоминал: «был взрыв мины такой силы, что меня оглушило и осколком снаряда пробило каску, ранило голову, бровь и глаз. Я закрыл лицо руками и упал в бессознании. Через какое-то время, сквозь шум, услышал мужской голос: “С какой бригады, орел?” Это вслед за наступающими солдатами шел командир бригады Харазия Хасан Лагусанович со своей охраной. Я не мог слова произнести. Меня сразу же положили на палатку и вынесли с поля боя. Положили рядом с другими тяжелоранеными. Они стонали. Через некоторое время их стоны прекратились. Они умерли.
Меня сначала привезли в Олонецкий монастырь. Там собрали всех раненых и повезли в город Визлицу в госпиталь. Увидев мое лицо, главврач сказал санитарам: «Этого на стол!» На столе я ощутил жуткую боль. Мне удалили зрительный нерв. Врач приказал дать мне водки. Выпив три глотка, я провалился… не знаю куда. Потом нас погрузили на баржу и отправили через Ладожское озеро. В конце июля привезли в город Бабаево Вологодской области. В госпиталях долго не задерживали. Увидев, что я начал поправляться, меня хотели отправить в стройбат. Но, сделав на рентгене снимок головы, увидели над переносицей осколок. И меня направили санитарным поездом в город Киров. Там, в госпитале, контр-адмирал, профессор Засосов – седой, высокий, здоровый мужчина, поглядев на снимок, произнес: “Сынок, да как ты живым остался?” Профессор, переговорив с главным врачом по фамилии Шварц, предложил сделать операцию. Показали мне киянку и стамеску, чем они будут долбить мне переносицу, чтобы извлечь оттуда минный осколок. Я лежал в большом зале. Был ходячим больным, как и другие некоторые солдаты. Я ходил, нервничал, знал, что скоро мне начнут делать операцию. Знали об этом и мои товарищи. Невдалеке они играли в домино. Один мой товарищ, сержант Трушкин, пригласил меня сыграть с ними. И в шутку сказал: “Если ты сейчас наберешь более 17 очков, значит, зарежут тебя, а если нет, то будешь жить”. И я стал с ними играть в домино. Игра закончилась “рыбой”, и у меня оказалось 18 очков. Я поверил “предсказанию” сержанта Трушкина. И перед операцией спрятался под крыльцо, сжавшись в комок. Часа через три загремели ведрами, посудой. Я вылез на обед. Медсестра спросила: “Новожилов, где ты был?” – “Здесь”, – соврал я. На другой день профессор Засосов мне сказал: “Мы делать операцию передумали. Тебе вытащат осколок на гражданке. Ты сам видел, какой у нас инструмент. У тебя осколок зарастет капсулой, но голова будет болеть”».
Из госпиталя гвардии сержанта Новожилова отправили на пересылку, а оттуда с другими сослуживцами в запасной полк.
За бой под Сортавалой Владимира Алексеевича наградили орденом Славы третьей степени – самой дорогой солдатской наградой. Много фронтовых дорог прошел десантник Новожилов. Прослужив до 1947 года, он демобилизовался и вернулся на свой родной завод. Там он за активное участие в рационализации и трудовую деятельность в 1957 году был награжден медалью «За трудовое отличие». В феврале 1978 года удостоился новой правительственной награды – Ордена Октябрьской революции. В 1989 году за достигнутые успехи в развитии народного хозяйства СССР награжден серебряной медалью ВДНХ. Свыше пятнадцати лет он являлся заместителем председателя Совета ветеранов-десантников Нижегородской области.
Пророчество профессора Засосова оказалось верным. Прошло 60 лет. Владимир Алексеевич поехал в больницу имени Семашко и обратился к врачу – отоларингологу Ковальчуку Юрию Михайловичу – по поводу полипа в носу и показал ему снимок, чтобы он увидел, где находится осколок. Ковальчук удалил и полип, и осколок. Осколок настолько окислился, что Новожилов долго отмывал его. Он у него хранился, как память о страшной войне. Владимир Алексеевич прожил большую и яркую жизнь. Умер он в августе 2011 года в возрасте 86 лет.
Он чудом остался в живых
С Кириллом Петровичем Петровым мы познакомились нынешней зимой во время одной из прогулок возле стадиона поселка Селекция, на котором ребятня почти каждый вечер при свете электрических лампочек каталась по льду на коньках. А мы, увлекшись разговорами, ходили взад и вперед, делясь впечатлениями из личной жизни. Кирилл Петрович заинтересовал меня своей необыкновенной судьбой. Интеллигентный и чрезвычайно скромный человек, он прожил большую и полезную для общества жизнь. Должность у него была – главный агроном. Кандидат сельскохозяйственных наук. Бывший фронтовик. Ветеран Великой Отечественной войны. Я попросил его поподробнее рассказать о себе и пережитых событиях в ту войну, на которой он чудом остался в живых.
«Я родился, – начал Кирилл Петрович, – 11 января 1918 года в деревне Табанары Цивильского района Чувашской АССР младшим из шестерых детей. Родители – крестьяне. В 1937 году с отличием окончил Цивильский сельскохозяйственный техникум. В то время окончивших с отличием техникум направляли для поступления в сельскохозяйственный институт без экзаменов. Родители мои были старые и нуждались в заботе, поэтому я не пошел в институт, а поступил работать участковым агрономом в Чебоксарский МТС.
Через год меня призвали в армию. По прибытии в Киев попал в артиллерийский дивизион, где проходил службу в течение года. Там мне присвоили звание заместителя политрука и направили в пулеметную роту на должность политрука роты.
В 1940 г. я переехал в Ленинград для поступления в военно-топографическое училище. Выдержав конкурс, стал курсантом этого училища. На первом же году учебы меня приняли в члены партии. Рекомендации дали из 29-го отдельного стрелкового батальона местных войск, где служили ранее в Киеве командир батальона Николаев и комиссар батальона Бескровный.
Когда началась война, это училище передислоцировали в Горьковскую область, Павловский район. Располагалось оно недалеко от села Абабково в бывшем монастыре.
В апреле 1942 г., по окончании училища, мне присвоили звание лейтенанта и направили на Первый Украинский фронт (бывший Воронежский фронт) в распоряжение отдела кадров артиллерии фронта. И там сразу же назначили вторым помощником начальника отдела кадров. Это была для молодого лейтенанта высокая должность. Но работа в тылу меня не устраивала. Дни казались долгими и нудными. В течение месяца работы вторым помощником при штабе я трижды подавал рапорт, чтобы направили на передовую. И наконец просьбу удовлетворили.
Попал в 131-й артиллерийский полк на должность командира взвода топографической разведки (с исполнением должности командира штабной батареи).
131-й артиллерийский полк только что вышел из боевых действий и заново укомплектовывался и обучался в течение полутора месяцев недалеко от города Старый Оскол.
После формирования и обучения полк выступил на передовые позиции. Однако на передовой полку выполнять боевую задачу пришлось короткое время. Впередистоящие войска начали отступать, и полк потерял связь с дивизией.
Стояло начало лета 1942 г. Командир полка дал приказ сняться с передовых огневых позиций. Мне дал приказ, как топографу, вывезти ночью штаб и штабную батарею в назначенное место.
К утру приказ командира был выполнен. Я еще не успел позавтракать, как ко мне прибежал посыльный, докладывает: “Товарищ лейтенант, вас вызывает к себе начальник штаба”.
Я быстро сел на коня и поскакал. Начальник штаба приказал: “Штаб полка и штабную батарею передислоцировать на новое место!” И этот приказ был выполнен. Но обстановка складывалась сложно. Кругом летали вражеские самолеты и был слышен гул и рокот танков. Мы стояли и ждали дальнейших распоряжений. В это время комиссар батареи политрук Сердюк быстрым шагом подошел ко мне и говорит: “Лейтенант Петров, поезжайте еще раз к начальнику штаба и командиру полка, выясните обстановку и спросите, что нам дальше делать”. Я снова помчался туда. Однако я там никого не нашел. Повернул коня и галопом поскакал обратно в наш штаб полка и штабную батарею. Но и здесь никого не застал. Я остался один. Коня расседлал и пустил на волю. Он мне больше был не нужен. Спустился в овраг, в кустарники. Там встретил своих семерых разведчиков, и мы вместе пошли в сторону реки Оскол, где рядом с ней притулилась небольшая деревенька. Туда бежали все оставшиеся солдаты, попавшие в окружение. У реки Оскол один полковник формировал из прибегавших солдат и офицеров пехотные роты, чтобы форсировать эту реку. И вот первая рота пошла к реке, а в это время немцы подожгли деревню. Солдат, бросившихся переплывать реку, они с той стороны встретили пулеметным огнем. Слышались ругань, крики и стоны утопающих. Невдалеке я заметил капитана-артиллериста с несколькими солдатами и орудием. Спросил его: “Вы что хотите делать?” Он ответил: “Пока пойдем с орудием вверх по берегу реки Оскол, а там видно будет!” И я со своими солдатами присоединился к нему. Прошли километров пять и остановились у одной деревни. Капитан пошел в деревню, а мы, очень уставшие, остались у орудия. Прилегли прямо на землю и уснули. Через какое-то время я почувствовал, что меня кто-то будит тихим голосом: “Вставай”. А я продолжал спать. Второй раз я услышал голос громче: “Вставай!” И в этот раз у меня глаза слипались, и я никак не мог поднять от земли голову. В третий раз я услышал прямо над ухом просительный, но очень громкий голос: “Вста-а-ва-ай!” Я вскочил и увидел, что наши солдаты все спят, как убитые, а неподалеку на нас идет группа немцев. Я крикнул: “Ребята, вставайте, немцы идут!” Они уже по нам открыли огонь. Мы еле успели зарядить орудие и выстрелить в них. И сумели-таки отразить атаку. Думаю, Бог помог. Раньше я не так верил в Бога, с этих пор поверил всем сердцем. Когда бы ни пошел на передний край для засечки целей противника, всегда вспоминал Бога. Просил его помочь мне выполнить боевое задание. Но никогда об этом никому не говорил. У нас снаряды тогда кончились, и мы оставили это орудие. И двинулись дальше. Через реку Оскол нас переправили мальчишки на лодках. Я в благодарность им отдал свои часы. И мы мелкими группами пошли на восток, чтобы выйти к своим войскам.
Со мной остались двое: младший лейтенант и старший лейтенант (начфин части одного полка). Мы долго шли, в основном ночами, а днем спали во ржи. Наконец, у одного села остановились. Я сходил в крайнюю избу и попросил хлеба и воды. Перекусили. Тут старший лейтенант говорит: “Я с Украины, моя родина занята немцами, пойду домой!” Младший лейтенант сказал: “А я из Смоленской области, моя земля тоже под немцами. И я пойду домой!”
Я понял, что они в мое отсутствие сговорились и начал их со слезами на глазах убеждать: “Не делайте этого. Война еще не кончилась. Мы победим!” Но они ушли. И я опять остался один».
В это время я прервал Кирилла Петровича и спросил: «Дома, наверное, тревожились за вас, поскольку не получали от вас писем?» Он ответил: «У меня дома остались тогда только старые родители. Две сестры были замужем, имели детей и жили отдельно. Один брат в раннем возрасте умер. А два старших брата тоже воевали. Мать с отцом, конечно, больше плакали обо мне. Думали, что меня убили. Когда я вышел из окружения и написал им письмо, они в ответе мне полуграмотно написали: “Сыночек, мы по тебе очень горевали. День и ночь молились Богу. И ждали твоего письма. Плакали кровавыми слезами”. Я думал, что они преувеличенно выразились: “плакали кровавыми слезами”, но отец мне потом рассказывал, что из глаз их действительно не слезы текли, а кровь, потому что слишком много плакали».
Кирилл Петрович приложил правую руку к груди и пожаловался: «Вот вспомнил все это и за сердце схватило!» Тут я вспомнил, что моему собеседнику пошел уже 83-й год и не стоит его беспокоить лишними вопросами.
Спустя некоторое время, он успокоился и продолжил: «Так вот я с попутчиками разминулся и пошел своей дорогой. Пройдя километров восемь, увидел на пригорке деревню. А посреди деревни немецкие машины. Чтобы немцы не заметили меня, пошел огородами. Завидев густую яблоню, сучья которой под тяжестью яблок касались земли, я незаметно подошел к ней и обнаружил под деревом сидящих солдат из окруженной группировки. Их было человек 10-12. Поздоровался с ними. Узнал, что они тоже продвигаются к нашим. Но каким путем? Когда? Мнения у всех оказались разные. Я спросил: “Кто пойдет со мною, вот сейчас?” Согласился один солдат, башкир по национальности, Рахматулин Агель. Я его назвал Алеша.
С ним мы долго шли на восток. В одной деревне переоделись в гражданскую одежду. Днем прошли в районный центр (Уколовский район Воронежской области) – село Красное и решили зайти в лес, покушать ягод. Прошли по опушке леса метров сто, видим, нас догоняет немецкая легковая машина. Офицер спрашивает нас через переводчика-старика: “Откуда вы? И куда идете?” Я ответил: “Идем домой с окопной работы!” (Мы проходили мимо вырытых нашими противотанковых окопов и рвов. И это меня надоумило.) Немецкий офицер пристально посмотрел на меня и говорит: “Вон там большая дорога! Идите туда!” Но мы, как только легковушка скрылась, усталые, решили все-таки зайти в лес, отдохнуть и поесть ягод, поскольку были очень голодные. Немного отошли, смотрим – впереди стоит грузовая машина, полная немецких солдат. Старший машины – фельдфебель – нас остановил и закричал: “Партизан! Партизан!” Посадили нас на землю и стали обыскивать. Вытащили у меня из бумажника деньги, письма, фотографии и положили на землю все. Удостоверение офицера мне еще тогда не выдали. Фельдфебель настойчиво принялся нас еще раз обыскивать. Провел по моему туловищу руками, чтобы удостовериться нет ли у меня чего-нибудь компрометирующего. У меня в фуфайке был зашит партийный билет. Я подумал: “Как только фельдфебель найдет мой партийный билет, меня сразу же расстреляют”. Перед нами только что вывели из леса одного военного и расстреляли, как партизана, найдя у него партбилет. Стоял июль, погода была солнечная. Как мне не хотелось умирать! В это время подъезжает опять та же легковая машина с офицером. И фельдфебель побежал к нему докладывать, что поймал партизан. Пришлось подойти к офицеру и объяснить ему, что мы не партизаны! Офицер в этот раз посмотрел на меня сердито и громко сказал через переводчика: “Я же вам велел выходить на большую дорогу!” Показав рукой в сторону дороги, он отпустил нас.
Наши войска находились за Доном. Но как туда пробраться? Не отдохнув и не поотведав ягод, мы вышли на большую дорогу и пошли в сторону близлежащего населенного пункта. Прошли километров пятнадцать, прежде чем увидели мальчика лет двенадцати, пасущего жеребенка. Спросили у него: “Есть ли в деревне немцы?” Он говорит: “Немцев нет!” Далее спрашиваем: “Кто староста?” Мальчик ответил: “Андрей Алексеевич Капустин, бывший директор средней школы”. Мы с Алешей, измотанные, решили в этой деревне остановиться хоть на недельку, подкрепить свои силы. Пошли к старосте домой. Жена его только что испекла хлебы. Отрезала нам по кусочку, налила молока. Самого Андрея Алексеевича дома не было. Хозяйка сказала: “Он у своего помощника”. Перекусив, мы пошли искать его. Встретив старосту, объяснили ему, что мы из окружения. Не разрешит ли он нам пожить в деревне? Деревня называлась Расховецкое. Староста ответил: “Живите. Ночевать можете в школе”. Пришли в школу. Там все было перевернуто кверху дном. На полу валялись книги, тетради. Вышли на улицу. Сидим на крыльце. Смотрим через дорогу – стоит пятистенный дом. Хозяин во дворе что-то делает. Я послал Алешу узнать, не разрешит ли он нам переночевать у него. Хозяин оказался добрым. Инвалид гражданской войны, звать Демьяном. В одной половине избы сам жил с женой, в другой было навалено сено. Мы там и поселились. Демьян покормил нас, побрил и спать положил. Утром встали, он уже каждому из нас нашел работу: меня послал в лес косить траву, а Алешу колоть дрова к другому хозяину. Так, переходя из одного дома в другой, мы выполняли всевозможные работы: убирали зерновые, молотили, строили погреба.
Прожили в той деревне до декабря 1942 года. Декабрьской ночью пришли полицейские, спросили хозяев: “Дома ли у вас окруженец?” – и сказали, чтобы я через час явился в комендатуру. Я понял, что нас, “окруженцев”, хотят куда-то отправить. Мы с Алешей жили в разных избах. Он на ту ночь ушел по какому-то делу в другую деревню. Я встал, оделся, перекусил на дорожку. Достал из фуфайки свой партийный билет, завернул его в тряпку и закопал сзади избы в укромном месте. Затем пошел в комендатуру, где при Советской власти размещался сельский совет. Оттуда нас отправили в районный центр, село Красное, через которое летом мы шли в деревню Расховецкое. Там собралось очень много нас – окруженцев. Наутро построили в колонну по четыре и погнали в неизвестном направлении. Шли два дня. Прибыли в село Истопное, Воронежской же области. Там размещался лагерь военнопленных. Нас выстроили в шеренгу и стали выкликать по специальностям: “Кто кузнец? Кто плотник? Кто портной?” и т.д. Я тихо проговорил: “Не знаю, на какую специальность мне выходить?” Товарищ, с которым я познакомился в пути, ответил: “Ни на какую не выходи!” Потом, когда спросили: “Кто больной?”, он сказал: “Вот теперь выходи!” Нас, “больных”, и этого товарища собрали в один дом, где даже стоять было тесно. Ночью мне этот товарищ говорит: “Иди посмотри, как нас охраняют!” Я вышел, будто в туалет, смотрю, немцы по двое патрулируют по улице, не останавливаясь ни у одного дома. Рассказал об этом товарищу. Он говорит: “Надо бежать нам”. Я сказал: “Согласен!” В эту первую ночь мы не смогли убежать, но во вторую, оставив свои котомки, убежали. Ночь была темная. Быстрым шагом прошли более 20 км. Зашли в один хутор и у одних хозяев попросились заночевать. У них и остались.
Через неделю или две сюда пришли наши войска. Мы сразу же пошли в особый отдел. Мой товарищ, с которым бежали (он, видимо, был послан нашей разведкой), сказал там, что я преданный человек, погрешностей за мной нет, и особый отдел без лишних разговоров выписал мне направление в 911-й артполк на свою же должность. Через полтора месяца я догнал 911-й артполк. Пришел в часть, в которую меня направили. Генерал, командующий артиллерией, посмотрев на меня, 22-летнего, исхудавшего и оборванного, обутого в лапти, паренька, сказал: “Как ты добрался, сынок! Ты первым из окруженцев явился в часть” – и сразу послал меня на должность командира топографического взвода первого дивизиона, где я прослужил до апреля 1944 года.
Здесь я обратился в парткомиссию в отношении восстановления меня в партии. Но мне сказали: “Пока восстановить в партии не можем. Нужен партбилет”. Я спросил: “Может, мне съездить в ту деревню Расховецкое, теперь уже от немцев освобожденную, и привезти его?” Мне ответили: “Сейчас не время разъезжать!”
Действительно, мы в это время активно наступали. Много боевых действий было. Мой взвод и я лично не выходили с переднего края. Днем и ночью привязывали боевые порядки артиллерии, ползком засекали цели противника на переднем крае и за передним краем. Готовили данные для стрельбы орудий. Мне не раз было приказано готовить наградные листы для солдат и сержантов, которым потом вручали ордена и медали, а меня, как человека, бывшего в окружении, ни разу не награждали ничем. Мне стыдно было перед солдатами и сержантами. У них вся грудь в орденах и медалях, а у меня, как чисто поле – пустое. Других офицеров через каждые три месяца повышали в звании, а меня и здесь “упускали из виду”. И приходилось помалкивать. Не будешь же требовать для себя награды или повышения звания.
Однажды, когда мы пришли после очередного задания, начальник штаба подошел ко мне и сказал: “Я понимаю, что вы слишком рискуете своей жизнью и достойны многих наград. Но поймите, я не менее десятка раз ходатайствовал о вашем награждении. Особый отдел не пропускает!” И однажды по-товарищески сказал: “Мы вас направим в другую часть, чтобы не было у вас в наградном листе надписи «прибыл из окружения»”. И вскоре направили в распоряжение отдела кадров армии.
Отдел кадров армии направил меня в 14-й гвардейский Отдельный разведывательный артиллерийский дивизион. Здесь мы также готовили артиллерийские пункты координаты для привязки боевых порядков артиллерий полка. Наша работа топографов была очень точной и опасной. Если я дам неправильно координаты артиллерийской батареи и наших наблюдательных пунктов, то не будет точности стрельбы, и противник не будет уничтожен. Я весь отдавался своей работе. Изучил ее досконально. И это меня не единожды выручало. Однажды произошел такой эпизод.
Летом 1944 года, когда наши войска находились на Украине, к нам в штаб дивизиона прибыл один полковник, якобы из штаба армии. Командир дивизиона приказал мне, как командиру топографического взвода, идти с ним на наблюдательный пункт дивизиона, где он будет проверять схему пристрелки огней на стороне противника нашими батареями. Я прихватил с собой связиста и разведчика. Зашли в блиндаж наблюдательного пункта. Каждый занял свое место. Я – у амбразуры сектора наблюдения с топографическим планшетом, где была приклеена топографическая карта масштаба 1:10000. Связист – у телефонного аппарата, чтобы передавать мою команду на батарею для стрельбы. Разведчик встал в стороне, у выхода, с автоматом в руках. А полковник у стереотрубы, чтобы проверять, как пристрелены цели на стороне противника. По-артиллерийски – это неподвижные заградительные огни (НЗО). Самые видные местные предметы, цель на стороне противника. Например: отдельно стоящее дерево, ветряная мельница, купол церкви и т.д. Когда я провел по заранее пристреленным целям повторную стрельбу, полковник, увидев, как снаряды точно ложатся на цели, вместо того чтобы быть довольным, стиснул зубы и занервничал. И дал мне новую задачу. Я думал, чтобы еще раз проверить, насколько я быстро готовлю данные, но ему, оказывается, нужна была обыкновенная ко мне придирка. Строго, но тихо он говорит мне: “Видите, вон там стоит кустик, предположим, что это пулемет противника. Дайте огонь!” Я свои расчеты так отработал, что для меня никакого труда не составляло это сделать. Еще раз посмотрев на местность, визуально определил, где находится этот предполагаемый “пулемет”, рассчитал в уме расстояние на местности до “пулемета” и, мгновенно определив на карте расстояние от наблюдательного пункта, тут же стал внимательно и быстро готовить данные для стрельбы.
Через минуту-другую полковник вытащил из своей кобуры пистолет и гневным голосом произнес: “Я пристрелю вас. Вы задерживаете данные для стрельбы!” К этому времени данные у меня уже были готовы. И он это видел. Я успел измерить целлулоидным кругом на карте угломер, сантиметровой линейкой измерил расстояние от огневой позиции до указанного “пулемета”, определил прицел и, не обращая внимания на гневный окрик полковника, стал громко диктовать связисту команду для стрельбы на огневую позицию. Как только снаряды упали на место предполагаемого пулемета, от того кустика не осталось и следа, и в это время полковник неторопливо положил свой пистолет в кобуру и, не оглядываясь на нас, ушел с наблюдательного пункта. После его ухода я подумал: “Если бы на моем лице хоть один мускул дрогнул, полковник бы пристрелил меня”. Мое деловое спокойствие сбило его спесь. Разведчик, который неподалеку стоял с автоматом, сказал мне: “Товарищ лейтенант, вы работали как всегда четко и быстро. Он ни за что придирался к вам! Если б он в вас выстрелил, я бы его всего изрешетил!” Больше этого полковника никто и нигде не видел. Командир дивизиона просил нас, чтобы мы никому не говорили об этом полковнике. Загадка, да и только.
А вот еще один случай. Это было в Польше. Служил я в том же 14-ом гвардейском разведывательном дивизионе. Как-то раз меня вызывает к себе в штаб командир дивизиона майор Кузнецов и приказывает: “Привяжите наблюдательный пункт батареи оптической разведки!” Этот наблюдательный пункт находился на опушке леса. Я пояснил майору, что днем мы демаскируем себя перед немцами. Однако он строго сказал: “Идите и выполняйте приказ!” Я знал, что за невыполнение приказа по закону военного времени могут расстрелять. Идти на задание – тоже верная гибель. Но пошел со своим взводом выполнять приказ. Только заранее предупредил об этом наблюдателей из батареи оптической разведки, чтобы они ушли на время нашей работы в лес, подальше от наблюдательного пункта, потому что противник нас будет видеть, как на ладони. Своим солдатам тоже строго сказал, чтобы работали виртуозно, быстро и точно. Вышел с теодолитом за опушку леса на перекресток дорог. Поставил теодолит. Ориентиром взял крест церкви на стороне противника. Надо было проложить небольшой теодолитный ход. Как только промерил угол до первой точки, двое промерщиков мерной лентой быстро определили расстояние. Я добежал до первой точки с инструментом и измерил угол до вехи наблюдательного пункта, а промерщики второй раз измерили расстояние до наблюдательного пункта. И все побежали в лес. Метров пятьдесят успели отбежать, как немцы дали по тому месту, где мы работали, два снаряда беглым огнем. Если бы не наша сноровка, от нас на том месте ничего бы не осталось. Вот такого рода была моя служба.
Вскоре произошло важное событие в моей жизни. За выполнение боевых заданий меня наградили орденом Отечественной войны второй степени. И повысили в звании – стал старшим лейтенантом.
Не могу не отметить и взятие в плен 25 немецких офицеров. Когда мы были на территории Польши, одна девочка прибежала из соседней деревни в наш дом, где мы ночевали, и сказала, что в сарае рядом с их домом прячутся немецкие офицеры. Я так тогда и не выяснил, почему они там оказались. Взял шестерых солдат из своего взвода и пошли в ту деревню. Девочка показала мне на сарай (“клуню” – по-польски), где находились немцы, и я, открыв дверь, крикнул: “Хенде хох!” Немцы по мне дали два выстрела. Хочу заметить, что в каких бы я сложных ситуациях не бывал, за всю войну не получил ни одного ранения. И в этот раз пули просвистели мимо моего лица. Поняв, что фрицы вооружены и сдаваться не намерены, я дал команду: “Выкурить их из сарая!” И мои солдаты начали стрелять зажигательными патронами по крыше. Сарай загорелся. И только после этого немцы, задыхаясь дымом, стали выходить из сарая в открытую дверь с поднятыми руками. Отобрали у них оружие и сдали их в распоряжение особого отдела. Там они дали ценные сведения. За это мы были представлены к наградам, но документы на награды куда-то затерялись.
День Победы встретил в Дрездене в 14-ом ОРАДе (отдельном разведывательном артиллерийском дивизионе). Там прослужил я до середины августа 1946 года, затем был демобилизован.
После демобилизации заехал в Москву к родному брату Степану Петровичу Петрову, где он работал завкафедрой политэкономии в бронетанковой академии, затем, чтобы вместе с ним сходить в ЦК КПСС и поговорить о моем восстановлении в партии. В ЦК КПСС мне сказали: “Поезжайте домой, устраивайтесь на работу, и там вас с удовольствием примут в члены КПСС!”
Почти восемь лет я прослужил в армии. Вернулся в родную Чувашию. Устроился на опытную станцию, где проработал 15 лет научным сотрудником отдела земледелия и 7 лет заведующим отделом семеноводства. Работая на опытной станции, в 1961 году заочно окончил Чувашский сельскохозяйственный институт с отличием. В 1966 году вступил в партию. Обзавелся семьей и хозяйством. Но в апреле 1967 г. я заболел. Наша Цивильская районная больница направила меня на консультацию в Горьковскую областную больницу имени Семашко. Осмотрев меня, врач той больницы сказал: “Надо чаще бывать у нас на консультациях!” Я ответил, что живу и работаю отсюда далеко и не могу бывать часто. Тогда он посоветовал переехать куда-нибудь поближе. Я приехал в сельхозинститут к профессору Нарциссову Владимиру Петровичу и рассказал о своем положении. Владимир Петрович предложил мне устроиться на Горьковскую сельскохозяйственную опытную станцию. Тогда директором ее был Сергеев Петр Павлович. Он с радушием принял меня на должность главного агронома. Поскольку это было в конце апреля, сказал, чтобы я немедленно приступал к весенне-посевной работе. Поселок Селекция, где находилась опытная станция, тогда только застраивался. Рабочие в основном жили в поселках Культура, Садовский, Березовый Клин. А мне с семьей пришлось жить в г. Горьком на частной квартире. Через два года в поселке Селекция построили новый 3-этажный кирпичный дом. И мы переехали в новую квартиру, в которой живу до сих пор.
С 1969 до 1980 года работал в Горьковской областной агрохимлаборатории. Сначала агрономом-агрохимиком, затем начальником оперативного отдела. Здесь в 1972 г. защитил кандидатскую диссертацию. В 1980 году поступил работать в центр НОТ (научная организация труда), где проработал до 1992 года. С этого времени на пенсии».
До сих пор Кирилл Петрович держит тесную связь со своими сотрудниками по работе и боевыми товарищами. Одно из их писем прилагаю сюда.
«Добрый день, уважаемый Кирилл Петрович и вся Ваша семья! Большое Вам спасибо за Ваши письма и поздравления.
Извините, что сразу не смог ответить, потому что болел. Ясно, что годы берут свое. Ведь мне уже пошел девятый десяток.
