Евгений Павлович Молостов
Даль весенняя
Встреча с земляками
Осенним солнечным днем я встретился с жителем деревни Кузнечиха, Ламоновым Александром Николаевичем, у его избы. Не виделись мы с ним более тридцати лет, поэтому он меня узнал не сразу. Я родом из соседней деревни Новопокровское, и мы хорошо знаем друг друга. Он 1929 года рождения. На семь лет старше меня. Помню, парни нашей деревни ко всем сверстникам из чужих деревень враждебно относились и не позволяли дружить со своими деревенскими девушками, а Саша Ламонов, один из немногих, не боялся, приходил и дружил. Высокий, крепкий и добродушный. Среди жителей своей деревни всегда пользовался авторитетом. Ламоновы вообще на хорошем счету. Работящие, а значит, и зажиточные. Работать в колхозе Саша начал очень рано. В 1943 году его с другими колхозниками посылали от колхоза в Уренские леса. Там з/к пилили березу, а они на лошадях вывозили ее к узкоколейке. Норма была 250 куб. на одного извозчика. А извозчики-то старые да малые. Здоровые мужики воевали. Наверное, Саша был посмышленее других, потому его всегда и ставили старшим среди работяг. Ему доверяли вести расчет с хозяевами за ночлег и за продукты. Зимой 1944 года их отправляли в Ветлужские леса отрабатывать трудогужповинность. Там они сами пилили деревья, затем тралевали их и вывозили по ледянке на сплавную реку. Александр Николаевич имеет медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».
У Саши отец, Николай Александрович Ламонов, 1889 года рождения, прошел две войны – первую мировую и гражданскую. В гражданскую войну ему осколком перебило сухожилие на левой ноге. Он хромал. Но более всего жаловался на легкие. Они у него болели от длительного пребывания в сырых окопах. И несмотря на это, извозничал. Днем возил кирпич, бревна, доски, а вечером, переодевшись, брал с собой старшего сына Константина и они ехали подрабатывать на легковых повозках к трактирам, отвозить домой подгулявших клиентов. Болезнь легких все-таки доконала его. В 1938 году Николай Александрович скончался. Мать Саши – Надежда Ивановна, попросту тетя Надежда, родом из деревни Никульское, была очень набожной. Начала поститься с семилетнего возраста. После замужества стала проживать в деревне Кузнечиха. Владела тайной лечения больных животных и людей. Дожила до 90 лет. Вырастила троих сыновей. Особенно она любила Александра. В армию был он призван в 1948 году. Служил в Новороссийске в морпогранфлоте шесть с половиной лет. За время его службы, в 1951 году, наш колхоз «Победа бедноты» объединили с кузнечихинским колхозом им. Сталина, оставив в названии имя вождя. Лишь после осуждения культа личности Сталина, укрупненный колхоз стал называться «Имени 22 съезда КПСС». Александр Николаевич в армии приобрел специальность водолаза. Демобилизовавшись, приехал в Горький, устроился работать на Сормовский судостроительный завод водолазом. Обследовал корпуса подводных лодок. Но колхозники, узнав об этом, написали письмо в Обком партии с требованием вернуть им их земляка в свою родную деревню.
С 1955 по 1960 год Александр Николаевич Ламонов работал заместителем председателя колхоза имени 22 съезда КПСС и завклубом. Жители обеих деревень ходили в этот клуб голосовать за наших кандидатов в депутаты в Верховный и местный Советы. А молодежь зимой ходила на танцы. Мы там однажды ставили своими силами концерт в честь 38-й годовщины Октябрьской революции. После концерта нас, участников художественной самодеятельности, председатель колхоза Евдокия Петровна Золотова пригласила на вечеринку, чтобы отметить этот праздник. Евдокия Петровна Золотова из села Чернуха. Удивительная женщина. Способный руководитель. Редкой души человек. Судьба у нее сложилась трагически. Я потом расскажу о ней. А пока остановлюсь на беседе с Александром Николаевичем Ламоновым. Он с юности хороший собеседник. О чем бы я не спросил его, все знает. Потому что сам всегда всем интересовался, и ему люди рассказывали.
На отшибе от их деревни стоит старая школа, в которой по зимам учились деревенские ребятишки, а в летнюю пору часто отдыхали дети из города. Теперь она вот уже лет 5-7 пустует. Я сегодня по пути из города заходил туда. Видел там, как один мужик заводил трактор, другой тащил электропровод для сварки. Спросил одного мимопроходящего: «Вы хотите отремонтировать школу?» – «Нет, – ответил он. – На ее месте будем строить лыжную базу!» Я ему сказал: «Так на Щелоковском хуторе имеется лыжная база!» Мужчина рассмеялся в ответ и громко проговорил: «Еще одну построим!»
Я спросил Александра Николаевича: «Интересно, в каком году построили вашу школу?» Он, не задумываясь, ответил: «В 1923. Мой старший брат Константин тринадцатилетним подростком возил лес для ее строительства. А вашу школу начали строить в 1924 году», – добавил Ламонов.
«Наша школа, – прервал я своего земляка, – была построена земской управой в 1890 году – так говорили мне старые люди нашей деревни». – «Ничего подобного, – стал успорять меня Александр Ламонов. – Мне лично говорил об этом брательник Костя».
Продолжая беседу, я стал говорить Александру Николаевичу, что давно уже слышал от его старшего брата, кузнеца Константина Николаевича, 1910 года рождения, ныне покойного, что деревня Кузнечиха названа в честь кузниц, которых, якобы, в этой деревне когда-то было много. Ламонов и здесь не согласился со мной, сказав, что кузниц у них никогда много не было. А деревню, скорее всего, назвали в честь каких-нибудь Кузнецовых, проживавших когда-то в нашей деревне.
Когда мы разговаривали с Александром Николаевичем, к нам на скамеечку подсели два мужика, его соседи – Пальгуев Василий Александрович и Ширшов Николай Семенович. Они тоже постарше меня. Я, честно признаться, их и не узнал. «Как время быстро состарило нас», – подумал я. Николай даже опирался на клюку. А ведь кажется, совсем недавно вместе ходили в город на работу через поселок Сахарный дол, в котором в начале 50-х годов была всего лишь небольшая улочка Горбатовская. Я их запомнил молодыми и здоровыми. В праздники (Пасху и Троицу) они с друзьями и женами, нарядно одетые, ходили с гармонями по деревне.
Услышав разговор о названиях деревень, мужики вклинились в нашу беседу. Василий, как бы между прочим, проговорил: «Почему деревню Утечино назвали таким именем? Потому что там когда-то крестьяне разводили уток. И от слова “утки” произошло это название». – «А я слышал, – возразил ему Николай, – что там раньше работала водяная мельница. И один крестьянин, недосчитавшись мешка муки, начал мельнику предъявлять претензии, мол, куда у меня делся еще один мешок муки. А другой крестьянин пошутил: “Утек, наверно”. Вот, говорят, от слова “утек” и название дали той деревне: Утечино.
Далее у нас разговор пошел о грязной речке Рахме. Я спросил Сашу, помнит ли он ее, когда она текла мелкой и чистой. Речка течет лугами мимо наших деревень. И мы ее зовем Улой (от слова «юла»). Он ответил: «Конечно, помню. Она брала свое начало от Ковалихинских родников и из-под Бугровского скита. Наши мужики заготавливали в Артемовских лугах сено и, чтобы добраться до туда, ехали прямо через нее на деревню Никульское. Мы с ребятишками до войны ходили туда ловить пескарей. Но в нее и тогда в определенные дни спускали нечистоты. С бойни, например, что находится на Сенной. И из тюрьмы. Мы, зная, в какие дни будет течь чистая вода, тогда и шли рыбачить. А утечинские бабы на этой речке полоскали белье. Позднее построили предприятия: Эмальпосуда, Молокозавод и другие. Рахма с тех пор стала всегда грязной. И, естественно, со временем углубилась. Первое время мы делали мосты, но грабиловские мужики ночами приходили и ломали их. Доски и слеги утаскивали. Теперь только у вас под Афонинской горой стоит мост».
Саша Ламонов помолчал с минуту и опять повел разговор о старине. Он сказал, что деревнями Грабилово, Афонино, Утечино, Ржавка, Федяково некогда владел один любвеобильный барин. По рассказам бабушки, ее покойная тетка, уроженка деревни Кузьминки, была очень красивой и замуж вышла во Ржавку. Говорят, что барин ее приметил и дарил ей подарки.
Я добавил к сказанному Александром Николаевичем, что у того барина (это я слышал от многих пожилых людей) работал управляющим некий Грабин. В честь его, якобы, нашу деревню Грабилово и назвали. Теперь она Новопокровское.
«А я слышал, – добродушно усмехнувшись, сказал Александр Николаевич, – что вашу деревню Грабиловкой назвали потому, что ваши мужики грабили на Афонинском лугу обозы, ехавшие из Казани торговать в Нижний! Однажды даже один обоз во спасение свое шел с попом. Мужики и попа уволокли к себе в деревню, оправдывая свой грабеж тем, что у них в молельной нет своего попа». – «Что ж, все может быть, – заметил внимательно слушавший наш разговор Василий. – Говорят, и Афонино с Федяковым назвали в честь разбойников: Афони да Федяки».
По поводу своей деревни Кузнечиха Александр Николаевич сказал, что она когда-то принадлежала графу Шереметьеву. Из бабушкиных рассказов Ламонов запомнил, что барин их деревни был добрым мужиком. И что он к ним в деревню приезжал всего-навсего один раз. Собрал сход и сказал: «Крестьяне, вот вам земля и лес. Пользуйтесь ими. Но разумно. Землю всю обрабатывайте. Лес чистите. Рубите его делянками. Коз не пускайте».
Александр Николаевич уточняет: «Лес, который идет стороной от Кузнечихи до Замостья и до Дубенок (по Анкудиновский лес), – это все графский лес. А его почему-то называют “Марьина роща”. “Марьина роща” – это лес, который всего лишь находится сзади завода “Орбита”».
Когда я стал прощаться с мужиками, Василий с Николаем спросили меня: «Ты и вправду, что ли, теперь совсем не пьешь?» – «Да, – ответил я. – Ленин говорил, что жизнь надо видеть прекрасной на трезвую голову». – «Не-ет, – в один голос заявили мужики, – мы сейчас сообразим. Жизнь в наше время только и видишь прекрасной, когда выпьешь!»
Алкогольный напиток для кого-то источник зла, а кому-то он поднимает настроение
В старых бумагах, примерно 80-х годов прошлого века, я нашел письмо пенсионера Ваулина Якова Семеновича, присланное в редакцию газеты «Горьковский рабочий», и вместе с письмом мои записи о поездке к этому автору. Жаль, что конверт не сохранился и поэтому здесь нет ни даты, ни точного адреса автора. Одно только упоминается – улицы Дубравная.
Я тогда работал на заводе им. В.И. Ульянова и, кроме того, являлся рабкором и инспектором общественной приемной при редакции газеты «Горьковский рабочий». Мне редакция нередко поручала разбираться с читательскими письмами. Поручила мне заняться и этим письмом. Автора письма, наверно, и в живых-то нет, но зато жив и здоров должен быть Олежек, его внук, о котором Яков Семенович писал в редакцию и беспокоился за него. Ему теперь где-то уж за тридцать и зовут его, может быть, уже не просто Олегом, а Олегом Николаевичем.
Вот что писал Яков Семенович.
«Девять лет тому назад связали свою судьбу моя дочь Надя и Коля Наумов. И стали они именоваться Наумовы. Вскоре у них появился ребенок. А год спустя мне дали четырехкомнатную квартиру со всеми удобствами. Жили мы тогда все вместе. Вместе и питались. Только бы жить да радоваться. Но однажды Коля Надю избил сильно, признали сотрясение мозга. Потом все это как-то уладилось. Они помирились. Еще прошло некоторое время, молодые потребовали разъехаться, то есть разменять нашу квартиру. Я согласился. Нам с супругой досталась квартира без удобств. А им однокомнатная со всеми удобствами. Николай Иванович, то есть зять, после размена стал часто выпивать. И Надю принуждать к спиртному. Приводит друзей. Играют в карты. Бранятся. Дерутся. Олежек, внук, подрос. Закончил второй класс. Ему негде было делать уроки. Я его вынужден был взять к себе. Пока он живет у нас. Я очень беспокоюсь за его судьбу. Нам с бабушкой по 67 лет. Коли мы умрем, с кем он останется?»
Вопрос очень серьезный, волнующий, не терпящий отлагательств. Выбрав свободное время, я поехал к автору письма. Сошел на остановке улицы Дубравной. Оживленное это место. Народу много. Может быть, потому что субботний день. Каждый человек был занят своим делом. Грибники с полными корзинами грибов спешили на базар. Женщины выходили из магазина с набитыми сумками продуктов. Некоторые из них с ребенком на руках. Невдалеке от магазина «Продукты» – пивная. Около нее большая очередь. Публика разношерстная. В трех шагах сосновый молодняк. Под его кронами прятались от жары любители спиртных напитков. Компании по пять-шесть человек. Кто стоял, кто сидел прямо на траве. Почти у каждого в одной руке кружка с пивом, в другой вобла. Посреди них на газете лежала закуска. Рядом валялись бутылки из-под водки. Люди отдыхали на природе. Тешили свои души. Это хорошо. Но когда я увидел рядом с крепким мужчиной молодую женщину с разбитым лицом и с недопитым стаканом в руке, на которых с любопытством глядел мальчик лет восьми, наверное, их сын, мне стало не по себе. Может быть, в другой раз я бы эту картину не так болезненно воспринял, но в этот момент она меня очень встревожила. Я тут же вспомнил фразу из письма: «Если мы с бабушкой умрем, то с кем останется Олежек?»
И вот я в квартире Ваулина Якова Семеновича. Пока его самого дома не было, поговорил с Надей. Она сказала мне, что от мужа ушла с полгода назад, потому что он пьянствует и дерется, на работу устроился, но денег не дает. В милиции дал расписку, что из той квартиры, где жила с ним, скоро выпишется. Сын Олежка отдыхает на Линде в пионерском лагере. Учебный год закончил почти на одни пятерки. Учителя его любят. Попросила меня не писать статью о них.
Но мне хотелось поговорить с автором письма. И вскоре он явился. Надежда сразу же ушла по своим делам. Яков Семенович и Тамара Абрамовна, супруга его, пригласили меня на кухню чаю попить с ними. Яков Семенович, улыбаясь, начал свой разговор: «Значит, на счет зятя приехали?» Достал из-за стола початую бутылку водки, налил себе и мне. Одну сразу же выпил. Другую, видя, что я наотрез отказываюсь, отодвинул со словами: «Потчевать велено, неволить грех. А вообще-то сегодня выпить можно – выходной». Через минуту Яков Семенович уже возбужденно продолжал: «Скажу прямо, этот Наумов, наш зять, с которого нечего взять, просто-напросто дармоед. И где он мог испортиться? Ума не приложу. Раньше, до армии, он работал на Сормовском винзаводе, оттуда, конечно, потаскивал то бутылочку, то две красненького. Потом пошлет меня эти бутылки продать или обменять на водку. Раньше он красное вино совсем не употреблял, да и водку-то пил немного. По-моему, он научился так сильно пить в армии. В рабочем батальоне служил, там, наверное, и испортился». – «Ты не болтай лишнего-то. Дело говори, – поправила Якова Семеновича супруга. – Как он ключи у Нади от квартиры украл и не пускает теперь ее домой. Еще расскажи, как он тебя в мае месяце разукрасил!» – «Да, да, было такое, – признается Яков Семенович. – Но я тоже не остался у него в долгу, а вот этой доской, на которой хозяйка зеленый лук да мясо режет, на его носу отметину сделал. За последнее время он по-человечески разговаривать совсем разучился. Влетает как-то в квартиру и с налета: “Пахан, дай рубль или налей вина, а то жбан разобью или совсем вырублю”. Вот только такие выражения и слышишь от него. Да разве после таких слов я налью ему? Никогда. И денег не дам. Я на него не работник». – «Да-да, – согласилась Тамара Абрамовна, – когда по-хорошему вел себя, угощали, а как один раз шум поднял, стал приставать к свояку, ударил его, тогда мы милицию вызвали, а потом я же и упросила милиционеров, чтобы не забирали его. Вот теперь каюсь».
Тамара Абрамовна вышла в сарай, а Яков Семенович продолжал: «Если его не посадят, то я сам за него отсижу, – и в сердцах потряс сжатой в руке той самой доской, которой он когда-то зятю Николаю сделал на носу отметину. – Я вот говорю учителям: “Почему вы в школе не берете с Олежка деньги за обеды? У него есть отец!” Но ничего мне на это учителя не отвечают. А вот так называемый отец мне однажды заявил: “Олежек у вас живет, вы его и кормите”. Олежек, видя, что мы не ладим с его отцом, недавно мне сказал: “Деда, я буду на боксера учиться”. – “Иди, иди”, – отвечаю ему. Это он, чтобы за меня заступиться. Олежек не любит отца, потому что он от него за всю жизнь конфетки не видел. Ну что толку, если Наумов сейчас устроился работать на базу “Росгалантерея”? Он там свиснет что-нибудь, и его выгонят оттуда с треском. Посадить бы вот его лет на 10-15, мы бы тогда могли Олежика в интернат сдать. А так никак нельзя. Я пенсию получаю, да еще работаю кладовщиком на Сормовской ТЭЦ. Там у нас тоже работают такие-то. Только устроятся и идут ко мне за спецодеждой, а я им говорю: “После первой получки придете получите”. Они, значит, жаловаться к начальству, дескать, я бутылку с них за спецовку требую. А я начальству отвечаю так: “Мне не бутылка их нужна, я знаю, что они после первой получки к нам больше не возвратятся”. Яков Семенович хитро подмигнул, кивнув в сторону: “Мне вон Тамара не дала на вино, так я посуду сдал да купил. Во как“». Я задал такой вопрос Якову Семеновичу: «Почему молодые быстро спиваются?» Он ответил: «Потому что молодые выпивают, чтобы напиться. Соображают “на двоих”, “на троих”. Один другого подзадоривает, как бы еще выпить, но не поесть. Вот и спиваются. А я выпиваю для улучшения настроения. Выпил. Закусываю. И контроль никогда не теряю над собой. Пока человек живет, он должен думать, мыслить, что к чему. Я однажды, правда, давно это дело было, “сообразил” с одним “на двоих” на бутылку. Выпили, значит, ее, а он вынимает деньги да еще на одну дает. Выпили и другую. Я, значит, тому товарищу из уважения дал адрес свой. Через неделю он ко мне и заявляется с милиционером. Оказалось, что он колхозных овец продал да все деньги вырученные пропил. Может, потерял по пьяному делу, а, может, вытащили у него их. Вот как “двоить-то” да “троить-то”».
Яков Семенович о чем-то задумался и, вздохнув, произнес: «А вы знаете, как мне Надю-то жалко, как-никак, ведь она мне дочь». Он что-то еще хотел добавить, но, махнув рукой, промолчал. Вынул платок из кармана и начал вытирать повлажневшие глаза.
Плакучая ива
Моя родная деревня – Новопокровское Кстовского района Нижегородской области. Хотя я в ней и не живу вот уже тридцать с лишним лет, она остается для меня одной из самых милых и красивейших деревень во всей России.
Пусть зимой метели задувают к ней дороги, а поздней осенью и ранней весной местами на них образуется грязь, я до сих пор скучаю по ней и при первой возможности посещаю ее. Захожу в родной дом, и в памяти всплывают мать и отец, брат и сестры. Невольно воскресают детство, юность и первозданная природа того времени. И вижу, как с наступлением цивилизации деревня меняется на глазах не в лучшую сторону.
Помню большое деревенское стадо коров, пасущееся на маленьком лугу, который находился у леса, в сторону Дубенок. Помню большой луг, который берегли для сенокоса. Под горой текла речка, из которой селяне брали воду, в пруду купались, ловили рыбу. В весеннее половодье над большим лугом кричали чайки, а летом в росистой траве – перепела, дергачи и пигалицы. Солнечным утром над цветущим лугом поднимался пар. Когда созревала трава, мужчины, женщины и подростки шли на сенокос. Траву скашивали, сушили и складывали в стога. После сенокоса стадо пускали по всему большому лугу. И паслось оно там, на отаве, до конца лета.
Кому-то тогда пришла в голову мысль перепахать луга с афонинской и анкудиновской стороны. Пасти пришлось только у леса. А для сена траву косить ездили в Артемовские луга. С анкудиновской стороны из луга поля так и не получилось. Луг только испортили. А с афонинской – сажали то кукурузу, то рожь. После разрушения колхозов поля со стороны Афонина и Утечина раздали частным лицам. Но, видимо, не всем людям было по силам обрабатывать свои земельные участки и ставить на них дачные домики, поэтому часть садоводов-огородников или отказывались от своих наделов, или заняли выжидательную позицию до лучших времен. В одном месте там уже молодой лесок вырос, в который жители ходят за грибами. В другом теперь начали расти богатые дома.
Со временем пруд у нас сделали большой. Кроме рыбаков нашей деревни, в нем ловили рыбку еще жители Дубенок и других близлежащих деревень. В выходные дни сюда приезжали отдыхать целыми семьями на машинах из Нижнего Новгорода. Хоть небольшие уловы были, но рыбы хватало всем. Рыбачили и дети, и взрослые.
Приятно было наблюдать, как они с чутким и трепетным вниманием следили за своим поплавком. Чувствовалось, что время, проводимое за рыбалкой, было для них праздником души. Да и сам пейзаж располагал к этому. Рядом золотилось широкое поле, невдалеке зеленели лес и луг. Благодать, да и только! Но когда идет все хорошо, обязательно найдется какой-нибудь мерзавец, который испортит житейское благополучие.
Рядом с прудом стоял колодец с прозрачной, чистой водой. Рыбаки утоляли жажду в жаркое время. И вот в одно прекрасное утро в колодце обнаружили мертвую собаку. Жители деревни возмутились: дескать, приходят чужаки всякие, вредят. Но на первый раз простили. Наняли мужиков во главе с Николаем Алексеевичем Глодиным, которые из колодца воду вычерпали, вычистили его. Освятили. И селяне начали было снова брать из него воду. Но через несколько дней в нем снова обнаружили дохлую собаку. Мужики и так в прошлый раз с отвращением вычерпывали воду. А на этот раз наотрез отказались. Согласился лишь один Николай Алексеевич. Мужик высокий, сильный, работящий.
«Жители не виноваты, – проговорил он. – Надо кому-то делать!» И в сердцах пригрозил неизвестному вредителю: «Поймаю – как щенка придавлю!» И то ли его угрозы повлияли на то, что больше не пакостили, то ли потому, что жители решили спустить воду из пруда, а вместе с ней и рыбу, но с тех пор пруд стоит заросший камышом. Речка тоже обмелела, заросла осотом. Если раньше дно речки заиливалось, то тут же на колхозном собрании решали, сколько положено метров на каждый дом для ее очистки. И люди шли свою норму выполнять. Потому что вода была необходима для хозяйства. Сейчас в деревне водопровод, и про речку забыли. Хотя водопроводная вода по качеству оставляет желать лучшего. А родник, из которого брали свое начало речка и пруд, почти иссяк. Говорят, что когда по полю из Дубенок к Афонинской горе прокладывали канализационный коллектор, то перерезали главную водоносную жилу, питавшую его. Теперь на месте бывшего искристого на солнце родника струится слабенький ключик. Рядышком с ним выросла ива.
От этого ключика бежит крохотный ручеек. Но он не попадает, как прежде, в пруд. Путь ему преградила дорога, идущая к атомной станции. Когда эту дорогу строили, то забыли под нее подложить трубу для стека. Поэтому за долгие годы находящийся здесь лужок заболотился. Появились кочки, камыш и осот. В позапрошлом году я пошел в лес и там встретил двоих ребят из Дубенок. Они спросили меня: «Где тут можно напиться?» Когда я их подвел к бывшему роднику, то на его месте мы увидели упоминавшийся мной ранее еле заметный ключик и склонившуюся над ним плакучую иву.
«Нижегородская правда»
17.02.2007 г.
P.S. В 2015 году нашлись добрые люди, спасибо им, пруд возобновили. Теперь опять есть место, где можно искупаться и порыбачить.
