Евгений Салиас де Турнемир
Петербургское действо. Том 1
VI
Графиня Маргарита за последние дни расцвела, как пышная роза, и была еще красивее. За эти дни все ладилось у нее, все удавалось, все начинало сбываться.
Многие знакомые приезжали к ней, даже те, которые давно не бывали. Все являлись с расспросами: правда ли, что она спасла Орловых, когда никто не мог этого сделать? И если старый брюзга Иоанн Иоаннович захотел помириться с внучкой ради личной выгоды, то тем более посторонние считали нужным скорее подружиться с графиней-иноземкой, которая оказалась вдруг нечаянно и негаданно сильной при дворе личностью.
Никто не знал, каким образом удалось Маргарите освободить из-под ареста и выхлопотать прощение братьям-буянам. Помимо Маргариты только один человек в Петербурге знал, как это сделалось, но никому не говорил. Маргарита тем паче никому не объясняла ничего, отшучивалась, посмеивалась. Когда ей намекнули о городском слухе, что она просила лично государя, Маргарита изумилась, но хитро промолчала. А дело было очень просто.
Государь когда-то сказал дяде по поводу Орловых:
– Делай как знаешь.
Жорж делал все не так, как знал или хотел, а так, как знал или хотел его любимец Фленсбург.
А этот небогатый, честолюбивый шлезвигский уроженец, столь долго проживавший в ссылке после своей первой страсти, за которую и был сослан, не встретил за всю жизнь ни одной женщины, которую бы мог снова полюбить. Да и не до того было ссыльному! От зари до зари думал он только об одном: неужели судьба его не изменится, неужели, вместо того чтобы быть русским Остерманом или Минихом, он умрет ссыльным немцем в маленьком городке?
Вызванный недавно государем, прощенный и назначенный состоять при Жорже, Фленсбург ожил. Честолюбивые мечты вновь заговорили в нем, и он видел, что некоторые уже сбываются… Он очутился сразу на пути к блестящей карьере. Уже теперь, хотя и случайно, делается в Петербурге через глупого Жоржа, влияющего на государя, все то, что хочется ему, Фленсбургу. Прибывший вновь прусский посланник, любимец Фридриха, Гольц, как тонкий дипломат, заметил и понял сразу значение маленького адъютанта не только во дворце Жоржа, не только в Петербурге, но и для всей России. И он стал искать дружбы молодого шлезвигского дворянина ради личных целей. Для посланца Фридриха II всякий был нужен.
Гольц не высказывался, держал себя сдержанно, почти таинственно, но не дремал и работал. Он плел громадную паутину, в которую хотел захватить всю Русскую империю.
Внимание Гольца было и лестно Фленсбургу, и тоже имело огромное значение для него: оно удваивало силу и влияние адъютанта.
А между тем судьба, любящая шутить и играть людьми, заставила этого Остермана, а быть может, и Бирона в зародыше, быть в свою очередь под влиянием и почти совсем в руках у другого существа.
Фленсбург, вздохнувший свободно в Петербурге после изгнания, естественно, должен был тотчас же испытать то, что было немыслимо в ссылке. Вскоре же по приезде своем, встретив на одном вечере блестящую красавицу иноземку, графиню Скабронскую, заговорившую с ним вдобавок по-немецки, Фленсбург быстро, как юноша, почти так же, как и Шепелев, страстно влюбился в Маргариту.
К его чувству примешивался, однако, рассчет или соображение, что эта иноземка, равно говорящая хорошо по-немецки и по-русски, красавица, умная и тонкая кокетка, может быть великим подспорьем для всякого человека, мечтающего о блестящей карьере.
Фленсбург узнал, что муж красавицы должен умереть не ныне завтра; состояние графа Скабронского было никому не известно, и все считали умирающего Кирилла Петровича таким же богачом, как и его старик дед. Все это состояние должно было остаться вдове, да, кроме того, у старика Иоанна Иоанновича не было никого наследников, помимо той же красавицы внучки. И Фленсбург быстро и сердцем, и честолюбивым рассудком влюбился в иноземку.
Знакомство их началось еще недавно, но Фленсбург энергично, упорно, дерзко ухаживал за ней. Они быстро сблизились и объяснились, но далее пылких уверений в любви Маргарита не давала ему сделать ни шагу.
– Увидим! Посмотрим, что муж? Он еще жив! – говорила она.
Мечтам Фленсбурга о важной роли при дворе его будущей жены не было конца. Он знал, что государь неравнодушен к красоте, что красивая, умная и ловкая женщина может вполне овладеть им. И часто адъютант Жоржа мечтал о том, как Петр Федорович, без ума влюбленный в Маргариту Фленсбург, передаст мужу своей возлюбленной все, что было когда-то в руках Минихов, Биронов и Остерманов.
Действительно, все, о чем мечтал Фленсбург, было очень и очень возможно в будущем. Для этого нужна была смерть графа Кирилла, а он уже был при последнем издыхании. Для этого нужна была любовь Маргариты, а она, по убеждению Фленсбурга, любила его несколько холодно, рассудочно, но все-таки настолько, что согласилась бы, овдовев, выйти за него замуж.
Государь уже раз видел Маргариту, был поражен ее красотой, собирался приказать ее представить государыне и себе, но затем, вероятно, забыл. Маргарита, по мужу, не имела права появляться при дворе, и теперь ей негде было видеть государя.
Маргарита, с своей стороны, не сомневалась насчет Фленсбурга и его тайных помыслов. Она догадалась чутким разумом кокетки и чутким сердцем женщины. Фленсбург ей не очень нравился, но кокетничала она с ним потому, что поняла, так же как и Гольц, какое значение может иметь в скором времени этот адъютант принца Жоржа.
Но он был беден и рассчитывал на ее сотни тысяч рублей, а у нее были только тысячи рублей долгов. Маргарита знала, что в самую решительную минуту, когда она будет вдовой и свободна, Фленсбург, узнав о ее средствах, может отказаться, а между тем она будет уже скомпрометирована в глазах многих, и особенно в глазах деда. В своих мечтах и думах Маргарита приходила к заключению, что за Фленсбурга можно выйти замуж только в том случае, если иное, более великое не дастся ей, ускользнет из ее рук, как несбыточная мечта. Покуда кокетка не выпускала из своих рук и как кошка играла с Фленсбургом, не отпуская от себя, чтобы не потерять совершенно, и не позволяя ничего, кроме клятв и уверений в любви.
Когда старик дед примирился с ней и просил покровительства за Орловых, Маргарите стоило, конечно, сказать только одно слово Фленсбургу. Он в полчаса времени без труда убедил Жоржа выпустить Орловых и тотчас привез Маргарите его приказ об освобождении братьев из-под ареста.
Все это было делом одного вечера, но на этот раз Фленсбург принес самую большую жертву своей возлюбленной. Он помог ей сам спасти двух человек, которых он ненавидел. И за это он, передавая ей приказ принца, потребовал вознаграждения, жертву за жертву.
Маргарита, в восторге от удачи, кокетливо и плутовато обещала все. Но когда Орловы были на свободе, когда она снова вернулась домой и стала думать о новых отношениях, в которые ей приходилось стать с Фленсбургом, то ее красивое личико нахмурилось. Целый вечер неподвижно просидела она, облокотясь обоими локтями на маленький столик, где лежали карты, бирюльки и шахматы.
Она спрашивала себя, любит ли она хоть немного этого шлезвигского дворянина, и в глубине сердца сказался ответ положительный и ясный: «Нет».
И не в первый раз уже сердце отвечало ей «нет». До своего замужества она никого не любила, а мужа любила три месяца… и на особый лад. Душа ее была тут ни при чем… Когда-то, до встречи с Скабронским, она была продана теткой за деньги старому некрасивому магнату-венгерцу. Через год смерть его освободила ее, и она, получив по завещанию довольно большую сумму, быстро прожила ее, ведя в Вене жизнь самую беспечную, веселую, пустую, но не распущенную и не безнравственную. Она все любила: и карты, и верховую езду, и охоту, и балы, и всякие зрелища; но при этом она никого не любила, никого не встретила, кого бы могла полюбить.
Молодой полурусский вельможа понравился ей слегка. Он явился в ту минуту, когда Маргарите захотелось пристроиться, выйти замуж, иметь деньги и титул. И она разочла, что граф Скабронский наиболее подходящая для этого личность. И его, в сущности, она сначала старалась полюбить душою, но напрасно. Каков может быть или должен быть тот человек, которому она отдастся и телом и душою, Маргарита все еще не знала… «Может быть, такого и на свете нет», – думалось ей иногда и становилось даже грустно.
Теперь, когда она вспомнила о своей поездке на ротный двор, об эффектной передаче приказа принца, в ее воображении мелькнула фигура юноши, почти ребенка. Он вдруг явился в ее воображении как живой.
Когда она увидала в окно кареты это молодое, чрезвычайно красивое, синеокое лицо, изумленное, пораженное, она узнала сразу спасенного ею в овраге юношу. Но в лице, в глазах его на этот раз оказалось что-то, коснувшееся и ее самой. Страсть юноши, бурно бушевавшая, огонь, вспыхнувший в нем, видно, заронил искру чего-то нового, еще незнакомого дотоле, в сердце кокетки. Неужели же она способна полюбить этого ребенка? Конечно, нет! Но в нем есть что-то, чего она не встречала еще.
Так или иначе, но образ этого юноши застилает в ее помыслах фигуру самодовольного Фленсбурга. От этого юноши, от его страстного взора будто пахнуло на нее весной. Чистое, хорошее чувство шевельнулось теперь в глубине ее сердца. Смерть мужа, овладение дедом, игра с Фленсбургом, наконец осуществление одной тайной, но почти невероятной мечты – это все само по себе, это одна сторона жизни, житейская, мелкая, низкая… он, этот юноша, само собой… Другая сторона жизни!.. Это иная, полная, чудная чаша, до которой она еще не касалась губами, а между тем хотела бы выпить такую чашу до дна!
VII
Фленсбург после своей жертвы, принесенной для графини, был уже у нее два раза, но она не приняла его под предлогом болезни.
Маргарита хотела отсрочить объяснение. Она раскаивалась теперь, что, увлекаясь желанием похвастать перед дедом своим значением, спасла совершенно посторонних людей и теперь очутилась в трудном положении относительно Фленсбурга. Он, очевидно, являлся за наградой.
Фленсбург, конечно, понял, что Маргарита не хворает, и написал красавице, что из крайней необходимости видеться с нею по крайне важному делу он убедительно просит принять его.
Маргарита поневоле отвечала согласием, но в ожидании его посещения стала придумывать, как избавиться и отсрочить их объяснение. Она взяла стул и села у окна, чтобы видеть, когда Фленсбург подъедет. Еще ничего не успела она придумать, когда к ней вошел спустившийся сверху доктор, лечивший мужа.
«Задержу его подоле у себя. При постороннем объяснение невозможно», – догадалась Маргарита и любезно встретила доктора.
Доктор Вурм, уже пожилой, лет пятидесяти, холостой, был еще человек бодрый и свежий, хотя с седой головой, но без единой морщинки на лице, с румянцем во всю щеку, а по движениям казался еще совершенно молодым человеком. Правильная до педантизма жизнь при помощи медицины, которую он знал хорошо, позволила ему до пятидесяти лет сохранить свежесть сил и наслаждаться как бы второю юностью.
Вурм пользовался известностью и уважением в столице, несмотря на действительно незавидное положение всякого доктора в стране, где за несколько десятков лет перед тем скоморохи, знахари и колдуны были во мнении народа одного поля ягоды и довольствовались почти одинаковым общественным положением. Вурм был первый доктор, который в Петербурге поставил себя на равную ногу с высшим обществом и придворным кругом, и, конечно, он был вдесятеро образованнее и благовоспитаннее многих сановников. Он лечил всю знать в Петербурге, лечил и покойную императрицу. Нажитое состояние позволило ему теперь иметь такую обстановку, при которой он окончательно сравнялся со многими дворянами средней руки. Вурм, с самого приезда Скабронских в Петербург, начал лечить Кирилла Петровича, но в то же время и ухаживал за красавицей Маргаритой.
– Ну, что же, доктор? Как? – выговорила Маргарита по-немецки, предлагая, быть может уже в тысячный раз, этот вопрос, касавшийся больного мужа.
Вурм давно знал, что этот вопрос красавицы не значил: «Что ж, не лучше ли?» – а значил, напротив: «Что ж, хуже ли, наконец?» И, как всегда, он пожал плечами, лукаво улыбаясь, и стал смотреть прямо в глаза молодой женщине, очевидно любуясь ею.
– Что ж вы молчите?
– Все то же, графиня, еле дышит. Надо ждать… скоро.
– Надо ждать! Да ведь вы мне это уже целую зиму повторяете. Ей-богу, мне уже…
И Маргарита запнулась и сердито отвернулась к окну.
Вурм, все так же усмехаясь, спокойно полез в карман, достал табакерку и протянул ее Маргарите:
– Не угодно ли?
Маргарита обернулась, взяла маленькую щепотку из протянутой к ней табакерки, но снова отвернулась к окну. Она соображала о том, чем задержать доктора, чтобы он своим присутствием помешал объяснению с Фленсбургом.
Вурм между тем взял стул, пододвинулся ближе к Маргарите и взял ее бесцеремонно за руку, под предлогом попробовать ее пульс.
– Все глупости, – выговорила кокетка, но руки не приняла.
– Нет, не глупости, а лихорадка. Пульс все неровен. Да и как быть ему ровным у двадцатилетней красавицы, полувдовы, упрямой, не хотящей одним словом изменить свое положение, сделаться свободной птичкой. Если существование графа продлится еще год, то бедная пташка совсем захиреет и сделается больна опаснее, чем он.
Все это выговорил Вурм почти шепотом, с усмешкой на губах и не спуская глаз с красивого профиля пациентки.
– Если бы это одно слово было легкое, – отозвалась Маргарита, – то я бы давно его сказала. Но на такое слово не только у меня не хватит храбрости, но и у вас не хватит мужества для исполнения…
– Попробуйте, испытайте, – серьезно шепнул Вурм.
– Испытать? Спасибо… Я знаю отлично, что вы можете сделать то, что делается по всей Европе, делается сплошь и рядом. Всякий медик может дать такого зелья, от которого больной отправится на тот свет, и никто не удивится и знать не будет. Особенно когда больной год умирает и все ждут. Но к чему брать преступление на душу? Зачем? Чтобы сделать свое положение невыносимее? Давайте говорить откровенно, доктор… Общее обоим преступление сделает меня на веки вечные вашей рабой. Преступление?! Затем чтобы вы знали за мною тайну! Могли бы делать со мной что угодно! Хотя бы даже заставить за себя выйти замуж. Нет, доктор, я не настолько глупа. Да авось он и сам скоро умрет.
Доктор перестал ухмыляться, медленно поднялся с места и взял шляпу и палку.
– Куда же вы? Я вас прошу остаться, сейчас приедет один гость; вы его знаете – Фленсбург. И мне бы хотелось, чтобы вы остались.
– Зачем? Чтобы помешать ему говорить с вами тоже откровенно? О чем-нибудь ином, конечно! – догадался тонкий медик, изучивший давно характер графини.
– Положим, что и так…
– Нет, извините, вы мне не дали права играть около вас роль верного пса, охраняющего вас от разных назойливых обожателей. Дайте мне его, и тогда другое дело, – выговорил Вурм с заметным оттенком досады и раздражения.
– Дать право? Какое?! Повелевать мною? – усмехнулась красавица.
– Честь имею кланяться вашему сиятельству, оставляя поле для господина Фленсбурга. Вот и он, легок на помине, – сказал Вурм, глянув в окно.
В эту минуту Фленсбург действительно подъехал к дому. Офицер и доктор встретились в прихожей, холодно поздоровались. Они чуяли, что хотя положение их совершенно разное, но тем не менее они соперники, и каждый невольно считал своего противника более счастливым, чем он. Вурм завидовал Фленсбургу и был убежден, что Маргарита, овдовев, выйдет за него замуж, если он сам не сумеет поймать ее в свою западню. Фленсбург, напротив, ревновал и смущался мыслью, что Маргарита позволяет ухаживать за собой пятидесятилетнему человеку, да вдобавок еще знахарю.
Когда Фленсбург двинулся в гостиную, Маргарита уже сидела на другом месте. Два стула, близко поставленные один около другого, остались у окна. Но Маргарита сообразила это слишком поздно, он уже вошел.
Когда она увидела подъехавшего Фленсбурга, то смутилась предстоящим объяснением; с тех пор прошло едва ли две минуты, а Фленсбурга встретила уже не смущенная женщина, а гневная и отчасти рассеянная. Эти быстрые переходы были отличительной чертой характера молодой женщины. Она оробела, когда он подъехал, затем рассердилась на собственную свою робость и спросила себя:
«Да какое же право имеет он смущать меня, не боявшуюся и не боящуюся никого? Что за важное дело исполнить женский каприз и освободить из-под ареста двух шалунов-офицеров? Ведь не грабителей и не убийц просила я освободить».
И вдруг, при мысли о грабителях, ей вспомнился случай в овраге. И юноша, спасенный ею, снова предстал перед ней… В ту минуту, когда Фленсбург входил в гостиную, гордо и важно подходил к ней и протягивал руку, Маргарита смотрела на него как бы сквозь фантазму, то есть сквозь рисовавшийся в ее воображении образ юноши. Лицо ее, вероятно, было чересчур задумчиво и рассеянно, потому что Фленсбург, опускаясь около нее в кресло, вымолвил по-немецки:
– Что с вами? Вы действительно нездоровы; я думал, вы отговариваетесь болезнью, чтобы не видеть меня и отсрочить уплату долга.
И вдруг Маргарита, сама не зная почему, оскорбилась и этими словами, и тоном голоса.
– Какой долг? Что вы хотите сказать? – сухо вымолвила она.
Фленсбург догадался, что молодая женщина просто не в духе, раздражена чем-нибудь или, наконец, действительно немного хворает. И он сообразил, что в настоящую минуту не надо раздражать капризного ребенка.
– То, что я хочу сказать, вы отлично понимаете, но если вы сегодня не расположены беседовать об этом, то отложим. Скажите, что он?
И Фленсбург поднял брови, как бы показывая на верхний этаж.
– Ничего, слава богу! Gott sei dank!
Фленсбург рассмеялся:
– Это прелестно! Вы славословите Господа за то, что он еще жив.
– Ну, что ж! – вспыхнула Маргарита. – Да, конечно. Его смерть не будет для меня несчастьем, но, во всяком случае, поставит меня в самое затруднительное положение среди целой кучи дерзких и незваных волокит.
– Э-э, да вы сегодня совсем нездоровы, – сухо выговорил Фленсбург и поднялся. – Хотите, давайте лучше молчать и играть в шахматы или бирюльки, может быть, у вас пройдет все. Прикажете, я принесу из той комнаты?
– Та комната – моя спальня.
– Я это знаю, но, кажется, память вам изменяет. Мы еще недавно играли в карты в этой новой спальне.
– Да, помню, и это дало вам право на дерзкие выходки, позволило вам что-то такое вообразить, зазнаться, как шестнадцатилетнему юноше, которому женщина дала поцеловать свою руку.
– Ну, вы совсем больны, вам надо лечиться, – выговорил Фленсбург уже слегка вспыльчиво. – Прикажете, я сейчас заеду к Вурму и пошлю опять его к вам. Вы побеседуете с ним немного; вот так, на этих стульях, может быть, все и пройдет.
Фленсбург, язвительно усмехаясь, показал на два стула, оставшиеся у окна.
Маргарита слегка зарумянилась, подняла голову, и красивые глаза ее блеснули ярче.
– Вот что значит так долго жить в ссылке, в маленьком городишке этой варварской земли, – произнесла она тихо, но резко. – Можно потерять благовоспитанность. Вы говорили мне часто о том, как петербургская молодежь, вроде Орловых, дерзка, груба, даже нахальна с женщинами. Я принимала цалмейстера Орлова в этой самой комнате и дрожала от страха, что он меня прибьет. Но, кроме самой утонченной вежливости, я ничего от него не видела. А шлезвигский дворянин, хотя, конечно, не из высшей знати, – усмехнулась Маргарита, – стал способен оскорблять женщину.
Фленсбург как-то странно дернул головой, смерил сидящую молодую женщину с головы до пят и выговорил тоже тихо:
– Не спорю, может быть, высшее чешское дворянство, к которому вы по рождению имеете честь принадлежать, более благовоспитанно, чем шлезвигское мелкое дворянство.
Маргарита быстро встала и молча двинулась к дверям спальни, но вдруг она обернулась и, сделав медленный грациозный реверанс, со злобной усмешкой на лице вымолвила почти надменно:
– Я, господин офицер, все-таки по мужу графиня Скабронская… которая просит теперь выйти отсюда и более здесь не появляться… будущего кабинет-министра или регента Российской империи.
И графиня скрылась за дверью своей спальни.
VIII
Эти слова как бы ошеломили Фленсбурга. Свои честолюбивые мечты он не высказывал никогда никому и думал, что никто тайны его не только не знает, но и предполагать не может. Он встрепенулся весь от намека Маргариты. Первая забота его была о том, чтобы вспомнить, не сказал ли он когда-либо ей самой какое-нибудь неосторожное слово, которое могло дать ключ к разгадке его сокровенной тайны. Но память верно подсказывала, что нет. Фленсбург был слишком умен, дальновиден и осторожен на словах, как и на деле, чтобы сделать подобную мальчишескую ошибку.
В ту минуту, когда дверь захлопнулась за хозяйкой дома, ему пришлось, конечно, уехать. Но расстаться, поссориться окончательно и не видаться с Маргаритой ему было невозможно, а при таких обстоятельствах даже опасно.
На другой же день Фленсбург снова явился к графине и, без доклада войдя к ней, рассмеялся, сел в кресло и указал хозяйке на другое. Маргарита, одумавшаяся за сутки, тоже усмехнулась.
– Довольно шутить, – заговорил Фленсбург. – Простите меня, если вчера, найдя вас не в духе, я, вместо того чтобы успокоить, стал дразнить. Сядьте. У меня действительно есть до вас дело, если не важное, то очень любопытное. Сядьте же, ведь я уже попросил прощения.
Маргарита почти рада была такому обороту беседы и молча тотчас села.
– Один сановник, нерусский, – начал Фленсбург, улыбаясь, – но тем не менее очень важное лицо, конечно, более важное, чем теперь Разумовский или Воронцов, просит чести с вами познакомиться, просит позволения приехать к вам. Это – прусский посланник, барон Гольц.
Маргарита подняла на Фленсбурга изумленные глаза.
– Да, не удивляйтесь, Гольц хочет с вами познакомиться. Разумеется, он так же, как и мы все, грешные, тотчас же влюбится в вас, начнет ухаживать, и тогда, – улыбнулся Фленсбург, – мелким шлезвигским дворянам и подавно надо будет отступить и обратиться в постыдное бегство. Но он просит меня об этом знакомстве, и я не имею никакого права отказать ввести сюда нового соперника. Итак, позволите ли вы привезти его?
– Это не может быть вопросом… но я не понимаю, зачем я ему нужна.
Фленсбург пожал плечами:
– Он любимец короля, прислан сюда для крайне важного дела и поэтому не ограничивается тем, что желает понравиться государю и всем сановникам. Он желает понравиться всему обществу, желает в числе самых умных членов петербургского общества найти себе, так сказать, помощников в своем деле.
Маргарита снова удивленным взором посмотрела на Фленсбурга.
– Дело Гольца – заключение выгодного мира и крепкого союза. Это ни для кого не тайна.
– Что ж я при этом?
Фленсбург снова пожал плечами:
– Я не знаю, графиня. Но вы жили в Версале и знаете, какая роль выпадает иногда на долю молодой женщины-красавицы и что она может сделать, когда властвуют и могущественны разные глупые и влюбчивые люди.
– Но в Петербурге таких нет, – отозвалась Маргарита, – или мало… И я их не знаю!..
Фленсбург не отвечал. Наступило краткое красноречивое молчание, и затем офицер поднялся с места.
– Мое дело – выполнить поручение или просьбу… Ну-с, надеюсь, что наша вчерашняя маленькая ссора была шутка и не будет иметь никаких последствий. Не правда ли? – выговорил он неуверенно и протягивая руку.
– Это будет зависеть не от меня, а от вас, – произнесла кокетливо Маргарита. – Возьмите пример с господина Орлова, то есть обращайтесь так же с женщинами, как он, и тогда ничего подобного не повторится.
Фленсбург невольно рассмеялся.
– Wunderbar![45] Я буду учиться благовоспитанности у казарменного и трактирного буяна, который, быть может, никогда не умывается и ест руками. Это прелестно! Спасибо, что, по крайней мере, рассмешили на прощание. А все-таки, графиня, такой глупости, какую вы заставили меня сделать, я в другой раз для вас не сделаю. Принц всякий день повторяет, что он от меня не ожидал подобной выходки. Я два месяца следил за ними и советовал принцу их выслать из столицы, подозревая за ними нечто большее, чем трактирное буйство и шалости. А затем я же попросил принца их выпустить. Кроме того, я должен вам сказать, что государю известно, кто подъезжал к ротному двору и кто отдал приказание. И принцу и государю это показалось неуместным. Государь знает, что я просил принца, что вы просили меня, что вас просили Орловы, и если вы будете у него на дурном счету, то вина не моя. Когда позволите мне снова быть у вас? – кончил Фленсбург, наклоняясь.
Маргарита стояла, смущенная его словами.
– Ах, право, не знаю, – выговорила она вдруг и закрыла лицо руками. – Все это глупо, такое ребячество! Я чувствую, что делаюсь все глупее всякий день! До свидания, я вам дам знать. – И Маргарита быстрым движением открыла вспыхнувшее лицо и протянула ему обе руки.
Фленсбург выронил на пол свою шляпу, взял обе так мило и ребячески протянутые руки и стал целовать их.
– Да! Вы ребенок, капризный ребенок, – вымолвил он, и, снова выпрямившись, он тихо потянул ее за руки, потом взял их в одну руку, а свободная рука его скользнула вокруг бюста молодой женщины. Лицо его, слегка смущенное, близилось к ее лицу. – Маргарита! – шепотом произнес он с оттенком вопроса в голосе.
Но графиня вдруг отступила на шаг, слегка оттолкнула его и вымолвила:
– Нет. В этом доме есть умирающий. Пускай он умрет, тогда… увидим.
– Но это каприз, – тихо выговорил Фленсбург.
– Нет. Да, наконец, кроме того… – Маргарита запнулась, потом вдруг весело рассмеялась, отняла руки и вымолвила: – Прежде выучитесь безгласному повиновению. Я всегда ненавидела людей с характером, всегда любила овечек в мужском образе. Если любите, то переродитесь, а главное, – снова весело рассмеялась она, – главное, господин бывший ссыльный, вспомните уроки, полученные на родине, и снова станьте вежливы с дамами.
Фленсбург постоял несколько минут молча, потом, увидя свою шляпу на полу, поднял ее и наконец произнес:
– Все то же, всегда, везде. Кокетство и глупая игра. Насколько я отношусь искренне, настолько вы шутите. Скажите мне, наконец, серьезно, в последний раз: когда этот, там, умрет – выскажетесь вы? Или эта игра будет продолжаться и после его смерти?
– Да! Тогда я выскажусь! – таким странным голосом ответила Маргарита, что совершенно нельзя было понять, шутит она, или говорит серьезно, или, наконец, умышленно отвечает двусмысленностью.
Фленсбург нетерпеливо пожал плечами и, выговорив сухо: «До свидания», вышел из горницы.
– Какая чепуха! – произнесла тихо Маргарита ему вслед. – Dumm! Dumm! Dumm!..[46] И все вы таковы.
Она простояла несколько минут, не двигаясь с места и озабоченная новой мыслью. Она искала сравнения и, вдруг найдя его, громко рассмеялась.
– Да, похож! Удивительно похож!.. – воскликнула она.
В эту минуту в гостиную влетела Лотхен, как всегда улыбающаяся и веселая.
– Я думала, он никогда не уедет! – затараторила немка. – И посмотрите, что значит провести столько часов с возлюбленным! У вас сияющее лицо, счастливые глаза, райская улыбка!..
– Лотхен, – смеясь, выговорила графиня, – скажи мне, как по-твоему, на что похож лицом господин Фленсбург? Не правда ли… это датский бульдог?
Лотхен замерла на месте, как пораженная громом.
– Так он не был вашим… – заговорила Лотхен и запнулась.
– Любовником? – рассмеялась Маргарита. – Говори прямо.
– Ну да, он не был никогда?
– Никогда.
– И не будет?
– Не будет.
– Ах, Grдfin, liebe Grдfin! – запрыгала на месте Лотхен. – Ах, как я счастлива! Но кто ж тогда будет? – воскликнула она снова. – Дедушка?
– Да, Лотхен, но с условием: ты мне покажешь пример. Я после тебя…
И обе женщины начали так громко хохотать, что больной, дремавший наверху, проснулся, открыл глаза и тяжело вздохнул.
Этот постоянный хохот внизу, которым его будто провожали ежедневно на тот свет, действовал на него теперь невыносимо больно и уже раза два вызывал на глаза его слезы.
