Фиона Моран
Галерен: мир без людей
Пролог
Только правдивый ум может справиться с ложью и иллюзиями; только правдивое сердце может справиться с ядом ненависти.
ATLA
Маски.
На городской площади Галерена кипела жизнь, будто в огромном котле, где каждое мгновение было наполнено событиями и случайностями. Торговцы наперебой выкрикивали хвалебные отзывы о своих товарах: кто-то расхваливал свежие фрукты, кто-то – дорогие ткани из шелка, а кто-то, прищурившись, предлагал что-то явно запретное, но невыносимо соблазнительное. Шум стоял такой, что казалось, он сотрясал воздух, усиливая гул сотен голосов и разрывая пространство.
Прохожие текли по площади в разных направлениях, спеша по своим делам. У кого-то был срочный заказ в кузнице, кто-то искал травы у знахарей, а другие просто бродили в поисках выгодной сделки. В этой легкой суете не ощущалось начала и конца – каждый шаг плелся в бесконечную симфонию города. Среди прохожих можно было заметить стариков, чьи глаза блестели от воспоминаний о временах, когда рынок был еще меньше: молодых женщин, обсуждающих последние сплетни и мужчин, с руками, покрытыми ожогами от работы в кузницах, где хозяева платили медяки за кровь и пот.
Дети, словно маленькие вихри, резво вились между прилавками. Их звонкий смех раздавался по площади, переплетаясь с ароматами свежеиспечённой выпечки, пряных специй и дымом уличных жаровен. Казалось, площадь была насыщена этими запахами, проникая в каждый дом и уголок Галерена. Мальчики с интересом наблюдали за торговцем, который сбагривал ядовитые корни под видом лечебных трав.
На окраине площади, рядом с узким переулком, где тени, будто оживая, сновали воры с глазами, полными жадного лукавства, готовые воспользоваться минутой невнимательности каждого проходящего мимо.
Периодически возле уличных актеров собиралась небольшая группа зрителей. Театралы разыгрывали сценки, притягивая взгляды прохожих. Наблюдатели замирали в ожидании чуда, желая на мгновение отвлечься от повседневной рутины.
Молодая женщина с корзиной, наполненной свежими фруктами и овощами, спокойно шла вдоль торговых рядов, крепко держа за руку своего маленького сына. Ему было около пяти лет, его большие глаза, полные любопытства, ловили каждое движение и каждую деталь окружающего.
Вдруг мальчик резко остановился, дернув мать за руку.
– Матушка, можно посмотреть? – спросил он с искренней мольбой в глазах, указывая пальцем в сторону небольшой деревянной сцены, окруженной толпой.
Она остановилась и оглядела импровизированную театральную площадку. На деревянной сцене уже готовились выступать актёры в ярких костюмах, а толпа вокруг замерла в ожидании. Уличные артисты часто устраивали подобные представления, воссоздавая истории о героях и битвах, которые передавались из поколения в поколение.
Женщина знала, что её сын обожает такие истории. Ей было ясно, что этот день может стать последним, когда они смогут позволить себе подобную роскошь, как театральное представление. Завтра ей предстояло продать остатки урожая, чтобы расплатиться с угрюмым ростовщиком, чьи глаза всегда светились жадностью. Задумавшись на мгновение, она кивнула.
Они пробрались ближе к сцене и, найдя подходящее место у каменного бордюра, присели. Мать аккуратно поставила корзину у своих ног, а мальчик, затаив дыхание, устремил взгляд на сцену. Актёры уже готовились к началу представления, их яркие костюмы переливались на солнце.
– Давным-давно, – начал актер с паузой, чтобы захватить внимание каждого зрителя, – в великом королевстве Галерен жил молодой хамен по имени Баэльран.
Толпа погрузилась в полную тишину, дети с широко раскрытыми глазами взирали на сцену. В центре появился актёр, изображающий Баэля, с гордо поднятой головой и мечом, покоящимся на его поясе. Его походка была размеренной, а лицо выражало решимость и спокойствие. На фоне яркого солнца его силуэт казался почти священным, будто сама судьба благоволила ему.
– Баэльран был простым ремесленником, – продолжал рассказчик, его голос звучал как древняя легенда, передаваемая из поколения в поколение. – Он жил вдали от двора, занимаясь кузнечным ремеслом и помогая изготавливать доспехи для Королевской хаменской гвардии. Однако однажды пробудился древний дракон, принеся разрушения и хаос в королевство…
На сцене появился актёр в костюме дракона – громоздкое одеяние, украшенное серебристыми чешуйками, сверкало на солнце, и чудовище взревело, подняв голову к небу. Толпа отреагировала испуганными вздохами, а дети крепче прижались к своим родителям.
– В те времена, – заговорил другой актёр, одетый как король, его голос был полон тревоги и отчаяния, – пробудился страшный дракон из земель вулкана Киизас. Жуткий зверь обрушил свой голод на земли Галерена, похитив принцессу королевства, прекрасную Аишалин.
И тогда король издал указ: "Кто спасёт мою дочь, станет королём Галерена".
Музыка заполнила площадь, когда началось представление. Небольшая группа уличных музыкантов, скрывшаяся в тени кулис, играла на духовых и ударных инструментах. Их мелодия наполнила воздух тревожными нотами, подчеркивая каждое движение актёров, изображавших гвардейцев и рыцарей, готовящихся к битве.
Когда герои один за другим падали, музыка становилась всё более зловещей, отражая их неизбежную гибель. Однако, когда на сцену вышли Баэльран и его верный друг Дайнфаэль, звучание преобразилось. Мелодия наполнилась решимостью и надеждой, передавая дух их опасного путешествия. Музыканты, почувствовав перемены, возвели звучание в величественные аккорды, приглашая зрителей присоединиться к этому захватывающему приключению.
Женщина заметила, как её сын сжал кулаки от волнения, его глаза не отрывались от сцены.
– Смотри, мама, это Баэльран! – восхищённо прошептал мальчик, когда актёр, изображающий героя, шагнул вперёд, обнажив деревянный меч. Его голос дрожал от возбуждения, а маленькие ладони вспотели от напряжения.
Сцена изменилась, и актёры начали изображать долгий путь двух друзей, что пересекали бурное море и поднимались к вулкану, где жил дракон. Когда они приблизились к кратеру, вспыхнуло пламя. Оно возникло не случайно: маги, стоявшие по бокам сцены, подняли свои амулеты, создавая огненные языки, которые осветили лица актёров. Один из них выглядел решительно и светлое, другой – напряжённо и тёмное. Толпа замерла, захваченная магией и зрелищем, которое развернулось перед ними.
В этот момент со сцены вновь послышался могучий голос, теперь принадлежавший дракону:
– Вы первые, кто смог дойти до меня, – грозно прорычал он, выпуская клубы дыма. – Но я голоден, и без боя не отдам вам пленницу.
Сцена наполнилась жуткими скелетами – бывшими воинами – хаменами и альвзаидами, павшими в битвах с драконом. Толпа зашепталась, а дети испуганно переглянулись, когда скелеты медленно начали окружать двух друзей. Актёры отчаянно сражались, скрещивая мечи с нежитью. Звон стали и крики боли заполнили воздух, заставляя зрителей вздрагивать.
Два лучших друга бились храбро, спиной к спине, не уступая никому, даже перед лицом смерти. Но дракон, видя их мужество, решил сыграть в жестокую игру.
– Ваша самоотверженность покорила меня, – раздался голос дракона. – Я дам вам выбор. Одному из вас достанется власть, другому же – сила. Решайте или умрите!
Толпа на площади затаила дыхание, когда Дайнфаэль сделал шаг вперёд. Его обычно спокойное и непроницаемое лицо исказила мерзкая усмешка. Он поклонился до земли, наслаждаясь каждым мгновением. Его темные глаза блестели от жадности, а руки дрожали от желания получить обещанную драконом силу. В отличие от Баэльрана, он выглядел совершенно другим существом – как будто вся его добрая воля вытекла из него.
– Я заберу и силу, и власть, – протянул он, с презрением глядя на друга. Его голос был холодным, как зимний ветер, и резким, как удар меча. – Вот чего я желаю больше всего. Власть над этим королевством, над каждым жалким созданием! Я заберу всё себе, и никто не посмеет меня остановить!
Толпа замерла, и женщины, прижимавшие к себе своих детей, недовольно зашептались. Образ Дайнфаеля, угрюмого, жадного и готового на все, перекликался с тем, что рассказывали легенды – он был не просто предателем, а подлым и низменным существом, презиравшим все, что было свято для его народа. Его поступки не знали чести.
– А что насчет твоего друга? – прогремел голос дракона, внезапно наполнив воздух тяжестью. – Ты предашь его ради власти?
– Его? – презрительно фыркнул Даинфаель, кивнув в сторону Баэльрана. Его лицо исказилось гримасой ненависти. – Он слаб. Он был тенью, таящейся за моей спиной всю свою жизнь. Разве ты не видишь этого, дракон? Я всегда был лидером. Я всегда был тем, кто толкал его вперед, кто давал ему силу. Он всего лишь инструмент в моих руках. Ему нет места на троне!
Баэльран сжал кулаки, его лицо побелело от гнева, но он молчал, наблюдая, как его некогда лучший друг окончательно погрузился во тьму. Дайнфаель не просто отвернулся от него, он выказывал презрение ко всему, что было для них священно: их дружбе, их чести, их королевству.
– Ты не заслуживаешь этого, – тихо, но с отчаянной яростью прошептал Баэльран, направив меч на предателя. Его голос был едва слышен, но в нем чувствовалась такая сила, что даже толпа замерла, ожидая следующего шага.
Дайнфаель засмеялся, его смех был холодным и злобным, у толпы смотрящих спектакль прошли мурашки по телу.
– Заслуживаю? – он с издевкой шагнул ближе. – Заслужить можно лишь через кровь и смерть. И если для этого нужно сразить друга… – он поднял руку, схватив остриё меча. – Я буду рад умыться твоей кровью.
Не задумываясь, он отбросил меч Баэльрана и ринулся вперед, крича от ненависти. Его атаки были яростными и неконтролируемыми, как у зверя, теряющего рассудок. В его глазах больше не было света, только пустота и желание разрушать. Баэльран отчаянно защищался, но каждый удар Дайнфаеля был наполнен убийственной ненавистью. Это было не просто желание власти, это было желание растоптать любого и каждого, кто встанет у него на пути.
– Ты – ничтожество, – шипел Дайнфаель сквозь зубы, когда их мечи вновь скрестились в последний раз. – Я уничтожу всё, что ты любишь. Твоя доблесть? Твоя честь? Они умрут вместе с тобой!
Но в последний момент вмешался дракон. Он увидел жестокость Дайнфаеля и остановил бой. На сцене это выглядело как чудо – дракон поднял лапу и заставил предателя остановиться.
– Ты слишком жалок, чтобы обрести власть, – зарычал дракон, обращаясь к Дайнфаелю. Его голос был полон презрения. – Ты погряз в своей ненависти. Тебя ждет не власть, а изгнание.
Сцена замерла. Баэльран, дрожа от усталости, стоял над своим павшим другом, который лежал на земле, весь в пыли и крови. Но вместо смерти, Дайнфаеля постигла еще худшая участь – его оставили в живых, чтобы мир узнал, каким жалким трусом и предателем он был.
– Наш доблестный король Баэльран пощадил его! – с торжественным пафосом завершил рассказчик. Его голос звенел, как колокол, возвещая победу добра над злом. – Но этот предатель должен был нести бремя своих преступлений, живя в позоре до конца своих дней.
Толпа громко вздохнула, с облегчением глядя на Баэльрана, который теперь был окружен светом славы и доблести. Зрители начали расходиться, оставляя площадь пустой и залитой вечерним светом. Мать, держа сына за руку, увела его с импровизированной сцены. Ребенок, по-видимому, все еще находился под впечатлением от увиденного, его глаза сияли от волнения.
– Мама, почему Дайнфаэль так поступил? – спросил мальчик, не в силах оторвать взгляд от сцены, где всего несколько минут назад разыгралась великая трагедия.
Мать слегка улыбнулась, глядя на сына сверху вниз, но в ее улыбке было что-то грустное. Она посмотрела на заходящее солнце, подбирая слова.
– Времена меняются, – тихо начала она. – Дайнфаэль был другом Баэльрана, но его жажда власти сделала его злым. Он хотел слишком многого и не видел, что теряет. Когда ты стремишься к власти любой ценой, ты начинаешь предавать тех, кто был близок тебе, и тогда в твоем сердце остается только тьма.
– Но Баэльран мог убить его… Почему он этого не сделал? – мальчик моргнул в замешательстве, пытаясь понять.
Мать остановилась, присела перед сыном и посмотрела ему в глаза.
– Потому что Баэльран знал, что сила правителя – это не только меч. Истинная сила – это умение прощать, даже когда прощать очень трудно, – она нежно погладила мальчика по голове. – И Дайнфаель, который думал только о себе, потерял всё.
Мальчик взглянул на вечернее небо.
– Значит, если ты хочешь быть сильным, ты должен думать не только о себе?
Мать снова улыбнулась, на этот раз более тепло, и кивнула.
– Именно так. Истинная сила – забота о других. Баэльран стал королем не потому, что боролся за трон, а потому, что смог сохранить свою честь и доброту. А Дайнфаель… – она посмотрела на сцену в последний раз. – он выбрал путь, где нет друзей и нет мира. И за это он был наказан.
Мальчик кивнул, запоминая сказанное. Они продолжили идти по площади, растворяясь в толпе, что постепенно расходилась по своим делам. Но в сердце ребенка теперь была история, и, возможно, когда-нибудь она станет для него важным уроком.
– Я хочу быть как Баэльран, – тихо сказал мальчик, прежде чем они окончательно скрылись за углом.
I. Оливер
Крик.
Пронзительный, животный, разорвавший ночь на части. Он ворвался в стены ветхого здания, заставив существ вжаться в пол, будто их могла спасти лишь неподвижность. Воздух густел от страха, пропитывал кожу, заполнял лёгкие.
Спустя время, в проёме, где раньше была дверь, показалась чья-то тень.
– Чей? – усталый голос разрушил тишину.
Молодой парень стоял на пороге, держа в руках свёрток. Из рваной ткани торчала крошечная ладонь, пальчики слабо подрагивали. По кольчуге мужчины стекали бордовые капли, гулко шлёпаясь об пол.
Никто не ответил. Никто не двинулся. В их глазах читалось лишь одно: мать младенца либо погибла, либо бросила его, пытаясь спасти саму себя.
Парень обвёл взглядом присутствующих и, скривившись, опустил свёрток на ближайший табурет.
– Молитесь, чтобы не заплакал, – бросил он через плечо.
Он вышел, а за ним снова осталась звенящая тишина. И младенец молчал. Будто понимал в какой ситуации находится.
– Малумы*, – выдохнул кто-то.
Слово, которое никто не хотел произносить вслух.
Мужчина у стены судорожно взвёл арбалет, вытащил стрелу с наконечником, покрытым маслянистой чёрной жидкостью. Глаза его нервно дёрнулись к окну.
– Эй, ты! – он кивнул юноше. – Стрелять умеешь?
Парень замер. Губы пересохли.
– Я, – голос предал его. Он сглотнул, в отчаянии соображая: сказать правду или солгать. – умею.
Солгал.
Мужчина сунул ему арбалет и подтолкнул вперёд.
Снаружи раздался скрежещущий рёв. В воздухе запахло кровью и сыростью. Существа съёжились ещё сильнее. Парень судорожно перехватил оружие, но пальцы были слишком слабы, слишком холодны.
– Сними капюшон, – приказал он, резко дёрнув ткань.
Когда капюшон соскользнул, на миг наступила полная, пугающая тишина.
Мужчина побледнел.
– Да что ты за тварь, Киизас тебя подери…
Парень вздрогнул, резко натянул капюшон и бросился вперёд, перешагивая через тела, сжавшихся в страхе. Каждый шаг отдавался в висках пульсирующей болью. Внезапно он замер: взгляд зацепился за девушку, лежавшую у стены. Её глаза, полные безмолвного ужаса, смотрели прямо на него.
Он поднял голову. И понял.
Они все смотрели на него. Десятки глаз – умоляющих, обречённых, ненавидящих.
– Спаси, – прошептал мальчик, схватившись за его ботинок.
– Помоги нам, Оливер, – донёсся дрожащий женский голос.
– Оливер! – эхом пронеслось по помещению.
Звук нарастал, превращаясь в гулкий хор, который давил на уши, вонзался в череп. Его имя звучало отовсюду. Всё громче. Всё ближе.
Он рухнул на колени, сжал голову руками, пытаясь заглушить этот зов. Но голоса прорвались сквозь пальцы. И тогда их сменил низкий, холодный смех.
– Оливер Браун, – раздался отстранённый голос.
Оливер открыл глаза.
Перед ним были не монстры, а школьный класс. Пыльные парты, потрёпанные учебники, чьи-то насмешливые взгляды. Учитель стоял у доски, сложив руки на груди.
– Если плохо себя чувствуешь, попроси маму, чтобы отпустила домой, – раздражённо сказал он.
Оливер медленно поднялся с пола, собрал раскиданные вещи и, не поднимая взгляда, направился к двери. В затылок ему ударил сдавленный смешок.
В коридоре стоял запах сырой одежды и хлорки. Он шёл, стараясь не думать ни о чём, затем постучал в кабинет с табличкой: «Школьная медсестра».
– Опять кошмары? – мать устало взглянула на него.
Оливер кивнул и сел в кресло у окна.
Мать Оливера, Хана, переехала в Марль* ещё до рождения детей – Оливера и его сестры Аделайн. Она сбежала из родной страны, пытаясь вырваться от гнёта диктатуры и найти место, где можно было бы начать новую жизнь. В поисках лучшего будущего она пересекла границу, надеясь, что в Германии ей удастся наладить своё благополучие.
Хана всегда верила, что сможет построить для себя и детей жизнь, о которой мечтала. Эти мысли поддерживали её в трудные моменты, несмотря на все неудачи. Через два года после переезда она познакомилась с Августом Брауном, который казался ей настоящим спасением. Он искренне заботился о ней, дарил ей внимание, сдувал пылинки с её плеч. Но их счастье оказалось коротким.
В день, когда выпал первый снег, у них родился Оливер. С этого момента жизнь Ханы кардинально изменилась. Ночь и день она проводила с плачущим ребёнком на руках, а вместе с тем пришли и финансовые трудности: Август потерял работу, которая приносила семье стабильный доход.
Скоро их жизнь превратилась в череду ссор и недовольства. От постоянных конфликтов Август всё чаще поднимал руку на свою жену. Хана не могла уйти – у неё не было ни сил, ни возможностей, да и ребёнок был на руках. Она прощала его, надеясь, что всё наладится и что такого больше не повторится.
– Держи, – Хана протянула болеутоляющее. – Выпей и иди домой. Учителей я поставлю в известность.
Оливер тяжело поднялся с кресла. Усталость сковывала его тело, и он направился к выходу. Школа была знакомым местом, но сегодня её коридоры казались особенно длинными. Он прошёл мимо класса, где ещё недавно был в центре внимания, и выбрался во двор. Дождь хлестал с серого неба, будто насмехаясь над ним.
У арки, ведущей к выходу, уже стояли ребята, которых Оливер старался избегать. Их фигуры тянулись вдоль стены, и в их взглядах он читал насмешку. Сердце Оливера сжалось от тревоги. Он натянул капюшон и постарался пройти мимо, избегая их, но что-то внутри подсказывало, что это невозможно.
– Эй, молчун, куда так спешишь? – раздался голос.
Оливер сделал вид, что не услышал, но пальцы сжались в кулаки.
– Смотри, он не отвечает, – засмеялся другой. – Ой, забыл, он же немой. Сломанный попугай. Чирикнуть не можешь, да?
– Может, тряхнём его? Вдруг звук из него выпадет, – предложил третий, преграждая дорогу.
Смех оглушительно разлетелся по школьному двору, больно ударив по ушам. С каждым разом они становились изобретательнее в своих издёвках. Их слова, жесты, даже взгляды напоминали Оливеру, кем он стал для окружающих: странным, «сломленным», непохожим на других.
Он попытался сделать шаг в сторону, но его схватили за ворот толстовки.
– Эй, немой, ты вообще живой? – парень наклонился ближе.
Оливер дёрнулся, но пальцы хулигана впились в ткань, не давая уйти.
Шум реки, шершавый бетон моста под ладонями. Он помнил тот день до мельчайших деталей: солнце слепило глаза, воздух был наполнен запахом воды и сырости.
Фауну города он знал почти наизусть: голуби на площади, утки в парке, но в тот день его внимание привлекла маленькая лягушка, прыгающая вдоль парапета. Она запрыгнула на край, задержалась на миг и, не колеблясь, спрыгнула вниз. Оливер потянулся за ней, перегнулся через перила, пытаясь разглядеть, куда она исчезла. И не удержался.
Холодная вода сомкнулась над головой, вырвав воздух из лёгких. Водовороты потянули вниз, звуки превратились в глухой шум. Он пытался закричать, позвать маму… но звук так и не прорвался наружу. Лишь безмолвные пузырьки воздуха всплыли к поверхности.
Когда его вытащили из реки, он уже не смог произнести ни звука. Голос остался там, на дне, вместе с чувством безопасности
– Ты чё завис? – голос одного из парней вернул его в реальность. – Немой, глухой… полный комплект!
Оливер дёрнулся, вырвался из хватки, споткнулся и бросился прочь. За спиной раздался взрыв хохота, но он больше не слушал.
Дождь лил, словно старался смыть с улиц остатки чужих насмешек. Пригород во время дождя всегда казался ему другим – отстранённым, почти забытым. Машины проезжали медленно, брызгая грязью, люди торопливо пробегали под зонтами, пряча лица. Стук капель по крышам, мокрый асфальт, запах сырости – всё это создавали иллюзию спокойствия. Но тревога внутри не исчезала.
Он шёл, не разбирая дороги, пока не увидел впереди согбенную фигуру. Женщина в тёмной робе стояла у перехода, прижимая к груди старый тканевый пакет. Странная. Дождь стекал по складкам её одежды, а она будто не замечала ни его, ни холода. Внезапно женщина пошатнулась, и пакет выскользнул из рук. Яблоки, гнилые, мягкие, с глухим стуком раскатились по тротуару.
– Ма́лум подери этот вечно мокрый проклятый город… – пробормотала она, опускаясь на колени.
Оливер замер. Это слово было ему незнакомо, но почему-то кольнуло в животе неприятным холодом. Он сделал шаг вперёд, поднял пару красных яблок и протянул их женщине.
– Спасибо, мальчик… – Она подняла голову, и Оливер отшатнулся.
Под капюшоном скрывалось лицо с болезненно бледной кожей, иссечённое глубокими морщинами. Белки глаз были темными, будто заполнили всё пространство вокруг зрачков. Но больше всего пугала её улыбка – широкая, будто нарисованная.
– Никто никогда мне не помогает… – прошептала она, сжимая яблоки в длинных пальцах. – Все шарахаются. А ты не стал. У тебя ведь и своих бед хватает, верно?
Оливер застыл
– Не переживай, – голос её стал тише, но от этого только сильнее проникал в сознание. – Ты справишься. Они не погибнут… не должны.
Он сжал плечи, не в силах отвести взгляд.
– Все трудности решаемы… но какой ценой? – Женщина откусила кусок гнилого яблока, и тёмный сок стекал по её подбородку.
Затем она засмеялась – хрипло, срываясь на кашель – развернулась и пошла прочь, оставляя за собой лёгкий запах сырости и чего-то прелого.
– "Жуть какая", – подумал он.
Дождь не унимался. Капли тяжело барабанили по асфальту, по капюшону, по нервам. Оливер брёл по пустым улицам, не разбирая пути, пока ноги сами не привели его к дому, обвитому серым кирпичом. Потрескавшийся забор, косо стоявший под весом времени, казался таким же уставшим, как он сам. Крыша, обросшая мхом, собирала воду, которая тонкими струйками стекала вниз, оставляя грязные следы на стенах.
Оливер постоял у двери, стряхнул грязь с ботинок, глубоко вдохнул и наконец открыл её.
В гостиной на диване дремал отец. Август лежал с открытым ртом, уткнувшись в старый телевизор, который трещал и искажал изображение, не в силах справиться с собственными функциями. Рядом валялись пустые бутылки из-под пива и смятые обёртки от чипсов.
– Ты чё так рано? – проворчал он, приподняв голову и криво зевнув. – Сваргань что-нибудь пожрать. С утра ещё ни крошки во рту.
Голос был сиплым, недовольным. Оливер молча кивнул и прошёл на кухню.
Взяв сковороду, он потянулся за лопаткой, но случайно задел стойку. Кастрюли со звоном полетела на пол, разлетаясь грохотом по квартире.
– Чёрт тебя дери, идиотище! – вздохнул Август из гостиной.
Оливер замер, сжав зубы. Он знал это тяжёлое дыхание, эту паузу перед вспышкой. Но через мгновение отец снова улёгся, решив не подниматься. Парень медленно собрал упавшую утварь и принялся жарить яичницу.
Он не ненавидел своего отца. Но если бы Август однажды просто исчез… Оливер бы не почувствовал особой утраты. Страх перед криками и оскорблениями давно притупился, осталась лишь усталость. Удары были не так страшны, как ледяное равнодушие, от которого становилось пусто внутри.
Мать всегда говорила: "Детям нужен отец, даже если он неидеален". Неидеален… Оливер скривился.
Когда яичница была готова, он поставил перед Августом тарелку. Тот молча взял вилку и принялся есть, не глядя на сына.
Оливер остался стоять рядом. Уйти раньше было нельзя – в семье Браунов действовало негласное правило: никто не встаёт из-за стола, пока отец не закончит.
Яичница исчезла с тарелки быстро. Август откинулся на спинку дивана, лениво отёр рот тыльной стороной ладони и махнул рукой, разрешая уходить.
Оливер выдохнул, развернулся и ушёл в свою комнату.
Небольшая спальня, которую он делил с младшей сестрой, была тесной и захламлённой. Половина комнаты принадлежала ей: игрушки, книжки, цветные карандаши. Его сторона была почти пустой. Старый письменный стол, узкая кровать у стены и потрескавшийся глобус на полке.
Оливер опустился на кровать, прислонился спиной к холодной стене и закрыл глаза. Перед внутренним взором снова вспыхнуло лицо странной женщины.
– "Они не погибнут… не должны".
Домашнее задание обычно помогало Оливеру отвлечься от тяжёлых мыслей. Но не сегодня. Всё валилось из рук, а концентрация ускользала, оставляя лишь глухую пустоту.
Когда он вытащил ручку из пенала, лезвие канцелярского ножа, лежавшего рядом, неожиданно скользнуло по коже. Резкая боль заставила его поморщиться. На пальце тут же выступила алая полоска.
Оливер вздохнул и, не теряя времени, достал из аптечки перекись водорода. Жидкость зашипела на ране, вызвав лёгкое жжение. Он уже начал бинтовать палец, когда почувствовал за спиной знакомое присутствие.
– Это Август сделал? – голос Аделайн прозвучал тихо, но в нём сквозила ярость.
Она редко называла его отцом. Для неё он был просто Августом – человеком, который приносил в их жизнь только страх и синяки.
Оливер покачал головой и указал на нож, лежащий на столе.
– Понятно, – вздохнула сестра и легонько щёлкнула его по лбу. – Недотёпа.
Он невольно улыбнулся. Он любил свою младшую сестру. Фактически она заменила ему друзей, которых у него не было. Трёхлетняя разница в возрасте позволяла им иметь много общих интересов и тем для общения. Аделайн выучила язык жестов ради него и могла понять с полувзгляда, даже без движений рук.
– Завтра с девчонками в кино идём. Пойдёшь с нами? – спросила она, убирая непослушную чёлку с лица.
Оливер кивнул. Ему было всё равно, куда идти, лишь бы быть рядом с ней.
– Супер! Жду не дождусь! – обрадовалась Аделайн и крепко обняла его.
Вскоре они вместе сели за уроки. Сестра быстро справилась с алгеброй, а Оливер помог ей с эссе по литературе. В комнате, несмотря на облупившиеся обои и старую мебель, царила уютная, почти хрупкая гармония.
Время пролетело незаметно, пока их не отвлёк тихий стук в дверь.
– Не помешала? – спросила мать, просунув голову в комнату.
– Нет, – ответила Аделайн, даже не глядя в её сторону.
– Ложитесь спать, завтра рано вставать, – сказала она, заходя внутрь, поцеловала обоих в макушки и также тихо ушла.
Комната была крошечной, кровати стояли так близко, что, чтобы пройти, приходилось ждать, пока кто-то уступит место.
Аделайн первой юркнула под потёртое одеяло.
– Оливер, мне страшно, – прошептала она, протягивая руку в темноте.
Он, не раздумывая, дотянулся до неё и сжал маленькую тёплую ладонь.
– Обещай, что не бросишь меня, – прошептала она, с трудом сдерживая дрожь в голосе. – Что бы ни случилось.
Оливер стиснул её руку сильнее.
Обещаю.
Сестра поняла его без слов. Она всегда понимала.
***
– Оливер! – раздался знакомый голос, прорезая пелену тьмы. – Вставай! Нам нужно уходить!
Он с трудом разлепил веки. В глазах плыл туман, но перед собой он различил фигуру: бледно-голубая кожа, огненно-красные волосы, чёрные, бездонные глаза с серым, почти стеклянным отблеском.
– Да Малум тебя подери! – выругалась другая девушка, стоявшая чуть поодаль. Её серебристые волосы блестели в призрачном свете. – Не время впадать в ступор! Уходите! Мы их задержим!
Голова гудела. Оливер зажмурился и потряс её, но хаос вокруг не исчез. Бирюзовое пламя извивалось лентами, окрашивая поле боя в зловещие оттенки. Крики, звон металла, треск ломающихся веток. Существа метались: одни поднимали раненых, другие с отчаянием отбивались, третьи бросались прочь, ведомые животным страхом. Даже звери, которым в обычные дни не было дела до распрей разумных, участвовали в этой битве.
Только птицы безмолвно кружили над полем, безразличные к чужим страданиям.
Оливер не мог оторвать взгляд. Эта сцена казалась странно знакомой – пугающе близкой.
– Он не в себе, тащи его и беги, – бросил парень с длинными заострёнными ушами.
Существо рядом с Оливером кивнуло, схватило его за руку и потащило прочь. Они бежали через лес, спотыкаясь о корни, которые, казалось, намеренно пытались их остановить.
– Всё будет хорошо, – повторяла она. – Мы справимся. Я не дам им тебя забрать.
Оливер знал: те, кто остались позади, обречены. Её друзей, тех, кто сражались, уже не спасти. И он ничего не мог изменить. Горло сдавил ком, а в глазах застыли слёзы. Девушка, почувствовав его дрожь, сжала руку сильнее, и это принесло хоть каплю утешения.
Он хотел верить, но сзади всё ещё слышались лязг, рёв и тяжёлые шаги. Они прорвались к опушке. Там, среди голых деревьев, стояла покосившаяся хижина – тёмная, угрюмая, с обрушенной крышей и окнами, похожими на пустые глазницы.
– Нам туда! – Мириель дёрнула его за рукав.
Внутри пахло сыростью и гнилью. Полы скрипели под ногами, но это было лучше, чем оставаться снаружи. Они притаились, пытаясь отдышаться.
– Ты как? – девушка заглянула ему в глаза.
Оливер кивнул, хотя его трясло. Она приложила палец к губам, прислушалась… и побледнела ещё сильнее.
– Поздно, – прошептала она.
Дверь с треском сорвало с петель. В проёме выросли три фигуры: высокие, тонкие, с кожей, серой, как зола. Их глаза горели чёрным, как непроглядные дыры, в которых не было ничего живого.
– Тебе некуда бежать, Мириель, – раздался холодный голос. – Сдавайся, и, может быть, мы оставим твоего уродливого питомца в живых.
Из тени вышел мужчина в чёрном сюртуке с серебряной вышивкой. Чёрные волосы идеально зачёсаны назад, лицо – без следов эмоций. Лишь едва заметное движение губ, когда он говорил, выдавало, что он живой.
Мириель стояла, сжимая кулаки, но сразу же почувствовала, как сильный удар сбивает её с ног. Тело ушло в сторону, и она едва удержала равновесие. Из груди вырвался болезненный вздох, но боль не могла остановить её. Она быстро поднялась, глотая кровь, что заполнила её рот. Ничего, она не могла отступить. Оливер был рядом, и это значило, что она должна бороться до конца