Игорь Озеров
КамТугеза
Семен с любопытством посмотрел на Аркадия. За столько лет совместной работы, он так и не смог понять, что двигает этим сереньким с виду человеком и сейчас спросил напрямую:
– Аркадий Маркович, ты прям сейчас от радости из штанов выпрыгнешь… Тебе то что Россия сделала? Ты всегда наверху у власти… с деньгами…
– Немцы и японцы поумнее русских и то живут под внешним управлением и не вякают. А эти хотят сами в своем улусе дань собирать и так, чтобы с нами не делиться. Не получится. Надо показательно наказать, чтобы другим неповадно было. Теперь на коленях будут за ярлыком на княжение ползти. По костям своих же – так было и так…
– Генерал Кузнецов уже подъехал? – резко прервал его Семен.
– Сейчас будет, – ответил, быстро пришедший в себя помощник.
– Мне надо подготовиться.
– Хорошо.
Глава 25
Когда генерал Кузнецов был еще обычным солдатом‑срочником, у него была мечта – мотоцикл. Когда по ночам на первом году службы, он подшивал воротнички старослужащим и чистил им сапоги, то чтобы не плакать от страха и обиды, выбирал, какой мотоцикл ему купить: Яву или Чезет.
Танька, с которой он встречался до армии, честно сказала, что ждать два года она не будет. И поэтому каждую ночь он представлял, как после армии в парадной форме с аксельбантами будет гонять на новом мотоцикле по Центральной улице под ее окнами. Любовь к аксельбантам у него сохранилась на всю жизнь. Отец тракторист пообещал, что если Иван будет служить хорошо, то после армии подарит ему любой мотоцикл.
Через полгода часть, где служил Иван, направили в Афганистан. Всем тогда та война представлялась не намного опаснее, чем драка деревня на деревню в сельском клубе. Советский Союз был на пике своего могущества, о чем им каждый день говорили замполиты в ленинских комнатах. Все были убеждены, что советская армия самая сильная в мире и легко разгонит неграмотных бандитов.
Настоящая война была совсем не такой. И при очередном, плохо спланированном конвое, Иван попал в плен. Его отбили через три дня. Но после этого он уже не мечтал о мотоцикле, забыл и про Таньку…
А после армии пошел в милицию. Почти каждый вечер он напивался и избивал задержанных алкоголиков. Однажды он переусердствовал и задержанный умер. И всё бы ничего, но тот оказался не заурядным алкоголиком, а отцом уважаемого в районе человека. Вечером у подъезда Ивана ждали. Три дня его держали в подвале какого‑то гаража и били. Была весна 91‑го года. Страна умирала, а Ивану хотелось жить. Он просил, умолял не убивать его и его не убили. Но с этого времени он стал выполнять просьбы разных людей.
Его карьера пошла вверх. Через десять лет он сам стал большим человеком. И очень богатым. Работать не хотелось, а хотелось уехать подальше из страны. Спрятаться от всех где‑нибудь в США, которые он очень полюбил. Он уже купил там симпатичный домик в теплой Калифорнии. Перевел туда почти все деньги, отправил туда жену, сына с невесткой и внука. Внука он любил безумно. Ему хотелось дать ему все, о чем он сам даже мечтать не мог. Прежде всего, великолепное образование. А также деньги и хорошее положение там, в США. Америка ему казалась очень свободной страной, которую когда‑то основали бандиты из разных стран. Поэтому у него никто не спросит, откуда деньги. Его внук станет основателем их американской семейной империи. А он на старости будет ему помогать. У него огромный опыт.
Чтобы воспитывать и помогать внуку и сыну, нужно было уйти с работы и уехать в Америку окончательно. Но отойти от дел по собственному желанию Иван не мог. Те, кто его поставили на это место, теперь не давали ему уйти. Он был им нужен. Иван Сергеевич стал мечтать, чтобы страна исчезла. Нет страны – нет истца, который сможет когда‑нибудь с него спросить за все то, что он творил эти годы. Во сне он видел карту мира, на которой не было огромного вытянутого красного пятна с надписью Россия, а было много разноцветных кривых пятнышек. Приходилось ждать.
Иван прекрасно знал, что его ненавидят и боятся. А начальство держит только потому, что никто больше не соглашался делать такую грязную работу. Из‑за ответного многолетнего презрения к людям у него изменилась внешность: опустились вниз уголки губ, выпятилась вперед нижняя челюсть, в глубоко посаженных глазах застыла ненависть.
И вдруг вчерашний звонок. «Какие наркотики? Зачем сыну это? Он и так все имеет. Подбросили, суки!» Он сам столько раз использовал этот метод, но даже не мог представить как это оно, оказаться на другой стороне. От бессилия и злобы хотелось рвать и убивать. Но это потом, а сейчас надо спасать сына.
Трудно найти двух людей, которые никогда не встречались, мало знали друг о друге, но так бы ненавидели друг друга. Маленький толстый Семен из хорошей семьи со скрипками, фортепьяно, спецшколой и элитным институтом, и высокий жилистый Иван Сергеевич Кузнецов, который в восемнадцать лет первый раз увидел унитаз. У обоих была огромная власть. У одного власть денег, ума и хитрости, а у другого звериная власть, которую дает страх. Труднее всего Ивану было сдержать желание забить Семена до смерти одними руками.
В каком‑то фильме он видел, как расстреливают в Таиланде из спаренного пулемета осужденных за торговлю наркотиками. Такое оружие за секунды разрывает человека на куски. Поэтому Семен мог просто сказать: «сделаешь то‑то и то‑то», и генерал бы все послушно выполнил.
Так бы и произошло, если бы не сегодняшний визит Софьи. Семен решил, что нет больше смысла сдерживаться. С детства он боялся таких людей. Презирая себя, он в школе, во дворе дома, в институте заискивающе смеялся после полученного подзатыльника или пинка. А сегодня захотел за все отомстить. Его распирало от злорадного веселья. Хотелось растоптать генерала – сунуть его мордой в говно.
– Здравствуйте Иван Сергеевич. Времени мало, так что я коротко.
– Слушаю, Семен Тимурович, – генерал Кузнецов посмотрел ему в глаза и увидел то, что мгновенно изменило желание схватить за горло этого плюгавого умника и задушить, на подленькое: рабским желанием угодить ему. Для него сейчас он стал почти богом. Иван понимал, что если не будет будущего, о котором он мечтал, то тогда всё что он делал до этого, было зря: зря воровал, зря убивал.
– Насколько мне известно, на вашего сына заведено уголовное дело о транспортировке наркотиков в США. Задержан он в Таиланде, а по местным законам – это смертная казнь без вариантов.
– Семен Тимурович, но он ведь не виновен…
– Иван Сергеевич, ну вы то, наверное, сотни раз слышали подобные фразы. Какой от них толк? – напомнил Семен.
– Понимаю, понимаю, – пролепетал генерал, вытянувшись перед Семеном, как когда‑то в первый год службы раболепно тянулся перед замкомвзвода Витюком.
– Ну, кажется, вы не все понимаете. По моим данным в этом деле замешана и жена вашего сына. Она находится в США и сегодня там против неё будет возбуждено уголовное дело. Я не могу сказать, какие законы в США по делам с наркотиками… Мне кажется, в любом случае мягче, чем в Таиланде, но все равно с тюремным заключением. Вы посмотрите в интернете.
– Да‑да. Спасибо. Обязательно.
– Но это еще не все. Так как ваш внук родился в США, он является американским гражданином. И если он лишится обоих родителей, то его судьбой займутся местные органы опеки. Проще говоря, его отдадут в чужую семью. И так как он еще очень мал, то, скорее всего никогда уже не вспомнит о вашем существовании. А знаете, сейчас в США много однополых браков и у них приоритет в очереди на усыновление.
Генерал представил, что его внука ведут за руки по парку два гомосексуалиста в цветастых рубахах и первый раз за всю жизнь ему стало плохо. В грудь будто залили расплавленный металл. Сердце сжала костлявая лапа. Стало невозможно дышать. Лоб покрылся липкой холодной испариной. Но самое мерзкое это жуткий страх, который проткнул его от затылка до ставших ватными коленей.
«Только бы не сдох», – подумал Семен, глядя на посиневшего Кузнецова. Но генерал был живуч. В эти секунды он перенес инфаркт. То, что любого другого приковало бы к больничной койке на месяцы или просто убило, он перенес на ногах.
– Что можно сделать? – шепотом произнес он.
Если бы завтра от генерала не зависело так много, Семен бы, наверное, довел его до гроба, но завтра генерал нужен был живой.
– Если завтра вы сделаете все как надо, то США попросят выдать вашего сына. Тайцы не смогут перечить США и исполнят их просьбу. Ну и с вашими деньгами американские адвокаты легко найдут лазейки и его оправдают.
– А какие у меня гарантии? – почти прохрипел Иван Сергеевич.
– Вы меня удивляете, – рассмеялся Семен. – Я что, вам сейчас бумагу здесь напишу? Гарантийное письмо? Вы что, торговаться собираетесь? Никаких гарантий. Даже больше скажу, – Семен не мог удержаться, чтобы не поиздеваться, и еще больше напугать Кузнецова, – мне думается, что даже ваших денег может не хватить.
Генерал был нужен Семену потому, что от него требовались конкретные действия, а не просто невмешательство. Поэтому Иван Сергеевич мог бы и поторговаться и может быть даже получить гарантии. Но он этого не знал. Точнее он об этом не думал. И поэтому быстро забормотал, держась за сердце:
– Извините, Семен Тимурович. Все что угодно… Для вас, все что угодно. Вы знаете, сердце вдруг что‑то прихватило. Плохо соображаю. Я для вас все сделаю. Не губите. Прошу вас.
Семену показалось, что секунда и Иван Сергеевич упадет на колени. Хотя он и ненавидел генерала, но это бы унизило и его самого. Поэтому он резко прервал его:
– Иван Сергеевич, не волнуйтесь. От вас завтра потребуется лишь хорошо выполнить свои обязанности. Вы знаете, на завтра намечен митинг и ваша задача на этом митинге, в случае возникновения беспорядков, подавить их. Так вот, моя просьба заключается в том, что вы должны это сделать максимально жестко.
– Семен Тимурович, это все? – обрадовался и удивился генерал. – Да я, – он глубоко вздохнул и на выдохе, почти хрипя, произнес, – да я там всех на гусеницы намотаю. Да я для вас… Да они свои кишки по проводам искать будут… Я‑то думал… Семен Тимурович, какой базар?! – от радости Иван даже перешел на привычный жаргон.
– Ну вот и хорошо. Вам позвонят. Берегите себя. Вот возьмите таблеточку валидольчика, а то выглядите неважно.
Когда генерал ушел, Семен вызвал помощника.
– Ну вы его хорошо обработали, Семен Тимурович, – сказал Аркадий. – Он вышел от вас мокрый, как из парилки. Никакого выбора ему не оставили.
– Выбор у человека есть всегда, – ответил Семен.
– Не застрелится? – переживая за завтрашний план, спросил Аркадий.
– Такие не стреляются…
– Не знаю, не знаю, – Аркадий был уверен, что шеф переборщил и это может повредить делу.
Глава 26
«Если накануне было хорошо, то скоро обязательно будет плохо. Закон сохранения счастья. Иначе люди бы разучились ощущать его вкус, – подумал Родион, когда ушла Катя. – Как свободно и легко было вчера утром на крыше. Все было ясным и понятным, а сегодня. «Закончи свои дела, а я закончу свои», – вспомнил он слова Кати. – А могла бы просто сказать: освободи в шкафу место для моих вещей, вечером я переду. И отбери ключи у всех своих бывших, чтобы не шлялись по утрам».
Он ходил по квартире, пытаясь понять, что все‑таки с ним произошло за последние сутки. Справа от комода, на небольшом кусочке свободной стены с темно‑зелеными обоями в разных рамках висели два десятка фотографий. Почти на всех из них была его мать. На самой большой они были вдвоем на сочинской набережной десять лет назад. Через три месяца после этой поездки мама умерла. Она родила Родиона без мужа, когда ей было за тридцать. Может быть, стыдясь этого, так и не сказала ему кто отец.
«Чтобы сказала мама, узнав о моих поступках?» – подумал Родион. Она очень любила Томаса, который часто обедал у них дома после школы, перед тем, как они шли на стадион. Иногда Томас звонил домой и, с разрешения родителей, оставался ночевать. «Мама бы точно не одобрила…»
«Я же вчера решил уехать, – вспомнил Родион. – Все было так хорошо, так тщательно обдумано… Не успел… – он пил чай с чабрецом из любимой кружки и барабанил пальцами по затертому столу. – Куда делась скатерть? Наверное, Катя убрала ее, чтобы не испачкать, когда вчера накрывала стол. Почему я на это не обратил внимания? Что‑то очень многое в моей жизни стало выходить из‑под контроля. И, похоже, что в своей жизни я сам решаю далеко не все. С той же Лизой все было замечательно и никакой зависимости. Почему же вчера я так легко сдался Кате? Может это и есть любовь?» – Родион посмотрел на неубранную кровать. Обычно, чтобы голове было удобнее, он подкладывал себе под голову обе подушки, а сейчас они лежали отдельно рядом друг с другом. И на одной была ямка, отпечатавшаяся от Катиной головы.
«А что такое любовь? Чем она отличается от обычного желания заняться сексом? Иногда утром в метро, пока на эскалаторе наверх поднимешься, навстречу штук пять таких принцесс попадется, что хоть бросай все дела и за ними… И что? Это любовь? Что‑то должно быть еще кроме секса… Может дело в том, что от одной сразу после секса хочется бежать, что есть мочи, а с другой не хочется расставаться ни на минуту… Нет. Это тоже не то… От Лизы мне бежать никуда не хотелось. И вообще, если выбирать исходя из чего‑то осязаемого, того что можно объяснить обычными словами, то я выбрал бы Лизу. Грудь у нее красивая, а попа и ноги просто шикарные. Знает, что хочет. В мою жизнь не лезет… И поэтому с ней просто. К тому же перспективы… Но вот только к Лизе меня сейчас совсем не тянет. А Катя только уехала, и уже без нее все не так: не соленое и не перченое. Вот как это значит – «опустела без тебя земля». Все мысли только о ней. По крайней мере, ясно – где начинается любовь, там кончается свобода».
Родион встал. Заправил кровать взбил подушки и немного подумав, положил их одну на другую, как делал это раньше для себя одного.
«Видимо в организме есть какой то тумблер, который включается, и ты понимаешь, что готов и хочешь взять ответственность именно за этого человека. Тебе хочется иметь с ним детей, о которых будешь заботиться… И в любую секунду своей жизни ты будешь знать, что этот человек и эти дети – самое важное в твоей жизни. А с другими… даже если с ними очень здорово заниматься сексом на крыше… рано или поздно накатит такая тоска, что не помогут даже самые красивые ноги в мире…»
Родион почувствовал, что очень голоден. Готовить не хотелось, поэтому он спустился позавтракать в то кафе, где вчера оставил Томаса. На столе у окна, где они сидели, стояла пустая пивная кружка. «Да, вчера еще все было просто и понятно». Он попросил сарделек с жареным луком и картофелем и вспомнил завтраки там, в заповеднике. «Может все дело в том, что тебе не хочется опять садиться на скудную рисово‑гречневую диету, – подумал Родион. – Но ведь не только из‑за фильма ты туда едешь. И точно не за деньгами и премиями. Ты же сам задал себе эти правила – сам можешь их отменить».
Все началось в институте, когда он понял, что по неписаным законам мира кино, сложившимся сто лет назад, его место в нем уже установлено и пересмотру не подлежит. На самом верху этой лестницы были дети известных режиссеров и чиновников, их любовницы и любовники. Они могли рассчитывать не только на крупную государственную финансовую помощь, но, что еще важнее, на гарантию проката их поделок в сети кинотеатров или на телевидении. Чуть ниже были те, у кого есть возможность сотворить что‑нибудь на собственные деньги. Потом разместить это на «YouTubе», где все растворялось в куче ежедневного мусора. В третьей группе был Родион. Он мог довольствоваться тем, что осталось: рекламой, клипами для начинающих музыкантов и прочей чепухой, которая хоть и приносила доход, но с творчеством ничего общего не имела. И никакой талант, никакие усилия не позволили бы ему подняться выше. Эти правила были отлиты в граните и пересмотру не подлежали.
Можно было смириться, найти свою нишу, к примеру, в политической рекламе. Жениться, завести детей, раз в год ездить отдыхать. Иногда менять автомобиль, чтобы подразнить друзей. А по пятницам в баре за кружкой пива бить себя в грудь и доказывать, что уж на следующий год обязательно все брошу, уеду на край света и сделаю что‑нибудь стоящее.
Согласиться с этим для Родиона было так же невозможно, как сыграть со своей единственной жизнью в договорную игру. Когда он, окончив школу, сообщил маме куда собрался поступать, она с грустью приняла его выбор:
«Я надеялась, что ты станешь врачом, но и режиссером можно принести пользу людям». Он пообещал, что будет делать доброе, честное кино. Не выполнить свою клятву и признать свое поражение, даже не стукнув по мячу, он не мог.
Он решил: победить можно, только если играть по своим правилам. Поэтому еще в институте создал собственную свою шкалу ценностей. Для этого отверг привычные атрибуты успеха. С юношеским максимализмом установил для себя главным приоритетом – независимость и правдивость. Но тогда он не смог предусмотреть, что свобода всегда требует жертв. После первого брака стало понятно, что главная жертва – это семья. Первая попытка сохранить независимость, находясь в браке, провалилась.
«Стоит ли пробовать еще раз? Даже если сегодня ты уверен, что это любовь? Если этот тумблер сам включается, то он, наверное, сам и выключается… Что дальше? Дальше для чего‑то серьезного будет уже поздно. Гонки за двумя зайцами обычно кончаются…»
Родион вспомнил Камчатку и то новое, почти неуловимое чувство, которое только на несколько мгновений проявлялось у него безотчетным приятным волнением, но при попытке удержать его и попробовать осмыслить, сразу растворялось.
Он вспомнил тот день, когда оно появилось первый раз. Это было после того неудачного падения, когда он разбил камеру. Дальше тропинка несколько километров шла по самому гребню перевала, потому что склоны заросли непроходимым кустарником. Болело плечо. Теперь он шел осторожно, лишь изредка посматривая по сторонам. Справа одни горы, кое‑где еще покрытые снегом, сменяли другие. А у самого горизонта их вершины смешивались с голубым небом. Впереди был хорошо виден вулкан Кроноцкая Сопка, а слева блестело бескрайнее застывшее море с разбросанными по нему небольшими островами. Было так красиво и безмятежно, что Родион не удержался и что‑то прокричал от восторга.
Спускаться к морю было трудно из‑за мелкого острого гравия под ногами. Чтобы немного перевести дух, Родион присел на большой камень.
Прямо под ним была небольшая бухта. Там, где в бухту впадала быстрая мелкая река, пологий берег был усыпан серой галькой. Дальше, узкая кромка берега между сползающим с гор зеленым кедровым стлаником и водой, была засыпана огромными черными валунами. А там, где бухта соединялась с открытым морем, из воды, как сторожевые бастионы, неприступно поднимались сплошные скалистые стены. Прямо под ними, маленькими островами торчали, не выдержавшие морской осады, их обломки. В бескрайнем светло‑голубом небе самолет, пролетая из другого мира, оставил за собой исчезающий на глазах след. И везде: над береговыми утесами, над морем кружились тысячи птиц. Даже здесь, наверху, был слышен их непрерывный гомон.
Тогда на этом перевале ему показалась, что этот суровый мир вслед за медведицей поверил ему, принял за своего. Он почувствовал себя единой частью этого великого творения. Ему показалось, что еще мгновение, и он поймет что‑то очень важное. Он почти физически почувствовал, что сейчас узнает самою важную тайну в жизни… Но чувство ускользнуло. Видимо тогда ещё время не пришло или он сам оказался не готов.
Родион закрыл глаза, пытаясь восстановить те ощущения, которые испытал на горе. Но увидел лишь калейдоскоп лиц: Катя, Лиза, Томас… Он подумал, что если бы не разбил тогда камеру, ему бы не пришлось лететь в Москву, и он не встретился бы с Катей.
«О чем я думаю? Пытаюсь обмануть сам себя? Выбор очевидный и варианта только два. Или признать, что с юношеским максимализмом пора завязывать. Что в тараканьих бегах есть тоже неплохие призы. Или, если хочешь остаться собой, собрать рюкзак и вечером улететь. Там есть хороший собутыльник ученый‑вулканолог. И есть шанс понять, что же он тогда не смог понять на перевале. Ведь чтобы иметь право пользоваться чужими жизнями, надо сначала разобраться со своей».
Он достал телефон и набрал номер.
– Катя? – услышав ее голос, Родион почувствовал, что опять теряет уверенность. – Я хотел тебе кое‑что сказать. Тебе сейчас удобно говорить?
Он представил, как в неподвижном жарком московском воздухе совершенно каким‑то необъяснимым образом сейчас полетят его слова, которые будут влетать в миллионы чужих ушей, слова, которые надо говорить, только глядя в глаза. Но говорить их не пришлось.
– Давай попозже созвонимся, – ответила Катя. – Мы сидим с Томасом на скамейке у его дома.
– Хорошо.
Родион сбросил звонок. Огляделся в поисках официанта.
– Водки, пожалуйста, 200 грамм. В одном стакане.
Глава 27
Катя вышла от Родиона на улицу. На мгновение ее ослепило яркое солнце и она остановилась на ступеньках. Когда пришла в себя, то сразу обратила внимание на девушку в ярко‑красном «Мини Купере» напротив подъезда.
Катя почему‑то сразу почувствовала, что это и есть та самая неожиданная утренняя гостья.
«Красивая, яркая, независимая, но не конкурентка, – дала ей оценку Катя. – Мужики таких в жены не берут: они их боятся и чувствуют себя с ними неуютно. Слишком независимая. Для секса – да, похвастаться – да. Но для жизни им нужны совсем другие. Рядом с такой яркой звездой можно самому потеряться. Это перед друзьями в бане с пивом мужчине хочется выглядеть несгибаемым брутальным кобелем, а дома хочется лежать на уютном диване рядом с заботливой, и главное, надежной женой, которую не надо убеждать, что его приятель никчемный бездарь. Хорошая жена сама это подтвердит. И боже упаси напомнить своему мужу, что этот его приятель своей супруге недавно купил новую машину. Такие сравнения могут делать только круглые дуры. Мужчинам нужно чтобы женщина смотрела на них восторженными глазами, и одновременно аккуратно вытирала им сопельки». А она умеет быть такой. Не всегда ей это нравится, но что же делать. Она может слушать с понимающим взглядом, может заботиться и даже жертвовать. И не потому, что считает, что так она быстрее доберется до кошелька, а потому что уверена, что это и есть роль женщины: заботиться, любить, понимать. «А те дуры, которые ждут всего этого от мужчины, пусть встают в бесконечную очередь друг за другом».
«С девушкой более‑менее ясно, теперь надо определиться с Томасом. Если бы он не был другом Родиона, то и проблем бы не было. «Извини, не судьба. Я встретила парня своей мечты, а ты, конечно, добрый и замечательный, но мы с тобой очень разные». Сегодня в этой ситуации так сделать не получится. Томас друг Родиона и как только поймет, что он уже не мой парень, то легко может перейти в разряд моих противников. А друзья мужей могут доставить больше проблем, чем их подруги. Особенно обиженные друзья. Они такого могут наговорить! Но Томас, кажется, не такой. Вообще он хороший. Я же еще вчера радовалась, что его нашла, а сегодня… – напомнила себе Катя. – Так бывает. Конечно, вряд ли он захочет отомстить и рассказать Родиону что‑то плохое – не такой он человек. Но всякое бывает. В любом случае лучше, если он будет на моей стороне».
Катя набрала на телефоне номер Томаса и договорилась встретиться около его дома в Некрасовке. «Невеселая процедура, но через это надо пройти».
По Солянке Катя вышла к «Китай-городу». У входа в метро она заметила невысокий храм кирпичного цвета и решила, что должна обязательно зайти и поблагодарить Бога за то, что он дал ей такой шанс. В галерее у входа купила маленькую свечку. Оказавшись после шумной улицы в мягком церковном полумраке, Катя сразу внутренне как‑то изменилась. Ей захотелось быть строже к себе. Среди старинных икон маленького уютного намоленного храма она нашла икону Божией Матери. От горящей под ней лампадки зажгла свою свечку и поставила на большой подсвечник к десятку таких же. Она не знала ни одной молитвы и поэтому просто своим словами поблагодарила Богородицу. Потом еще постояла несколько минут и, быстро перекрестившись, вышла на улицу.
У лестницы в подземный переход и в метро столпились люди.
Спускаться под землю с вечно спешащей толпой сейчас не хотелось, и Катя присела на лавочку в соседнем сквере. Утреннее солнце еще не успело нагреть город, и она с наслаждением подставила лицо под его лучи. После стольких лет ожидания удача улыбнулась. Ведь она о многом и не просила. Терпеливо ждала и готовилась. Ей был нужен только один шанс и уж она бы его не упустила. И вот Родион… Именно то, что ей и было надо. Она в этом ни капли не сомневалась. А с Томасом было как с новыми красивыми туфлями: все хорошо, но где‑то чуть жмут, где‑то чуть трут… Может со временем, и притрутся, но… Родион подошел, как будто его скроили специально под нее. «Может это и есть любовь? – подумала она. – Может и любовь, но сейчас это не самое главное».
Катя не любила думать о таких понятиях, которые трудно точно обозначить. «Он умный, веселый, красивый и, главное, перспективный. А любовь… Конечно, звучит возвышенно и романтично, но неплохо, если бы сначала кто‑то смог толково дать определение, что это такое. Тогда бы я и решила… Вот у Наташи Ростовой, когда была любовь? Когда она уже помолвленная ждала Болконского или когда от Болконского хотела сбежать с этим… как его там звали… забыла… Кураевым или Куракиным… или вообще к Пьеру Безухову, которому она нарожала кучу детей? Абсолютно разные люди, разные чувства, а все одно и то же слово. Если Лев Николаевич не смог разобраться, то мы пока тоже это отложим».
Наедине со своими мыслями, сидя на лавочке в центре Москвы, Катя размечталась на солнышке.
«Район здесь замечательный, но квартира маленькая. Для холостяка в самый раз, а для семьи не подойдет. Но эту квартиру можно легко продать и купить за эти деньги трехкомнатную в той же Некрасовке… И еще останется… А не рано ли я начала делить шкуру еще не убитого медведя? – очнулась Катя и рассмеялась над собой. На всякий случай, чтобы не сглазить, постучала костяшками пальцев по деревянной лавочке. – Главный конкурент для меня – это его работа. Если он сейчас уедет и продержится без меня там хотя бы месяц, то все пропало. Любовь, что бы это ни было… это такое блюдо, которое надо подавать горячим… И к тому же она может быстро остыть».
Катя решительно встала и пошла к входу в метро: «Нельзя откладывать то, что надо сделать прямо сейчас!»
Некрасовка встретила сильной жарой и такой вонью, что заслезились глаза. На центральной площади было перекрыто движение, и люди в ядовито‑салатовых спецовках заканчивали монтировать на ней огромную сцену. Со всех сторон из мегафонов звучал призыв для жителей собраться на митинг, который должен начаться в два часа дня. «К этому времени надо все закончить и уехать отсюда, – решила Катя. – Сейчас двенадцать, должна все успеть. А в Некрасовке квартиру покупать не будем».
Тут она увидела радостно улыбающегося Томаса, который шел ей навстречу. Всю дорогу она подбирала в голове уместные фразы для этой ситуации, но сейчас все вылетело из головы. Томас шел, и казалось, что вокруг него, большого сильного и доброго, образуется облако положительных эмоций. «Да, так и есть – большой ребенок. Как же ему все сказать? Надо сразу, только не тянуть».
– Катенька, я тебя потерял. Со вчерашнего вечера не могу тебе дозвониться, – Томас нагнулся и неуклюже поцеловал Катю в щеку. – Ты нашла мне замену?
Девушка внимательно посмотрела на него снизу вверх. Взяла из его рук меленький букетик синих фиалок, которые он неуклюже держал своими толстыми пальцами. И поймала себя на мысли, что если бы она вчера не вернулась из метро к Родиону, а решила сначала объясниться с Томасом, то твердости у нее могло бы не хватить. Поэтому может она подсознательно и отрезала все пути назад.
– Если честно, то да, – выдохнула Катя. Наверное, только сейчас она увидела всю эту ситуацию глазами Томаса.
– Так быстро? – Томас продолжал улыбаться, несмотря на то, что понял: Катя не пошутила. – Родион? – уже серьезно, после небольшой паузы, спросил он.
– Может быть… давай присядем, – предложила Катя.
– Да, наверное, стоит.
Томас осторожно взял ее под локоть, перевел через дорогу на другую сторону, где на тротуаре стояли столики уличного кафе.
– Я, пожалуй, водки, а ты? – спросил он.
Катя подумала, что если бы она просто от него ушла, Томас все равно бы расстроился, но принял это с пониманием. Но то, что виновником этого стал его друг, он, наверное, принять не мог.
– Я знаю, что все это… – Катя пыталась найти какие‑нибудь слова оправдания, – понимаешь, Томас, так бывает… Как солнечный удар…
– Девушки всегда предпочитали Родиона, – перебил он. – Еще в школе рядом с ним у меня не было никаких шансов: я был толстый, неуклюжий, – Томас смотрел в сторону, боясь встретиться с Катей глазами. – Но сегодня все не так… до этого он никогда не уводил моих девушек.
Тут Томас увидел, как из остановившегося недалеко автобуса, выходят люди в казачьей форме. В одном из них он узнал своего вчерашнего противника. «Если бы я вчера просто прошел мимо него…» – подумал он.
– Интересная штука – судьба. Чтобы мы сейчас делали, если бы вчерашнего дня вообще не было? – задумчиво произнес он, аккуратно взяв за ножку маленькую рюмку.
– Ты обещал, что сегодня сводишь меня в реставрационные мастерские, показать, что ты делаешь, – Катя хотела скорей закончить неприятный разговор, переведя его в другое русло.
– И ты так убедительно говорила, что тебе это очень интересно, что я даже поверил.
– Понимаешь, Томас, – Катя понимала, что надо хотя бы попробовать объяснить, то, что она и сама еще плохо понимала. – Я женщина и такая наша природа. Я тебя не обманывала. Мне на самом деле очень хотелось узнать, чем ты живешь. Мне и сейчас это интересно. С удовольствием схожу с тобой, когда ты меня пригласишь. Но у женщин и у мужчин разные задачи в жизни и поэтому они по‑разному смотрят на одни и те же вещи. У женщин вообще мало выбора. А может, его и совсем нет. Женщине труднее сделать карьеру или заниматься бизнесом. Дело не в том, что кто‑то не дает или способностей не хватает, а в самой природе женщины. Главная ее цель в жизни – найти мужчину. Но мужчину не для себя, а отца для своих будущих детей. В этом смысл ее жизни. Поэтому она не имеет права ошибиться.
– Все это звучит красиво. И я даже не буду тебя спрашивать, чем Родион будет лучше меня для твоих будущих детей. Ты женщина, тебе виднее, – Томас выпил, сильно зажмурил глаза, будто надеясь, что когда он их откроет, все окажется дурным сном, но когда убедился, что ничего не изменилось, добавил: – Мне важно понять Родиона. В моем понимании есть вещи, которые делать нельзя ни при каких обстоятельствах. Даже если вы на необитаемом острове остались одни, и шансов на спасение почти нет – спать с девушкой друга нельзя. Это табу!
