Игорь Озеров
КамТугеза
– Я сейчас стану веганом… – взмолилась Катя.
– Поэтому верх цинизма обвинять правительство в не самых благородных методах, когда речь идет о судьбе миллионов, – Павел опять вернулся к своему куску мяса. – Что там Федор Сергеевич писал про слезинку одного ребенка? А чтобы миллионы детей нашей страны жили счастливо, я прощу правительству все что угодно. Потому что самое ценное – это твоя жизнь и именно сейчас, а не завтра, как обещали коммунисты и не после смерти, как попы обещают.
– Это если оно думает, как сделать твою жизнь лучше. А если его задача просто наворовать денег и свинтить за границу?
– Это конечно очень печально, но с этим я сделать ничего не смогу. Это как пытаться остановить снег зимой. Если он решил выпасть… – Павел покрутил вилкой над головой, – его не остановишь. Остается ехать за ними следом. – сказал Павел, разжевывая очередной кусок. – С моей специальностью я найду работу в любой стране. Сейчас у родного правительства есть преимущество, солидная фора. Я – русский, точнее почти русский, – Павел с улыбкой погладил свои жесткие черные волосы, – и мне, конечно, хотелось бы жить здесь, среди знакомых и друзей. Рядом с любимыми родителями. Но если условия станут совсем паршивые… Я уеду.
– А родители? – спросила Катя.
– Родители вряд ли поедут со мной, – Павел стал серьезным. – Здесь их мир. Они не смогут перестроиться. Они и здесь‑то сейчас совершенно беспомощные, любой обидеть может. Для меня это неразрешимая проблема. Оставить их здесь одних – это как отнести умирать куда‑то в заснеженные горы. Помнишь «Легенду о Нараяме»? Тем более гора‑свалка у нас здесь уже есть.
Катя подумала о матери. «Хорошо, что она пока здоровая. А если, не дай бог, что случится. Кто о ней позаботится? Родион совсем не похож на семьянина». Катя посмотрела на Томаса. «Наверное, с ним такой проблемы бы не было. Так почему тогда выбрала другого? – Катя внутренне улыбнулась сама себе. – Потому что с Томасом хорошо жить, а с Родионом хорошо мечтать. Значит такой у тебя характер, что лучше журавль в небе, чем синица в руках».
– Один молодой человек, сосед моей мамы, в прошлом году в день своего восемнадцатилетия отнес дедушку и бабушку в лес. Ему за это дали двенадцать лет.
– Многовато что‑то, – прикинул Павел. – Это за что?
– А я боюсь что мало. Перед тем как отнести, он их убил, чтобы забрать пенсии. Потом сходил купил водки, выпил, разрубил на части и только потом отнес, – пояснила Катя.
– Ужас какой! – одновременно сказали Павел и Томас.
– Когда он выйдет, ему будет всего 30 лет, а за его забором из старого штакетника живет моя мама…
– Твоей маме надо куда‑то уезжать, – заключил Павел.
– Ее весь дом с участком стоит как туалет здесь в Некрасовке. Никуда ты оттуда не уедешь. У нас давно уже скрытое крепостное право. Где родился, тому и принадлежишь. И губернатор с мэром свою власть по наследству детям передают. И прокуроры, судьи и все другие точно так же. Так что если Павел, думаете уезжать, делайте это быстрее. Как бы скоро не пришлось делать по два раза «Ку» перед начальниками.
– Кин‑дза‑дза, – Павел растерялся и смотрел на Катю с удивлением. – Вот тебе и родина… Там еще колокольчики на нос вешали. Я надеюсь до этого не дойдет. Да и такие режимы долго не живут: народ уже не такой, – сказал он неуверенно.
– И что ты на это скажешь? – тоже немного удивленный Катиным высказыванием спросил Томас. – Только давай конкретнее…
– Что ты хочешь услышать? – перебил Томаса ставший серьезным Павел. – Возьму ли я вилы и пойду жечь усадьбы жуликов на Рублевке или уеду туда, где лучше кормят? Я же знаю, чем все это обычно кончается: выгонишь одного говоруна, придет следующий и опять начнет карманы набивать, во всем обвиняя предыдущего. Не знаю, Томас. Если станет очень обидно… Не знаю… Честно. А ты? Ты‑то сам, что будешь делать?
– За вилы я точно не возьмусь, я вообще толстовец, ты же знаешь, – отшутился Томас. – Занимайтесь любовью, а не войной.
– И я о том же, – подхватил Павел, – свобода в том и заключается, что у них есть возможность тебя грабить, а у тебя засунуть им вилы под ребра…
Катя, которая слова Павла про сделку с совестью примерила на себя, чтобы опять не начать болезненный самоанализ, наконец‑то решилась:
– А сегодня джентльмены будут только рассуждать или кто‑то угостит даму чем‑то посущественнее разговоров?
Глава 32
До центра Некрасовки на такси у Родиона доехать не получилось: дорогу перекрыли, и автомобили не пускали. Поэтому ему пришлось пешком целый час добираться до того места, откуда доносилась громкая музыка. Родион еще из машины позвонил Лизе, которая рассказала где ее искать и добавила, что видела его приятеля Томаса с симпатичной девушкой. «Вот и замечательно, – решил Родион, – сразу со всеми там и поговорю».
Ветра не было и разогретый ярким солнцем и отравленный горящей свалкой ядовитый воздух, сжатый со всех сторон высотными домами, казалось, мог вспыхнуть от зажженной спички как газ из конфорки на кухонной плите. По настроению и разговорам людей, рядом с которыми Родион шел в сторону сцены, было непонятно на митинг они идут или на праздник. Несмотря на вонь, явно вредную для здоровья, люди направлялись к сцене целыми семьями и с детьми, сажая уставших отпрысков на плечи. Скорее всего, большинство из них были приезжие, которых обманули застройщики, пообещав чистый тихий район. А сейчас, к отвратительной экологии, прибавилась горящая свалка. «Не у всех есть такая возможность как у тебя: бросить все и умчатся на край света».
Со стороны площади к сцене было уже не пробраться. Родион свернул во двор между двумя длинными домами, через него попал на соседнюю улицу, по ней через школу, детскую площадку и небольшой уличный рынок, вышел прямо к сцене. И тут же столкнулся с Лизой. Она стояла рядом с телевизионными фургонами под тентом, очень серьезная, что‑то быстро листая в смартфоне. Вокруг бегали техники, курили музыканты, ожидая своей очереди, а несколько человек, сдвинув два стола и разложив на них еду и напитки, устроили небольшой банкет. Было шумно от тех, кто выступал на сцене и от толпы, в которой постоянно кто‑то свистел, кричал, взрывал петарды.
Заметив Родиона, Лиза обрадовалась и вместо приветствия, как ни в чем не бывало, обняла его за шею и поцеловала в щеку. Потом, не снимая рук с плеч, заглянула ему в глаза и, улыбаясь, произнесла:
– Ну что, Дон Жуан, нагулялся? А где камера?
– Тут без меня много тех, кто с камерами, – Родион кивнул головой в сторону телевизионных бригад. – Я собственно приехал попрощаться. Уезжаю, как только будут билеты.
– И меня бросаешь и ту милую девушку, которая с Томасом сейчас в кафе сидит? – с иронией спросила Лиза.
В этот момент к ним подошла постриженная почти наголо экстравагантная девушка с круглыми зеленными очками на кончике носа. Родион даже сразу не понял, что рисунки на ее руках от кистей до плеч и на шее это не какая‑то оригинальная блузка, а настоящие татуировки.
– Лизушка, милая моя, можно я пораньше выступлю, а то я везде сегодня опаздываю. Мне еще надо и к Мише на телевидение успеть, и на Старую площадь заехать к Сергею Владимировичу, – спросила девушка, приветствуя Лизу лишь обозначенным трехкратным поцелуем.
– Да, Саша, конечно, – пообещала Лиза. – Может, ты бы на плечи что‑нибудь накинула, чтобы людей не шокировать.
– Пусть любуются. У меня в инстаграмме есть и не такие фоточки. И никто еще не жаловался. Имидж – твоя вторая кожа и защита от назойливых идиотов. За ним я, как за стеной. А кто этот красавчик с такими чувственными губами?
Татуированная девушка повернулась к Родиону и внимательно осмотрела его снизу вверх.
– На чужой каравай, рот не разевай, – рассмеявшись, обрезала ее Лиза. – У тебя своих женихов хватает.
– А я бы для него и рот разинула, и ноги раздвинула, – засмеялась девушка. – Да и ты сама мне очень нравишься… Так что надо как‑нибудь нам троим встретиться в узком кругу.
Девушка отошла, игриво изобразив на лице что‑то похожее на сексуальное томление.
– Что здесь делает эта сумасшедшая наркоманка? – удивился Родион.
– Вообще‑то, она сначала потомственная аристократка и звезда инстаграма с миллионами подписчиков, а потом, может быть, немного наркоманка.
Лиза смотрела ей вслед то ли с завистью, то ли с уважением.
– Она что, выступать будет? У вас кажется протестное мероприятие. Что люди подумают?
– Когда у тебя миллионы подписчиков – ты сам рассказываешь им как надо думать.
В это время Саша легко вспорхнула по лестнице на сцену, подошла к микрофону и победно подняла руки вверх. По поднявшемуся неимоверному шуму стало понятно, что здесь много ее поклонников.
– Видишь, какая популярность, – в подтверждение своих слов сказала Лиза.
– Актеры с «порнохаба» тоже популярны в определенных кругах, – усмехнулся Родион.
– Я мало знаю про «порнохаб». Но знаю: у Саши папа лауреат Ленинской премии, дедушка двух Сталинских, прабабка была фрейлиной Александры Федоровны. И сама она прекрасно образована. С ней даже в Администрации Президента советуются. И главное, она отлично знает, что она хочет от жизни и всегда этого добивается.
– Да чего она может добиться?
Родион прекрасно знал легендарных предков этой девушки. Ее отец когда‑то снял трилогию по брежневским мемуарам, за что и получил премию. Сейчас он депутат Государственной Думы и ректор института, который окончил Родион. А дед две сталинские премии получил за цикл фильмов о вожде народов. Сейчас весь этот бездарный восхваляющий вождей хлам давно забыт, но громкое имя и место у кормушки осталось.
– Чего угодно. Если она завтра захочет снять фильм, то она это сделает, а послезавтра получит приз в Каннах. А о тебе, будь ты таким же талантливым как Феллини или Тарковский, никто никогда не узнает, если люди ее круга этого не захотят. Это ни какая‑нибудь силиконовая содержанка зажравшегося депутата с синдромом Альцгеймера или шестая жена известного футболиста. Это настоящая элита.
– Ты так говоришь, как будто это какие‑то инопланетяне среди нас. Обычные люди, такие же, как все, – ответил Родион, а про себя подумал: «Интересно, что бы вы обе делали без родителей, которые оплатили ваше заграничное обучение и пристроили в теплые места».
Лиза посмотрела на Родиона долгим взглядом, как мать смотрит на ребенка, оценивая, стоит ли ему все говорить уже сейчас, или подождать еще пару лет. Потом отвернулась к сцене, где еще выступала ее подруга, и сказала:
– В любой стране много столетий живут рядом, но в как бы разных измерениях те, кто принимает решения за всю страну на десятилетия вперед и те, кто не способен спланировать свою жизнь на неделю или две… Понятно, что те, кто со своей жизнью разобраться не могут, никогда об этом не догадаются… Даже если им рассказать, что сценарий их жизни давно написан – не поверят.
Лиза опять повернулась к Родиону, явно давая понять, что последняя фраза относится к нему.
– Я могу спланировать больше чем на две недели, – сказал Родион и улыбнулся. Сам он себя относил к какой‑то третьей, обособленной группе.
Лиза обошла Родиона вокруг, внимательно осматривая, как пять минут назад это сделала Саша.
– А может, тебе только кажется, что можешь? – Лиза встала вплотную и опять положила руки ему на плечи. – Или ты тогда на крыше во время секса со мной уже планировал вечером затащить в кровать какую‑то деревенскую дурочку?
Родион не ожидал такого резкого перехода и растерялся.
– Я это вообще не планировал… Почему деревенскую?
– Ты уж извини, я не удержалась сегодня и подошла посмотреть на нее поближе. Вон они с Томасом сидят, – Лиза показала рукой в сторону кафе, но сейчас за толпой их видно не было. – Я еще утром поняла, что она именно от тебя выскочила из подъезда. Но утром я к ней не очень присматривалась.
– Лиза, я хотел тебе сказать… – Родион, вообще‑то, не знал, что он хотел ей сказать и поэтому мялся как школьник, не выучивший урок.
– Да я и так все поняла. Миленькая девушка. Только зачем она тебе?
– В каком смысле?
– Такие девушки отличаются от пресловутой самки богомола тем, что та сразу сжирает самца, а эти хотят растянуть обед на всю жизнь.
Закончившая выступать Лизина знакомая пробежала мимо, лишь махнув рукой и крикнув:
– Ребята! Секс лучшее лекарство, заезжайте вечером, я вся ваша…
– Ну, родит она тебе двух карапузов, – продолжила Лиза. – Поначалу она будет гордиться, что она мать и живет для детей. Но это ей быстро наскучит, а так как делать она ничего не умеет, а главное, по‑настоящему, и не хочет, то сначала будет трахать тебе мозги, а потом найдет любовника и будет трахаться с ним. Ты все это будешь видеть, но молчать. Потому что дети… Настоящее кино, естественно, забросишь. По выходным будешь пить водку с Томасом.
– С Томасом, наверное, не получится пить водку. А остальное… – Родион вспомнил, что утром сам думал обо всем этом.
– Почему не получится? – прервала его Лиза, – Томас вроде еще не закодировался.
– Потому что вчера это еще была его девушка.
Лиза удивленно посмотрела на него и рассмеялась.
– То есть ты серьезно поменял меня на девушку, которая в твою койку запрыгнула прямо из постели лучшего друга?! И после этого ты говоришь, что можешь что‑то планировать?
– Ты так это говоришь, как будто сама никогда не делала ничего подобного, – неожиданно для себя вдруг обиделся Родион, прекрасно понимая, что возразить ему не чем.
– В общем‑то, нет, – ответила Лиза. – И не надо нас сравнивать. У меня все есть – мне от тебя ничего не надо. А ей в свою тьму‑таракань возвращаться совсем не хочется.
– Послушай, но ты‑то откуда все это знаешь? – огрызнулся Родион.
– Моя мама из деревни приехала, точнее из Касимова – маленького провинциального городка в Рязанской области. Также окрутила выгодного мужика москвича, моего папу. А когда ей надоело со мной нянчиться, отправила меня в Италию в пансион учиться. Хорошо, что не к бабке в Касимов. А сама…
– А почему ты думаешь, она работать не будет? – пытался защитить Катю Родион.
– А сейчас где работает?
– Сейчас учится.
– А живет на что? Москва – город дорогой, – Лиза немного помолчала, раздумывая, и продолжила. – К окончанию института у некоторых студенток не один полк папиков в активе. Самой себя оправдать очень легко: «Искала свою половинку». С виду они высокомерные и неприступные. Рычат и гавкают, как дворовые собаки. А стоит унюхать кусок колбаски, и их показная агрессия легко сменяется желанием упасть на спинку и сдаться, – Лиза удовлетворенно вздохнула и подошла к сцене. Она высказала что хотела и была довольна собой. Выступал какой‑то казак, выкрикивая что‑то про царя‑батюшку и великую Русь. Лиза вернулась к Родиону и уже очень мягко сказала:
– Есть женщины, которые, как путеводная звезда помогают в дороге, а есть такие, от которых сходят с ума все твои навигационные приборы и ты попадаешь в тухлое болото из которого уже не выбраться.
Родион долго молчал и смотрел на казака, который все кричал со сцены, угрожая кому‑то зажатой в поднятой руке нагайкой. «Они там, наверное, уже забыли силу русского солдата. Но, если, надо мы можем им напомнить и повторить!» – предупреждал он невидимого врага.
– Что такое «плохо», ты мне объяснила. А что же тогда «хорошо»? – спросил Родион.
– Ты о чем? – не поняла его Лиза.
– Ну, если семья – это плохо, дети – плохо, то что же тогда хорошо?
– Я не говорила, что семья – это плохо. Хотя уверена, что рождаемость нужно контролировать. В мире и так уже полно никому не нужных, бесполезных и поэтому опасных для себя и для окружающих людей. Но я сейчас не об этом, – Лиза зацепила указательным пальцам Родиона за ремень и подтянула к себе. – Я говорила о том, что главное в жизни уметь правильно выбирать приоритеты.
– Ты и, правда, думаешь, что мы что‑то выбираем?
В эту минуту Лизу позвали.
– Я уверена, что человек и отличается от животных тем, что может сам выбирать свой путь и свое будущее, – ответила Лиза. – А не болтается как говно в проруби. Извини, мне надо работать. Сам видишь.
Лиза поцеловала его в щеку и пошла в трейлер, где был штаб. А Родион, постояв в нерешительности пару минут, решил, что надо разыскать Томаса и Катю.
Глава 33
«А вчера вечером все казалось простым и правильным, – пробираясь через толпу, рассуждал Родион. – Лиза, конечно, не из‑за женских обид буквально раздавила меня как вонючего клопа. Она права. Что со мной случилось? О чем я думал? Постой‑постой… – Родион даже остановился от неожиданного открытия. – Ведь все получилось, как и предупреждала Катя. Чуть она поманила меня сексом, и я как зомби с повышенным слюноотделением и со скрюченными ручками забыл про всех: Томаса, Лизу, даже своих медведей».
Родион так расстроился, что скинул с плеча рюкзак и, что есть силы, швырнул его на асфальт.
– Надеюсь, это не из‑за того, чтобы активировать заевший детонатор? – шутливо поинтересовался проходящий мимо сильно выпивший парень. – Если рюкзак лишний, я могу его взять себе.
– Да не… Надеюсь свои мозги активировать, но что‑то не очень… – ответил Родион, поднимая рюкзак.
– Если женщины в них забрались, то только ампутация… Как при гангрене, – заметно покачиваясь, дал совет незнакомец.
– Ампутация чего?
– Чего меньше жалко… Я, например, пью в день литр водки. Говоря медицинским языком, совершаю химическую кастрацию.
– Помогло?
Парень поморщился.
– Стоять, вроде, перестал, но мозги еще работают, – ответил он. Потом пробубнил что‑то себе под нос и, раскинув руки в стороны как бы играя на невидимой гармошке, пошел в сторону, что‑то напевая.
Родион не знал, то ли ему завидовать, то ли сочувствовать этому человеку. Вспомнил, что для себя он выбрал другой способ. «А там может Томас свой вариант предложит… Оторвет мне яйца… Говоря медицинским языком, сделает мне физическую кастрацию». Родион поймал себя на том, что оттягивает встречу. «Но когда вчера пришла Катя, – вспомнил он, – я почему‑то же был твердо уверен, что это самое важное события в моей жизни? А сейчас все ускользнуло, как тогда на перевале на Камчатке».
В это время на сцене началось выступление очередного исполнителя. Люди зашумели, засвистели, захлопали.
В современном бизнесе от искусства самые востребованные ниши были давно заняты. Десятки потрепанных жизнью мачо греют мечтой о поздней любви сердца одиноких провинциальных бухгалтеров и учителей. Колесят по стране брюнето‑блондиночно‑рыжие девичьи трио, пытаясь максимально удовлетворить воображение похотливых старшеклассников и старых импотентов. Из последних сил надрываются хриплыми голосами для водителей маршруток обрюзгшие шансонье, оседлавшие тему блатной романтики. Чуть в сторонке от них, для оставшихся у обочины жизни бывших инженеров и гуманитариев, всегда готовы залабать, с трудом выжившие в перестройку, рокеры и барды с грустными лицами Пьеро и поп‑кумиры вчерашних дней.
В этих сложных для этого бизнеса условиях, те, кто придумал заработать на образе простоватого алкоголика Вани‑дурачка, исполняющего дворовый рок, попали в точку. Для этого шоу‑проекта им и делать ничего не пришлось, ведь подходящего материала было более чем достаточно. А образ оказался хорошо востребованным у продающих китайские чайники и пылесосы менеджеров. В попытке забыть о бессмысленности своего существования, они под матерные рефрены его песен с пятницы по понедельник примеряли на себя выцветшую майку алкоголичку и вспоминали родной двор в далеком провинциальном городке, где оставшиеся дома одноклассники пили водку на детских площадках.
Из‑за показной аполитичности Штиблет, так звали сутулого плешивого исполнителя с пустыми глазами, стали часто приглашать на мероприятия, организованные властью. Ему без разницы – деньги не пахнут, а власть прятала свои уши. И все бы прошло как обычно, если бы кто‑то неделю назад не решил сделать из Штиблета депутата Госдумы. Да к тому же не обычного, а в образе создателя и руководителя собственной партии, ориентированной на уже готовый контингент.
Что стало причиной инцидента: жадность, глупость или несогласованность, осталось неясным. Началось с того, что после пары песен Штиблет неожиданно заявил:
– Мне тут поручено передать, что мои большие друзья из «Фонда Экология Счастья» готовы не просто, так сказать, поболтать языком, – Штиблет, согласно сценическому образу, вел себя на сцене как уличный гопник с претензиями, – не просто баланду травить, а компенсировать деньгами полученные вами неудобства…
Услышав о деньгах, люди притихли, и лица их стали серьезными. К появившейся возможности перехватить денег, люди из любой страны всегда относятся очень серьезно. Решив, что деньги могут начать раздавать прямо сейчас со сцены, те, кто стоял далеко, начали пытаться протиснуться поближе. Началась давка.
Невысокая полная девушка с фиолетовыми волосами и детской коляской, до этого лениво потягивающая алкогольный коктейль и одновременно пытающаяся сделать селфи на фоне Штиблета, быстро опорожнила банку, бросила ее на асфальт и, используя коляску как таран, двинулась вперед. Но такие приемы в данной ситуации, естественно, не работают. Несколько раз ткнув коляской в ноги стоявшего перед ней мужчину, и видя что он не отходит, она визгливым отрывистым голосом приказала:
– Освободите проход! Не видите – у меня коляска с ребенком!
Мужчина медленно повернул к ней голову и процедил сквозь зубы:
– С детьми надо дома сидеть. А приперлась, стой ровно, – после этого он повернулся обратно к сцене, показав, тем самым, что разговор окончен.
Дама, не желая так легко сдаваться, решила задействовать мужа, который стоял рядом с самодельным плакатом «Мы хотим дышать».
– Антон, ты что, не видишь, как разговаривают с твоей женой? Разберись! – приказным тоном объявила она, будто была уверена, что Антон в это же мгновение набросится на ее обидчика.
Но муж, давно уже понявший, что за «чудо» он получил в нагрузку к пожизненной ипотеке, лишь пожал плечами и продолжил наблюдать за событиями на сцене.
В это время кто‑то из толпы решил уточнить и крикнул:
– А подробнее? Кому деньги дадут? Когда? И сколько?
– Уверен: все останутся довольны, – прохрипел со сцены Штиблет. – Да разве нам много надо? Водки глотнуть, да бабе задуть, – решил пошутить он.
Но в России с деньгами шутить не любят.
– Ты давай с темы не слезай! – закричали отовсюду. – За базар надо отвечать!
Лиза, только сейчас вышедшая из трейлера, где перечитывала заготовку своей речи, не видела и не слышала начала назревающего скандала, поэтому поинтересовалась у помощника:
– Что там происходит?
– Штиблет пообещал людям денег.
– Какие деньги? Он что, идиот? Кто его уполномочил? – Лиза от неожиданности так разозлилась, что хотела заскочить на сцену и пинками согнать его оттуда. – Может микрофон отключить? – предложила она.
– Поздно, – ответил помощник, – люди жаждут денег. Если мы сейчас его уберем, то спросят уже с нас.
– Зачем он это сделал? Что за щедрость! Он специально это сделал?
– Думаю, нет. Просто хотел попиариться по‑легкому… а с мозгами проблемы. Он же в Думу собрался.
– Неужели там спортсменов не хватает? Еще и гопников хотят запихнуть.
– Должен же кто‑то их представлять там их интересы, – ухмыльнулся помощник.
– Да там большинство и так уже их представители.
Лиза подошла к сцене, чтобы показать актеру, что ему нужно как можно быстрее убраться.
– Что с деньгами? Где этот фонд? Сколько денег на семью? – неслись вопросы со всех сторон.
– Да я, ребят, не знаю точно… Тысяч по пять может дадут, – растерянно отвечал смутившийся исполнитель.
Ситуация накалилась и могла бы кончится большими неприятностями, если бы в этот момент не случилось одно непредвиденное событие. Кому‑то в толпе надоело пачкающее пальцы растаявшее на жаре мороженное и чтобы от него избавиться, а заодно показать свое отношение к происходящему, человек бросил его в сторону сцены. Белый снаряд, описав в воздухе красивую дугу, глухо плюхнулся прямо на макушку Штиблету. Это и спасло ситуацию. Хохот и свист заполнили площадь.
Люди могут злиться на кого‑то серьезного, но обижаться на юродивых шутов, а тем более воспринимать их всерьез, в России не принято. Поэтому все отнеслись к словам сбежавшего музыканта лишь как к глупой шутке.
Конфликта удалось избежать. Режиссеры быстро включили фонограмму с патриотическими песнями. Постоянные участники всех митингов, активисты из КПРФ, притащили откуда‑то виселицу с повешенным толстым тряпичным буржуем с черным котелком на голове. Рядом предлагали сделать совместное фото люди, загримированные под Ленина и Сталина. В сторонке, с десятком радужных флагов, курили представители меньшинств.
Родион уже видел сидящих недалеко от него за столиком Катю и Томаса, но еще не мог к ним пробраться через плотную толпу людей.
В это момент на сцену поднялась Лиза.
Глава 34
Томас не умел долго злиться на людей. Горячая испанская кровь была уже сильно разбавлена. Ее хватало лишь на короткие, правда, очень яркие вспышки запальчивости, как и произошло вчера с казаками. А после этого Томас начинал корить себя. Он находил для пострадавших десятки оправданий. Повод, из‑за которого он вспылил, потом казался совершенно пустяковым. Ему становилось стыдно перед теперь уже незаслуженно обиженными людьми. В душе на несколько дней поселялось неприятное чувство досады и недовольства собой. Конечно, если бы Родион попался ему под руку сразу, то, скорее всего, кончилось бы неприятной дракой. Но сейчас Томас уже начал как обычно копаться в себе и искать оправдание.
Он смотрел на Катю, разговаривающую с Павлом, и ему было ясно, что у этой красивой, умной девушки были причины выбрать Родиона, а не его. Что он мог ей предложить? У него даже жилья своего нет – все еще живет с родителями. Предлагали два года назад поработать в Мюнхене в Пинакотеке. Можно было неплохо заработать. Почему не поехал? Тогда он вспомнил своего прадеда, погибшего в 1941 году в боях под Москвой. Тот жег немецкие танки, чтобы Томас мог счастливо жить в Советском Союзе. Союза нет, а правнук едет в Мюнхен гастарбайтером. Понятно, что все не так просто. Но он так и не решился.
«Тогда не ной – это твой выбор, а любой выбор имеет последствия. Для тебя последствия – это вечное безденежье. Так что Катя сделала все правильно. А ты можешь и дальше спокойно сидеть в своем подвальчике, занимаясь любимым делом». Найти оправдание для Кати было легко, но объяснить поступок своего друга он не мог.
С Родионом он познакомился еще в школе в пятом классе. Родителям Томаса удалось перевести сына из Некрасовки в хорошую школу с углубленным изучением изобразительного искусства в центре Москвы. Вместе с обычными предметами здесь изучали рисунок, композицию, историю искусства. Естественно, школа была престижной, и устроить сюда детей хотели многие родители. Родион учился в ней с первого класса, так как школа фактически располагалась в его доме.
Проблемы у Томаса начались с первого дня. В классе верховодил сынок какого‑то местного бандита Гера Рябов. Маленького роста, злобный и завистливый, он постоянно пытался показать всем окружающим свое превосходство. Он не мог продемонстрировать свое преимущество в знаниях или в художественных способностях. Даже физкультура давалась ему тяжело. Но у него не было равных в способности безнаказанно унизить любого из одноклассников.
Собрав вокруг себя несколько слабохарактерных недалеких ребят, он, прикрываясь отцом, постоянно вынашивал планы каких‑нибудь гадостей. Когда в классе появился Томас – высокой, независимый, с длинными черными волосами, Гера возненавидел его с первого дня. И сразу решил показать: кто есть кто. Во время урока физкультуры, когда все были в спортзале, он вернулся в раздевалку и помочился в ботинки Томаса. Потом, еле дождавшись, когда тот заметит случившееся, нагло процедил сквозь зубы:
– Ну, что фраерок, теперь ты опущенный, – и захрюкал от восторга противным смехом.
– Это ты сделал? – спокойно спросил Томас.
– А хоть бы и я? И что? – Гера сидел на скамейке, презрительно глядя на Томаса и подмигивая своим приятелям.
Томас аккуратно взял за мысок свой ботинок и с размаху вдарил им по щеке своего обидчика. От неожиданности хулиган с грохотом завалился на спину, а из‑за скамейки торчали только его босые ноги с грязными пятками.
Через минуту вся свора налетела на Томаса. И от того, что Родион, который еще толком не был знаком с Томасом, бросился на защиту нового одноклассника, ситуация не сильно изменилась. Двое против шестерых. Так прошли почти полгода. Они дрались почти каждый день по поводу и без повода.
Учителя все знали и видели, но боялись этого пацана больше, чем одноклассники. И не столько из‑за отца‑бандита, а больше и‑за его сумасшедшей мамочки. Та среди урока могла ворваться в класс и устроить скандал учителю по поводу плохих оценок ее сынули. Однажды, она пьяная угрожала пистолетом директору школы, который лишь попросил ее не срывать уроки.
Обратиться в милицию тогда не у кого не было даже в мыслях. Скорее всего, Томасу и Родиону пришлось бы уходить в другую школу, если бы папу школьного хулигана не взорвали прямо в автомобиле. А через пару дней бесследно пропала его матушка. Мальчика взяла к себе бабушка и увезла куда‑то за Луховицы.
Глава 35
– Неудобно вчера получилось, – ставя на стол тарелку гречневой каши с молоком, сказала Лена. – Прохор, наверное, обиделся.
– По‑твоему, надо было ему спасибо сказать? – Энрике сидел у окна и смотрел, что происходит на площади. Ему тоже было неловко. Все‑таки Прохор был гость. Сто лет не виделись. А от того, что он высказал ему все что накипело, ничего уже не изменится.
– Вообще-то, Прохор прав. Сами виноваты. Это мы сейчас, умные все стали, а тогда… – Энрике постучал пальцем себе по виску. – Я же первый на каждый митинг бежал. Вот и добегались. Так что это кара божья.
– Не говори так, – Лена присела за стол с чашкой чая. – Что там на улице?
– Да не пойму я: зачем власти самой такие сборища организовывать? Неспроста это все.
В это время с другой стороны дома во двор въехали три автобуса с сильно тонированными стеклами, из которых вышли люди в казачьей форме. В соседнем дворе из похожих автобусов вывалилась толпа совсем молодых ребят: учащихся соседнего профтехучилища. И те и другие быстро смешались с многотысячной толпой участников митинга.
Три казака оказались почти перед самой сценой.
– В такой толпе лучше на коне, – пожаловался один из них с большим синяком под глазом. – Нагайкой сверху по башке хрясь и готово, – расстроившись, что нет коня, он пренебрежительно посмотрел вокруг. – Похоже, здесь все надолго, а нас даже не покормили.
– Вон, иди, поешь, – обрезал его рассуждения другой, видимо, старший. И кивнул в сторону кафе. – И нам что‑нибудь принеси.
