Иосиф Антонович Циммерманн
Восвояси
Под стук колес
Еще в 1992 году эмигрантов из Казахстана – Хабхабыча, его сына Виктора и беременную сноху Татьяну – на пороге переселенческого лагеря в Нюрнберге ожидало знакомство с госпожой Гердой Шмидт. Пожилая и очень обеспеченная вдова обер-фельдфебеля вермахта Якова Шмидта полагала в тот день встретить своего мужа. По бумагам Красного Креста, он умер от тифа в 1949 году в советском лагере для военнопленных. Пару месяцев назад из той же организации ей сообщили, что известие о смерти Якова Шмидта было ошибкой, и он наконец-то живым возвращается домой.
Как же велико было разочарование фрау, когда выяснилось, что под именем ее супруга полвека скрывался совсем другой человек: друг и подчиненный обер-фельдфебеля вермахта Якова Шмидта – военнопленный ефрейтор Красной армии, немец Поволжья, однофамилец Давид Шмидт.
Путаница имен произошла случайно. Надо понимать, что у советского военнопленного Давида Шмидта в немецком плену не могло быть при себе абсолютно никаких удостоверений личности. Невольник с золотыми руками просто работал в роте техобеспечения. Когда их окружила Красная армия, Давид попал в советский плен тяжело раненным и в бессознательном состоянии, при этом мертвой хваткой вцепившись в шинель и планшет с документами своего командира. Логично, что его оформили согласно документам как обер-фельдфебеля Якова Шмидта.
Настоящий Яков Шмидт погиб в 1945 году под Данцигом. Эти подробности Герда впервые узнала от переселенца из Казахстана. Она не могла сердиться или в чем-то обвинять русского немца. И, хотя ее многолетняя надежда еще раз в этой жизни увидеть любимого Якова оказалась несбыточной, женщина даже с каким-то уважением и трепетом смотрела сейчас на этого изуродованного войной человека. Она его простила. У нее на душе было легко и мирно: теперь она знала все.
– Es ist doch kein Leben gewesen, – нарушила тогда всеобщее молчание фрау Шмидт. – Nur lebenslange Gefangenschaft!
– Это ведь не жизнь была, лишь плен длиною в жизнь, – на русском вторил ей переводчик.
Одинокая Герда Шмидт в этом случайном знакомстве для себя увидела божью волю и, долго не раздумывая, забрала семью Шмидтов из переселенческого лагеря к себе.
Перед своей смертью она усыновила Виктора, завещав ему и дом, и все сбережения.
– У тебя в свидетельстве о рождении отцом записан Яков Шмидт, – пояснила свое последнее волеизлияние Герда. – Он был мой муж. Получается, что ты наш потомок.
Едва дождавшись возвращения Татьяны с младенцем из роддома, новоиспеченная восьмидесятилетняя бабушка уснула вечным сном в семейном окружении.
***
В нюрнбергском юго-восточном пригороде с названием Лангвассер фрау Шмидт слыла очень замкнутой особой. Даже ее двухэтажный особняк был тому подтверждением. Задуманный как традиционный, типичный немецкий домик простых и правильных форм по прихоти его владелицы был украшен мансардой и эркером. Открытый балкон цокольного этажа архитектору пришлось наглухо закрыть затемненными панорамными окнами. Красную черепичную кровлю с ярко выраженными свесами заменили на черную.
Темно-зеленая хвойная краска, которой были покрыты наружные стены, тоже не вписывалась в пастельную цветовую палитру близких и далеких соседей. Небольшое низкое крыльцо, высокая входная арочная дверь, верхняя часть которой была застеклена, а алюминиевые окна и ставни дома так же, как и крыша, были выкрашены в черный. И находился этот особняк на отшибе. С птичьего полета можно было бы заметить, что дом фрау Герды вообще был вне границ Нюрнберга. Его отделяло от городской черты огромное поле цветущего сейчас солнечно-желтого рапса. Вдобавок стоял он на опушке Reichswald – государственного лесного полузаповедника…
Из благодарности и глубокого уважения к бывшей хозяйке, которая уже который год покоилась на кладбище, никто из казахстанских переселенцев даже и не помышлял что-то кардинально менять в доме. Покрасить и побелить – приветствовалось. Но не более…
Конец сентября радовал душу и взгляд яркими красками бабьего лета. Природа щедро украсила золотом величественные дубы старого леса за домом Шмидтов.
Рыжее солнце клонилось к закату. В воздухе летало великое множество паутинок.
– Классная погодка, – скрипучим старческим голосом Давид оценил штиль. – Лето хат было намного ветреней и холоднее.
– Да уж, настоящее бабье лето! – поддержала беседу Амалия. – Интересно, какой будет зима?
– А ты не спеши, – нарочито строго потребовал старик, беря ее под руку. – Живи хат сегодняшним днем.
Они ненадолго задержались у большой, овальной цветочной клумбы. Здесь все еще пышно и ярко цвели многочисленные бегонии, герберы и астры.
В центре сада стоял светлый ажурный павильон. Его окружала широкая полоса белоснежных распустившихся хризантем. Их терпкий и насыщенный запах был слышен издалека. Восхитительный горьковатый аромат, напоминающий нотки полыни и календулы.
Старики под ручку вошли в беседку. Давид поспешил занять место в стоящем посередине глубоком кресле-качалке. Амалия поудобнее устроилась на кушетке, прикрыв колени шерстяным пледом. Они любили это место и большую часть дня старались проводить именно здесь. На свежем воздухе. В любую сносную погоду.
Хабхабыч обычно читал популярную в Германии русскоязычную газету Neue Zeiten27. Амалия что-нибудь вязала или тоже читала. Обычно библию и обязательно вслух.
Читать сегодня не получилось бы. Сверкающие лучи опускающегося солнца проникли в павильон и залили его огненно-оранжевым светом. Их сияние слепило. Давид закрыл глаза, с удовольствием подставляя лицо теплым лучам.
– Слушай, – обратилась Амалия к Давиду. – Вот ты мог себе когда-нибудь представить, например в детстве на Волге, или в плену, или потом в Казахстане, что будешь жить со всеми удобствами в Германии? Мечтал об этом?
– У тебя, Маля, с головой проблема, – проворчал в ответ Хабхабыч. – Ты в сотый раз меня об этом спрашиваешь. Какая теперь уже разница? Как вышло, так тому и быть. Перестань ворошить прошлое.
– А все же жаль, что тебе так и не удалось после войны побывать на родине.
– Я был на Волге, – расслабленным, полусонным голосом едва слышно промямлил старец.
– Так я тебе и поверила. Да ладно уж, спи, – махнула в его сторону Амалия.
***
Вдали на перроне станции Аккемир растаяли очертания фигур Алтын и Амалии. Хабхабыч еще некоторое время простоял в тамбуре вагона. Поезд уносил старика в далекую Германию.
Ему не хотелось идти в купе. Общение с незнакомыми людьми в последнее время стало его обременять. А сегодня после расставания с родными это казалось просто каторгой. Но оставаться две ночи и полтора дня в тамбуре тоже не вариант. Вытирая слезы, он подхватил легкий багаж и двинулся по коридору вагона.
– Двадцать шестая полка. – Яков разглядывал номера в поисках своего места.
Двери его купе стояли открытыми. Внутри обустроилась семья из трех человек. Обе нижние полки были уже застелены.
– Выходит, что моя верхняя, – старик стоял в проходе и не решался войти. Он стеснялся спросить и даже не мог себе представить, как у него получится протиснуться и залезть на свою верхнюю полку.
– Здравствуйте, – обернувшись, заметила его молодая мама семейства. По ее широко раскрытым глазам Яков догадался, что она в этот миг ничего, кроме его шрама на лице, не видит.
Это была невысокая женщина лет сорока. Вся беленькая и мягкая. Темные густые волосы ровным контуром обрамляли ее светлое лицо с маленьким носиком и детскими пухлыми губками. В карих глазах сияла открытость и доброжелательность. Прическа каре – приметил Яков.
Его Алтын в юности тоже носила такую же. Говорила, что ее прическа называется сэссон и держится без укладки, лака и завивки. Секрет заключается в эффекте природной упругости волос. Достаточно встряхнуть головой, и пряди сами ложатся в нужном направлении.
У женщины в купе действительно была живая, льющаяся в движении прическа. Ситцевый халатик и махровое полотенце легко лежали на округлых плечах.
– Вместе, значит, будем ехать, – вернула она старика из размышлений.
– Добрый день, – поздоровался Яков и, показав рукой, держащей чемоданчик, в верх купе, добавил: – Мое место там.
– В ваши-то годы! – всплеснула женщина руками и повернулась к мужу, ища поддержку.
Ее взгляд требовал положительного ответа.
– Так не годится, – поспешил встать с постели мужчина. Он сквозь толстые стекла очков сейчас тоже пялился на шрам: – Мы вам нижнюю уступим.
– Нет, ни в коем случае, – импульсивно запротестовал старик, – мне все равно, где лежать.
– Отставить возражения! – приказным тоном распорядился глава семьи, освобождая свое место.
– Меня зовут Юля, – представилась женщина.
Легко подхватив старика под локоть, она властно провела и посадила его на нижнюю полку купе.
– Постельное белье мы вам потом поменяем, – уточнил ее супруг.
– Как любит говорить мой папа: «Уважай старость, чтобы и тебе этим аукнулось», – нравоучительно обратилась Юля в сторону лежащей на верхней полке: – Правда, доча?! Наташа, поздоровайся с дедушкой.
– Здрасте, – отложила в сторону книгу девушка, – давайте сюда ваши вещи. Над дверью есть еще свободное место.
Было странно, что девушка вообще не придала значение столь явному увечью старика. Яков решил, что это из-за равнодушия и безразличия, столь присущего сейчас молодым. Он послушно протянул ей свой багаж. Кончиками пальцев Наташа ухватилась за ручку и ловко забросила легкий чемоданчик на полку. В тот же момент оттуда слетела на пол необозримых размеров военная фуражка. Яков уже успел заметить, что в изголовье Наташи на пластмассовых плечиках висит военный китель подполковника военно-воздушных сил.
– Владислав, – поднимая с пола свой головной убор, представился попутчик. – Можно просто Влад. Внизу вам будет удобнее. Дорога дальняя, так что располагайтесь.
– Не стоит обо мне беспокоиться, – засмущался старик, – мы люди степные, неприхотливые.
– А мы военные и помоложе, – успокоила Юля.
– Мой сын взял билеты в последний момент, – он почему-то стал оправдываться, – Видимо, других свободных мест уже и не было.
– Наша поездка тоже как гром средь бела дня, – подхватила разговор супруга офицера, – как в армии уж водится: в последнюю минуту муж получил назначение в Москву. Мы так обычно имеем право на бесплатные билеты в самолет. Но на все ближайшие рейсы не оказалось ни одного свободного места.
– Известное дело, начало мая – время праздников, – развел руками Влад, – нам даже эти места на поезд лишь через знакомого официанта удалось добыть.
– Товарищ подполковник, хотя я и железнодорожник и имею льготы, но нам тоже только по блату билеты достались.
– Зовите меня, пожалуйста, Влад, – повторил свое предложение офицер, – и желательно на ты.
– А вас как будем величать? – спросила Юля.
– Яков Шмидт.
– А по батюшке?
Вопрос застал старика врасплох. Его до сих пор никогда и никто по отчеству не называл. В лагере для военнопленных к нему официально обращались лишь по фамилии. В быту некоторые грубые охранники его называли просто фашистом. Но среди большинства из тогдашнего окружения он был известен как мастер.
– Мастер, а сможешь починить мои часы? – так назвал его даже главный особист лагеря Данда Шукенов.
Первые годы в Казахстане непосредственно к нему вообще никто не обращался. Брат энкавэдэшника Данды, начальник станции Кадырбек Шукенов умудрялся командовать им лишь пальцами. Он, видимо, не мог даже предположить, что военнопленный немец может знать русский язык.
Неизвестно, кто первым это придумал, скорее всего кто-то из местной детворы, но среди казахов за ним вскоре прицепилась кличка немыс-ага – дядя немец.
«Но не рассказывать же первым встречным обо всем этом», – рассудил Яков.
– И кто же вы будете-то по батюшке? – теперь уже Влад повторил вопрос.
– Николаевич.
– Вот и прекрасненько, Яков Николаевич. Моя Юленька сейчас накроет стол, и для знакомства у меня в заначке имеется отличный коньяк. Из Армении!
– Мне тоже в дорогу поесть положили, – Яков глазами искал свой пакет с провиантом.
– Отставить! – тоном, не терпящим возражения, распорядился офицер. – Пока не пропало, надо наше доесть. А ваше и завтра будет еще съедобным.
Пышные азиатские лепешки, зажаренная курица, вареные яйца, зеленый лук и свежие овощи заполнили стол. Старик осторожно взял и понюхал один помидор. Он был более чем удивлен:
– У нас в поселке еще рассаду не высадили, а здесь уже спелый фрукт.
– В Узбекистане свежие помидоры почти весь год, – пояснила Юля, – к сожалению, мы не успели на базар заехать. Пришлось в поезде у проводника и в три раза дороже покупать.
– Зато нам теперь чай приносят первыми и бесплатно, – похвастался Влад.
– Да ты ему такую сумму отвалил, за которую можно сотню стаканов чая и еще торт в придачу приобрести, – журила супруга женщина. – Вот скажите, Яков Николаевич, это же неестественно, не соответствует логике и здравомыслию. Во всем мире, понимаете, научный и технический прогресс. А из какой тогда, извините за выражение, задницы появляется дефицит и инфляция? Ведь производство становится проще и дешевле, а значит, и цены обязаны снижаться. Так нет же! Почему-то все наоборот. Только спекулянты наживаются. Вот кого надо травить как тараканов. Порядочным людям тогда станет легче жить.
– А на витаминах нельзя экономить, – возразил Влад, нарезая помидор.
В непринужденной обстановке за разговорами о том да о сем проехали без остановки следующие станции: Тамды и Алгу. А вот в областном центре Актюбинске поезд простоял почти полчаса. Но в купе на это не обратили внимания. Коньяк и закуска располагали. Случайно встретившиеся пассажиры уже явно были настроены на обязательные в таких случаях рассказы о своей жизни…
– Яков Николаевич, – вскоре обратилась с верхней полки Наташа, – а можно я вас дядя Яша называть буду?
– Как любит говорить наша Амалия: а хоть горшком называй, только, чур, на голову не какать! – засмеялся старик.
– Это ваша супруга? – спросила Юля.
Улыбка враз пропала с лица собеседника, и он как-то растерянно пояснил:
– Нет. Она моя соседка.
Юля переглянулась со своим мужем. Им обоим показалось, что попутчик говорит неправду.
«Поди у старика шуры-муры с соседкой», – подумал Влад.
И, как бы соглашаясь с ним, ему скрытно подмигнула Юля.
– А как вас внуки зовут? – вопрос Наташи сверху, кажется, был как нельзя кстати.
– У меня нет внуков, – на короткое время Яков Николаевич еще больше поник головой, но буквально через минуту он поднял сияющее улыбкой лицо и заговорщицки произнес: – Зато у меня есть прозвище.
– Дед Мазай? – первой отреагировала Наташа.
– Папа Карло? – смеясь подал свою версию Влад.
– Какое? – строго посмотрев на членов своей семьи, спросила старика Юля.
– Хабхабыч.
– Хоттабыч? – умиленно переспросил Влад, до краев наполняя стаканчики коньяком.
– Хаб-ха-быч, – растягивая, поправил его старик.
– А что это означает?
– В том то и дело, что придуманное слово, – уже в открытую смеялся старик. – В нашем языке есть глагол haben – по-русски читается как «хабэн». Очень часто используемое слово. Переводится примерно как «иметь». Хотя там еще сотня других значений. Так вот я, сам того не замечая, постоянно мешал этот «хабэн» в разговорной речи. Порой по два раза в одном предложении. Так эти «хабэ» и «хабэн» прилипли ко мне как банный лист. Из-за этого меня и прозвали Хабхабыч…
Уже поздно вечером их поезд остановился на очередной станции. Перрон практически не освещался. Пассажиры купе попытались в окно разглядеть здание вокзала, но тщетны были их старания.
– Жайсан, – пояснил им проходящий по коридору вагона проводник, – следующая станция Оренбург.
Яков, Юля и Наташа как-то разом и разочарованно отпрянули от окна. И лишь только Влад все еще всматривался в темноту перрона.
– Если Казахстан отделится от России, то именно здесь будет место пограничного контроля, – неожиданно для всех заявил он.
– Ну, опять началось, – Юля демонстративно убрала со стола недопитую бутылку, – тебе на сегодня хватит.
– Яков Николаевич, а вот вы как думаете, распадется СССР или нет? – смутил старика вопрос собеседника.
Он растерянно посмотрел на Влада, на Юлю и снова на ее супруга. Конечно же, у него были на эту тему свои соображения. Как-никак, а Яков ежедневно читал газеты. Но такой открытый и провокационный вопрос застал его врасплох.
– Я бы не хотел до этого дожить, – дипломатично ответил он.
– А что местные об этом говорят? – был неумолим офицер.
Отступать было некуда, да и Влад со своей супругой показались Якову порядочными, образованными и хорошими людьми.
– Вы наверняка слышали про Желтоксан, митинги протеста в Алма-Ате 1986 года? – кажется, у старика из поселка на эту тему была готова целая речь: – Там ведь выступали студенты, молодежь, рожденные и воспитанные в советском обществе, как говорится – в духе интернационализма. А за что? За то, чтобы казахами правил казах. Не специалист, не заслуженный человек, не патриот и не известный лидер-коммунист. Просто человек их национальности. Если кто и говорит, что они националисты, то должны признать, что это нами воспитанные националисты.
Я вот никогда, с самого начала, не мог понять: зачем у нас начали строить общее советское общество именно с того, что разделили Российскую империю на республики? Зачем коммунисты-интернационалисты начали нас по национальному принципу разделять? Светлая идея строительства коммунизма была у нас общей, а идти к ней мы почему-то должны были под разными национальными флагами. А ведь там нездоровая конкуренция появлялась. Одни считали себя правильнее и лучше других. Опять-таки то там, то здесь всплыли старые традиции. Не секрет, что большинство назначений на высокие должности были не по заслугам людей. Чиновники на тепленькие места тянули за собой своих родственников и земляков. Первого секретаря Казахстана даже многие из самих казахов прямо обвиняют в распространении родоплеменного деления. В республике, в которой так часто воспевают дружбу народов, на самом деле до сих пор идет вражда между собственными жузами и родами.
Вместо стирания национальных различий наше государство подчеркивало и выделяло эту разность. Возьмите те же нацкадры: обязательный процент определенной национальности в высших учебных заведениях и руководстве региона. Мы национальность поставили выше профессионализма.
Мало того, вот кто додумался, например, чужеродным немцам и евреям дать на российской земле автономии?
Вообще, я считаю, что Россию надо было оставить общей. Может быть, ей другое название придумать. Но не Союз. Это опять же подразумевает общность различных людей. Что-то приемлемое для всех. Хотя Россия исторически обоснованное название. В отличие от «Русь» оно не подчеркивает русское превосходство.
А еще надо было из советского паспорта национальность вообще убрать. Страна и гражданство – одно. Точка! Тогда и Желтоксан не случился бы в Алма-Ате. Я повторюсь: там ведь не демонстрировали за хорошего руководителя с правильной программой строительства светлого будущего. Нет! Там просто требовали, чтобы в многонациональном Казахстане правил исключительно казах. А это уже тупик.
– Хабхабыч, вас от коньяка еще дальше понесло, чем моего Влада, – было непонятно, осуждает или одобряет речь старика Юлия, – а сейчас давайте спать. Оставим что на завтра поговорить.
Яков сходил в туалет. Он возвращался и хотел уже открыть двери своего купе, как их поезд остановился на утопающей в свете станции.
«Оренбург» – сияли буквы над вокзалом.
Яков поспешил выйти на перрон и вслух, но не очень громко выкрикнул:
– Так вот ты какой!
Он никогда здесь не был, но, кажется, знал об этом городе почти все.
Во всю стену комнаты ожидания вокзала станции Аккемир висела карта СССР. В перерывах, когда ему позволяли там греться у круглой печки, или в ночные дежурства эта карта была единственным развлечением. С ее помощью Яков мысленно путешествовал по просторам Советского Союза. У него были кое-какие деньги. Не придуманные, а настоящие рубли. Часто приходилось односельчанам то одно, то другое ремонтировать. Благодарные люди, помимо продуктов питания, тайно совали ему порой и купюры. Так вот, Яков даже мысленно путешествовал туда, докуда ему хватило бы его денежных сбережений.
Оренбург был одним из таких мест. Поэтому в совхозной библиотеке и даже в обрывках газет, которые он находил в кювете при обходе железнодорожных путей, он неизменно искал все, что писали про Оренбург. Особенно привлекательным ему показалась история «трижды зачатого и единожды рожденного» города. Редкостное явление, когда название города появилось еще до начала строительства, а место закладки стен града переносилось в устье реки Орь аж три раза. Хабхабыч постоянно вспоминал об этом, в течение четырех лет заполняя на конвертах или посылках графу адреса общежития оренбургского сельскохозяйственного института, в котором учился его сын Виктор.
Яков посмотрел в обе стороны перрона. Он почему-то решил, даже надеялся, что Виктор с Таней тоже обязательно должны будут выйти из вагона, чтобы попрощаться с городом своей юности. Но никто из них не показался на перроне.
«Наверное, уже спят», – решил старик и, держась обеими руками за поручни вагона, поднялся по ступенькам, стараясь никого не разбудить, прошел в купе и улегся на свою полку…
Хабхабыч проснулся от шума. В купе уже было светло. Он лежал лицом к стене, а за его спиной раздавались непонятные звуки. Вроде как воркование голубей. Но одновременно проскальзывало кваканье лягушек и мяуканье котят.
Яков обернулся. В проходе стоял Влад и мурлыкал с лежащей на верхней полке дочкой Наташей. Старик еще внимательней стал вслушиваться в звуки, стараясь что-нибудь понять. Но это было невозможно. В какой-то момент он даже было решил спросить, но в это время сдвинулась дверь и в купе вошла Юля, вмиг наполнив пространство запахом мяты и ромашки. Она заметила, что сосед по купе проснулся.
– Доброе утро, Яков Николаевич. Как вам спалось?
– Спасибо, Юля. Я хоть и железнодорожник, но спать в летящем поезде – это не мое.
– Жаль, конечно, – обернувшись к Хабхабычу, сказал Влад. – А мы с молодости по службе так привыкли к поездам. Наш старший сын чуть ли не в поезде родился. В последние минуты успели беременную Юлю в больницу доставить.
– Жизнь военных, – с пониманием развел руки в сторону старик. – Сегодня здесь, а завтра там. Можно спросить, а на каком языке вы с Наташей разговариваете?
Купе взорвал дружный смех. Смеялась вся семья.
«Вот где взаимопонимание, – с умилением смотрел на них Яков, – не просто люди по крови, не просто живущие под одной крышей… А как одно общее, один инструмент – коснешься одной струны, и заиграет весь оркестр».
– Это у них с папой свой язык секретиков, – пояснила Юля, – могут часами так общаться. Я сначала смеялась над ними. Потом меня это стало раздражать. Несколько раз даже орала на них. Без толку. Но раз свалились мне с этим на голову, то приходится принимать как есть.
– Так это получается вроде детских поигралок, – разочарованно произнес старик, – чепуха и только! Вы же на этом тарабарском языке друг друга все равно не понимаете, ничего объяснить и доказать не можете. Пустая трата времени получается. Не заигрывайтесь – мой вам совет. Детям развиваться и толковое учить надо.
– Так-то оно так, – дипломатично шла на мировую Юля, – но есть и польза в этой забаве. Мы, бывает, с Владом поцапаемся. Не без этого в семье! Потом этими муры-куры и миримся. Знаем же, что у каждого своя правда и доводы. А мириться надо. И если начинать это на человеческом языке, то можно снова разругаться. Осознать свою неправоту или принять ошибки на свой счет большинство из нас не могут и не хотят. Так вот на этом непонятном марсианском языке каждый из нас может свое мнение высказать и при этом никого не обидеть. Его просто никто не поймет. Я ему свое «мур-дур». Он мне свое «ляпь-цяпь». И снова мир на планете Земля и порядок в канцелярии.
– Хабхабыч, байками сыты не будем, – распорядился подполковник, – давайте пить чай. Я у проводника купил прекрасный индийский.
На столе действительно стояла зелено-черная упаковка со слонами.
– А за чаепитием вы нам расскажете, кто такая Алтын, – почему-то подмигнул Влад, – любовница? Красотка казахских степей? Не бойтесь, мы вашей супруге не расскажем.
– Откуда вы знаете про Алтын? – испуганно заерзал Яков.
– Вы ночью бредили. Часто звали Алтын.
– Это от тряски, наверное. Я во сне никогда не разговариваю.
– С чего это такая уверенность? – улыбалась Юля. – Вы же, когда спите, не можете себя контролировать.
– Мою супругу зовут Алтын, – поспешил оправдаться Яков.
– Казашка? – теперь удивился офицер.
– Да.
– Они же мусульмане, – Юля стояла в проходе с разведенными руками.
– Ну и что. У нас в поселке много смешанных казахско-немецких семей.
– Так значит вы немец? – решил уточнить Влад. – А я вчера было принял вас за еврея. Ну, вы должны понимать: Яков – это же библейский персонаж.
– А я родилась в немецком Дрездене! – восторженно произнесла Юля. – Мой папа был музыкантом в полковом оркестре.
– И по каким делам вы в Москву? – чувствовалась догадка в вопросе Влада.
– Мы уезжаем жить в Германию, – решил быть до конца откровенным Хабхабыч, – в соседнем вагоне мой сын и сноха едут.
Ожидаемо в воздухе повисла тишина. Юля, собрав со стола стаканы, ушла в сторону купе проводника. Влад какое-то время делал вид, что что-то ищет в сумке под столиком, но, махнув безнадежно рукой, просто улегся спать лицом к стенке…
Молча проехали Куйбышев28. Яков, погруженный в свои мысли, глядел из окна скорого поезда. Единственный глаз как-то успел прочитать название промелькнувшей станции.
– Обшаровка?! – вслух удивился он. – Кто ж эти названия придумывает? Жители поди и сами не знают, что это значит.
Но в купе ему никто не ответил. Хабхабыч уже мысленно ругал себя за то, что рассказал про эмиграцию в Германию.
В это время поезд заметно стал сбрасывать скорость и вскоре вообще остановился. Ни слева, ни справа не видно было ни одного строения, ни даже намека на регулярную остановку или разъезд.
Опытный, хотя и бывший железнодорожник заволновался и поспешил выйти из купе. Проводника в вагоне не оказалось. Он размеренно прохаживался вдоль вагона.
– Что случилось? – спрыгнув на щебенку путевой насыпи, поинтересовался у него Яков.
– Вынужденная стоянка. – ответил ему проводник. – Впереди идущий товарняк потерял бревна. Крепление сорвало. По общей связи сообщили, что дорогу на километр завалило. Пару бревен даже на мосту через Волгу нашли.
– И долго теперь будем стоять? – за спиной Якова раздался голос тоже выпрыгнувшего из вагона Влада.
– Час-другой. Пока соберут груз, пока проверят, нет ли повреждений полотна.
– Так что можете на опушке позагорать. – посоветовал проводник соседнего вагона. – Будем трогаться, машинист даст три раза по три долгих гудка.
Не сказав ни слова, Яков спешной походкой направился в сторону локомотива, успевшего остановить их поезд перед огромным и длинным речным мостом.
– Я с вами, – поравнялся с соседом по купе Влад.
Им пришлось буквально пробиваться сквозь массу пассажиров, высыпавших из тамбуров состава. Соседи по купе даже потерялись в толпе и нашли друг друга снова лишь в голове состава.
Седой Яков, в помятых брюках и рубашке, и Влад, в спортивных штанах и военном кителе поверх майки, стояли на примостовом бетонном полотне и созерцали широкую долину реки. В этом месте она была обрамлена узким песчаным пляжем и широким сочным прибрежным заманом. Внутри же пойму разрезали возвышающиеся над водной гладью многочисленные продольные и поперечные террасы. Те, что постарше, успели зарасти ивняком и другой типичной прибрежной растительностью. А вот островки последних намывов, наоборот, бросались в глаза своей первозданной наготой – покрытые различной окатанности и размеров гравием, галькой и валунами.
– Здравствуй, Волга! – восторженно вскрикнул Яков и по привычке, как после молитвы, «омыл» лицо сухими ладонями сверху вниз.
– Вот это я понимаю – ширь бескрайняя! – проорал вслед Влад.
– Саратовское водохранилище, – громогласно подсказал им из окна машинист тепловоза.
– Родненькая! – уже тише произнес Хабхабыч и вытер о рукав сбегающие из глаза слезы.
– Это, конечно, неправильно, – не удержался и взял под локоть старика Влад, – я про то, что вы уезжаете в Германию. Вроде бежите как крысы с тонущего корабля. Но тем не менее я вас тоже могу понять. Язык и культуру невозможно сохранить без компактного проживания и государственности. Но вам, немцам, автономию на Волге точно уже не вернуть. Здесь другие люди укоренились. Те, кто во время войны бежал сюда из оккупированных гитлеровцами территорий. Они ведь вас, русских немцев, не знают. Но у них в крови огромная ненависть к немецким захватчикам.
Яков одним глазом пристально посмотрел в лицо подполковника.
– Хабхабыч, вы только не обижайтесь на меня, – попросил Влад.
– А за что? – Яков тяжело вздохнул. – Ваше поколение тут ни при чем. Да и мне эта республика Поволжья тоже уже на фиг не нужна. Вопрос в другом! Как нашим детям в этой стране дальше жить? Вы думаете, мы с радостью уезжаем в Германию? Да, может быть, некоторых и манит легкая и красивая западная жизнь. Но большинство бегут от безнадежности и безысходности. Истинный размах трагедии, постигшей советских немцев в недалеком прошлом, явно замалчивается. В настоящем же нам ни на Волге, ни в Казахстане места уже нет. Как в такой ситуации прикажете думать о будущем? Неисправленные ошибки прошлого дают народу повод сомневаться в том, что депортация и запрет всего немецкого были случайным делом и никогда впредь не повторятся…
За спиной Хабхабыча прозвучали три коротких гудка локомотива. Старик поспешно обернулся и тут же опрокинулся назад. Прежде чем упасть с примостового бетонного полотна, он успел пару раз взмахнуть руками. Больно ударившись спиной о поверхность воды, мужчина резко пошел ко дну. Сиюминутно над ним сомкнулась холодная тьма.
Но он не утонул. Ведь это было во сне. Старик увидел себя снова ребенком…
Стараясь не замочить ботиночки, сын кузнеца легко запрыгнул в лодку и отчалил. Давид впервые в жизни держал сейчас в руках весла. Неумело, постоянно сбиваясь с ритма, мальчишка стал грести, все дальше удаляясь от берега, пока совсем не исчез в темноте.
Ему было страшно. Мокрое, черное и бездонное пространство за кормой грозило в любой момент проглотить раскачивающееся на волнах суденышко. Волны тяжело дышали, громко булькали и плескались под ударами весел. Небо над Волгой сливалось с водой. Давиду казалось, что он плывет в никуда, в бесконечность. И лишь когда луна на мгновение выглянула из-за тучи, он заметил удаляющуюся узкую полоску берега. Давид успел разглядеть очертания родного села Мюллер, в котором он родился, где сделал свои первые шаги, где отец Николаус успел привить сыну любовь к кузнечному делу и где в одночасье ему не стало больше места.
