Макс Баженов
Этнофагия
То, что чуда не произошло, стало понятно в первые же пятнадцать минут – любому человеку, который имеет хоть какое-то отношение к искусству. Странно слышать это от стражника, но в юности я баловался героической поэзией, весьма популярной у моих однокашников, а также состоял в академическом драмкружке, поэтому сказать, что у меня нет вкуса, нельзя.
И, о, боги, это было ужасно. Ужасно само по себе – безотносительно острых вопросов, которые произведение порождало своей социальной тематикой и попутным нарушением всех устоявшихся общественных норм. Уверен, что Вольдемар, захоти он стать драматургом, создал бы более удачную картину, чем то кошмарное нагромождение пафосных перлов и противоестественных решений, свидетелями которых мы стали. Клянусь, я бы покончил с собой, если бы оказалось, что автором сего опуса оказался я. Это было настолько плохо, что мне и спустя время причиняет физическую боль попытка изложить словами его суть. Честно говоря, зная урсов, я был готов к тому, что скорее всего людям придётся проявить сноровку, чтобы полюбить эту пьесу – было бы желание. Но даже у меня, человека весьма дружного со зверолюдом, такое желание могло бы возникнуть разве что под пытками. Можете себе представить, что происходило с менее благосклонно настроенной публикой.
Штольц покинул ложу первым. Напоследок он кивнул адвокату Лаврецкому, и тот ответил ему тем же. Лицо Степана Андреевича украшала загадочная ухмылка, природу которой я установить не смог. От мыслей об этих двоих меня отвлекли звуки, идущие со сцены.
Первый помидор прилетел в голову главному герою фамильяру в тот момент, когда он признавался в любви прекрасной даме. По сюжету он был человеком, заключённым в тело фамильяра злым волшебником в белом халате. Герой сокрушался, что они с возлюбленной не могут вступить в более близкую связь и задавался вопросом, может ли человеческое воображение вынести и стерпеть подобный союз.
Что ж, практика показала, что не может. После невинного обстрела овощами и яйцами в зале поднялся низкий неодобрительный гул. Какие-то уроды начали швырять в актёров заранее припасëнные камни. Актрисе, игравшей предмет любви героя, булыжник угодил прямо бровь. Блеснув в электрических огнях, брызнула кровь, и девушка упала, пытаясь отползти к противоположной стороне сцены.
– Скотоложцы! – кричит кто-то поверх шума, и зал окончательно сходит с ума от переизбытка чувств.
– Идите и разберитесь с этим, ребята, – сказал Лаврецкий старший.
Меня не нужно было просить дважды. Я приказал двум рядовым держать вход в ложу, а сам, не дожидаясь Илюши, направился вниз на бушующие трибуны. К месту перепалки уже стягивалась стража, стоявшая с боков сцены. Один из них отправился помогать раненой актрисе. По пути я свистнул ещё несколько человек и показал пальцем на группу хулиганов с камнями в переднем ряду. Разобраться, кто есть кто, было очень трудно, поскольку вообще все посетители выражали своё негодование. Фамильяры, попавшие под руку, разбегались, кто куда. Трое из тех, кто бросал камни в актёров, перескочили через заграждение и побежали по песку арены к воротам с противоположной стороны. У них нет шансов проскочить охрану, поэтому я концентрируюсь на тех, кто по-прежнему находится в толпе. Там, куда я иду, начинается настоящая свалка. Люди дерутся, кричат и швыряются друг в друга всем, что попадается под руки. Либо бить всех подряд, либо…
Я достаю пистолет и делаю предупредительный выстрел в воздух. Рядом кто-то протяжно визжит.
– Тихо! – инстинктивно рявкнул я и сделал ещё один выстрел.
Подождав секунду, пока уляжется первый шок, я отчётливо и громко сказал:
– Именем Альянса! Приказываю вам остановиться и занять свои места! Сядьте и положите руки на колени так, чтобы я их видел. Если будете сотрудничать, никто не пострадает!
В одной руке я держал это смертоносное чудо кустарного ремесла, а другую положил на рукоятку висевшего на поясе меча. Кажется, это произвело должный эффект. Я уже говорил, что ходил в драмкружок. Так вот, злодеев играть приятнее всего. Наверное поэтому многие становятся злыми в обычной жизни. Ибо, как известно, вся наша жизнь – игра, а игры должны быть интересными.
Представление, конечно же, было безнадёжно сорвано. Мне ещё придётся отчитаться за эти две пули, но я был уверен, что всё сделал правильно. Как стражник, я должен охранять покой граждан и минимизировать ущерб – а что, как не покой выражают сейчас эти ясные лица?
Конферансье объявил о завершении представления. Троих беглецов связали и бросили в темницу. Остальных переписали и вывели по одному. Всё это время я поглядывал на ложу урсов, в которой царило удивительное спокойствие. Представляю себе, что они думали. Людишки подрались из-за пьесы, поставленной одним из них. Сомневаюсь, что они могли оценить, насколько плохим было это поделие в глазах людей. Уж больно прикладное мышление у урсов. Может быть поэтому они так безнадёжно плохи в драматургии? Кто знает? Факт остаётся фактом – сегодня общественность была потрясена. Но для этого, вроде бы и собирались, так?
Когда все необходимые оперативные действия были выполнены, пришло время проследить за тем, чтоб таласанцев вернули в воду целыми и невредимыми. Ещё не хватает проблем и с ними. Мне хотелось поскорее покончить с этим, поэтому я повсюду искал Илюшу, но спустя десять минут бесплодных блужданий, я решил, что справлюсь с задачей и сам.
Водная ложа находилась справа от сцены, на верхнем уровне – напротив того места, откуда ещё недавно кидали камни. Чуть правее и ниже неë находилась ложа урсов, которые к этому моменту почти все разошлись. Пока я дошёл до таласанцев, то заметил, что ни единый член администрации не стал дожидаться завершения нашей работы. Наверное, они разбежались ещё раньше, чем я выстрелил.
Таласанцы без конца стрекотали. Кажется, дебаты были довольно горячими. Я спустился вниз, позвал рабочих, распорядился о погрузке и отправился ко входу, чтобы организовать конвой.
На улице тоже творилось нечто неладное. Выйдя, я обнаружил, что несколько фонарей разбиты. Капитан Лебядкин собственной персоной стоял у гостевого входа с факелом в руке, раздавая инструкции подоспевшему подкреплению. Шеф был очень крупным мужчиной с квадратными плечами, квадратной головой и квадратным мышлением. С таким человеком бесполезно искать компромисс.
– Муромский! – крикнул капитан, едва я попал в поле его зрения. – Это ты стрелял там внутри?
– Так точно, капитан.
– Ты что, идиот?
– Никак нет, капитан. Обстоятельства требовали остановить насилие предупредительным огнём.
– Кто отдал приказ?
– Никто, капитан. Я принял решение самостоятельно, – ответил я.
– Рапорт!
– Сейчас? – спросил я и посмотрел на тех, кто вынужден был ждать, пока мы закончим этот нелепый обмен репликами.
Капитан что-то недовольно проворчал и спросил:
– А что у тебя сейчас?
– Везу таласанцев в гавань. Старший сержант Лаврецкий…
– Забудь про него. У нас тут ЧП. Найдены трупы троих фамильяров. Действует организованная группа, возможно несколько ячеек. Я выделю тебе людей в помощь. Как можно быстрее и аккуратнее смойте наших гостей обратно в море. Как понял меня, Муромский? Повтори!
– "Забудь про него. У нас тут чепэ. Найдены трупы…"
– Немедленно заткнись, умник хренов, и приступай к работе! Чтоб завтра с утра был рапорт!
– Так точно, капитан!
Здесь стоит отметить, что намедни господин мэр отказался от усиления стражи, назвав опасения Лебядкина "смехотворными и беспочвенными". Даже представлять себе не хочу, чем всё это кончится для нашего города…
Я отдал честь и поспешил к площадке, на которой были припаркованы тележки для таласанцев. Некоторых из них уже погрузили в воду. За мной выдвинулся небольшой отряд вооружённых стражников, должным образом проинструктированных капитаном. Когда я оказался у тележки с Рафаэлем, то обнаружил, что его фамильяр сменился. Такое случается не часто, поэтому я спросил:
– А куда делся тот, который вëз его сюда?
Новенький поджал хвост и выпалил на одном выдохе:
– Не имею понятия.
Рафаэль что-то прострекотал.
"Его забрал из ложи тот, другой сержант", – перевёл фамильяр.
На душе у меня стало неспокойно. Неужели Илюша решил под шумок избавиться от невольного обидчика? Вообще, способен ли мой старший сержант на нечто подобное? Как личность – определённо, но как персона – не уверен. Слишком серьёзные последствия ждали его в случае разоблачения. Он не мог рассчитывать, что я закрою глаза на подобные вещи. В итоге я прогнал эти мысли, поскольку в них не было никакой пользы.
– Ты знаешь, как его звали?
– Чен Чен, господин, – сказал фамильяр. – Его зовут Чен Чен.
И действительно, что ж я его хороню раньше времени? Впрочем, я пессимист. Честно говоря, не могу поверить, что наш мир позволяет изгоям и одиночкам, вроде меня, безболезненно функционировать и даже находить свою нишу. Наверное можно найти в этом положении дел повод для радости. Жаль, далеко не во всём мои ожидания столь же превосходным образом неверны.
Когда тележки выстроились в ряд, а стражники заняли свои места, я дал сигнал к старту. На сей раз мы могли позволить себе ускориться, поскольку всё время двигались под уклоном к морю. Я шёл быстрым шагом и отчаянно вглядывался во тьму, которая начиналась сразу же за фонарями, освещавшими нашу дорогу. Казалось, будто мы движемся через какое-то фантастическое ущелье прямиком в царство мёртвых.
Рафаэль вдруг заговорил.
"Кажется, я был прав", – озвучил фамильяр.
– Вам от этого лучше?
"Нисколько. На самом деле, всё прошло гораздо хуже, чем я ожидал. Боюсь, что в ложе был поставлен вопрос о временном закрытии посольства Талáсии".
– И при чëм здесь я?
"Ну я же вам говорю, значит, при том".
Мне пришлось заметить:
– Второй раз это звучит неубедительно.
"Согласен. Но я знал, что вы оцените шутку. В общем-то именно поэтому я вам всё это и говорю. Вы единственный человек, который разговаривает со мной, как равный. Без снисхождения и притворства, без попыток размыть или обострить границу между нашими видами, без осуждения или же наивного восторга. Вы просто говорите то, что думаете, и делаете то, что говорите. У нас такое поведение считается признаком благородства. Я решил отплатить вам той же монетой".
– Весьма польщён, – несколько ошарашенно ответил я.
Тем временем, таласанец продолжал стрекотать. Бедный фамильяр еле за ним поспевал:
"Должен сказать, что мои соплеменники очень озабочены реакцией местной публики. Они рассматривают убийства ни в чëм не повинных фамильяров как акт этнической ненависти. Скорее всего Талáсия выдвинет определённые требования к Альянсу, но их ещё предстоит сформулировать. Сдаётся мне, что начинаются времена, когда способность наших народов к кооперации будет испытана на прочность. Если наше пребывание в Симпáне станет нежелательным, я хочу просить вас быть моим контактным лицом. В свою очередь, я поделюсь с вами адресом человека, который всегда знает, как меня найти".
– Зачем вам это нужно? Я всего лишь младший сержант. У меня нет обширных связей. И с чего вы взяли, что всё вдруг станет так плохо?
"Может и не станет. Но я вижу, что вы, как и я, существо, способное на контакт. А именно контакты нам и понадобятся, если ситуация выйдет из под контроля".
Я подумал, что в его предложении есть смысл, и нет ничего предосудительного.
– Ваш человек сможет найти меня в квартире над трактиром братьев Вайнеров. Пусть спрашивает у управляющего.
"Хорошо, я запомню. Мой контакт живёт на улице Энергетиков, дом 3, квартира 5. Её зовут Анастасия".
– Женщина? – вырвалось у меня.
"Кажется, да. Вам виднее".
– И действительно…
Никто в здравом уме не осмелился бы напасть на нашу процессию, поэтому оставшийся путь мы одолели без происшествий. Вскоре мы попрощались, таласанцы нырнули обратно в родную для них среду, а я, наконец-то оказался в собственном распоряжении. По-крайней мере, до утра. Ни с кем не прощаясь, я отправился в караульную башню, чтобы сбросить снаряжение.
Занятно, что эта второсортная пьеска, которая сама по себе ничего не стоит, может разругать всё сообщество, вместо того, чтобы служить заявленной цели социальной справедливости и равенства. Не находите? Острые места, которые успешно сглаживались на протяжении поколений, вновь были заострены одним взмахом неумелого пера.
Я понимаю, чего боится Рафаэль. Таласáнцы очень ревностно относились к соблюдению прав зверолюда, всякий раз находя тот или иной способ давления на общество Альянса. В конце концов, они поставляли на острова множество вещей, без которых жизнь стала бы заметно хуже. Взять хотя бы кораллы, из которых люди делают особо прочный цемент для своих построек. Откажись они поставлять их, и мы снова начнём рубить бесценный лес. А если они это сделают, то тут же вылезут всяческие обязательства и долги, которые на фоне идейного конфликта, люди могут и аннулировать. Встречные санкции потянут за собой серию ответных действий, и с таким трудом налаженные связи оборвутся в один миг. И что дальше? Война? Не представляю, как будет выглядеть подобный конфликт. Да и рано делать далеко идущие выводы. Сегодня все на эмоциях. Утро вечера мудренее.
С этой мыслью я и лёг спать.
Глава 2
Я сплю как убитый. Не важно, что произошло со мной сегодня – нет такой эмоции, которая сможет остановить меня от падения в бездну маленькой смерти, несущей полное освобождение. Ни снов, ни каких-либо иных прозрений – только бесконечная усталость, сладкая дрема, а затем чудесное пробуждение под настойчивый звон старых маятниковых часов.
Но сегодня меня разбудил кот. Его зовут Маркиз, и он обожает ходить по моим волосам. Долго я лежал и терпел это, но кот требовал моего внимания всё громче и громче. Кажется, я забыл покормить беднягу вчера ночью… Сетуя на собственную безответственность перед любимым питомцем, я присел в своей односпальной кровати, как вдруг меня охватило странное чувство, знаете, как будто вот-вот я вспомню что-то важное; будто только что случился какой-то ужас, но что и почему – не ясно. Я посмаковал это ощущение и, не найдя ему применения, с лёгкостью выплюнул его, поднявшись кормить своего рыжего усатого демона.
Насколько мне известно, коты и собаки архипелага всегда оставались котами и собаками, такими, какими их знали люди до Коллапса. Может быть, это не вполне справедливо в отношении собак, ведь за последние пятьдесят лет одна только семья Лаврецких вывела с десяток пород. Но коты… Различия в их разновидностях никогда не были столь разительны, как у псовых. Мой преподаватель природоведения и вовсе говаривал, что кошки совершенны и поэтому не нуждаются в заметном эволюционном преображении.
Думаю, он близок к правде, хотя я и не считаю чем-то особенным тот тип совершенства, который произрастает из бессознательного. Ведь подобные совершенства окружают нас повсеместно, так? Изящество мысли я всегда ценил превыше изящества природы. Конечно, я отдаю себе отчёт в том, что первое не только исторически произрастает из второго, но и полностью обязано ему вообще в любой момент времени. Тем не менее, мне случалось встречать людей, физически совершенных – и столь же уродливых в своих идеях; попадались мне и существа, выглядевшие насмешкой над замыслом, но при этом мысль их была кристально чиста. И я всегда предпочитал первым – вторых.
Моего отношения к котам и собакам, всё это, разумеется, никак не затрагивает, ибо Маркиз совершенно точно разумен. Когда я говорю с ним, его карие глаза ищут мои глаза. Кот знает, что я знаю, что он знает.
Я нарезал ему остатки мясной колбасы и поменял воду, предварительно вымыв миски. Хвала тому, кто приспособил угробленные коммуникационные системы этого острова для учреждения канализации и водопровода. Не говоря уж об электричестве! Симпáн питает несколько источников энергии – основной электростанцией является гелиоконцентратор, расположенный на южном плато выше города. По пути оттуда к Горе вы встретите и ветряки, и генераторы, использующие силу речного течения. Ну а непосредственно на Горе энергию запасают в виде грузов, поднятых наверх любым желающим за определённую плату, и сбрасываемых потом вниз на тросах для генерации тока. Тех, кто подрабатывает таким образом называют сизифами – весьма популярный способ раздобыть несколько монет в обмен на физический труд.
Не хотел бы я жить в век, менее просвещённый, чем нынешний. Впрочем, век более просвещённый закончился Коллапсом. Остаётся заключить, что я живу в идеальное время!
На этой позитивной ноте я облачился в хитон и сандалии и подошёл к зеркалу. Артём Муромский ещё молод. Сейчас у меня крепкое тело с небольшим количеством совершенно необходимого жира. Так было не всегда. С детства я посвящал гораздо больше времени чтению и музыке, чем гимнастике. Я приобрел хорошую форму только в Академии Стражей уже после того, как переехал в Симпáн с родного острова. Подумать только, прошло шесть с половиной лет! И все они здесь, на моём лице в отражении. Нижняя челюсть с годами заострилась, придавая мне ещё большее сходство с отцом, чем прежде. Лоб стал выше. Оформились скулы, хмурятся густые брови, а глубоко посаженные большие серые глаза словно пытаются скрыть что-то от меня самого.
Странно, подумалось мне. Ведь я совершенно не чувствую всего этого. Почему у меня такое лицо, будто кто-то нагадил мне в утреннюю кашу? Я чего-то о себе не знаю? Или это связано с тем чувством, которое я испытал при пробуждении? Что же это было? Предчувствие? Воспоминание? Я прислушался к себе изо всех сил, но оно снова ускользнуло и улетучилось… Тогда я прогнал позорное уныние со своего лица, напоминая себе, что сам являюсь творцом собственной судьбы. Мне грех жаловаться. Шея, пожалуй, могла бы быть и подлиннее… Но вполне сойдёт и так.
– Пока, демон! – сказал я коту. – Увидимся вечером. Долго не гуляй.
Я спустился в трактир. Было слишком рано для посетителей, и почти все стулья в заведении висели на столах, перевёрнутые вверх ногами. Но Вайнеры всегда обеспечивали своих постояльцев приличным завтраком. Отдельный стол для гостей был накрыт, как и обычно, простой и вкусной едой – яйца, колбаса, рыба, хлеб, сыр, фрукты, чай. Глядя на бочку с пивом, я вспомнил, как вчера мечтал о стакане доброго пенного, но так и не отведал его, по итогу предпочтя возлияниям сон. Сейчас пиво уже не казалось такой хорошей идеей. Ну ладно. Может, как-нибудь потом…
Я набрал еды и уселся за общий стол. Там уже сидел фамильяр по имени Яннис. Он был выдающимся студентом школы фамильяров – настолько, что за его комнату платила мэрия. Яннис обычно был неразговорчив с соседями, поскольку день в упомянутой школе был подобен дню в тренировочном лагере отряда спецназа. С утра он экономил силы, а к вечеру их уже не оставалось. Однако сегодня он находился в чрезвычайном возбуждении. Не нужно быть этнографом экспертом, чтобы понять это по фамильяру – они совершенно не умеют скрывать свои чувства. Пожалуй, эти существа могут действовать вопреки эмоциям, но не похоже, чтобы они умели подавлять их невербальные проявления. При этом на их лице никогда нельзя прочитать каких-либо нюансов течения мысли. Для выражения подобных вещей у них нет необходимых лицевых мышц, поэтому, говоря с ними, всегда следует внимательно слушать интонацию.
Яннис был, как и многие его собратья, гладкошëрстным. Блестящий чëрно-коричневый окрас придавал ему стильный, но несколько лощëный вид. Большие плоские уши свисали вдоль его приплюснутого лица, увенчанного длинным, относительно невысоким морщинистым лбом. Он был одет в лёгкую сетчатую накидку. На руках у фамильяров было всего по четыре пальца. Ими Яннис сжимал вилку, держа её так, будто собирался воткнуть в меня.
– Приятного аппетита, – выпалил фамильяр, дождавшись, пока я набью рот едой. Он безбожно картавил. – Вы слышали?
Мне пришлось довольно долго жевать, чтобы ответить:
– Да, слышал, спасибо. И вам.
Яннис издал звук, похожий на чих. Я отодвинул тарелку подальше, изо всех сил стараясь делать это наименее демонстративно.
– Всё шутите, – сказал он.
– А вы выражайтесь яснее, – ответил я. – Слышал ли я – про что?
– Вчера убили троих моих соплеменников! Это беспрецедентный акт вероломного насилия!
– Быстро же слухи ползут, – с сожалением заметил я, ковыряя остывающий завтрак и сдерживая предательскую улыбку. Он что, специально подбирает слова, на которых сможет потгхенигховаться в грассировании?
– А вы предпочли бы умолчать об этом? – почему-то казалось, Яннис сам не верит, что задаёт мне этот вопрос.
– Расследованием должны заниматься профессионалы, – вяло отбился я. – Уверен, что убийц накажут. Спите спокойно.
– Я был там, – сказал Яннис. – И видел, что вы сделали.
– Да?
– Ещё как! – сказав это, фамильяр аж завибрировал. – Вы остановили драку людей с фамильярами! Я всем расскажу о том, что вы защитник нашего брата! Нам нужны такие, как вы! Я возглавляю студенческое движение…
– Нет! – неожиданно для самого себя воскликнул я и посмотрел в его большие чёрные глаза, полные надежды на отклик и понимание с моей стороны. Увы, я вынужден отказать ему в столь приятной иллюзии. – Я просто остановил драку. Это моя работа. Никакой специфической любви к какой-то отдельной расе или этносу у меня нет. И вам не советую увлекаться. Всего хорошего!
Я не стал доедать, а вместо этого отнёс грязную посуду на кухню и молча покинул трактир. Яннис не сводил с меня глаз, но также ничего не сказал. Наверное, со стороны всё это выглядело очень глупо. Впрочем, никто этого и не видел, поскольку стояло слишком раннее утро – остальные постояльцы начнут просыпаться только через час. Ох, рано встаёт охрана…
Солнце едва поднялось над морем. В воздухе гуляет мягкий рассеянный свет. Я живу на три квартала выше здания городской ратуши, неподалёку от которой находится Корпус Стражей со всеми его казармами, административным зданием и собственной Академией. По пути на работу я встретил в переулках пару коллег, торговца, готовившего к разгрузке телегу с бочками, полными живой рыбы, а ещё бригадира-урса, который руководил группой фамильяров-уборщиков в оранжевых хитонах. После вчерашнего извилистые каменно-глинистые дороги города были завалены мусором, какую-то часть которого рабочие успели сложить в кучи, потихоньку начинавшие смердеть. Надеюсь, их вывезут до того, как солнце вступит в свои права.
Покинув богатый квартал, преимущественно застроенный двух- и трёхэтажными розовато-белыми домами из кораллового цемента, я очутился на главной площади, или, как еë ещё называют – агóре. Её поверхность выложена из камня – как и транспортные жилы, ведущие в центр Симпáна с разных сторон. На площади было довольно оживлённо – работники суда и администрации спешили в свои кабинеты; торговцы раскладывали товары на прилавках по краю площади, центр которой рассекали несколько электрических тележек, набитых всяческих добром. Казалось, всё идёт своим чередом.
Я заглянул в караульную, принял душ и переоделся в повседневную форму. Мои бëдра защищали файлиды из кожи, соединëнные между собой при помощи шнуровки и заклёпок, формируя эдакую подвижную бронированную юбку, которая называется файлеус. Лёгкий нагрудник из дубленой кожи также неплохо пропускал свежий воздух, что не могло не приносить облегчение в нашем климате.
Капитан Лебядкин поймал меня в коридоре, когда я как раз шёл к нему.
– Муромский! Ко мне!
Я еле удержался от того, чтобы гавкнуть.
– Так точно.
Кабинет капитана представлял собой эхо и результат его спартанского воспитания. Здесь он устраивал совещания, здесь же и дремал, когда было нечем заняться. В левом углу стояла идеально заправленная кушетка. Из прочей мебели – массивный прямоугольный стол, да несколько стульев, один из которых был чуть выше остальных. Напротив каждого стояла чернильница с пером. С правой стороны находилось окно с деревянными ставнями, выходящее во внутренний двор. Со второго этажа было отлично видно, как маршируют новобранцы. На стене позади стула, на котором возвышался своей массивной фигурой Лебядкин, красовалась эмблема Корпуса Стражей – скрещенные пистолет и кинжал. Прямо перед ним лежали какие-то документы.
Я стоял, ожидая разрешения сесть. Капитан изучающе смотрел на меня, постукивая пальцем по столу. За крупными чертами его лица таились непостижимые для меня мысли. Наконец, Лебядкин взял лист чистой конопляной бумаги из стопки справа от себя и протянул его мне.
– На, – сказал он. – Садись. Пиши рапорт.
Я последовательно изложил суть событий в Амфитеатре с моей точки зрения, благо, литературный жанр мне не чужд. Капитан, наискось прочитав эти, между прочим, весьма остроумные и точные дефиниции произошедшего, бросил бумагу в общую стопку, мгновенно потеряв к ней всякий интерес.
– Ты понимаешь, почему я тебя не повышаю, Артём? – спросил он, отвечая на немой вопрос в моих глазах
– Позволите говорить честно?
– Ну попробуй.
– По-моему, я довольно хорошо справляюсь со своей работой, – констатировал я. – У меня нет ни одного дисциплинарного взыскания за всё время обучения и службы. И высокие показатели по раскрытию и предотвращению мелких краж. Я никогда не опаздываю и ни в чëм ни разу не скомпрометировал Корпус. Если честно, капитан, я действительно не понимаю, почему вы меня не повышаете.
"А вместо этого повышают Лаврецкого, который вчера во время экстремальной ситуации покинул свой пост", – додумал я, но говорить этого не стал.
Лебядкин покачал головой и громко выдохнул через нос.
– Ты дерзкий малый, – сказал он. – Этого никто не любит.
– Вы сами говорили, что всенародная любовь – не главная цель нашей профессии.
– Ха-ха! – Лебядкин вдруг уронил свои тяжёлые руки на стол, отчего все бумаги разом подскочили в воздух. Я вздрогнул вместе с чернильницами. – Ты меня подловил! Ладно. Должен признать, ты действительно хорошо справляешься. Вчера ты действовал по уставу и всё сделал, в общем, правильно. И да, лидер должен понимать, что сам несёт ответственность за свои поступки. Некогда думать о том, что скажут другие, когда необходимо сделать то, что дóлжно. В этом плане ты меня полностью устраиваешь…
"Но… "
– …но есть одно обстоятельство, которое мешает мне рассматривать твою кандидатуру непредвзято.
– Если вы о том случае, когда я учился в юридической академии…
– Чего? – поморщившись перебил меня капитан.
Я тут же проклял себя за длинный язык. Надо было просто молчать… Но теперь не отвертишься, придётся заканчивать мысль.
– Когда я жил на Ми́коносе, то был исключён из академии за дружбу с людьми, которые убили стражника…, – признался я. – Я думал, вы знаете.
– С чего ты вообще взял, что мне есть дело до этого? – раздражённо поинтересовался Лебядкин. – Я что, по-твоему, дурак? Пытаешься отвести разговор от нежелательной темы?
– При всëм уважении, капитан, я не понимаю, о какой теме идёт речь, – сказал я.
Уголки его губ поползли вниз, а взгляд стал ещё более суровым.
– Речь, конечно, идёт о твоём брате.
Вдруг словно пелена рассеялась у меня перед глазами. Я стою посреди комнаты с ружьём в руках. Оно выглядит огромным. На полу в луже крови лежит мой отец. Кажется, он без сознания. Из его живота торчит нож. Я стреляю в собственного брата, которого окончательно поглотило безумие, долгие годы точившее его незаурядный ум. Ум, который я вышиб из него одним пальцем, забрызгав его кровью и серым веществом нашу родную маму.
Вот, что снилось мне сегодня ночью, а я категорически не хотел этого вспоминать. Странно, что капитан заговорил как раз об этом. Такие ситуации обычно заставляют людей верить в тонкую мистику жизни. Что до меня… Мне кажется, вряд ли у вселенной есть на мой счёт какой-либо план. И уж точно капитан Лебядкин говорит всё это не для того, чтобы вписаться в нарратив моей жизни.
Наверное, я молчал слишком долго, потому что капитан поинтересовался:
– Что, совсем нечего сказать?
– А что конкретно вы хотите знать? – спрашиваю я, чувствуя страшную сухость во рту.
– Только самое важное. Твоя версия событий – не для протокола.
– Но зачем вам это, капитан? – недоумеваю я. – Какое это может иметь отношение к моему повышению?
– Такое, что твой брат был болен. Я должен быть уверен, что не сделаю старшим сержантом шизофреника. Без обид.
Пришло моё время вздыхать и выдыхать.
– Ну хорошо, – сказал я. – Начнём с того, что мы с Добрыней братья только по матушке.
– Это обнадёживает! – заметил капитан. – Продолжай.
Я сглотнул. Нечасто мне приходилось вспоминать об этом.
– О-хо-хо…, – выдал я, ожидая, пока мысль сложится в слова. – Ладно, с чего начать? Мой отец женился на маме, когда Добрыне было пять лет. Через год на свет появился я. Когда мне исполнилось восемь, я стал замечать, что брат сильно меняется. Он замкнулся на себе, перестал общаться со мной и родителями, всё время был раздражён и часто говорил непонятные вещи. Так продолжалось довольно долго. Когда пришло время поступать в академию, Добрыня провалил вступительные экзамены и обвинил преподавателей в заговоре. А потом он решил, что мой отец также приложил к этому руку. Их отношения совершенно разладились. Добрыня стал всё реже бывать дома, навещая нас, только когда папа был на работе. Мне он рассказывал совершенно невероятные вещи, которые, как я уже знал тогда, не могут оказаться правдой…
– Например?
– Ну, например, что у нас в подвале живёт невидимый человек. Или что почтальон приносит в письмах хворь и хочет всех обокрасть. Что люди могут разговаривать мыслями, не открывая рта… Много было странностей. А в какой-то момент появились какие-то загадочные "они", которые говорили ему, что делать, чтобы мир стал лучшим местом. И однажды они приказали ему убить моего отца… Я ему помешал. Вот и вся история.
Лебядкин молча смотрел мне прямо в глаза не менее тридцати секунд. Я выдержал это испытание с честью.
– Хорошо, – сказал он. – В смысле, ничего хорошего, но суть я уловил, и меня твой рассказ полностью удовлетворяет. Поэтому дальше молчи и слушай внимательно, старший сержант Муромский.
Я почувствовал вдруг, как по телу разливается приятное тепло. На контрасте с мрачным осадком, который остался у меня после погружения в прошлое, мысль о внезапном повышении в должности ощущалась, как добрый глоток вина.
– Спасибо за оказанное доверие! – вставая, сказал я и отдал честь.
– Нет, ты идиот? Сказал же, заткнись и слушай, а то разжалую к чëртовой матери.
Я кивнул и вернулся на стул. Спинки у него не было, поэтому файлиды свободно свисали с боков.
– Итак, ввожу в курс дела, – сказал капитан. Мне показалось, что его тон вдруг разом изменился, чтобы теперь учитывать мой новообретëнный ранг. Это ощущение было приятным. – Всех вчерашних жмуров зарезали и обокрали. Все они учились в школе фамильяров. Ночью ребята прочесали округу, но взять никого так и не смогли. Те трое, что швырялись камнями, утверждают, что ничего об этом не знают. Пока я тут разбираюсь с этим дерьмом, мне нужно, чтобы ты взял под защиту и привёл сюда этого горе-режисёра. Ходят слухи, что театр задолжал крупную сумму ростовщикам. После такого фиаско, боюсь, они не скоро смогут расплатиться. Плюс, пока не ясно, кто убил слуг, лучше нам приглядывать за всеми, кто имел отношение к этому спектаклю. Наша основная версия в том, что на острове высадилась диверсионная группа, цель которой – дестабилизация отношений между нами и зверолюдом. Хотя, у меня есть определённые соображения, но об этом поговорим потом. Как понял меня, Муромский? Повтори задачу.
