Макс Баженов
Этнофагия
Шеф и бровью не повёл. Он расправил плечи и, чеканя шаг, будто репетировал этот выход всю неделю, подошёл к Степану Андреевичу и положил ему руку на плечо. Зал разразился криками одобрения. Многие в открытую гавкали. Лаврецкий, выглядевший до этого вполне внушительно и достойно, на фоне капитана стал вдруг похож на человека, случайно забредшего на сцену. Лебядкин поблагодарил оратора, показал ему на меня, мол, иди туда, и занял его место за стойкой.
Степан Андреевич выглядел неудовлетворëнным повышенной готовностью капитана принять вызов. Прежде, чем иметь дело с шефом, он рассчитывает получить что-нибудь, с чем можно будет работать, желательно в виде тезисов. Заставив Лебядкина говорить на публику, старый пройдоха-адвокат, видимо, надеется вывести шефа из равновесия и спровоцировать на нечто необдуманное. Я видел, как эти надежды таяли на лице Степана Андреевича, пока тот смотрел на Лебядкина, включившегося в игру с первой подачи.
Адвокат встал ко мне спиной, не одарив меня и подобием интереса. Шеф прокашлялся и заговорил голосом, чуть севшим после недавней речи, но всё таким же громким и отчётливым:
– Дорогие друзья! Степан Андреевич безусловно лукавит, когда говорит, что у вас есть выбор, – после этих слов по залу пробежался настороженный шёпот. Перед тем, как продолжить, капитан дал этой мысли настояться. – Ведь все мы, вне зависимости от своего происхождения, находимся под сенью закона и обязаны его соблюдать! Исторически сложилось так, что за порядком в Альянсе смотрят именно люди. В глазах большинства жителей нашего государства вы всё ещё остаётесь гостями и диковинкой, несмотря на то, что большинство из вас знает слов побольше меня! – кажется, тут я услышал в зале смех. – Вы должны понимать это, мои дорогие друзья. И я подчеркиваю, что мы с вами именно друзья – но до тех лишь пор, пока каждый из нас соблюдает установленный закон. У меня отличная память на лица, и я вижу, что многие из вас сегодня присутствовали при речи господина юрисконсульта в общине. Увы, при всëм уважении к нашим морским соседям, они ни черта не понимают, о чём говорят, и в итоге, вместо того, чтобы помочь поймать преступников, сеют семена раздора между нашими народами! – в ответ на это зал разделился. Прозвучало как одобрение, так и недовольный бубнëж. – Безусловно, мы стремимся к миру и законности. Но не следует принимать желаемое за действительное! Вслед за таласанцами многие горожане вообразили вдруг, что такой вещи, как дискриминация не существует. Так они пытаются внушить вам, что вы в безопасности. Но это лишь иллюзия. Настоящую безопасность может обеспечить лишь городская стража и сила оружия! Будем реалистами – мы с вами знаем, что среди каждой расы есть существа, считающие себя лучше других по праву рождения. Многие из них готовы из злобы и отчаяния пойти на преступление и даже убийство! И я не буду утверждать, что ваших студентов убили не люди – потому что я не знаю, кто это сделал! Мы должны быть кристально честны, когда говорим о таких вещах. На данный момент прошло слишком мало времени. То же самое касается и второго вопиющего инцидента, произошедшего сегодня в общине. Существует ли между этими преступлениями связь – покажет время. Но уже ведутся все необходимые оперативные работы, и вы, дорогие друзья, наконец можете стать частью этого процесса! – здесь капитан сделал паузу, чтобы у публики накопились вопросы, и по звуку я понял, что зрители заинтригованы. Лаврецкий так и стоит неподвижно спиной ко мне. Ну и дурацкая всё-таки у него причёска…
И тут капитан делает заявление, которое, наверное, войдёт в историю:
– Я объявляю набор фамильяров и урсов в Корпус Стражей Симпана!
Шеф ещё некоторое время пытался что-то добавить про численность и особенности этой новой структуры, но слова его потонули в совершенно безумном водовороте эмоций, вспыхнувших в зале. Лаврецкий склонил голову чуть набок и закрыл ладонями щëки. Кажется, не этого он добивался, предоставляя капитану свою публику.
Когда с этой вакханалией чувств было покончено, Лаврецкий вернулся за стойку и объявил начало фуршета. Откуда-то из зала зазвучала музыка – струнный квартет играл хорошо, но не отлично. Капитан подмигнул мне и сказал:
– Понеслась. Назад дороги нет.
Именно так. Шеф творил историю прямо у нас на глазах. На секунду у меня возникло ощущение, что я герой какой-то фантастической повести. Редко когда в жизни я видел, чтобы действия одного человека приводили к существенному влиянию на мир в целом. Но то, что сейчас сделал капитан… Всё это уже давно предрекали социологи и футуристы – наше общество постепенно переходило от этнически-родовой модели к старой доброй государственной. Шеф не зря использовал это слово – государство. Альянс в понимании многих всё ещё был абстрактным формированием, союзом мыслящих существ, объединённых торговыми отношениями. Но будучи государством, Альянс становился в первую очередь территорией, населённой определёнными народами. Задача государства – защищать интересы тех, кто его образует. Исходя из этой концепции, таласанцы были именно "соседями" Альянса, а не его членами. В их распоряжении находилась огромная территория, и мы вообще-то знаем очень мало о том, что происходит в их мире. И не то, чтобы они особенно торопились делиться информацией. Люди не имеют никакого влияния на внутреннюю политику Таласии, так с чего бы им обладать каким-либо влиянием на политику людей?
С одной стороны, всё это звучит логично… Но мне очень не нравилось напряжение, растущее между нашими видами. Не хотелось бы своими действиями как-то способствовать открытому конфликту. Нет сомнений, Лебядкин сделал то, что дóлжно. Но теперь мы столкнëмся с последствиями цивилизационного масштаба. А такие вещи никогда не протекают бескровно…
Капитан послал меня за Илюшей, а затем Лаврецкий старший отвёл нас в одну из аудиторий. Солнце ещё не окончательно ушло за горизонт, и здесь царила тёплая предвечерняя атмосфера. Рядом с преподавательской стойкой стояли в ряд скелеты человека, фамильяра, таласанца и урса. Морской народ и впрямь выглядел инородно. У всех остальных был прекрасно развитый плечевой пояс, широкий таз, прямой позвоночник и прямые конечности, заканчивающиеся пальцами. Пожалуй, ступни фамильяров были как будто недоразвитыми и казались искусственно приклеенными к тонким ножкам, а ещё бросались в глаза их маленькие четырëхпалые кисти. Но в остальном, мы были очень похожи. Такие же закруглённые черепа с высокими лбами и массивными нижними челюстями, позволяющими свободно разговаривать. Видно, что у зверолюда чуть более вытянутые физиономии, но по сравнению с их предками, черта эта весьма незначительна.
– Капитан, могу я поинтересоваться истинной целью твоего визита, как и причинами столь радикального заявления, сделанного только что? – спросил Лаврецкий, сев в учительское кресло и оставив нас стоять. – Если конечно подобные вещи достойны ушей сих юных отроков.
Он имел ввиду нас с Илюшей.
– Дорогой мой Степан Андреевич, – сказал капитан. – Я здесь уж точно не для того, чтобы танцевать с тобой словесами. Твой сынок, которого я по твоей же настойчивой просьбе определил в стражу, сотворил такое, что служить он у меня больше не будет. Зная о твоей давней любви называть всякое обвинение в сторону своей семьи безосновательным, я привëл свидетеля, которого ты можешь здесь же и опросить методами, которые предполагает твоя профессия.
Лаврецкий бросил на меня короткий взгляд и снова посмотрел на шефа.
– В этом нет нужды, – сказал он, махнув рукой в сторону двери. – Илья напишет заявление сейчас же.
– Иди, – подтвердил капитан.
Илюша вышел из аудитории быстрым размашистым шагом, не преминув хлопнуть дверью.
– Имбецил, – бросил ему вслед Степан Андреевич. – Прошу извинить меня за то, что дал жизнь этому бесполезному отродью. Кажется, я был пьян, когда мне показалось, что его мамаша чего-нибудь стоит.
– Не моя компетенция, – сказал капитан. – У нас есть более важное дело.
– У нас? – уточнил адвокат, явно намекая, что моë присутствие здесь излишне.
– Это старший сержант Муромский, – представил меня капитан. – Он остановил драку вчера во время пьесы.
– Да-да, припоминаю, – морща лоб, отвечал Лаврецкий. – Славная работа, сержант.
Я коротко кивнул, ожидая, куда повернётся разговор.
– Но здесь он вовсе не по этой причине, – продолжил капитан.
– Интересно, по какой же?
– Сержант Муромский обнаружил сегодня тело режисёра Беорна, убитого с особой жестокостью.
– Какой кошмар, – сказал адвокат буднично. – И при чëм здесь я?
Капитан вытащил из поясной сумки застёжку и положил её на стол перед Лаврецким.
– Это было найдено им на месте преступления.
Адвокат взял в руку безделушку и, покрутив её между пальцами, протянул обратно шефу.
– Это поясная застёжка для кошеля, – объяснил он. – Есть у любого, кто когда-нибудь брал у меня гонорар. Или у того, кому достался кошель вследствие самых обычных обстоятельств. Ты ничего этим не докажешь. Да и какой у меня мотив? Это же бред! Ты что, решил власть захватить и начал копать под крупных игроков? Ничего у тебя не выйдет. Гильдия ответит решительным протестом. Ты потеряешь всё!
– Я и не собираюсь ничего доказывать, – пояснил капитан. – Я знаю, что ты вчера был дома, и, уж прости, но такой бочонок, как ты вряд ли способен собственноручно догнать и убить взрослого урса. Плюс, не настолько же ты кретин, чтобы послать на дело кого-то, кто своими действиями укажет на твою семью. В твоей невиновности у меня сомнений нет. Но кто-то пытается тебя подставить, и я хочу понять, кто. Хотел было спросить, есть ли у тебя враги, но после такой отповеди, вспоминаю, что, конечно, есть. Напомню и тебе, Степан Андреевич, кое-что – я среди них до сих пор не числился. И не советую я тебе попадать в число моих врагов! Ой, как не советую!
Лаврецкий долго хмурился, стуча указательным пальцем по столу.
– Допустим, – сказал он. – Допустим, ты, Михаил Геннадиевич, пытаешься меня защитить. В таком случае я готов принять твою посильную помощь. Но зачем же ты лезешь со своим уставом в чужой монастырь? К чему была вся эта чепуха про фамильяров в Корпусе? Это же неслыханно! Ты просто не понимаешь проблем, с которыми столкнëшься.
– Просвети же меня, – предложил капитан.
– Фамильяры абсолютно бесхребетны, – в голосе Лаврецкого зазвучали лекторские нотки. – Большинство их при всей своей языковой изысканности не смогли бы самостоятельно сформулировать смысл и цель своей жизни. Я не ошибусь, если скажу, что их такие мысли пугают. Обученные по нашей методике фамильяры легко повторяют предложения длинной в несколько десятков слов, услышав их лишь раз, но при этом, они не смогли бы сказать тебе и словечка о том, почему они делают то, что делают. Их знания полностью оторваны от опыта. Их руки плохо приспособлены для мелкой и кропотливой работы. Они способны лишь болтать без умолку, есть, совокупляться и спать. Их сознание, хоть и похоже на человеческое, но не является таковым. Фамильяры прекрасно подражают, но делают это без всякого понимания принципов, которые используются для создания оригинальных конструкций. У них нет и не может быть амбиций. Всё, чего они хотят – это быть хорошими мальчиками и девочками. Их душа на генетическом уровне поражена страхом принятия решений. Подобной публикой очень удобно управлять, но, увы, из них получаются плохие управленцы. В общем, вы с ними намучаетесь, и люди будут протестовать.
– Да? – спросил капитан. – А мне кажется, в общине эту новость примут благосклонно.
– Вот, значит, твой теперешний контингент, Михаил Геннадиевич? Бомжи и нищие? Таким ты видишь будущее Симпана и всего Альянса? Все сидят кружочком и держатся за ручки, подыхая от голода и дизентерии? Интересно, что на это скажут в администрациях остальных островов? Ты не на тех ставишь!
– В отличие от церкви, я не возвещаю будущее, – сказал Лебядкин. – Но я вижу, откуда исходит угроза. И ты, Степан Андреевич, это тоже видишь. За наши же деньги идёт воспитание наших собственных врагов. Студентов школы преспокойно окучивают в церкви, внедряя им мысли о том, что нам не нужно подчиняться – но пока это приносит тебе доход, ты предпочитаешь закрывать на всё глаза. Я понимаю, тебе просто невыносимо думать о потерях. Но представь, пожалуйста, на секундочку, чем нам это всё грозит? Если мы не перехватим инициативу, то эту школу скоро попросту сожгут. Неужели нет лучшего способа заработка, чем выстрел себе в ногу? Как ты можешь продолжать с ними торговать после того, как узнал об экспедиции?
– Мы не можем это обсуждать при нëм, – отрезал Степан Андреевич, старательно избегая взгляда в мою сторону.
– Он уже знает достаточно, – сказал капитан. – Поэтому ещё как можем.
– Но не будем! – потребовал адвокат и гордо задрал подбородок.
– Муромский, – сказал мне капитан. – Вольно. Свободен до завтра.
– Так точно.
На город опускались сумерки. Я поболтал немного с Бингом и Бруно про Лебядкина. Они по секрету сказали мне, что их мама Рен служила у шефа, когда тот был ещё лейтенантом. Она давно вышла на заслуженный отдых и находилась теперь на попечении своих сыновей. Время от времени капитан делал ей какой-нибудь подарок, а недавно оплатил лечение тяжёлого перелома бедра. Фактически, он спас ей жизнь.
Вот такой у нас капитан! Но должно же быть в нём что-то плохое? Неизвестно, куда приведёт нас его зашкаливающая активность. Хочется верить, что в светлое будущее, но интуиция подсказывает мне, что это отнюдь не так. Я много читал о военных диктатурах прошлого и имею некое представление о том, куда может завести безоговорочное подчинение харизматичному лидеру. В конце концов, не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Было бы интересно послушать мнение таласанцев о происходящем. Не политическое заявление, а именно неформальное мнение. Но, учитывая обстоятельства, вряд ли мне скоро представится такая возможность…
Глава 4
По пути домой я стал свидетелем исхода таласанцев. Вереница тележек, ведомых фамильярами, увозила прочь посла, а также его семью и свиту. Юрисконсульт вроде бы тоже был среди них – я узнал его по белому пятну на одном из плавников.
Что ж, они доигрывают свою партию. А может, и испугались после громкого убийства Беорна. Это могло означать, что таласанцы к нему никакого отношения не имеют. В любом случае их спешная эвакуация вполне вписывается в логику происходящего.
Следующий шаг – торговые санкции на дары моря. Мы это уже проходили, когда морской народ настоял на дополнительных поставках оборудования от гильдии инженеров. Не будет новых дробилок и насадок на плавники – не получите больше кораллов, затопленных кладов и ценных артефактов. Ультиматум тот был с позором выполнен. Неудивительно, что теперь они считают подобные методы давления вполне рабочими.
Я показался в трактире братьев Вайнеров как раз к ужину. Сюда захаживали все, кому не лень, но в основном публика была приличная. Аркадий и Борис – так звали владельцев трактира – были известными пивоварами, и чаще здесь обедали те, кто уважал, как их самих, так и их дело. Конечно, уважение к пенному может приводить ко всяческим эксцессам, но двухствольное ружьё братьев до сих пор оказывалось достаточным аргументом и без необходимости в применении по назначению.
К тому же многие знали, что я служу в Корпусе, и откровенный криминалитет сюда поэтому не совался. Вайнеры даже сделали мне скидку, лишь бы я не переезжал в место подешевле. Обожаю подобное взаимовыгодное сотрудничество. Настоящие симбиотические отношения. Всегда бы так.
За стойкой сегодня работает урс по имени Вильгельм. Его шерсть чуть светлее, чем у большинства сородичей, поэтому друзья называют его Оранжевым Вилли. Он поздоровался со мной и протянул какую-то бумажку.
– Тут была женщина, тощая такая, высокая. Рыжая, – видно было, что последний факт пришёлся ему по душе. – Просила передать это тебе лично в руки.
– И что там?
– Больно мне нужны твои любовные послания, – сказал урс. – За кого ты меня принимаешь? За вуайериста-гуманофила?
– Смешно, – сказал я. – Ладно, спасибо, Вилли. Распорядись принести мой ужин.
– Хорошо. Обращайся.
В записке аккуратным фигурным почерком было написано всего три слова: "Завтра вечером. Анастасия".
Прочитав сей ребус, я снова обратился к урсу:
– А она больше ничего не сказала?
– Ах, да! – сказал он, ударив себя по лбу. – Просила передать привет от какого-то Рафаэля.
– Ясно.
Мне явно не следовало разбираться с этим на голодный желудок. Я сел за привычное место, отведённое для постояльцев, и скоро фамильяр-гарсон, появляющийся здесь лишь по вечерам, принëс мне ужин – куриный шашлык, большую лепёшку хлеба, зелёный салат, жареную картошку и добрый кувшин вина.
– Обычно я не пью вина за ужином, – удивился я, принимая посуду из рук фамильяра. – Это за дополнительную плату? Может, лучше пивка?
– Напиток вон от того мужчины, – сказал слуга, указывая на противоположный угол.
Я сощурился, пытаясь найти знакомое лицо, и чуть было не уронил кувшин, когда взгляд мой пал на знакомые тонкие льняные штаны и просторную майку сшитую на заказ. Как и другие зажиточные жители Миконоса, он никогда не уважал хитонов и накидок.
– Отец!
Мы не виделись сколько? Шесть с половиной лет, если не считать той мимолётной беседы в день моего поступления на службу. Ну ладно, честнее будет сказать, что с нашей встречи прошло три с половиной года, хотя мы с ним тогда и не успели ничего толком обсудить.
– Ешь-ешь, – сказал он, пересекая трактир по направлению ко мне.
Разумеется, я пропустил его слова мимо ушей, вскочил, пожал ему руку, а затем и обнял. Сердце моë ускорило свой бег, кровь прилила к вискам, и у меня даже чуть закружилась голова. Такой знакомый запах. Запах папы. Как он умудряется сохранять его? Мне кажется, что от меня каждый день рази́т по-разному, в зависимости от места, в котором я несу свою службу.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я, отпрянув и вглядевшись в его лицо внимательнее.
У отца явно добавилось морщин. Да и седина, когда-то украшавшая его голову благородным пепельным оттенком, теперь почти полностью покрыла её. Только щегольская бородка сохранила пока свой густой оттенок, но и ей скоро придётся сдать свои позиции.
– Я, по-твоему, не могу приехать к сыну просто так? – хитро сощурившись, спросил он.
– Если бы мог, приезжал бы?
– А ты по-прежнему неплохо фехтуешь словом, – заметил папа.
– А ты по-прежнему не сказал мне, зачем приехал.
– Неужели, с тобой не сработает даже и лесть? – делано восхищается он. – Растёшь! Похоже, в Корпусе действительно учат чему-то полезному!
– Этому научил меня ты, когда объяснял, как переводить тему, чтобы не отвечать неудобные на вопросы.
– В самом деле?
– А вот это было слабовато, – заметил я.
Отец рассмеялся.
– Ладно, этот раунд твой! Ох, как же я скучал по нашим словесным баталиям! Пойдём-ка, сядем, я тебе всё расскажу, ну и ты заодно поделишься, как у тебя складывается. В любом случае в этот раз я надолго. Не ручаюсь, что видеться будем часто, но уж точно чаще, чем раньше!
– Хорошо!
– Да, – согласился отец, садясь за стол.
– Ты ел? – спросил я.
– Да, Тëмыч. Я поел. Кушай.
"Тëмыч"! Это обращение бесцеремонно вырвало меня из действительности и бросило на добрые двадцать лет назад, во времена, когда я ещё не знал, что такое убить родного брата. Безоблачное, беззаботное состояние, сравнимое, наверное, с тем, что должен бы испытывать истинно бессмертный и бесплотный дух. Не это ли чувство ищут люди, ударяющиеся в религию?
Я был слишком голоден, чтобы продолжать эту мысль. Отец смотрел, как я поглощаю ужин и улыбался. Видно, что для его лица это была не самая привычная форма существования.
– Ты хотя бы жуй, – посоветовал он.
Я проглотил кусок куриного филе и сказал:
– Спасибо. Без тебя я бы с этим ни за что не разобрался.
Я планировал пошутить, но вышло жестковато. Толком и не знаю, почему я это сказал. Наверное, потому что в глубине души был обижен на отца. На них обоих, на жизнь, на всё, что случилось, чтобы разделить нас.
– Ты повзрослел, – чуть хмурясь, сказал он. – Но всё такой же самоуверенный.
– Да? – удивился я.
– Ну ничего, когда первый раз сложишься пополам от язвы, тогда и сменишь свои пищевые привычки.
– Серьёзно, пап, заканчивай, – попросил я. – Чего ты начинаешь?
– Соскучился, – признался вдруг он, и я заметил стоящие в его глазах слëзы.
– Я тоже.
Некоторое время мы сидели напротив друг друга молча. Громких рыданий и всякой такой сентиментальщины не случилось. Мы своё, наверное, уже выплакали, а та влага, что порой касается наших глаз – это всего лишь конденсат и эхо пережитой боли. Ибо самой боли уже не осталось. Она вымерла от голода в той пустыне, в которую превращается душа каждого человека, справившегося с настоящим горем.
– Как там мама?
– Честно сказать, я и не знаю, – ответил отец, разливая вино по глиняным стаканам.
– В смысле?
– Не переживай, она здорова, и всё такое, но… Мы с ней разводимся, Тëмыч.
Сказав это, он извинительно опустил глаза и замолчал в ожидании моего вердикта.
Не скажу, что я удивился, но я этого не ожидал. Столько усилий было приложено ими, чтобы сохранить лицо в высоком обществе – родители могли бы написать пособие о том, как избегать травли. Представляю, что говорили в кулуарах администрации Миконоса после всего, с чем столкнулась моя семья. Старший сын рехнулся и был убит младшим, после чего последний вступил в молодёжную группировку и был отчислен из Академии. На репутации фамилии Муромских всë это, конечно, сказывалось самым плачевным образом, но папа с мамой сохраняли внешнюю невозмутимость до последнего, и со временем люди перестали придавать этим историям значение. Скучно теребить то, что никак не откликается. Хищники предпочитают живую дичь.
Хотя теперь всë это не имеет никакого значения.
– Ну…, – сказал я и поднял стакан. – Выпьем за прекрасных дам.
Отец посмотрел на меня и улыбнулся одними губами. Мы соединили стаканы. Мне не нужно было объяснять, почему они расходятся. Если я хоть чуть-чуть похож на своего отца, то вообще не представляю, как он смог прожить с одним человеком так долго. Наверное, он герой.
Хотел бы я быть на стороне матери в этом вопросе, но она сама не позволила мне это сделать. Я отнял у неё последнее живое напоминание о её первой любви – папе Добрыни, погибшем в море ещë до моего рождения. Не исключено, что мать вообще никогда не любила моего отца. Я вполне мог оказаться плодом социально-экономического союза. К этому осознанию я пришёл довольно рано, и меня подобное положение вещей, в общем, не обижало. Если подумать, все мы подходим под это определение.
Вино было с кислинкой. Я такое не люблю. На самом деле, я вообще вино не люблю, поэтому позвал фамильяра и всё-таки заказал себе пива.
– Я же угощаю! – возмутился отец.
– Извини, пап, но я буду пить то, что мне хочется, – сказал я. – Но каждую каплю – за твоё здоровье.
– Что ж, это аргумент, – согласился он.
Когда стакан мой был полон вайнеровского тëмного, мы продолжили беседу, более не касаясь семейного вопроса.
– Итак, ты хотел объяснить мне, зачем ты всё-таки явился в Симпан, – напомнил ему я, чувствуя, как хмель потихоньку начинает овладевать мной.
Отец огляделся по сторонам и сказал:
– Бери стакан, пойдём подышим свежим воздухом.
Мы вышли в сумерки. Перед трактиром стоит несколько человек и урсов. Некоторые курят длинные тонкие трубки с табаком. По непринуждённому характеру их беседы я понял, что город пока не отдаёт себе отчёта в том, что сегодня произошло.
– Завтра здесь не будет так тихо, – закончил я свою мысль вслух.
– Почему? – поинтересовался отец, отхлебнув вина.
– Даже не знаю, с чего начать, – сказал я и, последовав его примеру, приложился к стакану. – Последние два дня все как с цепи сорвались.
– И это вполне ожидаемо.
– Кем? Уж точно не мной. Ещё позавчера я был младшим сержантом и занимался мелкими кражами, а сегодня я будто втянут в цивилизационный конфликт на самом высоком уровне! Это какой-то бред!
– Это не бред, Тëмыч, – возразил отец. – Это жизнь. На самом деле, всё происходит так, как должно, и именно поэтому я здесь.
– С этого момента, пожалуйста, поподробнее, – попросил я.
– Я приехал, чтобы поддержать твоего капитана.
– Вы знакомы?!
Отец утвердительно покачал головой.
– И довольно давно. Стал бы я намекать тебе на работу в страже Симпáна, если бы не был уверен, что ты окажешься в хороших руках?
Скажу честно – это никогда не приходило мне в голову. Всё это время я думал, что работаю в организации, которая считает меня инородным телом и терпит только потому, что нет закона, способного запретить мне быть стражником.
– Так это твоими заботами я не получал повышение?
– Лебядкин называет это "блатом наоборот", – сказал отец. – Он хотел, чтобы ты научился подчиняться приказам и набрался опыта на улицах перед тем, как сам получишь кого-то в подчинение. К тому же ты с самого начала создал у него не очень хорошее впечатление.
– Но Лаврецкий…
– Да перестань ты! – перебил меня отец. – Капитан поставил Илью над тобой только для того, чтобы тот поскорее проявил своё истинное лицо, и от него можно было бы избавиться.
– Откуда ты всё это знаешь? – удивился я.
– Я был сегодня в Корпусе и, пока ты спал, беседовал с Лебядкиным о наших следующих шагах.
– Ваших – это чьих?
– Мы называем себя иллюминатами. Это организация, которая стремится создать на основе Альянса единое централизованное государство со столицей в Симпáне.
– И кто будет править им? Тиран?
– За кого ты меня принимаешь? – серьёзнее, чем я ожидал, спросил отец. – Мы намерены провозгласить республиканский строй. Власть Семей приобрела угрожающие масштабы. Они держат под контролем производство почти всей еды и техники, и при этом у них нет ни плана, ни даже приблизительной стратегии развития. Им никто не указ. Они говорят, что рынок расставляет всё по местам. Но провозглашëнная ими так называемая свободная торговля – это, в итоге, только такая торговля, которая служит исключительно их обогащению. Новые законы пишутся каждый день – и почти ни один из них не создаётся для того, чтобы улучшить жизнь наёмных рабочих и крестьян. Тем временем потихоньку намечается перенаселение. Ещё чуть-чуть – и любой контакт с чужаками большинством будет воспринимается как угроза личному пространству, а значит и повод для драки. Такими темпами недолго осталось до очередного коллапса! И всё это на фоне того, что таласанцы уже совершенно в открытую не пускают нас на материк и топят наши корабли, пропагандируя при этом в церквях дружбу народов. Это безумие необходимо остановить!
– Скажем так, это не лишённый амбиций план, – заметил я.
Кажется, отец тоже начинает хмелеть.
– Это и просто, и сложно одновременно, – продолжал он. – Всё упирается в Али Хасана и других командиров. Общественным мнением можно манипулировать. У меня родился, не побоюсь этого слова, гениальный план, но для его осуществления нам необходимо заручиться железобетонной поддержкой капитанов. Нам нужно убедить их в том, что человечеству необходимо это государство! Пусть титульным этносом будут люди, но мы не можем больше вычеркивать зверолюд из общественно-политического процесса. Настаёт момент, когда мы должны признаться себе: несмотря на то, что человеческая культура рождена нашими предками, её потомками могут быть не только люди. Я буду помогать Лебядкину вести переговоры с капитанами и готовить к воплощению мою идею по превращению его в символическую фигуру нашего движения. И когда наступит правильное время – мы просто возьмём власть в свои руки. При идеальном раскладе это должно произойти относительно бескровно.
– Ну ты даёшь, отец, – сказал я, допивая пиво.
Подразумевалось, что я отвечу что-то более осмысленное, но мне не хотелось. На сегодня с меня достаточно политики.
– Хватит нам сидеть, сложа руки, – серьёзно добавил отец.
– Возможно ты и прав. Но сейчас мне, увы, пора спать, сложа не только руки, но и ноги, и всё остальное туловище. Пойду-ка я?
– Тëмыч?…
– Да?
– Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю, пап.
– Я так рад, что ты наконец присоединился к нам!
Я побрёл домой, так ничего и не сказав ему по поводу своего отношения к их планам. У меня и мнения-то на этот счёт пока не было. Мы как будто поменялись с отцом местами – теперь я рассуждаю, как старик, а он снова вступил в фазу подросткового бунтарства. Всё-таки я поклялся защищать мир, а их затея, несмотря на её благородство, откровенно говоря, попахивает войной; мне нравилась моя служба с еë умеренным количеством шоковой терапии, и я почти уже смирился с тем, что больших перемен в жизни мне не видать – и тут, нате, выньте, распишитесь – добро пожаловать в радикальную банду собственного отца! Чудеса, да и только.
Опять-таки, а есть ли у меня выбор? На данном этапе мне не терпелось узнать, что же там на уме у таласанцев. Видимо, придётся завтра навестить эту самую Анастасию. Встреча с Рафаэлем могла бы многое прояснить. Если уж обстоятельства вынуждают меня выбирать сторону, то я сделаю это обдуманно. Особенно сейчас, когда я точно знаю, какие вопросы мне хотелось бы задать морскому народу. Было бы глупо упускать такую возможность. Значит, так я и поступлю.
Заглянув на кухню, я поднялся по лестнице в свои апартаменты. Маркиз встретил меня громким мяуканьем. Я принёс ему немного его любимой мясной колбасы, за что был сразу же всячески обласкан и одобрен. Это был чертовски длинный день, и сон без снов как всегда благополучно перенёс меня в следующее утро.
Никогда, слышите меня, никогда не смешивайте вино с пивом – даже в самых малых количествах. Клянусь, я открыл глаза от ощущения, будто кто-то пытается вытащить из меня душу. Почти литр воды, выпитый залпом, серьёзно делу не помог. Кусок в горло тоже не лез. Лихо – это, пожалуй, лучшее слово, которое может описать феномен похмелья.
Добравшись в этом омерзительном состоянии до Корпуса, я сразу же попал в водоворот событий. Шеф с утра пораньше собрал сержантский брифинг во внутреннем дворике. У меня даже не хватило времени сходить в душ, поэтому, стоя в шеренге, я чувствовал себя весьма и весьма гадко.
– Муромский! – гаркнул Лебядкин, проходя мимо. – Что с тобой?
У него и самого вид был истощённый – щёки обросли щетиной, а под глазами появились синяки.
– Всë в порядке, капитан, – отвечал я негромко.
– Соберись! – приказал он. – И все вы – соберитесь, ясно?! У нас хренова прорва работы, и я надеюсь, что вы с ней справитесь на должном уровне! Ввожу в курс дела! Вещи убитых фамильяров найдены охотниками в лесу чуть выше города. Это делает гипотезу разбойного нападения нереалистичной. Учитывая характер нанесённых травм и отсутствие финансового интереса, можно, наверное, заключить, что убийцы являются подростками. Кто ответит – сделали они это по собственной воле, или по наводке?
