Макс Баженов
Этнофагия
С этими словами нищий отодвинул от себя миску с добычей.
– Я уже дал тебе монет! – возмутился Илюша.
– И услышал то, чего они стóят, – разведя руками, сказал Жюль.
Я достал серебро из поясной сумки и показал ему.
– Говори.
Муть в его глазах слегка прояснилась.
– Дай-ка рассмотреть её поближе, – сказал он, протягивая руку к деньгам.
В ответ я продемонстрировал ему намерение убрать монету обратно в сумку.
– Постой! – энергично выпалил Жюль. – Не горячись, сержант! Её блеск прекрасно видно и оттуда.
– Продолжай.
– Медведь прошёл здесь с утра пораньше.
– Как он выглядел? – спросил я.
– С белым пушком такой, в чёрной панамке.
Я бросил ему монету, и она упала на ткань между его ног.
– Он был один? Куда он пошёл?
Жюль попробовал серебро на зуб – штук десять их он ещё сохранил. Настроение его значительно улучшилось.
– Я спал – вон в том деревянном ящике у входа в дом. Он разбудил меня и спросил, как дойти до площади Единения. Здесь же чëрт ногу сломит. А потом, минут через десять – промчался пулей в другом направлении. Мне показалось, что за ним кто-то гонится, поэтому я спрятался и накрылся тряпками, чтобы меня никто лишний раз не трогал.
– Кто за ним гнался?
– Я не видел. Но он точно был один.
– Человек?
– Не знаю.
– В какую сторону они побежали?
– Вон туда, – нищий показал своим костлявым пальцем вдоль одной из улиц.
– Спасибо, Жюль, – сказал я. – Тебе бы врачу показаться…
– Это вряд ли, господин сержант, – возразил нищий. – Я всё равно скоро умру.
Я пожал плечами и оставил его в покое. Мы с Илюшей, не сговариваясь, двинулись в направлении, которое указал Жюль. На первой же развилке я заметил какой-то предмет, лежащий в сухой пыли. На поверку это оказался метательный дротик испачканный в чьей-то крови. Его кованый наконечник был сделан из хорошей стали, а деревянная ручка увенчана красивым жёлтым оперением. Прекрасный экземпляр. Подобрав оружие, я пригляделся к следам на пыльной дороге, прошёлся вперёд на несколько метров, и когда ничего не нашёл там, то обратился на соседнюю улицу, где и обнаружил искомые следы крови.
– Сюда, – сказал я Илюше. – Будь на чеку.
Лаврецкий поджал губы, кивнул и вытащил из ножен меч.
– Убери.
– М?
Я достал из кобуры пистолет и сказал:
– У него дротик. В узком проходе… Неужели это надо объяснять?
– Что? – недовольно спросил младший сержант.
– Возьми пистолет, – попросил я. – Пошли.
Илюша подчинился, и я убрал дротик в сумку. Вытаскивая оружие, Лаврецкий ядовито хмурился. Традиционно стража не часто прибегала к огнестрельному оружию. Во-первых, не всякий пистолет стрелял. Во-вторых, изготовление пуль и новых орудий, быстро приходящих в негодность, стоило Корпусу немалых средств. И, наконец, в-третьих, стрельба была разрешена только людям, поэтому практика данной смертоносной привилегии на глазах у зверолюда могла вызвать нежелательную реакцию общества, вне зависимости от причин. Стрельбу без негативных последствий для карьеры мог позволить себе только тот, кто точно знал, что делает. Илюша таким не был, но мне было чуть спокойнее от того, что он приглядывает за мной. Тот, кто бросил этот дротик, явно наделён недюжинной силой – или же должным умением.
Улица становилась всё у́же и в конце концов закончилась тупиком. Мы вернулись на то место, где в последний раз видели следы крови и осмотрелись. С обеих сторон нас окружали глинобитные дома, в которых протекала повседневная семейная жизнь.
Всё это время где-то протяжно выла собака. Сначала я не придавал значения этому тревожному звуку, но постепенно он всё сильнее обособлялся на фоне неспешного городского шума. Было в голосе этого пса что-то такое, что не соответствовало местной почти что провинциальной атмосфере. В нём явственно слышались страх, замешательство и шок.
– Тихо! – машинально сказал я.
– Да я вообще-то молчу, – скривив очередную гримасу, сказал Илюша.
– Тщ!
Я пошёл по следам обратно и обнаружил между домами небольшой проулок, буквально в полметра шириной. В первый раз мы его пропустили, глядя себе под ноги в поисках следов крови. Пройти тут можно было разве что боком. Прислушавшись, я убедился в том, что гнетущий меня собачий вой доносится как раз оттуда.
– За мной.
Заметив на стене следы засохшей, но относительно свежей крови, я понял, что мы идём в правильном направлении. Собака продолжала завывать, срываясь в скулёж. Звук становился всё ближе. Наконец, выйдя из-за очередного угла, мы его увидели. Пëс дворовой раскраски на какое-то время замолчал, посмотрел в нашу сторону, зевнул, сделал оборот вокруг своей оси и снова заскулил, чуть поджимая хвост и всё время глядя в нашу сторону.
– Привет, дружок, – сказал я.
В ответ тот громко залаял, то ли на нас, то ли для нас.
– Вот тебе и дружок, старший сержант, – посмеиваясь, сказал Илюша. – Собака есть собака.
– Что это вообще должно значить?
– А то что, животные – не люди. С ними нельзя дружить по-настоящему. У них нет сознания. Ты умрёшь, а она сожрëт твоё лицо.
– Это кобель.
– Как скажешь.
– А ты большой знаток животных, как я посмотрю, – огрызнулся я.
– А чего тут знать? – спросил Илюша. – У моего отца на ферме таких сотни.
– А кроме того, твой отец – выдающийся философ сознания?
– Что за чушь…, старший сержант?
– Не может существо, не наделённое сознанием, испытывать страх.
Лаврецкий примолк. Я снова обратил внимание на пса. Он подпрыгивал на передних лапах и растерянно вилял прижатым хвостом.
– Что случилось, дружок?
Илюша фыркнул, но я его проигнорировал. Собака облизнулась, начала водить носом вверх-вниз и пролаяла что-то на своëм.
– Иди ко мне, – позвал я, и животное, склонив голову, подчинилось.
Я погладил его по голове. Пёс трясся от возбуждения, но был рад ласковому прикосновению.
– Что такое? – спросил я, утрированно озираясь по сторонам. – Где? Покажи!
Животное чихнуло, подпрыгнуло на передних лапах и один раз гавнкуло, глядя мне прямо в глаза.
– Покажи, – повторил я. – Где?
Пёс потянулся прочь от моих рук и снова залаял, удаляясь от нас вглубь улицы. Я проследовал за ним. Илюша, закатив глаза, присоединился к нам. Дорожка заканчивалась небольшим внутренним двориком, в который не выходило ни единое окно. Посреди небольшой прямоугольной земляной площадки стоял закрытый на шпингалет сарай. Пёс подбежал ко входу и неистово залаял, пытаясь подкопаться под дверь.
Я впустил внутрь приглушённый свет переулка. В нос мне сразу ударил неприятный кисло-сладкий запах, отдающий железом. Основная часть помещения оставалась слева вне поля моего зрения. Похоже, это было хранилище для всякого хлама, который уже не пригодится, но выкидывать жалко. Прямо перед входом спинкой к стене стояло кресло-качалка, заваленное газетами и листовками, прижатыми сверху небольшим гипсовым бюстом кого-то из первосвященников. В углу свалены ржавые лопаты со сломанными черенками. Помещение явно заливало. Древесный пол пошёл волнами, облупился и местами был покрыт чёрными сухими наростами неясной природы.
Со сдавленным писком собака нырнула внутрь, и я зашёл вслед за ней. То, что я увидел, не сразу сложилось в осмысленную картину. Знаете, иногда бывает, ищешь вещь, и в упор её не видишь, потому что представляешь её себе совсем иначе или ожидаешь найти в другом месте. Так и сейчас, я искал Беорна и таки нашëл, однако состояние его сильно разнилось с тем, которое представлял себе я, даже с учётом моего пессимизма. Собака залилась натуральными рыданиями.
– Уведи, – сказал я Илюше, застывшему у меня за плечом. – Оставайся снаружи. Ничего никому не говори.
Он издал булькающий звук и, ногами подгоняя собаку, за что ему полагается хорошенько всыпать, ломанулся наружу.
От жертвы меня отделял лишь стол на х-образных ножках. Косые лучи солнца разрубали его поверхность пополам, отражались от пыльного старого зеркала на стене и высвечивали в сумраке силуэт висящего вверх ногами Беорна. Верёвка связывала его ноги и тянулась через крюк на потолке прямо возле стены к такому же крюку над столом. Его руки разведены в стороны, насколько позволяет ширина сарая, и прибиты к стене гвоздями, коробка с которыми лежит тут же, возле брошенного молотка. Он был раздет – панамка и накидка сброшены в угол – но с него сняли далеко не только одежду…
Хорошо, что меня совершенно не пугает вид крови. Я подошёл ближе. Похоже, ему перерезали горло собственным клинком, а лишнюю кровь слили в испачканный цементом таз, которой предусмотрительно был поставлен убийцей под голову несчастного. На ней недоставало аккуратно срезанных ушей, носа и губ. Следов борьбы не видно. Значит жертва уже была без сознания. И то хорошо… Но это означает, что дротик, лежащий в моей сумке, вполне может быть отравлен. Я приказал себе держать руки подальше ото рта, пока не вымою их с мылом.
Какой же силой и наглостью надо обладать, чтобы одолеть урса, а затем вот так затащить его тушу под потолок? Да к тому же, посреди жилого района, пусть и в самый ранний час?
Я решил ничего не трогать, пока не прибудут эксперты Корпуса, однако всё же огляделся в поисках клинка или каких-либо улик, указывающих, кто мог это сделать. Видимо, родовой нож Беорна убийца унёс с собой как трофей. Скорее всего, он импровизировал. Это место не похоже на заранее подготовленный плацдарм. Сомнения в этой гипотезе вызывали только крюки, которые были так удачно приспособлены под данную зловещую экспозицию. Рассмотрев потолок, я обнаружил, что такие же крепления свисают ещё в нескольких местах. Похоже, здесь раньше что-то подвешивали и сушили. Вероятно, убийца догнал жертву неподалёку и, обнаружив столь удачное место, уже решил оторваться по полной.
Нет никаких сомнений, что мы имеем дело с рецидивистом, а может быть и профессиональным убийцей. Я слышал, что где-то на островах существует тайная секта ассасинов, но всегда относился к этим слухам со скепсисом. Глядя же на это жуткое перевёрнутое распятие, повешенное над ванночкой, наполненной бурой свернувшейся кровью, я видел руку мастера, умеющего, если потребуется, использовать подручные средства и даже обладающего определённым творческим порывом в своëм кровавом ремесле.
Но зачем ему, чëрт побери, понадобились его уши, нос и губы? Что это ещё за извращенская жуть? Я наклонился вниз и чуть развернул голову, чтобы посмотреть на Беорна в привычной плоскости. При этом я как-то неудачно пошатнулся, и кожаный шлем соскочил на пол. Поднимая его, я бросил случайный взгляд под стол и заметил вещь, которая совершенно точно не могла принадлежать владельцу этого богом забытого сарая. Дорогая бронзовая застёжка, на которой были выгравированы какие-то символы, словно светилась собственным внутренним светом. Меня так и подмывало подобрать её и рассмотреть получше. Ничего же страшного не случится, если я просто гляну, что на ней написано, а потом положу обратно, чтобы эксперты дотошно зафиксировали всё для дальнейшей реконструкции произошедших здесь событий?
Легко убедив себя в этом, я взял застёжку и увидел на ней хорошо знакомый символ – схематическое изображение раскрытой книги, на каждой странице которой было написано по одной букве.
"С.Л."
От неожиданности, я распрямился и ударился головой об столешницу, свалив с неë молоток, которым убитого приколотили к стене. Вот уж сохранил место преступления в неприкосновенности!
На грохот прибежал Илюша, и я незаметно убрал найденную застёжку за пояс. Собака осталась на улице.
– Будем докладывать шефу?
– Конечно, – сказал я, растирая ушибленное место. – Останься. Запри снаружи и никого не впускай. Лучше и сам как-нибудь схоронись незаметно. Если кто-то спросит, что ты стережёшь, отвечай, что не знаешь, но имеешь однозначный приказ. Если придёт хозяин, дай ему чуть серебра и скажи, чтоб помалкивал. Будет протестовать, направляй в Корпус, пусть пишет запрос.
– Откуда столько сложностей?
– Решение о степени гласности того или иного резонансного дела должен принимать капитан. Ты что, не читал внутренний устав?
Подобрав молоток, я вернул его на место и надел шлем обратно на голову. Мы вышли наружу. Пёс куда-то исчез.
– А что, есть внешний? – запоздало сострил Илюша.
– Вообще-то, да. Есть Кодекс Стражей Симпáна. Это, грубо говоря, детальная версия нашей присяги Альянсу. А есть внутренний устав – там прописаны наши обязательства по отношению к Корпусу и, в частности, к капитану. Как ты, блин, сдал экзамены в Академии, если не знаешь всего этого?
– Я учился экстерном, – сказал Илюша.
– Но это же не означает, что… А, ладно, просто плевать. Жди. Я скоро вернусь, или кто-нибудь другой вернётся и сменит тебя.
– А если вернётся тот, который, ну…, – здесь он замялся. – Который…
– Убил?
– Ну типа.
– Не думаю, что он вернётся, – сказал я. – Но как насчёт – арестовать его?
– А пожрать? – спросил Илюша, помолчав.
– Уж потерпи…, – напутствовал его я, уходя.
– Только давайте там быстрее! – крикнул мне вслед Илюша. – Я серьёзно! Я с самого утра ничего не ел!
– Ну вот, что ты орëшь? – спросил я риторически, зайдя за угол.
Если я правильно понимаю, капитан должен быть в мэрии. Значит, туда и лежит мой путь.
Глава 3
Я разыскал брошенную нами повозку и на полной скорости, насколько это позволял внушительный вес аккумуляторов, сигналя и браня нерасторопных пешеходов, помчался докладывать Лебядкину о произошедшем. Через каких-то десять минут я миновал Амфитеатр и подъехал к парку.
Градоначальник, как и прочие чиновники, агораномы и главы политий, заседал в здании ратуши. Это был трёхэтажный особняк благородного голубоватого оттенка, стоявший посреди роскошного райского сада. Извилистая дорожка, проложенная посетителями между растущих в свободном порядке оливковых и апельсиновых деревьев, вела к торцу здания. Горихвостки, обитающие здесь, встретили меня, безмятежно порхая с ветки на ветку и сверкая своими красноватыми крыльями и хвостами.
Сейчас обеденный перерыв, поэтому здесь почти никого нет. Это священное право – право на приём пищи по расписанию – работники мэрии в своё время заслужили через суд. Чиновники ненавидят переработки.
Окна и балконы ратуши распахнуты и пестрят цветами и зеленью. В воздухе помимо вездесущего цитрусового оттенка витают запахи розмарина и герани. Откуда-то изнутри слышно голос капитана. Или мне кажется?
Я обогнул здание и вышел к широким каменным ступенькам, ведущим к главному входу. Перед ними припарковано несколько самоходных экипажей. На первом прибыл кто-то из Всеединства – он был закрытого типа и украшен всей соответствующей символикой; другой арендован у транспортной гильдии в порту, такие есть только там; а третий принадлежал капитану.
Отдав честь бойцам спецназа, дежурившим у входа я сказал:
– Мл… Старший сержант Муромский! Прибыл со срочным донесением для капитана.
– Боюсь, твой капитан сейчас занят, – ответил один из них, останавливая меня жестом.
Их лица скрыты за серыми платками. Они хорошо вооружены и ещё лучше обучены. Спецназу нельзя обращаться друг к другу по имени – бойцы каждый день используют новые позывные. Они служат исключительно людям и формально находятся в подчинении союза агораномов, регулирующих торговые операции и следящих за выполнением финансовых обязательств. Их непосредственным начальником уже много лет был немногословный и редко бывающий на публике человек по имени Али Хасан. Эти отряды охраняют объекты и лиц государственной важности по всему Альянсу и являются, в общем-то, отдельной административной единицей, юридически не включённой в гильдию стражей. В определённом смысле, полномочия спецназа были значительно шире. Эти люди считаются настоящими воинами человечества. Я пару раз видел Али Хасана в кабинете у шефа, и на вид он вполне оправдывал это определение. Его парализованное с одной стороны бородатое смуглое лицо не вызывало ничего, кроме желания поскорее выйти и подышать свежим воздухом. Настоящий убийца – как и эти двое.
– Дело государственной важности, – сказал я, поразмыслив обо всëм этом.
Глаза ближайшего ко мне спецназовца чуть округлились:
– Брешешь?
– Зачем мне врать? – спросил я. – Чтобы потерять должность?
– Ну, – ответил хасановец, переглянувшись с напарником. – Пошли.
– Спасибо, – сказал я и, сдав оружие, нырнул внутрь, оставляя позади декоративные колонны, обрамляющие высокий арочный вход.
– Рискуешь карьерой, салага, – бросил мне боец, когда мы пересекали широкое фойе по направлению к лестнице.
– Риска нет, – сказал я. – К сожалению.
– Большое дерьмо?
– Пока нет, но может им стать, если я буду медлить.
– Да ладно, чего ты начинаешь? Идём же.
Мы поднялись на второй этаж и повернули налево. В этом крыле как раз находятся кабинет мэра и зал совещаний. Пока мы шли, голос капитана стал наконец-то слышен отчётливо. Любой человек, наделённый хоть каплей здравого смысла, распознал бы в нём угрозу с первого звука. Наверное, дверь в кабинет была приоткрыта. Спецназовец остановил меня в самом начале коридора.
– Не выдам! Нет! – прогремел Лебядкин на всю ратушу.
Голос, отвечавший ему, было трудно разобрать, но, кажется, он принадлежал мэру.
– Абсолютно исключено! – жёстко сказал капитан. – Они будут осуждены за хулиганство! Закон есть закон!
Зазвучал другой голос, но слова, сказанные им, потонули в порыве ветра, ворвавшемся в окно.
– А меня это не волнует, – сказал Лебядкин, после чего раздался громкий скрип стула. – Это наши преступники! И судить их – нам!
– Стойте! Вы куда? – возмущённо воскликнул мэр.
– Там кто-то есть, – сказал шеф.
Дверь в кабинет вдруг открылась от лёгкого толчка.
– Муромский? – грянул появившийся в проходе Лебядкин. – Какого чёрта ты тут делаешь? Ты что, преследуешь меня?
– Так точно, капитан, – сказал я, отдавая честь. – Прибыл с секретным донесением.
Шеф бросил в меня свой самый тяжёлый взгляд.
– Только не говори, что…
Я поджал губы и скосил глаза на хасановца. Капитан вышел из кабинета и закрыл за собой дверь. На его квадратном лице не мелькнуло ни единой эмоции, но мы поняли друг друга.
– Спасибо, – сказал Лебядкин моему спутнику. – Дальше я с ним сам.
Тот уважительно кивнул и перед тем, как уйти, задержался, чтобы сообщить:
– Сержант сказал, что дело, видишь ли, "государственной важности"…
– Та-ак, – на распев протянул капитан, предлагая бойцу продолжить мысль.
– Всё думаю, не шельмец ли? Уж больно дерзкий у него манер. Нехорошо врать спецназу. Пацаны такое потом долго помнят.
Я вопросительно поглядел на него. В глазах хасановца читалась нескрываемая неприязнь.
– Будь спокоен, друг, – сказал Лебядкин. – Это у него просто рожа такая. Сержант поступил правильно, что пришёл. Он действует в интересах человечества. Я за него ручаюсь.
– Что ж! – объявил боец, мгновенно изменив свой тон с угрюмого на бодрый и жизнерадостный. – Тогда предлагаю тебе, салага, рассмотреть возможность вступления в наши ряды.
Подробно фокуснику он ловким движением достал из ниоткуда листовку и вручил мне. На ней был изображëн витрувианский человек. Надпись наверху гласила: "Клянусь защищать человечество!"
– Отставить! – рявкнул капитан, но негромко, а как бы шутя. – Все ценные кадры к вам утекают!
Тут у меня окончательно сформировалось ощущение, что эти двое хорошо знакомы.
– Это потому что вы не за тех воюете.
– Я пока ни с кем не воюю, – сказал шеф.
– Пока, – многозначительно вымолвил воин.
Напоследок он отдал нам честь и ушёл.
– Кто это был, капитан? – спросил я, когда тот отдалился на почтительное расстояние.
– Если расскажу, придётся тебя убить, – ответил шеф, и я не понял, шутит ли он. – Что у тебя? Только быстро и тихо.
– Так точно, – сказал я и перешёл на шёпот. – Суммируя… Труп Беорна висит вниз головой с перерезанным горлом в одном из сараев посреди трущоб общины Всеединства. Ему… удалили уши, губы и нос… Никто пока об этом не знает. На полу я нашëл это, – я протянул капитану застёжку. – Мне пришлось её спрятать от Илюши. Он стережёт вход.
Капитан, мрачнея на глазах, рассмотрел бронзовую поделку на свету. В его руке она казалась значительно меньше.
– Степан Лаврецкий, – негромко сказал он, глядя на изображëнные на ней буквы. – Хм. Ладно. Жди меня на улице. Мне надо тут закончить с этими буквоедами. Судя по твоему описанию, мертвее наш мишка точно уже не станет.
Пожалуй, он прав. Когда я вышел, то обнаружил, что агитировавший меня воин куда-то исчез вместе с арендованным экипажем. Зато сюда прибежал пëс, который помог найти тело Беорна. Вот это да! Неужто, шëл по следу? Увидев меня, он громко залаял с самыми дружелюбными намерениями. Подойти он, однако, не осмелился.
– А куда делся ваш напарник? – спросил я, забирая своё оружие у второго хасановца.
– Какой напарник? – спросил он. – Не неси чепухи. Иди уже давай, куда шёл.
– Я жду капитана, – сказал я и позвал собаку.
– Ну жди. Только не надо со мной болтать, понял? Я тебе не подружка.
– И действительно.
"Вас с ней так легко перепутать", – добавил я про себя. Конечно же про себя. Ведь никому не хочется получить кинжал в бок за острый язык. По-крайней мере, не мне. Я вполне могу посмеяться и сам с собой.
Хотя, надо признать, что не такая уж это была и шутка – короткий список моих бывших состоял из редкостных тяжелохарактерных истеричек. Говорят же, что мальчики неосознанно ищут себе женщин, похожих на их матерей? Впрочем, по мере того, как осознанность медленно просачивалась в мой идеалистический мозг, я всё больше понимал, что длительное сожительство с противоположным полом мне попросту обременительно. Я никогда не видел, чтобы отец ухаживал за матерью. А с тех пор, как случилось то, что случилось, они и вовсе стали друг другу как чужие. Отношения моих родителей были безнадёжно отравлены горем и взаимным отторжением, поэтому подражать им было бы глупо. Учиться на своих ошибках у меня тоже получалось не очень хорошо. Поэтому пару лет назад после очередной закончившейся совершенно опустошительным разрывом связи я решил, что гетеры меня вполне устроят. Конечно, нельзя исключать, что однажды встречу ту самую, но я не питаю на этот счёт особенных иллюзий.
Мои не слишком романтические размышления были прерваны голосом капитана:
– Муромский! Брось пса. Садись ко мне, поехали в Корпус, расскажешь, что в точности произошло, и что ты видел. Соберём команду.
Так мы и сделали. Пёс-сыщик ещё некоторое время бежал за нами и громко лаял. Казалось, что он ещё не всё нам рассказал.
– Капитан, давайте возьмём его.
– Зачем?
– Он сначала привёл меня к трупу Беорна, а теперь нашëл в центре города. Вдруг он умеет идти по следу и сможет нам помочь?
– Резонно, – сказал шеф и остановил экипаж.
Стоило мне позвать пса, как тот сам запрыгнул в открытое сверху багажное отделение.
– Любит кататься! – заметил я. – Может это собака Беорна?
– Выясним потом. Поехали!
Выслушав мой доклад, капитан забрал у меня окровавленный дротик и всю оставшуюся дорогу о чём-то напряжëнно думал, глядя строго перед собой. Думаю, пешком мы бы дошли быстрее – нам всего-то нужно было пересечь главную площадь и объехать главное здание Корпуса – но шеф хотел вернуть экипаж на стоянку. По пути нам встретился караван, гружëнный коралловым цементом, наверняка направлявшийся на стройку нового гелиоконцентратора. Большая часть рабочих, сопровождавших груз, были урсами, но попадались среди них и очень крупные мужчины. Некоторые громко шутили и кидались друг в друга рябиной, как малые дети; бригадир безо всякой охоты напомнил им о порядке.
Когда мы остановились у служебного входа в Корпус, Лебядкин повернулся ко мне и сказал:
– Послушай теперь сюда. Происходит нездоровая чепуха, ты согласен?
– Так точно, капитан.
– Ты пришёл в первую очередь ко мне, и, надо думать, сделал это, исходя из определенных соображений, так?
– Да, капитан.
– Ну и? Есть ли какая-нибудь связь между всеми этими событиями?
– А она есть?
– Мне хочется послушать, что ты скажешь на этот счёт, – сказал капитан. – Считай это тестом на сообразительность.
– Зачем вам моё мнение?
– Я рассматриваю возможность использовать тебя на полную катушку. Грядёт что-то очень нехорошее. Эти убийства ещё покажутся нам цветочками.
Что ж, это был честный ответ. Я сделал то, чего от меня просили – задумался.
Пожалуй, ситуация обостряется слишком резко. Этому должно быть какое-то простое и понятное объяснение. Почему таласанцам вдруг стало так важно, что где-то кого-то убили? Не помню, чтобы они вступались за права фамильяров, убиенных, например, урсами – что как раз не было редкостью. Да и наоборот происходит частенько. А сейчас они сразу же объявляют ноту протеста, хотя преступники даже ещё не найдены, и этническая принадлежность убийц пока должна быть под вопросом. Как будто таласанцы только и ждали чего-то подобного. Не бывает, чтобы стабильные отношения рвались в одночасье – подобным вещам всегда что-то предшествует.
Сказав всё это капитану, я продолжил:
– Есть ли связь между зарезанными вчера фамильярами и убийством Беорна – не так уж важно, поскольку эту связь всё равно обнаружат и озвучат. Таласанцы в открытую пытаются поссорить нас с остальным зверолюдом. Правда, я не очень понимаю причины. Мне казалось, что в наших отношениях царит оттепель. Что до убийства Беорна, то тут тоже не понятно. Вряд ли это был Лаврецкий. Не похож он на человека, способного на такое. Ни физически, ни… Хотя, кто его знает? Во всяком случае, у нас есть записка, можно сверить почерк…
– Неплохо, – сказал капитан. – Но есть нюанс. Нас пытаются поссорить не со зверолюдом, а между собой. Ведь, что такое зверолюд, Артём?
– Э…
– С точки зрения силы – это совершенно ничтожная вещь. Они нам не соперники. С моей же точки зрения – даже наоборот. Они союзники. Если не считать таласанцев, конечно.
– А что с ними, собственно, не так?
Лебядкин проигнорировал мой вопрос и спросил:
– Куда, по-твоему, Муромский, катится этот мир? К чему всё это идёт?
– В философском смысле?
– Опять начинаешь острить? – почти разочарованно спросил капитан.
– Как можно? – возмутился я. – Я и вправду не понимаю вопрос.
– Ну хорошо, в задницу прелюдии. Люди развиваются, Артём. Люди плодятся. Людям нужно кушать. Мы стали жить хорошо. Сильно лучше, чем раньше. У нас взрыв рождаемости. Если мы продолжим в таком темпе, то рано или поздно мы столкнëмся с необходимостью зеселить Большую Землю.
– А как же Хворь? – закономерно поинтересовался я. – А все эти чудовища, о которых рассказывают?
– Рассказывают…, – усмехнувшись, сказал Лебядкин. – Ты хоть раз сам видел чудовищ?
Я промолчал, хоть сегодня и узрел творение рук чудовища.
– И я не видел, – подытожил шеф.
– Вы хотите сказать, капитан, что Хвори и жутких тварей с материка не существует?
Капитан помолчал. Казалось, он принимал какое-то решение. Я никогда не видел шефа таким – скованным и скрытным. Наконец он негромко заговорил:
– Ты прав, что действия таласанцев имеют под собой дополнительные мотивы. Это хитрые и эгоистичные существа с обострённым чувством своего превосходства. Наше доверие к ним давно исчерпано. Ты знал, что они помнят всё, что когда-либо слышат и видят?
– Нет, – с удивлением признался я.
"То-то же", – сказало мне выражение лица шефа.
– В общем, они постоянно темнят и недоговаривают. Поэтому мы стали готовить секретную экспедицию на Большую Землю. Корабль построили в отдалённой бухте, куда морской народец никогда не заходит – там для них слишком солёная вода. Послали лучших из людей… А пару дней назад на Миконосе были найдены обломки, вынесенные морем к берегу. На них обнаружили следы от дробилок кораллов, которые наши замечательные инженеры выдают таласанцам в большом количестве, чтобы потом наши купцы могли выменять у них добытый нашими же средствами ресурс. Ты за мной поспеваешь?
– Повторить?
– Суммируй, как ты скажешь.
– Таласанцы знают, что мы знаем, что они знают, – выдал я.
– Ну сказал ты охренительно тупо, но суть именно такова, да, – сказал капитан. – Идут танцы с бубнами. Два дня все друг другу улыбаются, но знают, что что-то не так. И тут, как нельзя некстати – это грëбаная пьеса, будь она проклята. И убийства… И что это для нас означает, Артём?
– Что фамильяров и Беорна убрали по заказу таласанцев?
– Это, во всяком случае, не исключено, – сказал шеф. – Они боятся нас. Пошли! Всё, что я тебе сказал – остаётся между нами, иначе я тебя вмиг отдам хасановским отморозкам, понял?
– Так точно, капитан. А что делать с собакой?
– Отведи к кинологам.
Пока я возился с псом и обещал ему вернуться, Лебядкин распорядился собрать опергруппу, в которую входили два эксперта и шестеро стражников. Одним из них оказался Марат – видимо, капитан оценил его старание.
Чтобы незаметно забрать тело Беорна, нам придётся использовать складной паланкин. Шеф хотел объявить об убийстве, когда страсти улягутся. А самое главное, он расчитывал скрыть от широкой общественности жуткие подробности вроде слитой крови и отрезанных ушей, носа и губ. Подчёркнутое отношение к жертве, как к животному, могло совершенно свести с ума всю общину.
Впрочем, тот же факт заставлял меня сомневаться, что убийца выполнял чьё-то поручение. Это не выглядело заказным делом. Это был бенефис. Импровизированное послание горожанам. "Смотрите! – кричали его действия. – Я могу забрать жизнь и надругаться над вашей моралью!" Конечно, нельзя исключать, что это представление специально поставлено, чтобы вызвать соответствующее впечатление об убийце и направить следствие по ложному следу. Но что-то в этой теории не сходится.
Мы взяли четыре экипажа и отправились в общину. Я снова ехал с шефом. Неладное почувствовалось ещё на подъезде к тамошнему району. В сторону трущоб, куда мы направлялись, явно стягивался народ. Сначала я подумал, что мне показалось. Но потом в движении пешеходов, как и их поведении стала прослеживаться определённая закономерность. Все они куда-то спешили, были очень возбуждены, а на нас смотрели, как на врагов народа. Шеф поймал мой взгляд, и я понял, что он думает о том же. Притормозив, Лебядкин крикнул одному из бродяг:
– Уважаемый! А куда это все так ломятся?
В ответ босой поджарый мужчина лет сорока рассмеялся в голос и сказал:
– Ай-да стража у нас! Ничего это вы и не знаете! Убили режисёра! Зарезали, как свинью, и искалечили прямо у вас под носом, пока вы народ на площади щемили! Тьфу на вас!
У капитана было развито поистине офицерское чувство собственного достоинства, поэтому он оставил замечание нищего без внимания, взяв из него только нужное и значимое.
– Вот дерьмо! – выругался он, когда мы спешились, чтобы продолжить свой путь по узким улочкам общины.
Люди по-прежнему стекались по направлению к месту преступления. Мимо нас прошла группа подростков, наполовину состоявшая из фамильяров. Все они одеты одинаково, и у каждого на руке была красная повязка.
