Макс Баженов
Этнофагия
– Как можно быстрее организовать конвой для господина Беорна и привести его сюда, – суммировал я, опуская ненужные детали.
– Кого-кого?
– Так зовут режиссёра. Беорн.
– По хрен, как его звать. Бери Илюшу – и чтоб к обеду урс был у меня в кабинете. Не забудь зайти за новыми знаками отличия. И возьми у Пшеницына адрес, он знает. Вопросы?
– Лаврецкого?!
– Да, – сказал капитан. – Теперь он твой младший сержант. Развлекайтесь. Свободен.
Я нашёл решение капитана ироничным. Это было подозрительно, ведь у шефа нет чувства юмора. Он же видел, как Илюша вёл себя по отношению ко мне. Зачем Лебядкину вот так унижать сына знаменитого адвоката? Не становлюсь ли я инструментом в чьей-то подковëрной игре?
Приняв это всё во внимание, я решил, что не буду глумиться над Илюшей, а вместо этого попробую быть с ним помягче. Кто-нибудь же должен разорвать порочный круг дедовщины и насилия? Хотя, перед тем, как подписаться под подобным манифестом, неплохо было бы выяснить судьбу Чен Чена.
В первую очередь я спустился на этаж и зашёл к лейтенанту Пшеницыну за сержантской медалью и шевронами. Он выдал их мне, почти не глядя, полностью погружённый в бумажную работу.
– Лейтенант, могу я задать вопрос?
Пшеницын, не поднимая головы, промычал что-то себе под нос.
– Среди убитых сегодня ночью фамильяров числится некий Чен Чен?
– Нет, – всё так же, глядя в документы, отвечал лейтенант. – Я занят.
– Спасибо. А адрес Бео…
– Медвежий Вал, дом один!
Я поспешил выбежать из его кабинета, пока в меня не полетели канцелярские принадлежности.
Значит, нет. Что ж, Илюша получает своё право на индульгенцию. А вот и он!
– Младший сержант Лаврецкий! – не удержался я. – Ты ли это?
Теперь Илюша обязан обращаться ко мне уважительно.
– Так точно… Сержант, – отвечал он, буквально излучая вокруг себя желание провалиться сквозь землю.
Я не стал его поправлять, а вместо этого отвёл в тихий угол и спросил:
– Скажи на милость, куда ты вчера определил фамильяра по имени Чен Чен?
Казалось, Илюшу сбил с толку этот вопрос. Лаврецкий нахмурился, как ребёнок, а пальцы его потихоньку сами собой заскользили в сторону рта.
– Понятия не имею, о чём вы, сержант, – сказал он и принялся грызть ноготь на указательном пальце.
– Врëшь, Илюша! – сказал я, и только после этого понял, что именно я сказал. Споткнулся о первую же кочку…
Глаза Лаврецкого поползли на лоб. Похоже, он знал о существовании этой клички, и страшно её ненавидел. Он вытащил палец изо рта и сжал челюсти. Сдерживаемое им возмущение выступило в виде пятен красного цвета на лице и шее.
Сомнений нет – это война. С другой стороны, так проще. Маски сброшены. Не похоже, чтобы Степан Андреевич сильно заботился о судьбе своего младшего сына. Может быть даже, что мне за это ничего не будет. Субординация есть субординация.
– Пока что я тебя ни в чём таком не подозреваю, – сказал я.
– А в чём меня подозревать? – набычился Илюша.
– Ну, если ты в курсе, вчера убили троих фамильяров. Плюс, этот ваш конфликт со слугой таласанца. Он мне потом рассказал, что ты увёл Чен Чена ещё с трибуны, в то время, как должен был помогать остальным остановить насилие. Тебе есть, что сказать по этому поводу? Зачем тебе понадобился тот фамильяр?
Лицо Илюши вдруг приобрело триумфальные черты. Он высокомерно опустил уголки губ и слегка сморщил нос, будто учуял где-то здесь дерьмо.
– Вы, старший сержант, должно быть, рехнулись на почве любви к братьям нашим меньшим. И возомнили себя сыщиком.
– Соблюдай субординацию, – сказал я.
– Ну а что? Он пропал, этот Чен Чен, или как? Ко мне какие вопросы?
Это был удар под дых. И действительно, я ничего не знаю о судьбе искомого фамильяра, и, если быть честным, не имел права задавать Илюше этот вопрос. Капитан уже наказал его за то, что случилось вчера. Любые мои санкции излишни.
Ответить, тем не менее, необходимо. Желательно что-нибудь нейтральное. Нельзя терять авторитет.
– Я хочу с ним поговорить. Где мне его искать?
Илюша, конечно, почувствовал мой финт, но был вынужден ответить:
– Я свёл его со своим отцом. Ему нужен новый слуга для специфических нужд, а этот оказался как раз с подходящим набором… умений. Узнав, сколько будут платить, собакéн взял задаток, и сам с удовольствием бросил свою работу.
– Специфических нужд?
– Нужны только очень смелые, видишь ли.
– Допустим, – сказал я. – А почему сразу не сказал мне? Зачем врал, что не имеешь понятия, о чём речь?
– Это что, допрос? Ну арестуй меня тогда за враньё, что поделать… Иногда я скрываю свою личную жизнь от посторонних. Такой уж я парень.
– Лучше обращусь к твоему отцу.
– Удачи, – без тени искренности напутствовал меня Илюша.
Община урсов находилась на отшибе – по пути к Горе, на которой многие из них время от времени сизифили. В конце концов, никто из разумных не мог сравниться с ними в физической силе. Эти крупные зверолюди живут в больших круглых домах из спрессованной глины и соломы. Место для них выбирается со строгим соблюдением этикета и с учётом мнения каждого члена общины. Вокруг такого дома должно быть достаточно свободного пространства, на котором желательно иметь не менее двух деревьев. Из-за этих правил, район урсов уже мало напоминал город. Скорее это были небольшие хозяйства, стоящие друг от друга на значительном, по меркам городской застройки, удалении. Там дальше начинались поля, засеянные льном, коноплëй и другими культурами.
Жизненный девиз урсов можно было сформулировать следующим образом: "Дружи на расстоянии – дерись в ближнем бою". Среди них есть немало кузнецов и других мастеров на все руки. Но больше всего они любят холодную сталь. Каждый уважающий себя урс, даже если не носит с собой оружия, хранит дома семейную реликвию – кинжал, передаваемый из поколения в поколение. Изготовление подобного ножа считается заявлением о начале собственной династии, а пропажа его приравнивается к гибели рода. Многие урсы владеют холодным оружием получше большинства людей. Это долгое время вносило определенное напряжение во взаимоотношения наших рас. Проблему решили тем, что им законодательно запретили пользоваться огнестрелом, который они и без того презирали. В итоге люди вроде бы почувствовали себя в безопасности и успокоились, хотя о какой безопасности может идти речь, когда против тебя стоит ста пятидесяти килограммовая разумная машина для убийства? Не знаю, не знаю…
Сначала мы с Илюшей передвигались на самоходной тележке, но здесь она стала бесполезна, поэтому мы спешились. Улица Медвежий Вал располагается по самому центру посёлка с неровными грунтовыми дорогами. Стража тут присутствует в самом номинальном количестве, ибо урсы привыкли решать дела между собой и редко обращались в городские суды.
Солнце начинает припекать. Совсем скоро начнётся самое трудное время – как раз, когда мы двинемся обратно.
– А как будет правильно, урси́ха, или урся́нка? – спрашивает вдруг Илюша.
– Правильно – у́рса.
– Пф, ну и бред, – отмахивается младший сержант. – У́рса-фигу́рса.
– Давай-ка потише с этим тут.
Я свернул на указателе, стараясь ступать по протоптанным дорожкам, не забредая лишний раз на частные территории. Урсы принципиально не пользовались заборами, но они прекрасно обходились и без них. За нарушение границ частных владений можно было и по голове получить. Конечно, нам бояться было нечего, но я знал их обычаи и не хотел привлекать к нам лишнего внимания.
Многие из них проснулись к этому часу, но пока сидели дома со своими семьями и завтракали. Несколько кузнецов уже приступили к работе, заполняя воздух энергичным перезвоном, к которому присоединялся аромат горячего хлеба и жареной рыбы. У кого-то убежали гуси, и на них залаял дворовый пёс. Фамильяры и фамильярки бегают по дорожкам туда-сюда, неся в руках кто-что: воду, еду и самый разнообразный хлам.
Посёлок не был лишён электрического снабжения, но использовалось оно только для самых важных вещей, таких как, например, общественная холодильная камера. Урсы прекрасно видят в темноте, поэтому идеей электрификации своего гетто они не загорелись (ха-ха), особенно принимая во внимание, что для этого придётся впустить на свою частную собственность столько чужаков, "которые всё тут перевернут вверх дном".
Что тут сказать, упëртый народец. Но и примечательный многими интересными чертами.
После весьма продолжительных попыток достучатся до хозяина, я толкнул входную дверь его жилища, украшенную извилистыми узорами. Урсы никогда не запирались. Воровство в общине каралось отрубанием пальцев. Да и пробраться к кому-то из них незамеченным от всех остальных было попросту невозможно.
Дом Беорна был построен вокруг огромной сосны. Внутри стоял соответствующий аромат. Я открыл ставни на одном из окон и впустил внутрь свет. Пол, видимо, был залит коралловым бетоном, поверх которого уложили ровные ряды шлифованных деревянных досок. На них тут и там лежало несколько замызганных ковров. Вокруг центрального древа была устроена стойка с книгами и кухонными принадлежностями. Справа она обрывалась. Там была устроена печь, труба от которой поднималась параллельно стволу сосны и выходила через крышу.
Слева же, у самой стенки я увидел нечто, что сразу определил как алтарь Двенадцати. Такой был у них в каждом доме. Здесь лежат вещи, символизирующие мудрость первых урсов, объединивших народ и обучивших их языку, земледелию и ремёслам. По-крайней мере, так гласит их легенда. Одной из таких вещей был ритуальный клинок, которого как раз на месте не оказалось. Это меня сразу же насторожило. Такой нож часто используется для так называемых "благородных убийств".
– Никого нет! – озвучил Илюша.
– Угу.
– Ну и ладно! – сказал младший сержант. – Нам же лучше. Может, будем в Корпусе ещё до жары. А там и обед…
– Ты ничего не путаешь? – поинтересовался я. – Или капитан приказал вернуться с пустыми руками?
– Никак нет, сержант, – скривившись, ответил он. – Ну и какие будут указания?
– Сходи к соседям и спроси, вернулся ли хозяин домой вчера вечером.
Пока Илюша опрашивал зевак, собравшихся у самой границы территории Беорна, я осмотрелся повнимательнее и обнаружил рядом с алтарём какую-то записку, написанную хорошим убористым почерком.
"Дорогой Беорн!" – прочитал я. – "Ваш талант, несправедливо осуждённый завистниками, поразил моё существо до самой глубины души. Посмотрев лишь половину этой несравненной пьесы, я смог проникнуться вашим незаурядным мастерством более, чем полностью. Боюсь представить, что будет, когда я увижу её целиком! Как человек, сочувствующий вашим идеям, я намерен оказать вашей труппе поддержку, в которой вы несомненно нуждаетесь после столь прискорбно неудачной премьеры. До меня дошли слухи о вашем плачевном финансовом положении. Если вы понимаете, о чëм я, то жду вас завтра в общине Всеединства на площади Единения как можно раньше с утра, ибо я должен буду отбыть с вашего прекрасного острова незамедлительно. Просто приходите и ждите меня там. Я вас узнáю".
– Если вы понимаете, о чëм я…, – повторил я вслух.
– Ушёл часа три назад, – объявил Илюша, вернувшись с улицы. – А ночью тут был курьер.
– Да, и принёс письмо, – сказал я, протягивая ему записку.
Илюша пробежал её глазами и засмеялся самым гаденьким смехом из тех, что мне доводилось слышать.
– Тхе-тхе-тхе-тхе-тхе…
Первый раз такое слышу, честное слово.
– Ну и жополиз! – сказал он, возвращая мне листок. – Интересно, кто это? Наверняка, этот придурок Андерсон с Пароса. Больше я таких кренделей не знаю.
– Кто это? – спросил я.
– А, – Илюша махнул рукой. – Поднялся на торговле воздушными пузырями с рыбьими мордами. Чёртов придурок. Приезжал как-то к моему отцу.
– Ладно, – сказал я. – Тогда пошли.
– Куда?
– В общину Всеединства, куда ещё? Надо доставить Беорна в Корпус. Таков уж приказ.
– Вот вечно те… вам, сержант, не сидится на месте, – пожаловался Илюша, подбираясь к самой границе моего терпения. – Я имею ввиду, мы же просто можем передать ему через соседей, чтобы он прибыл в наше распоряжение. Откуда столько ненужного рвения?
– Понимаешь, – сказал я, подумав. – Мы с тобой стражи, Илья. Защитники разумной жизни на Земле. Ты этого не знаешь, или не хочешь знать, однако это так. Ты помнишь текст клятвы, которую давал, когда заступал на службу?
– Клятвы? Ты шути…те? Кто вообще помнит клятву? Её учат один раз, чтобы рассказать во время присяги.
– А что такое, по-твоему, присяга? – спросил я.
– Ну – клятва?
– И что происходит, когда ты клянëшься в чём-то?
– Не знаю… Ты проходишь тест? Получаешь лычки? Зачем мы вообще об этом говорим?
– Затем, чтобы ты вспомнил о своих обязательствах перед обществом!
– Я и так служу обществу, – сказал Илюша. – Причём, за гроши. Пойдёмте уже, сержант. Здесь воняет.
Осознав бесполезность своих попыток воззвать к благородству Илюши, кое до сих пор остаётся объектом чисто гипотетическим, я бросил это гиблое дело и сосредоточился на нашей задаче. Зачем Беорн взял кинжал? Из соображений безопасности? Наверняка же он знал про убийства фамильяров. Я бы тоже на его месте оглядывался по сторонам. Не зря ведь капитан нас сюда прислал?
А может, Беорн хочет продать свой нож за долги? Интересно, такое хотя бы в теории возможно?
Что ж, есть только один способ выяснить это.
В общину Всеединства мы прибыли через добрый час. Сначала пришлось вернуться в город, чтобы поменять транспорт и снова выехать – уже в другую сторону. В конце концов мы оставили и этот экипаж, ибо заехали на плотно застроенный невысокими жёлтыми домами крупный утёс. Общиной называют верхний квартал этого района, построенный вокруг храмового комплекса Всеединства, пик которого был самой высокой точкой в городе. Здесь собираются все, кого только можно себе вообразить, а также и те, кого вообразить нельзя.
Площадь Единения, прилегающая одной из сторон к стенам храмового комплекса, окружена домами, между которыми может втиснуться разве что пара человек. Все здания здесь отличаются своими габаритами, формой и положением в общей сетке, так что множество мелких улочек этого района образуют самый настоящий лабиринт.
Я поднимаю голову, чтобы оценить направление движения по солнцу. Стены домов выкрашены в выцветшие, когда-то бывшие яркими цвета. Между окнами тянутся верёвки и провода. Тут и там на них развешена чья-то одежда. Из открытых ставней, в которые никогда не попадает прямой луч света, раздаются детские крики, смех и ругань взрослых. Какие-то пацаны швыряют друг в друга хламом из окон напротив.
Наконец, мы выбрели на площадь, хотя и значительно правее, чем я ожидал. Солнце висит почти прямо над нашими головами. Под ним, как под золотой дырой в голубом небесном куполе, собралась, похоже, вся местная публика. Видимо, в связи со вчерашним, предвиделось большое количество гостей храма. Разве торговцы бижутерией и магическими амулетами могли пропустить такое?
– Поспрашивай пока, видел ли кто-нибудь Беорна здесь с утра, – сказал я Илюше. – А я пойду поговорю со жрецами.
– Ага… То есть, так точно.
На самом деле, мне плевать на субординацию. Я пользуюсь ей, потому что она важна для функционирования стражи, но я не верую в неё, если вы понимаете, о чем я… Мне даже как-то некомфортно от того, что мы с Илюшей поменялись ролями так внезапно. Я видел, как он страдает, выжимая из себя это "вы", и как больно ему от моего "ты". И часть этого страдания передавалась мне.
– Илья, – сказал я, перед тем, как отправиться в храмовый комплекс – Предлагаю компромисс. Давай на "ты". Мне так проще. Потому что это уже просто какой-то цирк! Но ты будешь называть моё звание полностью. Договорились?
Илюша посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и сказал:
– Ты всë-таки очень странный тип, ты знаешь об этом, старший сержант? Странно говоришь и совершаешь странные поступки. Ты вообще непонятный. Вот скажи прямо, ты за нас или за них?
– Кто в данном случае есть мы, а кто – они? – спросил я.
– Ну понятно, – сказал Лаврецкий. – Опять началось…
Он не дал мне возможности ответить, развернулся и ушёл опрашивать местных. Что это вообще такое сейчас было, спрашивается? Как человек с его взглядами прижился в страже? У самого Лебядкина один из лучших друзей – урс. Нет, среди людей полно бытовых шовинистов, не новость это и в отношении всех остальных рас, но вот настолько откровенных расистов, как Илюша, я давно не припомню. Интересно было бы посмотреть на его круг общения.
Собственно, я спросил Лаврецкого про клятву, потому что в ней есть следующие строки: "Клянусь ставить закон и порядок превыше своего личного мировоззрения". Были там и другие мудрые слова, которые прекрасно заполнили ту дыру, что оставил в моей душе опыт, пережитый в детстве и юности.
Когда я вылетел из юридической академии, мало что могло меня утешить. Я не убивал того стражника, меня даже там не было. Но ребята отправились на акцию с моего полного благословения. Я даже писал стихи в их славу. Нам казалось очень остроумным, что студенты юридического открыто выступают против своей гильдии. Справедливости ради, на то были свои причины – кредитное образование в те годы приобрело угрожающий размах. Благодаря попустительству со стороны юристов, а может и откровенному сговору, доказать который, впрочем, не удалось, Штольц и его семья пытались сделать своими потенциальными слугами всё образованное население Миконоса. Согласитесь, мир в руках ростовщиков – перспектива мрачная. Мой отец чуть не положил свою карьеру на этом деле. Но как раз его действия – а именно, тонкая дипломатия при использовании определённого количества компромата – дали результат. А вот наша "низовая" поддержка привела к полному фиаско. Вместо того, чтобы выкрасть нужные нам для разоблачения сговора документы, мои бывшие друзья напоролись на стражника и в ходе драки лишили его жизни, за что их впоследствии казнили.
Это был момент, когда я перестал понимать, где добро, а где зло. Кто я? Убийца собственного брата, с которым теперь не разговаривает родная мать? Горе-поэт, вдохновляющий людей на безумства?
Отец всегда учил меня, что право на счастье может заслужить лишь хороший человек. Но хороший ли я человек? Как это понять?
Тогда мне и попался на глаза рекламный проспект городской стражи Симпáна. Должно быть, его подкинул мне как раз батя, прекрасно понимавший мои муки, как и то, что подобные вопросы каждый свободный человек должен закрыть самостоятельно. "Клянусь защищать мир!" – гласила фигурная надпись сверху листовки. Я весь вечер просидел, склонившись над ней и размышляя о том, куда и как направить свою судьбу. И в итоге поклялся – сначала себе, а спустя три года учёбы, и всему Альянсу – во время официальной церемонии. С тех пор я стою на страже мира. И что бы это, чëрт побери, ни значило, это наполняет мою жизнь хоть каким-то смыслом.
Ну а сейчас мне предстоит зайти в место, обитатели которого пытаются приватизировать самое понятие "смысла жизни". Нетрудно представить, что я думаю о попытках жрецов навязать всем подряд свою версию нравственности. Однако я стараюсь не вступать в теологические споры, поскольку невозможно договориться с людьми, если они не хотят договориться. Когда дело касается религии, разумные твари склонны разговаривать в режиме монолога, и их мало интересует чужое мнение. Впрочем, должен заметить, что если спор двух религиозных людей о природе божественного не перерос в драку, значит вы имеете дело с истинно верующими. Таких я уважаю, хоть и не понимаю. Моя личная вера сводится к тому, что люди живут и умирают, и до жизни всё то же самое, что и после.
Я подошёл к двухметровым вратам комплекса. По обе стороны от тяжёлых деревянных дверей, закованных в стальные рамы, стояли рядовые стражники. Один из них, завидев меня, отдал честь, и второй, стоявший поодаль, машинально за ним подхватил.
– Вольно, – сказал я. – Какие новости, ребята?
Ответил тот, что был ближе ко мне. Я знал, что его зовут Марат, но больше ничего сказать о нëм не мог.
– Поздравляю с повышением, старший сержант! У нас тут сегодня какой-то наплыв. С утра прибыло уж очень много фамильяров, и не только. Многие уже там, внутри. Да и тут, как видите… Я взял на себя ответственность вызвать подкрепление.
– Хвалю, – сказал я. – Какой вообще настрой у народа, что говорят?
Марат покачал головой, и чёрные кудри, торчавшие из-под его шлема пришли в движение.
– Болтают, что фамильяров убили.
– Это понятно… А урс с ритуальным кинжалом тебе на глаза не попадался? Зовут Беорн. Такой, с белым пушком на шее. Мог быть одет в чёрную панаму, какие носят режиссёры.
– Нет, – уверено ответил Марат. – Их, новых, сразу здесь видно.
Это потому что большинство урсов были к религии, как и к драматургии абсолютно равнодушны. Однако небольшое их количество действительно озабоченных философией и судьбами мира имело довольно большой вес в обществе, вне зависимости от степени их компетенции. Особенно эта тенденция усилилась в последние десять лет. Люди сами раздували из урсов больших звёзд, заслуживали те того, или нет.
Вдруг я почувствовал за своей спиной какое-то организованное движение. Обернувшись, я увидел, как народ расступается, чтобы пропустить необычную процессию.
Четверо фамильяров несли на специальных носилках таласанца. Ещё двое время от времени опрыскивали морского жителя водой. Спереди шёл нарядный слуга с гордо вздëрнутым носом. Он держал за руку девушку с удивительно белой кожей – я сразу признал в ней актрису из вчерашней пьесы. Еë правый глаз и бровь были скрыты белой повязкой.
– Пропустите юрискóнсульта! – возвещал он. – Юрискóсульт от Талáсии сделает заявление!
Фамильяр отпустил руку своей спутницы и предъявил Марату бумагу с печатью мэрии. Тому оставалось лишь подчиниться. Интересно, подумалось мне. Представляю себе, что скажет капитан, когда узнает, что мэрия разрешает массовое мероприятие без согласования с Корпусом. Я решил, что не могу пропустить такое, и зашёл во внутренний дворик сразу вслед за носилками с таласанцем.
Символом Всеединства был круг. Если сторонники этой веры в чём-то соглашались, то соединяли большой и указательный пальцы. Этим же жестом жрецы заканчивали каждую свою фразу. Храмовый комплекс, разумеется, также был круглой формы, как и окна в подсобных и иных помещениях, разбросанных в неочевидном порядке по всей территории – религия вообще очень любит явный символизм и неявный порядок.
Каменно-глинистые стены очерчивают внутренний двор и напротив входа сходятся на торцах непосредственно Храма, имевшего вид широкой медленно сужающейся кверху башни. Её поверхность обшита каким-то древним тёмно-серым материалом, лëгким и гладким, который люди выменяли у таласанцев ещё на заре формирования Альянса. Ко входу в башню ведут каменные ступени, по бокам от которых растут два воистину идеальных кипариса, образующих портал в самое сердце местной религии.
Идти туда, слава богу, не пришлось. Перед лестницей был заранее заготовлен резервуар с водой, в который фамильяры и сгрузили свою живую ношу. Таласанец расположился поудобнее и посмотрел на своего помощника. Старший слуга, тот, который шёл спереди, встал на небольшой пьедестал, установленный рядом, помог взобраться на него своей спутнице, а затем сказал громко и отчётливо, так чтобы его услышали все пятьсот с лишним персон, заполнявших двор.
– Слово берёт его превосходительство юрисконсульт от Талáсии!
Неясный шум сотен голосов притих. Гость суши сделал в знак приветствия неуклюжее движение своим недоразвитым локтем и застрекотал по-таласански.
"Жители Симпáна! Граждане Альянса!" – озвучил фамильяр. – "Вчера мы стали свидетелями того, как были попраны принципы, формирующие наше общество. Взаимоуважение и терпимость, которые были провозглашены общественным договором, оказались всего лишь маской, скрывающей высокомерие, злобу и зависть тех, кто от природы имеет более выгодное положение. Правительство Талáсии призывает вас решительно осудить произошедшие вчера беспорядки и убийства! Кроме того, мы требуем от местных властей выдать зачинщиков и всех причастных для международного суда, а также принести официальные извинения за халатное отношение к организации охраны на вчерашней премьере. Но это ещё не всё. Среди горожан ходят слухи о якобы ужасном качестве постановки, но как, я спрашиваю вас, как можно судить о произведении, не посмотрев его целиком? Невежество, которое порождает подобные отзывы, просто поражает своей глубиной. Совершенно очевидно, что любой, утверждающий подобное – шовинист и враг Альянса. Поэтому первым нашим требованием, будет повторный показ пьесы, чтобы все разумные существа смогли оценить её качество по достоинству!"
Сначала раздались неуверенные аплодисменты, быстро переросшие в настоящую бурю. Фамильяры, пришедшие сюда в поисках справедливости, были полностью удовлетворены. Некоторые из них в возбуждении подпрыгивали и кричали таласанцу слова поддержки. Кажется, я слышал и откровенный лай. Послушники Всеединства, одетые в чёрные робы, перевязанные на поясе куском каната, молча стояли и хлопали.
Таласанец издал несколько щелчков, и фамильяр сказал, дождавшись пока публичный взрыв эмоций утихнет:
"Нельзя позволить, чтобы люди пренебрежительно относились к праву на жизнь и самоопределение таких, как мы с вами! Не забывайте, что человечество находится в зависимости от вас! Не позволяйте им обращаться с собой, как с животными! Деритесь за свои права!"
На этих словах настоящее безумие поглотило толпу. И если бы в тот самый момент не открылись врата и в них не ввалились силы вызванного Маратом подкрепления, то, клянусь, верующие могли и двинуться в сторону центра города, и неизвестно ещё, чем бы всё это закончилось.
Несколько залпов в воздух успокоили всякое движение в дворе. Моя школа!
– Внимание! – проревел сильный мужской голос. – Нам поступило сообщение о заложенной бомбе! Всем немедленно покинуть комплекс и отойти за пределы установленного периметра! Сопротивление бесполезно и навредит вам и окружающим!
Стражники быстро организовали коридор, через который выводили всех по одному. Во главе отряда был лично капитан Лебядкин. Он и стрелял. Увидев меня, он подошёл и спросил:
– А ты что здесь делаешь? Я же сказал тебе, привези мне урса. Прохлаждаться вздумал? Или в религию ударился?
– Никак нет, капитан! – сказал я, протягивая ему листок с посланием для режиссёра. – Беорна не было дома, но я нашёл на его алтаре эту записку.
Капитан быстро скользнул глазами по тексту:
– Так… И? Нашёлся?
– Никак нет, капитан! Он взял с собой родовой нож… Илюша опрашивает местных на площади, может ему что-то удалось выяснить.
– Дерьмо! – выругался капитан, убирая записку в поясную сумку. Кажется, это было его любимое слово. – Иди ищи его, понял? Если нужна какая-то поддержка, обращайся к лейтенанту. Не найдëте – можете не возвращаться. А я пошёл, нанесу визит старому пердуну-мэру. Повтори!
– Визит старому пердуну-мэру, – сказал я.
– Тебя однажды закопают за твой юмор, Муромский. Давай-ка, не задирай нос! Бегом найди мне эту медвежью шкуру! Пошёл, пошёл!
И я действительно от него убежал. Это было очень удобно, и совершенно не противоречило моим планам. Пока я пробирался к выходу на площадь, то услышал краем уха кусок чьего-то разговора и притормозил, чтобы послушать:
– Да чего ты рассказываешь? Драка началась, когда начали кидать камни. Все так говорят.
– Ты там был? А я был! И я всё видел вот этими вот глазами! Так что не надо мне тут ля-ля, понял? Какой-то конченный расист в шевронах лейтенанта не выдержал и начал стрелять. Утихомирили его вроде. А потом всех вывели, и пьесу уже было не досмотреть. Это всё специально! Думаешь, почему среди стражи нет ни одного фамильяра? Это называется системный расизм! Мы, люди, все ужасные расисты от природы. С этим в первую очередь надо бороться.
– А пьеса-то, хоть интересная была?
– Очень!
– Ну а где он, лейтенант-то этот?
– А я знаю? Кто ж тебе теперь его покажет? Сделал дело, получил свои денежки, да и был таков. Поди уже переехал на другой остров – и в ус не дует.
Не люблю местную публику, а особенно таких вот "я-там-был-и-всë-видел". Откуда они вообще берутся? Зачем он врёт? Просто так? То я, значит, защитник фамильяров, то шовинист-маньяк. Хорошо, что капитан в курсе, как всë в точности произошло.
Покинув комплекс вперёд очереди, я снова оказался на площади Единения. Капитан дотошно организовал всё, перед тем, как зайти с отрядом внутрь. Железные заграждения, которые хранили в караульной башне на въезде в район, были расставлены таким образом, чтобы разбить единый поток людей на три коридора, ведущих прочь с площади. Стражи внимательно контролировали процесс, мгновенно пресекая любые попытки к нарушению порядка эвакуации. Одного буйного положили лицом в землю. Я пролез между сегментами, вышел на свободное пространство и огляделся в поисках Илюши. Он тут же меня заметил и подошёл.
– Что там за фигня происходит? – спросил он.
– Шеф накрыл несанкционированный митинг, – сказал я. – А у тебя что?
– Может быть, кое-что, – загадочно сказал Илюша.
– Объяснись.
– Пошли.
Он провёл меня через несколько улочек, а когда мы вышли на небольшой перекрёсток, в котором не уместиться и одной телеге, ткнул пальцем в нищего, завëрнутого в серую ткань с огромными дырками на спине. Он сидел на углу дома, и казалось, что плющ, обвивающий весь первый этаж, растёт прямо из него. Перед ним лежала небольшая миска, в которой блестело несколько бронзовых монет.
– Вот этот крендель сказал, что видел его.
Я подошёл ближе и увидел, что красная от постоянного пребывания на беспощадном солнце кожа этого человека потрескалась от сухости. Голова у него почти что лысая, если не считать жидкой наполовину седой бороды. Болячки и струпья на теле окружены чем-то белым. Длинные грязные потрескавшиеся ногти не видели ухода годами. Всё это мгновенно разбудило во мне гигиеническое чувство. Да уж… Не хотел бы я скушать такой "крендель"!
– Эй, гражданин! – позвал я. – Нам нужна твоя помощь.
– Скажи ему то, что сказал мне! – потребовал Илюша. – Он видел его, а где – не говорит!
– Да погоди ты! – прикрикнул я.
– Я даже не гражданин…, – ответил мне вдруг нищий. – Я просто сижу здесь и надеюсь на милость существ, более удачливых, чем старый Жюль.
В уголках его мутных глаз я заметил оттенок иронии – единственный признак здоровья на этом избитом жизненными неурядицами лице.
– Ты видел урса по имени Беорн сегодня утром? Знаешь, кто это?
– Я вижу многое, господин, – сказал Жюль скрипучим голосом. – Но помню далеко не всё. Особенно, когда дело касается страшных вещей. Может быть, если люди начнут лучше понимать мои намёки, то каждый получит своё, и жизнь наша станет немного лучше…
