Макс Баженов
Этнофагия
– Ты видел преступника? – спросил я. – А запах? Это человек?
– Да! – твёрдо сказал Чен Чен. – Ветер дул с его стороны, и я сначала учуял третьего человека, поэтому осмотрелся. Тогда я его и заметил – на крыше. На нëм был какой-то плащ и шляпа с широкими полями. Я видел его лишь мгновение перед тем, как он начал стрелять.
– Что за маска?
– Было темно, но мне показалось на секунду, что это череп, – сказал Чен Чен, хрустя пальцами. – А из-под маски будто бы торчала борода.
– Больше ничего? Ты не наблюдал, как он орудует на пристани?
– Какой там?! – взвизгнул фамильяр. – Мне важнее было спасти свою шкуру! Что теперь будет? Вдруг, он запомнил меня? Что мне теперь делать?
– Для начала, успокойся, – сказал я. – Сегодня ты сможешь вступить в Корпус. Получишь кинжал, железную дубину и расположение капитана – всё получше, чем находиться на побегушках у Лаврецких. В любом случае, мы тебя защитим. В ближайшее время ты не должен покидать это здание, понял?
– Да.
– Тебя, Яннис, это тоже касается.
– С удовольствием побуду здесь! – сказал фамильяр, виляя самым кончиком хвоста.
– Только давайте найдëм место, где вы не задохнётесь.
Я отвёл их в КПЗ, распорядился выделить им камеру с окном, а заодно и накормить. Хоть кто-то же должен поесть в этот обеденный час!
Капитан к тому моменту уже закончил с Тельманом и, взяв с него подписку о невыезде с острова, занимался приготовлениями к официальному заявлению и дальнейшему открытию пунктов приёмной комиссии. По словам Марата, шеф пребывал у себя в кабинете в весьма хмуром настроении. Что ж, пойду обрадую его!
Выслушав мой доклад и прочитав мой рапорт, Лебядкин сказал:
– Хорошая работа, Муромский. Хвалю.
Я кивнул в знак благодарности.
– Что теперь, капитан? – спросил я, когда понял, что шеф не собирается продолжать.
– Я думаю, – сказал он. – Надо бы сообщить семьям погибших. Отправляйся домой к убитому инженеру. Скажи им всё, как есть. Быстро не уходи, останься на чай, поспрашивай, какие настроения у их брата в целом. Что думают про мои решения, в частности. Понял меня?
– Да, капитан. А как быть с Лаврецкими? Я тут подумал, может Илюша натравил малолетних уродов на фамильяров, чтобы угодить своему дедушке?
– И зачем это старику?
– Я не знаю, – признался я. – А зачем это Илюше? Из чистой этнической ненависти?
– Дело в том, Муромский, что пока ты добывал нам столь ценные сведения, твоё собственное знание успело несколько устареть.
"Не часто услышишь от шефа столь витиеватую мысль", – подумал я. Тем временем, он продолжал:
– Мастер Тельман дал показания, которые обеспечивают железное алиби обоим задержанным. Они якобы были на сборах, и тридцать свидетелей готовы будут подписать любую хрень, которую тренер только попросит. Марат ещё не знает, но мне придётся их отпустить, иначе город просто утонет в крови фамильяров.
– Но мы же с вами точно знаем, что Илюша спонсировал нападение?
– Мы с тобой – да. Но Андрюша изменит показания и скажет, что хотел оклеветать старшего товарища в отместку за какую-нибудь чепуху…, – капитан с презрением выдохнул воздух через нос. – Ты что, забыл, с кем мы имеем дело? Это Лаврецкие! Не важно, что мы знаем – важно, что мы можем доказать. Первый же разговор задержанных со Степаном Андреевичем – и мы в глубокой заднице. Ещё будем публично извиняться.
– Что же вы собираетесь с этим делать, капитан? – не сдержался я. – Ведь все ниточки ведут к ним! Сначала застёжка эта, будто нарочно брошенная на месте преступления, теперь убийство людей Лаврецкого, не говоря уж о связях Илюши с малолетними преступниками.
– Лаврецким конец. В этом можешь не сомневаться, – сказал Лебядкин. – Но в суде нам их не победить. Кроме того, будет трудновато установить мотив убийства собственного человека и срыв выгодной для себя же сделки, не находишь?
– Я и не говорил, что он это сделал! – возразил я. – Я лишь сказал, что ниточки ведут к ним.
– Ниточки! – зарычал на меня капитан. – Ты что, швея, Муромский?! Или страж?
– Страж, капитан!
– Тогда ищи мне преступника, а не ниточки, понял?
– Так точно!
Капитан чуть успокоился.
– Первое, что нужно сейчас сделать – это установить мотив этих преступлений. И если теория, объясняющая убийство урса, плохо объясняет случай с таласанцем, то мне она не подходит. Допустим, Лаврецкий заказал Беорна, чтобы сорвать повторные показы и разорить труппу, получив огромный судебный контракт от Штольца. И это могло бы быть правдой, если Степан Андреевич уже не достиг бы своих целей менее суровыми средствами. Это он заплатил хулиганам, бросавшим камни в актёров и сорвавшим пьесу. Но зачем же ему убивать должников и разрушать собственные цепочки поставок? Это бред, и я в это не верю. Совершенно точно оба убийства совершил один и тот же человек, но непохоже, чтобы он работал на Лаврецких. Зачем он отрезает части тел? Почему не отрезал ничего у людей? Зачем тогда их убил? Кому выгодны все эти смерти? Этого я пока не могу понять. У меня есть одна догадка, и если я прав, то у нас серьёзные проблемы.
– Хасановцы? – предположил я.
– Надеюсь, что нет, – сказал Лебядкин, постучав пальцами по столу.
– Капитан, а как выглядело место преступления, когда вы прибыли?
– В каком смысле?
– Ну… Оно казалось вам хоть чуть-чуть… Художественным, что ли? Ужасным и красивым одновременно?
Лебядкин посмотрел на меня, как на психбольного.
– Не подумайте ничего плохого, – поспешил оправдаться я – Просто вы сказали, что на причале не нашлось ничего интересного. А из показаний фамильяров следует, что там должны быть следы крови. Значит, убийца их смыл? А зачем он это сделал? Зачем тратить время на такую чепуху, когда оставляешь труп висеть у всех на виду?
– Без понятия, – сказал капитан, мотая квадратной головой. – Идеи?
– Мне кажется, он делает из убийства шоу. Произведение искусства, если можно так сказать. Беорн тоже был специально обработан. Вы не видели изначальную картину – всё было сделано очень аккуратно. Кровь слита, руки прибиты к стене. А здесь было что-то, кроме отрезанных плавников?
– Завязанный рот и по арбалетному болту в каждом глазу – считаются?
Я пожал плечами. Капитан почесал заросший щетиной подбородок.
– Ладно. Мне нужно дать ориентировку на преступника, – сказал он, не возвращаясь к затронутой мной теме. – Выполняй, что я тебе приказал, Муромский. Вечером жду с докладом.
– Так точно, капитан!
Глава 5
Сначала я, разумеется, пообедал. Уже потом, чтобы получить адрес искомого человека, мне пришлось зайти в реестр, который находится в мэрии. Там я сообщил скучающей полной даме за сорок, что покойного звали Юрий Шатов, и что он состоял в инженерной гильдии – после чего мне пришлось ещё полчаса ждать, пока она поднимет все бумаги, попутно кидаясь оскорблениями за то, что у меня вообще возникла нужда искать какого-то там Шатова.
– Необходимо сообщить его семье, что он погиб, – поделился с ней я.
– Сколько же морóки живым из-за мёртвых, – посетовала она в ответ. – Вот тебе адрес. Вот список родни. А теперь иди отсюда, надоел! Сил моих больше нет. Уйду сегодня пораньше. Премию-то мне, небось, никто не выпишет за то, что я тут с тобой ковыряюсь!
Она так и не заткнулась, пока я не закрыл дверь. Ужасный тип личности. Впрочем, есть не так уж много способов навредить живым, сидя в архиве, поэтому я всë-таки вышел от неё, не обнажая меча.
Юрий Шатов мог позволить себе жильё всего в паре кварталов от Амфитеатра. Где-то там, выше по дороге находится и улица Энергетиков, на которой меня ждëт сегодня загадочная рыжая женщина Анастасия. Я ещё не знаю, как распоряжусь своим маленьким секретом про контакт с таласанским связным. Это зависит от результатов нашей с ней встречи. Как бы то ни было, обожаю, когда появляется возможность объединить дела – это создаёт ощущение какого-то дополнительного смысла в жизни. Кажется, что всё схвачено, и, следовательно, всё получится.
Хотя, что тут может получиться? Совершенно не понятно.
Народ всё прибывает на площадь. Сердце у меня вдруг сжалось от нехорошего предчувствия, но, не найдя ему ясного выражения, я решительно отбросил все страхи. Как говорится, фарш назад не провернуть – если уж сходит сель, то это необратимо. Будь, что будет, а я буду делать, что дóлжно. Иного и не остаётся.
Я пошёл пешком и был на месте уже через двадцать минут. Это относительно тихий квартал, в котором живут уважаемые образованные люди. Сейчас около половины четвёртого. Дети возвращаются домой со школы, смеясь и громко беседуя. Впереди их ждёт несколько часов свободы, пока родители не вернутся с заработков. Я завидую их беспечности и вере в то, что возможно всё – хоть и не хочу снова стать таким. Странно, что люди умеют испытывать столь противоречивые чувства.
Я поднялся на третий этаж нужного мне дома из красного кирпича и постучался в тяжёлую дубовую дверь. Мне открыла заспанная женщина, на вид лет сорока. Насколько я понял, это была его жена.
– Здравствуйте. Вы к кому?
– Старший сержант Муромский. Здравия желаю. Маргарита Шатова?
– Да.
– Мне жаль это сообщать вам…, – сказал я и вдруг запутался в словах, не в силах говорить дальше.
Жена покойного положила правую руку на грудь, будто сразу же поняла, что за новость я принёс. У неё были длинные вьющиеся каштановые волосы, тонкие черты лица и большие круглые глаза, которые теперь норовили вылезти из орбит.
– В чём дело? – настороженно спросила она.
Я наконец собрался с мыслями и сказал:
– Ваш муж был найден мёртвым сегодня утром в городском порту. У нас есть приметы подозреваемого, и мы делаем всё, что в наших силах, но сейчас любая информация от вас может стать ключом к поимке убийцы. Могу я зайти?
Маргарита пошатнулась и сделала шаг назад, выставив перед собой указательный палец:
– Ну нет, – сказала она. – Я отказываюсь… Я сплю!
– Мне жаль…
– Пошёл ты к чёрту!
Я уж было думал, что придётся отбиваться, но вместо того, чтобы пойти в наступление, Маргарита обмякла и рухнула в обморок. Благо, на полу был постелен ковёр с длинным ворсом, спасший её от последствий падения. Я зашёл внутрь, дружелюбно помахав в знак приветствия соседям, показавшимся в общем коридоре. Мужчина и женщина средних лет, чистые, одетые просто, но со вкусом, подошли к открытой входной двери и наблюдали, как я поднимаю хозяйку квартиры с пола, а затем несу её в гостиную.
– Уважаемый! Вы не просветите нас, что здесь происходит? – интеллигентно поинтересовался мужчина.
Он был невысокого роста с аккуратно стриженной бородой и седеющими волосами до плеч.
– Конечно, – ответил я, устраивая вдову на софе в полусидячем положении. – Вы знаете Юрия Шатова?
– Да, – ответил он. – Как не знать?
Жена соседа лишь испуганно кивнула.
– К сожалению, он мëртв, – сказал я. – Его убили в порту сегодня ночью.
– Какой кошмар! – воскликнула женщина, потянув руки ко рту. – За что? Кто?
Она была не сильно выше своего мужа, и явно чуть старше. В повадке её светились ум и живое сочувствие, а её возрастная полнота смотрелась совершенно естественно и легко, вряд ли произрастая из обжорства.
– У нас есть свидетель, но он видел не достаточно для опознания, – ответил я. – Убийца был одет в плащ и шляпу с широкими полями. Физически крепкий, даже очень. Бородатый. Это вам ни о чём не говорит?
Супруги синхронно покачали головами.
– А как к вам, значит, обращаться, молодой человек? – спросил муж.
– Ах, да, прошу прощения. Старший сержант Муромский, – представился я. – А вы?
– Эдуард и Вероника Скворцовы, – ответил он.
– Мы иногда сотрудничали с Юрием, когда ему требовались сложные расчёты, – сказала его жена. – Он не очень дружил с теорией!
– Но у него на редкость сильный прикладной ум!
– Это да, – согласилась с мужем Вероника. – Золотые руки!
Кажется, эти люди знают достаточно много.
– Если у вас есть какая-то информация о том, над чем Юрий работал в последнее время, то я с удовольствием выслушаю вас.
– Он ничего плохого никому никогда не сделал…, – прозвучал вдруг убитый горем голос позади меня.
Повернувшись лицом к Маргарите, я понял, что она очнулась почти сразу и слышала весь наш разговор. По щекам вдовы текли слезы. Она немигающим взглядом смотрела перед собой, сжав кулаки до побелевших костяшек.
– Юра…, – сдавленно сказала она и наконец громко заревела, закрыв лицо ладонями. – Что я скажу Настеньке?! Как мне теперь быть? Юра-Юрочка… Кто это с тобой сделал? Дайте мне сюда эту тварь!
Она ударила кулаком по софе и больно ушиблась, расстроившись от этого ещё больше. Соседка деловито прошла через всю комнату, села рядом с Маргаритой и обняла её, положив голову несчастной себе на грудь.
– Ну-ну, – приговаривала она, поглаживая женщину по спине. – Поплачь-поплачь, Марго. Все там будем раньше или позже…
Пока вдова приходила в себя, я позволил себе оглядеться. Квартира Шатовых занимала целых четыре комнаты, не считая просторной прихожей и кухни. Также здесь обнаружился отдельный санузел – роскошь, которую могли себе позволить далеко не все домá. Поскольку это здание, как и многие в этом районе, построено гильдией инженеров преимущественно для себя и своих семей, удобство в нём было вещью само собой разумеющейся.
Кроме очевидного функционального совершенства квартира Шатовых могла похвастаться и множеством необычных предметов с особенной судьбой. У самого окна стояла деревянная лошадка на изогнутых салазках, видимо сделанная папой для своей дочери. На столе покойного я заметил блестящий механический прибор с множеством зубчатых колёс и пружин. Кажется, эта штука предсказывает движение небесных тел. Таких были изготовлены единицы. Здесь же прижатые большой подзорной трубой лежали чертежи других сложных механизмов, а на небольшой подставке красовалась деревянная модель самоходного экипажа, выкрашенная в чёрный цвет и покрытая блестящим лаком.
Мебель в доме была добротная, но без изысков. Покрашенные в светло-бежевые тона стены украшали картины самых разнообразных жанров. Нельзя сказать, что обстановка была роскошной. Здесь просто-напросто уютно, отсюда и возникает ощущение, что ничего не следует менять.
Похоже, что Шатовы были по-настоящему счастливой семьëй. Как жаль, что столь трудно создаваемая идиллия оказалась разрушена одним метким выстрелом…
Ну, может быть, двумя. Сути дела это не меняет, так?
Когда Маргарита снова обрела способность ясно мыслить, мы собрались на кухне. Хозяйка сама попросила соседей остаться. Я положил шлем на стол перед собой и подождал, пока все устроятся. Файлеус, как и меч, висевший у меня на левом боку, мешали бы мне усесться удобно. Устав запрещает снимать оружие при посторонних, поэтому я решил, что постою.
– Так кто это сделал? – спросила меня Маргарита, спрятав руки под столом.
Она отлично держится, но взгляд её направлен куда-то сквозь меня – только так она сможет слушать, но не принимать близко к сердцу.
– Я уже говорил, что личность мы установить не смогли, – отвечал ей я. – Но мы уверены, что убийца вашего мужа также убил и режиссёра Беорна.
– Того урса, который ставил пьесу? – уточнил Эдуард. – Как же она, значит, называется? "Ксенофилия"? Или нет, по-другому…
– "Этнофагия", – напомнил я.
– Точно!
– Но какая связь? – слишком уж проницательным тоном поинтересовалась Вероника. – Где Юра, а где – театр?
– Мы думаем, что ваш муж не был основной целью, – обращаясь к хозяйке, сказал я. – Юрисконсульт от Талáсии также был найден мёртвым неподалёку от того места, где… где лежал ваш муж и ещё один мужчина.
– Кто? – затаив дыхание, вопрошала соседка Вероника.
– Мигель Родригес, торговый представитель семьи Лаврецких, – ответил я и по их реакции заключил, что, если они и знают, о ком идёт речь, то им его почему-то совсем не жаль.
– Я видела этого типа несколько раз, – сказала Маргарита. – Сначала он приходил по поводу шара, а потом они договорились с мужем о поставках дробилок и насадок на плавники для таласанцев.
– Шара? – переспросил я.
– Юра построил воздушный шар, – пояснил Эдуард.
– К нему многие тогда приходили, когда он занимался, – продолжала вдова. – Спрашивали, насколько управляемый полёт, можно ли наладить коммуникации между островами посредством шаров… Но как раз по этой части Юре было нечем похвастаться.
– Не взлетел?
– Отчего же? – снова встрял Эдуард. – Ещё как, значит, взлетел! Вот только его аппарат – чисто пëрышко в руках стихии. Управлять им, да к тому же при полёте на такие расстояния… На данном этапе это кажется самоубийственной затеей.
– Это правда, – согласилась Маргарита. – Всё, что он смог им предложить – это аттракцион, который как раз собираются запускать неподалёку от подножия Горы. За один серебряк шар с пассажиром поднимают на пятнадцать минут. Юра очень верил в успех этой затеи… Так он хотел раздобыть средства на строительство новой, более управляемой модели.
– И преуспел бы! – заверила меня Вероника.
– Ну…, – засомневался Эдуард, но тут же получил пинок под столом. – Такая вероятность была!
Мы обсудили ещё кое-какие проекты и изобретения усопшего. Маргарита то и дело срывалась в слëзы, но от поддержки друзей и расслабляющего чая ей стало заметно лучше. А может и от моего участливого тона и клятвенных заверений в том, что убийца будет пойман?
Должен сказать, что делал я всë это совершенно искренне. По итогу беседы у меня сложилось окончательное впечатление, что Юрий Шатов своей судьбы никак не заслужил. Это разбудило во мне праведное желание поскорее изловить мерзавца, совершившего подобное. Но вообще, мне свойственно думать о своих чувствах, поэтому, пока Вероника с Эдуардом вспоминали различные не слишком важные для дела истории из жизни, я обратил внимание, что убийство Беорна подобной бурной реакции у меня не вызвало. Клянусь, если бы мне прямо сейчас сказали, что я могу вернуть в мир живых только одного из двух, я без раздумий выбрал бы Шатова.
Было ли это следствием того, что первый – урс, а второй – человек? Я не раз слышал от представителей Всеединства, что все люди по своей природе шовинисты. Неужели и я один из них? На сознательном уровне я уверен, что дело совершенно не в этом. Но в чëм? В пользе для общества? Это и есть моя наивысшая ценность? Не сказал бы… По моему опыту, вред обществу частенько доставляет как раз острое желание ему помочь; польза же зачастую является побочным эффектом банального трудолюбия.
А может, я так холоден к горе-режиссёру, потому что Юрий оставил на свете дочь, а Беорн – нет?.. Ну так и у меня детей нет. Тем не менее, уверяю, что возникни у меня выбор между спасением самого себя и даже самого плодовитого во всех отношениях учёного – я выбрал бы себя.
Значит, дело не в пользе и не в детях. Мы всегда выбираем только то, что нам больше нравится. Почему из двух существ, такое глубокое сочувствие у меня вызывает только одно из них? Дело в таланте? В сообразительности? В осмысленности? В искусности? В нахождении на своём месте? В том, что кто-то ещё любит этого человека? Всё это сразу? Моё мнение на этот счёт должно быть окончательным?
Будем честны, невозможно относится ко всем разумным одинаково только потому, что они разумны. О существе дóлжно судить по деяниям его – так учил меня отец, и так я буду учить своих детей, если они когда-то появятся. Исходя из этой простой мысли, я понял вдруг, что просто-напросто ничего не знаю о Беорне, кроме того факта, что он поставил, пожалуй, самую пафосную, глупую и несвоевременную пьесу в истории. Отсюда и недостаток моего к нему сочувствия.
Тогда я напомнил себе, что в жизни бывает по-разному. Я, к примеру, застрелил родного брата. Вряд ли будет хорошей идеей завязывать новые знакомства с такого пассажа? Наверное, и в судьбе Шатовых найдутся вещи, узнай о которых в первую очередь, я получил бы не самое приятное впечатление. Ведь у каждого есть свой скелет в шкафу.
Твёрдо вознамерившись при первом же случае узнать побольше о Беорне и его роли в написании "Этнофагии", я наконец-то решился выполнить просьбу шефа и сменил тему разговора:
– А почему у вас не служит фамильяр? Вроде бы работы по дому хватает.
– О, что вы, – сказала Маргарита. – Это совершенно ни к чему. Ребёнок у бабушки в посёлке на руинах, а Юра… Юра бы никогда… Он считает, что фамильяры должны стать нашими друзьями, а не слугами. Считал…
Договорив, она крепко зажмурилась, сдерживая слёзы.
– Сегодня-завтра их начнут зачислять в городскую стражу, – сказал я. – Урсов тоже.
– А оружие? – несколько напрягшись, спросил Эдуард. – Им же нельзя носить пистолеты?
– Им выдадут кинжалы и дубинки, – поделился я последней информацией. – Это будут небольшие отряды ополчения. На большее они пока и не способны. Если взрослый урс и грозный противник, то фамильяр – существо довольно уязвимое. Так что придётся искать им работу по способностям. Обыски, взятие следа, патрулирование. Приравнивание их обязательств к людским будет попросту не эффективно.
– Но с чего вдруг у капитана стражи такой, значит, приступ невероятной толерантности? – поинтересовался Эдуард. – И как на это отреагирует школа фамильяров? Городская стража будет платить процент её учредителям, как это делается сейчас, если слуга уходит в найм? Не думаю, что у вашего капитана есть столько денег, хоть он и из прямых потомков первых семей.
Шеф не снабдил меня особыми инструкциями на случай подобных вопросов. Он лишь сказал – говори, как есть. Но что-то мне подсказывает, что прежде, чем раскрывать карты, сначала лучше узнать, какую систему ценностей исповедуют мои новые друзья.
– Как вы думаете, что важнее – авторитет закона или авторитет личности? – спросил я сразу у всех присутствующих.
– Закона, конечно, – сказал Эдуард. – Власть некоторых личностей абсолютно лишена всякого смысла!
– Капитан считает так же, – заверил их я и поспешил ретироваться, пока между нами не всплыли какие-нибудь невольные противоречия.
Сообщив напоследок вдове, что тело Юрия, согласно традиции, можно будет забрать только после заката солнца, я попрощался и вскоре вновь очутился на улице.
Тени значительно удлинились. На улицы выползли первые гуляки. "Вечером". Кажется, так было сказано в записке? Что ж, я идеально вписываюсь в установленные рамки. "Точность – вторая вежливость", – как говорит мой отец.
Улица Энергетиков, дом три – это длинное угловое здание на пересечении с Бульваром Строителей. Большая часть его жителей работает на главном гелиоконцентраторе вахтовым методом. Половина дома, таким образом, всегда пустует, а жители другой половины приглядывают за имуществом соседей. Подобный уклад привел к особому духу общежития, который царил здесь – и только здесь.
Следуя указателям, я без труда нашёл нужное жилище и, сняв шлем, постучал в резную деревянную дверь, украшенную разноцветными узорами. Мне открыла высокая девушка с нежной бледной кожей и тëмно-рыжими вьющимся волосами до плеч. Она была одета в воздушный светло синий сарафан. Её тонкую шею украшали разноцветные бусы с каким-то продолговатым предметом в качестве основного украшения. Сообразив, что разглядываю место, где он находится, слишком долго, я посмотрел ей в глаза. Оттуда, со дна двух карих колодцев, на меня смотрело существо самодостаточное и в полной мере сознающее своё физическое совершенство. Под её снисходительно-насмешливым взглядом, я тут же почувствовал себя нелепым и угловатым. А ещё мне показалось, что я жутко воняю. Или не показалось?…
Прекрасное создание, на радость старушке паранойе, поморщило свой точëный носик и спросило:
– Кто вы по знаку зодиака?
– Дева, – машинально ответил я.
– Так и знала.
– Разумеется!
– Вы что, язвите мне?
– Мне уйти? – хмурясь спросил я.
– Нет, – ответила она после недолгих, но очень выразительных раздумий. – Проходите.
Девушка открыла дверь шире и пропустила меня, сделав несколько шагов вглубь своего жилища. В голову мне ударил запах каких-то благовоний. Я проследовал за хозяйкой, изо всех сил стараясь не пожирать её глазами. В конце концов, я на службе!
– Я сейчас приду, – сказала она и упорхнула в дальнюю комнату.
Тем временем, я осмотрелся. Стены в гостиной почему-то были разного цвета. Чёрную украшает глиняный барельеф в человеческий рост, изображающий величественного крылатого ящера.
В углу стоит террариум со змеями. По деревянному полу разбросаны чётки и разноцветные нитки и бусы. Самодельная некрасивая, но функциональная мебель стоит, как попало. На столе лежат гадальные карты, полки ломятся от камешков и амулетов. Белая стена у меня за спиной оказалась абсолютно белой, если не считать тёмного дверного проёма, ведущего обратно в прихожую. На светло-голубой стене висят картины причудливых стилей, в том числе и такие, на которых Анастасия была изображена голой. Признаюсь, это меня чуть смутило, но я быстро пришёл в себя, поскольку нагота её не имела под собой сексуального подтекста. Либо это такой приём, либо художник – женщина. Я решил прояснить этот вопрос при случае.
Случай представился сразу же.
– Это автопортрет, – сказала Анастасия, проследив мой взгляд.
– Красиво, – признался я.
– Разумеется!
Она вернула мне мой же пассаж. Счесть это кокетством или агрессией? Увы, за её ироничной миной было не разглядеть истинных мотивов. Передо мной стоял непревзойденный профессионал притворства. Астролог, мистик, таролог, художник и, наверное, певец – это вполне вписывается в её творческое амплуа. Что до меня, то я, раскусив этот орешек, с лёгкостью скинул с себя оковы Настиного очарования и впервые с тех пор, как учуял запах этих благовоний, посмотрел на ситуацию трезво.
Да, теперь она для меня никакая не Анастасия. Настя – и точка. Ибо то, как мы называем людей и вещи, действительно влияет на то, как мы с ними потом взаимодействуем.
– Настя, – сказал я, и её брови взметнулись в подобии искреннего возмущения. – Можно на ты? Можешь называть меня Артёмом или Тёмычем, мне всё равно. Я здесь не по работе, и, насколько я понимаю, это не свидание. И всё-таки ты пригласила меня к себе, так что потрудись объяснить, что я здесь делаю, к тому же, на голодный желудок?
Да, я очень много ем, но почему-то не толстею. Есть подозрение, что это как-то связано с тем, сколько пота с меня сходит за рабочий день.
– У меня есть суп, – сказала она, мгновенно подхватив мою фамильярность, и будто даже слегка расслабившись. – Ещё тёплый. Пройди на кухню.
Удивленный этой наилучшей для меня реакцией я проследовал, куда сказано, и сел на табурет за небольшим квадратным столиком, над которым висела какая-то штука, сотканная из толстых шерстяных ниток. Настя сняла с печи глиняный горшок и поставила передо мной, снабдив эту вожделенную композицию деревянной ложкой и куском хлеба.
– Ешь. Расскажу, что смогу.
Я кивнул, положил шлем на стол и приступил к трапезе, стараясь не упускать смысла её слов. Суп был на удивление хорош, поэтому для концентрации внимания требовалось прилагать значительные усилия. Однако, общий смысл я уловил.
Таласанцы нашли что-то на мелководье. Что именно, она мне, конечно, не скажет. Но им нужен человек, который мог бы оказать им услугу.
– Им нужна пятерня? – заключил я, дожевав хлеб. Второй кусок Настя не предложила.
– Вроде того, – неохотно согласилась она.
– А почему это не сделать, ну.... Тебе? Зачем вам новый человек, который ещё не понятно на чьей стороне воюет?
– А на чьей ты стороне?
– Я поклялся защищать мир, – сказал я. – Следовательно, я на стороне мира.
– Скажи мне, ты веришь в баланс, Артём?
Похоже, Настя опять пыталась применить на мне свои колдовские чары, но я, увы, заражён грехом скептицизма, поэтому её флюиды не привнесли значительных искажений в деятельность моего разума.
– Что ты имеешь ввиду?
– Ты уклоняешься от ответа, – упрекнула она меня.
– Я действительно не знаю, о каком балансе ты говоришь, – ответил я, отхлебнув ещё супчика. – В мире есть вещи, которые существуют за счёт баланса, а есть вещи, которые возникают только из-за его нарушения. Думаю, что абсолютный баланс всего и вся, если и достижим, то смертельно опасен для всего сущего. Но при чём здесь моя вера в баланс и находка таласанцев? Почему я, а не ты? Ты уж прости, но этот вопрос кажется мне более насущным, чем пространные рассуждения о вселенском балансе.
Кажется, это был удар под дых. Ну и хорошо, этого я и добивался. Все в этом мире пытаются друг друга использовать. Нельзя позволять другим вить из себя верёвки. Если я помогу, то я помогу, потому что знаю, зачем делается дело. Видимо, после спектакля Рафаэль счёл меня человеком, достойным доверия. Болтал даже что-то о благородстве, как мне помнится. С учётом сложившихся обстоятельств я мог бы разыграть карту двойного агента. В конце концов, я бы и сам был не против побольше узнать о внутреннем укладе таласанцев, особенно в такой момент. Может быть, есть способы вернуть всё на свои места, найти новые точки соприкосновения между нашими народами?.. Наивно? Может быть. По крайней мере, я пытаюсь что-то сделать.
– Дело не в том, что нужен ты, а не я, – сказала Настя после напряжённого молчания, в процессе которого мы оба обдумали все за и против. – Там нужны двое. Это раз. И два – говорят, что ты защитник зверолюда.
– Говорят и не такое, – уклончиво заметил я.
– Так ты можешь помочь? Сегодня же вечером? Нам придётся уехать, но ненадолго.
– Куда?
– Этого я тебе не скажу, пока ты не решишь – либо ты с нами, либо против нас.
– Кого это – вас? – вкрадчиво поинтересовался я.
– Ноэ́тиков. Сапие́нтов.
– И что это означает?
– Ноэтика – это такая таласанская философия, – пояснила Настя с эдакой менторской ноткой в голосе. – А сапиенты – это все разумные твари в мире. Ноэтика говорит, что все мы одинаковые в своей сути – дети самонаблюдающей живой вселенной. Это совсем новое движение. Пока что я единственный представитель человечества, исповедующий эту точку зрения.
В этих словах звучала гордость первопроходца. Её жизнь явно приобретала подлинный смысл в свете этой идеологии.
– Да неужели? – спросил я, не удержавшись от возражения. – Разве в общине Всеединства не исповедуется полное равенство всех рас?
– Это другое, – ответила Настя, отмахнувшись. – Всеединство построено на лжи. Их духовенство и близко не подошло к тому уровню равенства, который провозглашает ноэтика. Они говорят, что вести себя праведно требует Бог, что Бог накажет, если сделать зло. Понимаешь? А ноэтика говорит, что взаимопомощь и доброта – это естественное явление для всякой разумной породы. Не будь их, не было бы и нас со всеми нашими размышлениями о добре и зле. Причина в нас самих, а не в Боге. Бог просто смотрит мир нашими глазами.
– А что там было про баланс? – спросил я, дивясь причудливому рисунку её метафизических выкладок.
