Максим Привезенцев
Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники
…Вот и сейчас на заправке в горах парни залили себе по полбака оранжевого, а мне пришлось заправиться по полной. Перевалы, 2000 метров над уровнем моря и 76-й бензин – «Иваныч» с такими условиями был категорически не согласен. Начались провалы мощности, и 80 км в час – это максимум, который я мог из него выжать. Поменял свечи – никакого результата. Так что ехали мы неспешно, любовались пейзажами и заезжали на каждую заправку. Безрезультатно. Следующий раз «зеленое» топливо встретили только в Тебризе.
…Тебриз – настоящий большой город. Шумный, говорливый, избыточный. Наверное, второй такой на нашем пути, после Ташкента. По сравнению с ним даже Самарканд и Актау – не в счет.
Здесь когда-то была столица Азербайджанского ханства, а сейчас – центр иранского Азербайджана. Тебризу больше полутора тысяч лет, и он многое видел на своем веку, но расцвета достиг в XVI столетии, половину которого был столицей державы Сефевидов. В начале ХХ века в городе бушевала первая иранская революция, подавленная нами вместе с англичанами, а в 80-х годах он сильно пострадал во время ирано-иракской войны. И зачем только царское правительство бралось улаживать персидские дела, когда у самих земля горела под ногами, – ума не приложу. Какие-то удивительные параллели с современностью. Но, чур меня, политика, чур. Не за тем мы сюда ехали…
…Благодаря близости Сехенда и его природных красот Тебриз воспет на тысячи ладов в классической и современной иранской поэзии. Отсюда родом был дервиш Шамс (на фарси – «солнце») – наставник поэта Руми. Может быть, именно поэтому Руми и именовал эти места «обителью всех влюбленных».
Однако сам город прозаичней его окрестностей. Войны, революции и землетрясения сделали свое дело – достопримечательностей в Тебризе немного. Зато это крупнейший промышленный и университетский центр севера страны. На улицах – молодые лица, множество автомобилей, все куда-то торопятся, нет той расслабленности, к которой мы уже успели привыкнуть на Востоке.
…Кстати, в Иране, в отличие от Саудовской Аравии и других стран Персидского залива, женщинам разрешено водить машину. И делают они это с особым шиком, как мне показалось, даже лучше иранских мужчин. Удивительно, но факт.
…Среди мест, которые стоило бы посетить в Тебризе, Интернет назвал Старинный базар, занесенный в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, Голубую мечеть, Армянскую церковь Святой Марии, Католический собор и музей Истории Иранского Азербайджана. Две церкви и мечеть мы отвергли сразу и в музей не пошли. Все-таки, когда приезжаешь в город на один вечер, жизнь куда интереснее музеев.
Но базар – есть базар: и жизнь и музей одновременно.
Тебризский базар огромен, и ему почти тысяча лет. Хотя сами арки и галереи, разумеется, значительно моложе, выстроены в XVII—XVIII веках приблизительно, но дело тут не в архитектуре, дело в ощущении. Город издавна стоял на Великом Шелковом пути, и дороги отсюда расходились на юг, север и восток. Поэтому торговля всегда шла бойко и весело.
В наши дни базар тянется почти на четыре километра. Он вмещает в себя два десятка мечетей, пять бань и даже – вот она, современность! – спортивный комплекс.
Однако Восток устроен прихотливо, низкое и высокое сплетены здесь в очень причудливый орнамент. Тебризский базар – не только рынок, но и святыня. Именно здесь раз в год проводятся знаменитые шиитские шествия «ашура», когда верующие отмечают память имама Хусейна, сына Али, погибшего в битве с войсками омейядского халифа Язида.
В эти дни в старину толпы неистовствовали, впадали в экстаз, наносили себе увечья мечами и цепями. В дни правления династии Пехлеви «ашура» были официально запрещены и превратились в грандиозные политические манифестации, из которых в какой-то степени выросла исламская революция. Сейчас они вполне легальны и вписаны в официальный религиозный календарь, хотя проходят гораздо спокойнее, чем сто или пятьдесят лет тому назад.
…На десять дней во время «ашура» всякая торговля на Тебризском базаре прекращается, и выглядит он, должно быть, совсем иначе. Как? – даже трудно представить себе, прогуливаясь по этим торговым галереям от одного павильона к другому.
Кажется, мы и не собирались становиться здесь покупателями. Ювелирка совершенно не заинтересовала, в лавке ковров быстро утомились торговаться.
…Зато мы познакомились с мил-человеком, продавцом Ахмедом, который обещал показать нам две старинные кальянные в самом центре города. Первая – прямо тут же, в торговых галереях, – нам не понравилась. Табака в чашах у людей не было, лежали только головешки, и народ торчал от того, что попросту вдыхал угарный газ. И никакой Минздрав не предупреждал их о том, насколько это вредно.
И тогда мы отправились в другое заведение – одну из самых старых кальянных под названием «Хайдар Таки», и, только войдя в нее, сразу поняли, что в этот вечер больше ничего искать не придется.
«Хайдар Таки» была открыта больше 75 лет тому назад, и за это время внутри ничего принципиально не изменилось. В большом зале, вплотную друг к другу, буквой П, стояли маленькие мраморные столики. За каждым таким столиком сидел человек и курил свой кальян.
Очень вкусный табак и чай, и никакого европейского представления о личном пространстве – все сидели очень близко друг к другу, расстояние – не больше локтя. Молодые улыбчивые кальянщики, блуждая от одного столика к другому, заботливо подкладывали угли и следили, чтоб у всех все было в порядке. Ни одной девушки – чисто мужское общество. Это не закон, кстати, просто обычай. Иранские законы не мешают девушкам сидеть в кафе, правда, в кальянные они не заходят, потому что в подавляющем большинстве не курят. Но, как потом объяснил мне мой тегеранский табачник, европейский турист вполне может явиться в такое заведение со своей спутницей. Ни для кого это не будет шоком. А уж если она будет знать пару фраз на фарси…
XШ. Краткий экскурс в любовные нравы
…Никто из нас, к сожалению, на фарси не говорит, и в Иране иногда это становилось обидно. Но на сей раз сосед, судя по всему, мой ровесник по имени Адиб, сносно разбирал английский. И мы сразу разговорились.
Я рассказал ему, что мы из Москвы, что, вот, путешествовали по пустыням, приехали в Иран, и как все тут для нас необычно и интересно.
– А что необычного? – спросил Адиб. – Неужели в Европе совсем по-другому живут? Хотя да, понимаю, – тут же предположил он. – Мы ведь – и не арабский мир, и не Европа, и не Турция. Где-то посередине. До революции у нас тоже ведь иначе жили. Некоторые говорят: это трагедия. Но я так не говорю. Я думаю, что все сложно и все просто. По-своему, совсем неплохо. Мулл ведь кто поддерживает? В основном люди лет сорока и старше. Те, которые видели, что было при шахе. Ну и вообще, государство как бы распространяет на всю жизнь взгляд старшего поколения. Старшее поколение не хочет, чтоб молодежь распускалась, вот ее и держат в узде. Когда сами станут родителями, захотят того же. Не так ли?
Я только улыбнулся. Согласиться я не мог, впрочем, Адибу и не нужно было моего согласия. Для таких нюансов мы приехали слишком издалека. К тому же восточного человека, если уж он начал что-то рассказывать, трудно остановить.
– У нас, например, девять десятых женщин не работает. И это вовсе не потому, что ислам диктует, или права человека, как говорят на Западе. У нас образованные женщины, если работают, обычно многого достигают, потому что они это делают, когда им очень хочется, нужно. У нас даже одна женщина в правительстве есть, как ее там зовут… Эльхам, кажется. И в университетах студенток больше, чем студентов. Каждая культурная семья хочет дать своим дочерям хорошее образование.
А в остальном женщина – хозяйка в доме. Полная королева. Мужчина, если у него жена работает, – лентяй. Видел, как люди на природу выезжают?
– Еще не видел, – честно сознался я. – А что, прямо так и выезжают, семьями на пикники?
– Да, конечно. Мест замечательных у нас много. И тут, и на море, и на Заливе. Так вот, если там мясо готовят, продукты запасают – этим всегда мужчины распоряжаются. Показать надо окружающим, как ты своих жен оберегаешь, не загружаешь никак. Это старая иранская традиция, такая же крепкая, как по пятницам в мечеть ходить. Женщина в доме – полная хозяйка. Только тут и отдыхаем, – закончил свою страстную речь Адиб и засмеялся.
– Ну а что же парни, девчонки? Так спокойно и ждут свадьбы? – поинтересовался я с некоторым подвохом. Мне было интересно, что ответит на этот вопрос мой ревнитель иранских нравов.
Однако и Адиб оказался не так-то прост. Не такой уж он и ревнитель, как выяснилось. В 19 лет вообще пострадал за любовь и свободу. Был он на вечеринке с девушками, а в Иране такие вечеринки официально запрещены, и в те времена очень строго запрещались. Играла танцевальная музыка – соседи вызвали полицию. В итоге, по законам шариата, его наказали плетью. Три удара. Было больно, но лучше все-таки, чем в тюрьме сидеть. Зато друзья встречали как героя.
– А как же девушки с той же вечеринки? – задал я само собой разумеющийся вопрос.
Девушкам тоже досталось, конечно. И главное для них – соседи, разговоры. Каждая бабка норовила обозвать «проституткой». Но безо всяких ужасов, так как ничего серьезного никто не заметил. Ни поцелуев, там, ни тем более чего похлеще.
– Сейчас таких случаев, кстати, уже почти не бывает. Даже в глубокой провинции, – успокоил меня Адиб. – Так что нынешним молодым легче. Все помягче. Время прошло.
– А к тому же тут у нас в Тебризе существует специальная любовная улица. Все о ней знают, и ничего. Правда, полиция нравов иногда облавы там проводит, но безо всякого успеха и особых последствий.
На сей раз настало время и мне изобразить полное удивление на лице.
– Да-да, не удивляйся, настоящая любовная улица. На ней стоит школа для девушек. И девушки прогуливаются по этой улице взад-вперед, причем не только те, которые учатся в самой школе, но и все остальные, если им грустно и одиноко. Разумеется, парни тоже прекрасно знают про этот променад. Если юноше понравилась какая-нибудь подруга, он начинает идти за ней след в след. Девушка замечает молодого человека, и, когда он тоже ей приглянется, пытается на несколько минут скрыться от посторонних глаз. Они находят более или менее уединенное место, парень передает девушке номер своего телефона на заранее заготовленной записочке. Только номер, ничего больше. Сближаются на секунду на расстояние вытянутой руки, и он кладет маленькую бумажку ей в ладошку. Никаких улик.
Дальше – самое главное. В ближайшие два-три дня девушка набирает этот номер и сбрасывает. Потом опять набирает и опять сбрасывает. Юноша должен понять, кто это мог бы быть. Случается, он раздает несколько телефонов разным красавицам. Но какая, в сущности, разница? В таком случае у него лотерея, и остается догадываться, кто звонил. Теперь он должен послать ей смс-ку. Если все пройдет удачно, они начнут обмениваться сообщениями. Остальное – на волю Аллаха. Или дело техники.
Но все равно, если речь заходит о чем-то серьезном, тем более о свадьбе, все выглядит совсем иначе. Начинается настоящий парад невест. Кандидаток предлагает мать, сестры, друзья. Отец, правда, в эти дела не вмешивается, они ниже его достоинства. Но и твои собственные предпочтения – тоже последнее дело. К тому же они могут вызвать подозрения, если только ты внятно не сможешь объяснить, где и при каких обстоятельствах ты познакомился со своей подругой. Я вот сумел в свое время, и до сих пор не жалею. Пять детей уже, три мальчика и две девочки…
Конечно, существуют у нас и вполне свободные семьи. Но это не в Тебризе, а в Тегеране или в Исфахане. Тамошние люди часто бывают в Европе, в Америке, и у них вполне западные нравы. Но все равно, на людях и в обществе им приходится соблюдать местные обычаи, блюсти приличия…
…То ли от этого тебризского «Декамерона», то ли от выкуренного кальяна у меня в какой-то момент пошла голова кругом. И уже в гостинице, перед сном, я представлял себе узкую улочку города Тебриза, где навстречу друг другу прогуливаются волоокие персидские юноши в европейских рубашках, аккуратно заправленных в джинсы, и прелестные создания в хиджабах, и те и другие остро-метко стреляют друг в друга глазами. На секунду захотелось оказаться даже этим юным иранцем, но я тут же отбросил эту мысль. Слишком утомительная все-таки процедура…
XIV. «Иваныч» – победитель фур
…От Тебриза до Тегерана шестьсот с небольшим километров. Конечно, мы могли пройти их за один день, но перед Тегераном хотелось взять небольшую паузу, перевести дыхание. Не приезжать же туда под вечер, измотанными настолько, что останется только поужинать и рухнуть в постель. Поэтому переночевать решили в дальнем пригороде иранской столицы – Казвине, и с утра, свежими и довольными, уже явиться в Тегеран.
…Всю ночь в Тебризе шел дождь, и после душного вечера это было полное счастье. Когда мы утром проснулись, термометр за окном показывал плюс 12. Я обрадовался – есть шанс прокатиться по прохладе. Но не тут-то было. К полудню жара вернулась во всей красе – плюс 35 градусов по Цельсию.
После Казахстана мы-то рады были прогреться, но загвоздка заключалась в особенностях местного топлива и характере моего мотоцикла. При низкооктановом бензине да на жаре «Иваныч» перегревался. Поэтому каждые 60-80 км надо было останавливаться, чтобы остыть и осмотреться, благо посмотреть было на что: по великолепным иранским дорогам мы рассекали невиданные прежде пространства – чистый космос.
В степи холмы и скалы вздымались, как волны. Надо всем господствовал какой-то особенный желтый, точнее сказать, львиный цвет; зеленые, серые, красные, самых причудливых форм и рисунков, скалы сверкали на солнце кристаллами кварца, как бенгальскими огнями. Так мы и ехали, наслаждаясь картинкой, глотая сухой горячий воздух и размышляя о приближающемся с каждым километром Тегеране, пока… в мой мотоцикл не врезался грузовик.
…Это была очередная, самая прозаическая остановка. «Иваныч», который за наше путешествие привык к неожиданным приключениям, на сей раз ничего плохого не ждал, мирно стоял на обочине.
Стоял на обочине и я – метрах в десяти от него, и, пока мотоцикл охлаждался, любовался небольшим селением, прижавшимся к покатому желтому холму, похожему на спину невиданного зверя. И вдруг – удар. Иранская фура потеряла полосу, долбанула «Иваныча» и остановилась. Хорошо еще, что ни меня, ни Любера с Васей не задела. Из грузовика вылез пожилой водитель-перс, протер глаза и стал рассматривать разбитый бампер и фару. Потрясенный, я подошел к своему верному байку – все было в порядке. На сей раз, на удивление, он не пострадал. Отработали защитные дуги, которые мы ставили еще к кругосветке. Из поединка с фурой «Иваныч» вышел победителем!
Сухопарый седой персидский мужик, бросив беглый взгляд в нашу сторону, принялся прилаживать отвалившиеся обломки пластмассы к своему грузовику. Любер спросил его: «Что, заснул?». Мужик ответил что-то похожее на «по-русски не понимаю» и снова принялся за фару. Я было заикнулся о полиции, но само это слово, видимо, имеет во всех странах магическое действие. Его-то водитель фуры прекрасно понял, быстро собрал свое бамперное крошево, залез в кабину, завел мотор и был таков. Мы ему не препятствовали, да и зачем, собственно? Разве что только сфотографировали номера. Так что, если где-нибудь увидите его на евразийских просторах, можете передать привет от трех мотоциклистов, которых он так недвусмысленно задел на трассе Тебриз – Тегеран. Только вряд ли вы где-нибудь встретите этого человека. Иранцы далеко от своих границ не катаются. Незачем им…
…К счастью, это было последнее и единственное неприятное приключение на трассе. Дальше до Казвина мы доехали совершенно спокойно. Никаких новых крышесносящих историй, отличное шоссе, легкий драйв.
XV. История бахаев или Услада Очей
Вечер в Казвине пошел по привычному, принятому у нас в Иране сценарию. Третий день все-таки, как-то мы вошли в ритм страны, осознали, что тут следует делать. Так что загрузились в гостиницу, отужинали и отправились курить кальян. А кальян здесь означает – разговоры.
На сей раз собеседников, сносно говоривших и понимавших по-английски, у нас оказалось двое – Мехмет и Ильдар. Один перс, другой азербайджанец. Перебивая друг друга, они часа два рассказывали мне историю своей веры и своего города.
На самом деле, человек издалека для местных завсегдатаев – необыкновенно лакомая добыча. Людям нечего стесняться и бояться лишних перетолков. Мы уедем – они останутся. Правда, как там, в Казвине, с местной службой безопасности – Стражами исламской революции, – окончательно узнать так и не удалось. Видимо, не очень жестко – правда, напрямую политики мы не казались, предпочитая историю. Так явно было лучше для нас и для наших собеседников. Но в выражениях они не слишком сдерживались. Едва мы познакомились, они тут же чуть ли не крикнули «fucking Khomeiny», и их легко можно было понять. Ребята оказались не мусульманами, а бахаями, и достаточно натерпелись при новой власти. Больше тридцати лет жить в исламской республике по исламским законам, своим острием направленным именно против тебя – удовольствие ниже среднего. Лидеры их общины много лет сидели по тюрьмам, и каждый человек, исповедовавший их веру, чувствовал преследования на себе.
Честно говоря, я про их бахаизм или, как они еще назвали его, бабизм вообще никогда ничего не слышал. Оказалось, это самая молодая мировая религия на земле. Центр ее находится в Хайфе, на территории исторической Палестины, где похоронен их главный пророк – Бахаулла. Всего в мире около пяти миллионов бахаев, из них в Иране – несколько сотен тысяч. Это самое большое конфессиональное меньшинство в стране, их больше, чем зороастрийцев, иудеев и христиан, вместе взятых. Вера бахаев выросла из мусульманства, но очень далеко ушла от него, и поэтому исламские законники не рассматривают их как местную секту. В итоге они оказались как бы в правовом вакууме – они не принадлежат к числу народов Книги, как христиане и иудеи, и они же – не мусульмане, как исмаилиты. Значит, согласно местной логике, бахаи автоматически становятся врагами ислама. В современном Иране это крайне невыгодная позиция.
Официально бахаизм здесь вообще не признают религией. Многие иранские государственные деятели высказываются просто и прямо: «Бахаизм – не религия, а колониальная политическая партия, созданная Великобританией»…
– Но это совсем не так, – уверяли меня наперебой Мехмет и Ильдар. – Бахаи – именно веруют. Они осуществляют учение пророка Мухаммеда, пророка Баба (Баб – по-персидски «врата», «doors»), и именно поэтому их ненавидят догматики-муллы.
При слове «doors» мне, конечно, в первую очередь вспомнился Джим Моррисон – а вся современная музыка тут тоже под запретом.
Во времена монархии бахаям жилось совсем неплохо, их любили и жаловали, из бахаитов вышло много образованных людей, они преподавали в университетах, снимали кино, имели свои издательства и просветительские центры. После революции все переменилось в одночасье. Но им не привыкать. С XIX века пришлось пережить несколько волн жесточайших преследований, и эта, как сказал Мехмет, не первая и не последняя. Все равно они верят в равенство людей перед Богом, в одинаковые права мужчин и женщин, в свободу и достоинство человека. В тонкости я не вникал, но показалось, что бахаизм – такая современная либеральная религия, за все хорошее и против всего плохого. В любом случае, гражданские права женщин у них во главе угла – для Ирана звучит сильно и сразу уводит в политику.
– Казвин, – как рассказали мне Ильдар и Мехмет, – одно из самых почитаемых бахаитами мест. Отсюда родом была Фатима Казвини, или Куррат-уль-Айн – знаменитая персидская поэтесса и проповедник их религии.
Ильдар с жаром доказывал мне, что она почти как дева Мария, что ее почитают по всему земному шару, что равной ей не было и нет на нашей земле, а я только хлопал глазами и корил себя за невежество. Как мало мы все-таки знаем культуру других народов и цивилизаций! Казалось бы, Персия вот, рядом, но история ее литературы для нас кончилась на великих средневековых авторах. А ведь именно современный Иран – страна, где стихи читает и пишет каждый второй человек, поэзию изучают в школах и университетах, а поэтические сборники издаются фантастическими для западных стран тиражами, примерно такими же, как в Советском Союзе.
«Может быть, чтобы до смерти полюбить поэзию, надо просто жить при диктатуре», – мелькнула у меня в голове банальная мысль.
…И тут же Мехмед принялся нараспев читать вирши собственного сочинения о прекрасной Куррат-уль-Айн, чье имя переводится, кстати, как Услада очей. Стихи на фарси звучат удивительно певуче, но можно представить себе весь абсурд ситуации. Кальянная в Казвине, трое русских сидят с двумя персами, которые, раскачиваясь из стороны в сторону и рискуя уронить свои кальяны, читают вслух тексты на фарси. Русские, понятно, ни слова не понимают, и воспринимают все как разновидность абсурдистского спектакля. Единство места, времени и действия были полностью соблюдены.
…Выждав приличествующую паузу, я все же объяснил Мехмеду, что персидская речь звучит очень красиво, но я все равно не разбираю ни слова, а хочется знать, о чем он рассказывает. Так что лучше будет, если он выйдет из состояния транса и поведает мне о Куррат-уль-Айн на добром английском наречии.
И Мехмет начал историю так, будто бы он и по-английски помнил ее наизусть с самого детства:
– Куррат-уль-Айн, или Тахире, что по-персидски означает «чистая», родилась в начале XIX века в Казвине в почтенной семье. При рождении ее нарекли Фатимой, в честь четвертой дочери Пророка и жены праведного халифа Али, того самого, которого особо почитают шииты. Ее отец и дядя были известными богословами – муджтахидами.
Все началось с того, с чего обычно начинаются все великие дела, – с прочитанных книг. Фатима не только выучилась читать – читать умели почти все женщины из культурных семей, – она получила еще и отличное богословское образование. Училась у своего отца, прячась за занавеской. Отец все время причитал: как жаль, что дочь не родилась мальчиком, как жаль… И дочь, – с особым напором сказал Мехмет, – на всю жизнь запомнила эти слова.
Если бы была она просто ученой и образованной девушкой, все, возможно бы и обошлось мирно. Но она была еще на диво хороша собой, сводила с ума всех, кому только доводилось ее видеть. Красота, невиданное для иранской девушки в те годы красноречие, смелость и отчаянная жажда правды плохо уживались с теми условиями, в которых приходилось в те времена взрослеть юным девушкам.
…В четырнадцать лет ее отдали замуж, – по обычаю и против ее воли – за двоюродного брата. Она родила двух сыновей и дочь. Но семья, тем более такая, созданная по традиции, а не по любви, никак не могла быть для нее целью жизни и убежищем. И в 27 лет она ушла из дома.
Фатима отправилась из Казвина в священный для шиитов город Кербелу, где в те времена проповедовал мистик и философ Казим Рашти. Она читала его книги и решила увидеть его во что бы то ни стало. Однако Казим умер за три дня до ее появления. Она явилась в дом людей, обезумевших от горя, и стала для них утешением и надеждой. Три года Фатима прожила с этой семьей и постепенно сама начала проповедовать, правда, пока оставаясь «за занавеской». Можно только представить себе, насколько убедительно звучали эти проповеди для мусульман в XIX веке. Толпы мужчин приходили слушать молодую женщину, из-за занавеса говорившую с ними о самом существенном в их жизни – о назначении человека, о земном уделе и о смерти. В то же время она начала писать стихи, наставления и послания и обратилась к учению Баба.
Тахире приснился дивный сон. Юный сейид, то есть один из потомков Пророка, читал ей изумительный стих о свободе людей и равенстве мужчин и женщин. Проснувшись, Куррат-уль-Айн узнала в этом стихе одну из проповедей Али Мухаммеда Ширази, назвавшего себя Бабой, то есть вратами к скрытому Имаму. И тут же поверила ему, нет, больше – вверила ему свою судьбу.
Самого это термина – «скрытый имам» – я как раз и не понял. С тех пор, как мы попали в Иран, от имамов голова шла кругом. Я знал, что имам – это Хомейни, что вообще в Иране множество имамов, но кто из них скрыт? – это было полной загадкой.
Ильдар только улыбнулся в ответ на мой вопрос. Мол, европеец есть европеец, что с него взять? Выяснилось, что имамом у шиитов называют любого выдающегося богослова. Но существует знаменитая легенда о двенадцати имамах – потомках праведного халифа Али, которые не только управляют общиной по закону и справедливости, но и в совершенстве знают волю Всевышнего. Двенадцатый имам – Мухаммад ибн аль-Хасан аль-Махди – пропал в середине Х века, но не умер, а скрыто пребывает среди людей и должен проявиться вновь, чтоб восстановить царство истины.
– Скрытый имам для шиитов – это примерно как для евреев Мессия. Но так же, как у каждого истинного Мессии, у Скрытого Имама должен быть свой Пророк – Врата, через которые он появится. Таким пророком и стал для бахаитов Баба-Али Мухаммед Ширази. А Бахаулла, его ученик и последователь, – как раз тот самый «Скрытый Имам», только мусульмане его не приняли и отвергли. Так ведь всегда случается с истинными пророками, не так ли? – при этих словах мой собеседник внимательно посмотрел мне в глаза, а я поспешил сделать новый глоток кальянного дыма. Намек был слишком очевиден.
– Куррат-уль-Айн приняла Бабу всем сердцем и перевела его сочинения на фарси. При этом она открыла лицо и вышла из-за занавеса. Каждый мужчина мог видеть, как она прекрасна, и многие не выдерживали ее взгляда. Рассказывают, что один правоверный даже хотел перерезать себе ножом горло, глянув в глаза такой восхитительной чужой женщине. Он, как потом говорили, увидел в них разверстую бездну.
Враги обвиняли Куррат-уль-Айн в ереси и вероотступничестве, но среди ее последователей было пока еще много влиятельных людей и даже богословов. Люди задумались. Вокруг все спорили о смысле жизни и воле Всевышнего. Такое неспокойное было время.
В конце концов, Фатиму все же изгнали из Кербелы, и она отправилась странствовать со свитой учеников, друзей и последователей.
Женщины, за которой бы шли мужчины, Иран не видел уже почти тысячу лет.
Тахира долго скиталась по Хоросану и, в конце концов, вернулась домой, в Казвин. Муж хотел, чтобы она осталась в семье, но она отвечала ему, что если бы он ее по-настоящему любил, то отправился бы вместе с ней еще до того, в Кербелу. А так делить им нечего, они разные люди, и, главное, совершенно чужие.
После таких слов жизнь в родном доме стала совершенно невыносимой. К тому же отец и дядя Куррат-уль-Айн пытались устроить с ней публичный диспут и вернуть ее на стезю правоверия. Однако все их доводы рассыпались перед блестящей риторикой красавицы, открывшей свое лицо. Тогда родственники от уговоров перешли к угрозам. Больше всего неистовствовал дядя. Он требовал от отца заточить Фатиму на женской половине и проявить, наконец, мужскую власть. Он грозил, что обратится к властям и потребует казни племянницы. А наутро его нашли мертвым…
В убийстве – причем совершенно голословно – обвинили одного из друзей Куррат-уль-Айн – шейха Салиха. Суд был скор, и беднягу казнили. Фатиму же обвинили в подстрекательстве к убийству и тоже заточили в темницу.
Но на сей раз заключение было недолгим. Через девять дней сын одного из министров шаха по имени Бахаулла, будущий главный пророк бахаизма, а в ту пору юный поклонник идей Баба, сумел вызволить ее из тюрьмы и перевезти в свой тегеранский дом.
…Летом 1848 года в деревушке Бедашт под Тегераном собрались самые знаменитые последователи Баба, чтоб обсудить важнейшие основания нового вероучения. Куррат-уль-Айн, которой было тогда тридцать с небольшим, и которая была прекрасна, как небо и море, появилась там с открытым лицом, смутив даже многих своих единомышленников.
Сам Баб к этому времени был вероломно заключен в крепость, и Куррат – со страстью, свойственной лучшим из женщин, – призвала к восстанию. Она провозгласила полный отказ от исламского закона, многоженства и неравенства полов, говорила: «Барьеров между мужчинами и женщинами более не существует. Женщины могут и должны на равных заниматься любой деятельностью… Блага – собственность всех. Сделайте из бедняка равного богачу и не прячьте ваших жен от друзей: больше нет ни хулы, ни осуждения, нет ни обязанностей, ни запретов».
Разумеется, ее обвинили в проповеди общности жен. Это было проще всего. К тому же ее красота сводила с ума даже самых преданных единомышленников, и легче всего было подумать, что сама она – порождение шайтана, посланная на землю, чтоб смущать несчастных правоверных. Споры и смуту смог пресечь только сам Бахаулла, дав Фатиме новое имя – Тахира, что означает «чистая».
Как это часто бывает, ожесточенные споры были прерваны – появились регулярные войска. Собрание в Бедаште разогнали. Баба казнили, а самых известных бабитов отправили в тюрьмы. Взяли и Тахиру. Ее отвезли в Тегеран и поместили под домашний арест в доме коменданта города Махмуд-хана. Рассказывают, что за несколько месяцев ей удалось обратить в свою веру всех дочерей и сестер Махмуда и даже несколько принцесс. Сам молодой шах Насреддин был очарован ее красотой и предлагал ей первое место в своем гареме.
Но Куррат-уль-Айн отвечала ему кратко:
«Слава, богатство и власть – пусть для тебя это будет;
Странствия бедного дервиша – пусть для меня это будет…
Долгая жизнь и успех – пусть для тебя это будет,
Смерть ради правды моей – пусть для меня это будет».
Эти рубаи оказались пророческими. Летом 1852 года Куррат-уль-Айн казнили. Рассказывают, что нетрезвые солдаты задушили ее глубокой ночью ее же собственным шелковым платком. По преданию, последние ее слова были: «Вы можете меня убить, но вы не в силах помешать свободе»…
