Максим Привезенцев
Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники
Теперь я точно знаю, что чувствовал всадник, когда расставался со своим старым конем. В какой-то миг это может быть острей влюбленности в женщину, в какой-то час – нежнее любви к сыну. Но мы не кочевники, мы европейцы. И «Иваныч» не конь, а старый добрый «Харлей». И это хорошо. Ему ничего не угрожает, ни болезни, ни старость. Он будет стоять в гараже и напоминать мне о пройденных дорогах. Добрый, проверенный друг…
…В гостинице, перед сном, я вспомнил Семевского. Представил себе, как тогда, восемьдесят лет назад, он возвращался из своего путешествия по пустыням.
Как от нас далек этот деловой тон энтузиаста, почти «марш в прозе»:
«Сотни и тысячи лет проходили по пустыням кочевые племена номадов, не умея использовать природу, рабски склоняясь перед ней. Теперь эти пространства пересекли большевики на машинах нашего советского производства, пересекли в самое тяжелое по климатическим условиям время года, когда температура достигала на солнце 60 градусов жары, когда песок накалялся до 65 градусов. Машины, обутые сверхбаллонами, не нашли в самой страшной пустыне Каракумов таких песков, которые были бы для них непреодолимы. Этим проблема транспорта в пустыне была разрешена. Объединение в автопробеге, комплексное разрешение транспортно-дорожных, экономических, технических и научно-исследовательских задач сыграло роль в открытии новой эры в жизни пустыни, эру покорения ее человеком, строителем социализма».
Они несли «равенство и свободу на крыльях революции», мечтали покорить природу и обуздать историю, но все случилось иначе. Седая Азия стерла «красную религию», как случайный и неудачный рисунок на песке. Осталось только воспоминание, образ, – среди сотен и тысяч других воспоминаний и образов.
Огорчило бы это Бориса Николаевича? Навряд ли. В послевоенные годы, общаясь с Львом Николаевичем Гумилевым, он уже ясно понимал вечность этих пространств и тщету человеческих усилий.
…Но и тот мир, который мы видели весной 2017 года, отправившись на мотоциклах вглубь Азии, – это тоже одно из мгновений в потоке, дорога между прошлым и вечностью по песчаным берегам застывшего в ожидании пространства, через переправы и мосты постоянно текущего времени.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ,
еще не последняя
I. Синдром возвращения
Я вернулся, да. На самом деле, приятно возвращаться: прощай, дорога, здравствуй, дом, можно заняться привычными и при этом почти уже забытыми делами. Здесь как будто все начинается заново. Утренний кофе, телефонные звонки, переговоры, обязательные дела, рядом родные лица, – все это раскатываешь по нёбу как новые вкусовые ощущения, стараешься продлить удовольствие.
Такую историю мы уже проходили, когда закончилась кругосветка, – была совершеннейшая эйфория. Рассказываешь о дальних краях – детям, друзьям, любимой, – улыбаешься уголками губ, вставая из-за стола после семейного ужина. Все в восторге, ты герой, тобой гордятся, хвастаются, особенно сыновья. Любой мужчина мечтает о подобной участи. И тебе самому остановка после пройденного пути кажется особенно привлекательной. Мотоцикл остался у мастера, пару дней ты ни на чем не выезжаешь в город, стараешься понежиться дома, в постели, собрать впечатления и воспоминания. Это особенно хорошо по контрасту: радуют цвета, звуки, можно насладиться домашним уютом – мягким стулом, шелковистым диваном, приглушенным светом настольной лампы.
Но после Азии все как-то выходило иначе. Вроде бы то же самое, но чувства окончательного возвращения так и не возникло. В чем дело, до конца не понятно. Все же отлично, все рады, счастливы, жизнь идет, как по расписанному плану. Так же расспрашивают, так же гордятся. Никаких лишних напрягов. Дело, видимо, во мне самом. Или, может быть, здесь, в Москве настолько другой воздух, что сам мир изменился, и это ощущается чисто физически?
В Азии часто с утра до вечера лупило солнце, стояло высокое атмосферное давление, тело к этому уже привыкло. А если уж был холод – так настоящий холод. А тут как-то все не до конца. Серединка на половинку.
Банальная акклиматизация, просто подзатянулась она. Смотрю в окно: с утра моросит дождь, часам к двум проясняется, потом опять облака. Неужели я стал метеочувствительным субъектом?
Может, попробовать выехать в город на байке? Нет, тоже никакого результата. Едешь себе автоматически, не замечая ни пробок, ни светофоров, ни встречных мотоциклистов. Как много все-таки влаги во всем – в воздухе, в людях, в движениях, чувствах, словах. И еще вчера этот разговор с Игорем…
…Разговор получился занятный. Мы курили кальян, как обычно, у нас на Красном Октябре. Человек пять их собралось, моих приятелей. Игорь, Вадим с новой подружкой Ликой, Миша и Ипполит. Игорь активно пил коньяк и хмелел на глазах. Но слушали меня внимательно, почти не перебивали, не переходили на местные дела. Все-таки байки об Азии имеют какую-то особую притягательность, впрочем, как и рассказы о других местах, где нас нет. Когда мне другие люди так же повествуют о путешествиях, я всегда вспоминаю Бодлера: «Куда угодно, но прочь из этого мира».
На сей раз, они достали меня с Аралом. Кажется, что все, что мог, я им об этом уже поведал. Или это меня самого первые дни после возвращения крутило вокруг одного и того же. Оно и сейчас стоит у меня перед глазами – Аральское море, верней, те убитые места, где его больше нет. Ветра, бесконечная колкая взвесь в воздухе, люди из рассказов Васи и Любера, которые привыкли так жить и не видят в своей жизни ничего особенного.
Самому-то мне больше всего в душу запали постоянные жалобы, которые мы слушали в двухстах километрах от умирающего моря: русская безнадега, смешанная с мусульманским фатализмом.
Море ушло. Его нет. Рыба ушла. Ее нет. Есть нефть и газ, но насколько их хватит? Вот Султан уехал. И Ибрагим уехал. А нам куда податься? У Султана в Ташкенте родственники, у Ибрагима брат в Барнауле…
Если с этой стороны посмотреть, то одиночество и заброшенность царят на этих великих и древних путях.
– Знаете, – вдруг сказал я друзьям, – на что больше всего похожа Азия? Это огромный сухопутный океан с большими и маленькими островами, – так его и воспринимали до Великих географических открытий. Один берег – Поволжье, другой – Закавказье и Персия, третий – Китай. Народы, племена, люди – все это появляется и исчезает, откатываясь в неизвестность.
Что я видел, хотите вы знать? Людские муравейники и рядом совершеннейшую пустоту. Мавзолеи, города и базары, потом опять только глина, только песок, петляющие колеи вместо дорог, хлопковые поля, советские заводы, запустение, потемкинские деревни, полное средневековье, суперсовременные урбанистические пейзажи, песок, еще раз песок, исчезающие в песках реки, тонущие в них арыки, сады. Конечно, знаменитых старых садов, разбитых Тамерланом и воспетых персидскими поэтами, уже нет, но те, которые сохранились в городах и кишлаках, а особенно в оазисах, тоже стоят того, чтоб их помнить всю жизнь.
В общем, за Каспием, если не лететь на самолете прямиком в столицы тамошних вымороченных государств, совсем другая планета.
– Ты же был еще и в Иране? – сказал мне уже набравшийся коньяка Игорь. – Иран – это куда интересней, чем бывшая советская Азия.
– Ну, – замялся я. – Вряд ли. В Персии мы только сказку видим, сразу возникает песня о княжне, потом тень Хлебникова, если кто понимает, – и тут я посмотрел на Игоря с усмешкой. Про то, как Хлебников бродил по Гиляну, он явно не знал, но не подал виду.
– А в современном Иране что я мог так уж окончательно разобрать за три дня? Курорт Решт, большой город Тегеран, дешевый бензин, новые дороги, прекрасный Каспий, очень много молодых лиц, девушки в хиджабах, муллы… Ты и сам все это знаешь, можешь себе представить. В общем, по большинству позиций Иран полностью оправдал мои ожидания. А вот что удивило… – тут до меня дошел кальян, я сделал большой глоток дыма и хотел рассказать им о странном и совсем непривычном эротизме, который я явственно ощутил, прогуливаясь по Вали-Аср, самой длинной улице иранской столицы. Но Игорь не дал мне закончить фразу.
– Слушай, – спросил он с нажимом, – а зачем ты вообще туда ездил? Я представляю, кругосветка, ну, во-первых, сам факт, чисто по-мужски, почти год в седле, шесть континентов, очень круто. А здесь советская полуколония-полупровинция, нынешние царьки и одна победившая исламская революция. Понятно, история там, туризм, Бухара, Самарканд, вода, песок. Но ты на байке, рассекающий эти пространства, что ты кому хотел доказать? Что ты там понял?
Я, честно говоря, вообще не ожидал такого поворота в разговоре. То ли это был наезд, то ли вопрос, ответ на который было важно услышать самому Игорю, но сразу ему, так, сходу, мне сказать было нечего. Ну и ладно, вызов принят, а мы проехали. Да и свои мозги никому не пересадишь.
И я перевел разговор на всю ту же старую песню, рассказал про то, про что они всегда любили слушать – про кинооператора Каюмова и гробницу Тимура, как началась война, как исчезли три старика, которые показывали Каюмову знаменитую персидскую книгу, и никто их с тех пор ни разу не видел. Они все это слышали от меня уже раза два-три, причем первый раз – еще до поездки, но всегда – на мое удивление – загорались, как дети. Тайна, что ли, привлекает, или вникать в захватывающую историю, когда ты ее уже знаешь, в чем-то даже интересней, чем услышать ее первый раз? Можно предвкушать любимый сюжетный поворот и заранее им наслаждаться.
– Что, Сталин прямо так и приказал, вернуть Хромого обратно в гроб?
– Да, прямо так и приказал.
– И поэтому немцы не взяли Москву, а мы выиграли Сталинград?
– Бог им всем судья, Сталину, Жукову, Тимуру. Может быть, и поэтому.
Наверно, в этот момент я показался себе слишком серьезным. Сам Тамерлан просто отшутился бы на моем месте. Высмеял же он османского султана Баязида во время турецкого похода. На знаменах Тимура было три кольца, которые символизировали землю, огонь и воду, прошлое, настоящее и будущее. Баязид, глядя на это знамя, воскликнул: «Какая наглость думать, что тебе принадлежит весь мир!».
Тимур усмехнулся и ответил: «Еще большая наглость думать, что тебе принадлежит луна!».
– Почему Луна? – спросила девушка Лика.
Наивность, достойная лучшего применения. Я посоветовал ей изучить в айфоне турецкий флаг.
Еще я им поведал, что Тамерлан был скорей рыжим, а не черноволосым, носил длинные волосы, усы и острую бороду, а в свои почти семьдесят тянул максимум на пятьдесят. К тому же умер он не от старости, а от случайной болезни во время китайского похода.
– Да, хорошо мужику провести жизнь в седле, в постоянных сражениях. Ничем не хуже, чем в спортзале, – удовлетворенно сказал Вадим, посасывая кальян. Миша с Ипполитом с радостно согласились
Здесь не о чем было спорить. Никто и не спорил. Единственным, кто мог бы возразить, был, конечно, Игорь. Он обожал возражать и терпеть не мог спортзал. Но на сей раз Игорь умиротворенно похрапывал в кресле. Надо было мужика домой отправлять.
Напивался мой друг легко. Иногда даже раздражало: начнешь за коньяком с ним говорить о чем-нибудь интересном, или вискаря примешь с ним на грудь грамм по триста – и смотришь, он уже спит. А так, по трезвости, был славным собеседником. Другим все больше по фигу. Своя рубашка ближе к телу, да что там ближе – прилипла намертво, кроме анекдотов и баек, ничего воспринимать не способны.
…Садился в машину я с банальной мыслью, что люди тут у нас, да и в Европе, куда более одиноки, чем в Азии. И сам я, конечно, в этом смысле чистый европеец, настолько, насколько русский может быть европейцем, – и потому Игорев вопрос всю дорогу домой не шел у меня из головы.
Действительно, что я там увидел, в путешествии вокруг Каспия, что – за границами общих фраз и безумных легенд, за целым лесом сказок и прибауток, историй кровавых правителей, великих ученых, изысканных поэтов? Что, кроме скорости и раскаленного солнца?
Да и при чем тут «увидел»? Кем я там был, в этом азиатском пространстве? Гостем, современником, туристом, путешественником?
И опять в чем-то я даже позавидовал Семевскому. Когда он вернулся после своего знаменитого автопробега, полный впечатлений, с какими-то семенами, растениями, камнями, когда показывал их Вавилову, когда потом служил директором Репетекской опытно-пустынной станции, его, кажется, совершенно не интересовали все эти мифы, сказки, смутные предания. Он, как и другие люди той поры, все эти археологи, географы, геологи – Толстов, отец и сын Массоны, Маршак, Данов, – верили в преобразование забытого Богом края, в то, что они – участники большого исторического движения – дадут людям свободный выбор и достаток, пустят воду в пустыню, оживят безлюдные пространства, построят шахты и заводы…
Конечно, теперь мы знаем, чем обернулся их порыв, вся советская индустриализация. Знаем о судьбах заключенных, рывших руками Главный туркменский канал еще в 50-х годах, – лопат не хватало. Знаем о школьниках, изнывавших, как рабы, на хлопковых плантациях. Знаем о добыче урана на Учкудуке. Знаем об исходе русских из построенного их руками города Навои…
Но тогда, 80 лет назад, у этих людей, да, фанатиков, да, коммунистов, была мечта, и они не сомневались, зачем они пришли в Азию. Они хотели победить не только классовых врагов, басмачей, косность, старые порядки, – а автопробег Семевского был хорошо вооружен, никто еще не забыл о Гражданской войне, – они мечтали обуздать пустыню.
Не их вина, что пустыня вышла полной и несомненной победительницей в этой борьбе, только кое-где была превращена их усилиями в болото. Хуже то, что самих их больше нет, и дела их тоже нет. В Азии ни их потомков, ни следа от их надежд и планов. И только как знак безвозвратно отошедшей эпохи – могила Александра Данова на Большом Балхане.
Но, как бы то ни было, в свое время они были там на своем месте, а я? Просто прочитал о старом советском автопробеге и захотел проехать этот большой круг точно так же, как двумя годами раньше повторил пробег своего деда от Сахалина до Питера? Хищный пожиратель пространства, слуга своих желаний, научившийся легко прочерчивать по карте линию маршрута и проходить его на своем байке? Много это или мало? Неужели недостаточно для того, чтобы жизнь состоялась?
…Вернувшись домой, я долго курил в кресле у окна, перебирал разные эпизоды, как иногда перебирают фотографии, снова и снова думал о своем путешествии.
Вот, я прохожу узбекско-казахскую границу, вот мой случайный спутник Зафар мне рассказывает, как вывозят красивых девушек через Казахстан в Россию, вот плато Устюрт, вот первые наши попытки разобрать причудливые персидские цифры, вот крестьянин, который пытается нам продать в Тебризе яблоки и читает наизусть Руми…
Так за Каспием – на каждом километре сказка, когда страшная, когда чуднáя…
Теперь мне хотелось сказать себе: «все, приехали!», – разложить впечатления по ячейкам памяти и как-то действовать дальше. Неловко так долго зависать на дороге, которая уже позади.
II. Связующие звенья танца
…А ночью мне опять приснился Георгий Иванович. Я часто видел его во сне в юности, и тогда, перед самым стартом, в Астрахани, и потом, в последнюю ночь в Иране.
На сей раз Гурджиев был очень похож на свой знаменитый снимок с младенцем на руках. Такая же лысина, такие же пышные усы. Кажется, это таким он был еще до аварии, гораздо моложе того, который снился мне месяц назад…
– Смотри, – сказал он мне, – ты вот рассказывал сегодня опять о гробнице Тамерлана.
– Ну да, – ответил я. – А что мне было еще им рассказать, если они только этого и ждут.
– Это их дело. А твое дело – говорить о том, что ты считаешь нужным. Надо учиться не идти на поводу у собеседников, говорить только то, что полезно тебе. Собеседники – в узилище своих предубеждений и ошибок, а ты должен оставаться свободным. Вот тот же Тимур – всю жизнь оставался свободным.
– Где Тамерлан, а где я…
– Здесь Хромой, и ты тоже здесь, – строго проговорил Гурджиев, и продолжал,– знаешь ли ты, что мавзолей Гур Эмир – на самом деле не просто гробница Тимура? Это еще и мавзолей его наставников, прежде всего Мир Саида Береке. У ног Мир Саида похоронен и сам эмир. Тамерлан поднимался по звеньям суфийской мудрости, как по ступеням. У него было пять учителей. До Мир Саида – Шамс ад-дин Кулял, наставник его отца, потом – Зайнуд-дин абу Бакр Тайбади, шейх из Хоросана, самаркандец Абу Саид и еще знаменитый гончар и поэт Шамсуддин Фахури. Помнишь, ты видел ханаки накшбандийя в Бухаре и Самарканде? Так вот, все они принадлежали к тарикату накшбандийя, и без них Тамерлан никогда бы не достиг того, чего он достиг.
– Почему, – спросил я, – он же был воин, а не мудрец?
– Тогда ты тоже бизнесмен, а не поэт и не всадник, – рассмеялся Георгий Иванович, – но это только видимость. Суть учения в том, что надо кружиться, танцевать, ради того, чтоб замереть в полноте осознания себя, быть свободным от влияния небесных тел, временных обстоятельств и вообще всякой ерунды, которая лезет в голову. Вот Тимур и кружился, это был его танец. Поход на восток, поход на запад, один мертвый враг, другой, сотый, тысячный. Мир, конечно, изменился. Но суть его та же. Знаешь, утром, когда проснешься, посмотри, как Хромой боролся с ворами и взяточниками. Тебя это позабавит. Вроде бы история про деньги, но совсем о другом…
…Пожалуй, в первый раз после возвращения я проснулся совершенно в безоблачном настроении и сразу потянулся к компьютеру. Услужливая Википедия легко ответила на мой вопрос. Тимур боролся с ворами просто и эффективно. Когда визирь финансов присваивал себе часть казны, то обвинение тщательно проверялось. Если оно подтверждалось, все зависело от жадности чиновника: если присвоенная сумма была равной его жалованию, то эти деньги отдавались ему в дар. Если она в два раза превышала жалование – лишнее удерживалось. Если же она была в три раза выше жалования – все отбиралось в пользу казны. В случае же, когда человек зарывался окончательно и брал непомерно много – исход был предсказуемым: зиндан и бесплатные услуги палача. Так что каждый должен был знать свою меру.
Отличное предание. Сон был явно в руку, по крайней мере, в масть. В общем, я понял, что хватит рефлексировать. Мир устроен хорошо, а где-то весело. Между всеми жившими и живущими существует связь. Главное, оставаться здесь и сейчас.
III. Подарок Саида
…А днем в офис ко мне пришел Саид. Всегда, когда приходит Саид, я счастлив, даже сам не знаю почему. Может, дело в том, что он почти идеально рифмуется с моим желанием не сидеть по жизни на месте – даже ходит, пританцовывая. Я уже рассказывал, что Саид – памирец, вырос на берегу Пянджа, впереди был Афганистан, за спиной – разоренная территория бывшего СССР. Его детство пришлось на 90-е годы, со всех сторон шла война. Есть было нечего, отец погиб. В двенадцать лет Саид ушел из дома, в шестнадцать оказался в России, на Северном Урале. Ничего не умел, всему научился, читает книги, пишет стихи по-русски и по-персидски. Когда мы с ним познакомились, и я с каждым разговором стал узнавать его лучше и лучше, я не верил свои глазам. Передо мной был настоящий романтический персонаж, я думал, таких теперь не бывает, просто не может быть: лукавый, хитроватый, умный, может быть, не совсем чистый на руку, но по своему безукоризненный парень. К тому же герой-любовник в классическом амплуа, без конца рассказывающий о сменяющих друг друга красотках, с которыми он просто технически не успевает разобраться…
Кстати, образование у него – четыре класса сельской таджикской школы.
Саид был явно расстроен, что я не доехал до Бадахшана. Он прочитал книгу о кругосветке, посмотрел несколько серий нашего кино и очень хотел, чтоб я испытал на своем байке памирские перевалы, эту дорогу из Оша на Хорог и сравнил ее с дорогами в Перу и Боливии.
– Вот увидишь, у нас гораздо круче, – говорил он. – Еще неизвестно, что ты почувствуешь на высоте четыре с половиной тысячи метров. И что почувствует твой мотоцикл. Хотя наши парни там спокойно ездят. Я тоже в юности катался.
Все мои объяснения, что в Латинской Америке перевалы были, может, и отчаянней, и страшней, а уж дорога точно хуже, Саид пропускал мимо ушей. Что ему было до Перу с Боливией! Ему хотелось, чтобы я побывал у него на родине.
Однако Бадахшан – на этот раз – был бы слишком большим крюком. Планируя поездку, я сразу решил не заезжать в Душанбе, все-таки путешествие первоначально задумывалось вокруг Каспийского моря, а Памир со всеми его чудесами находится далеко от Каспия.
– Что ж, – сказал Саид, – значит, съездим вместе.
Девочки принесли нам кофе и кальян, и мы раскурили его с молоком. Когда приходил Саид, курение было обязательным ритуалом. С ним я моментально переносился в атмосферу Стамбула, Багдада или тех же Тегерана и Тебриза, откуда только что вернулся. Мы и познакомились в свое время за кальяном, когда я устраивал дегустацию своих табаков…
…Саид сделал первый глоток терпкого и густого дыма – мы курили что-то из того, что я привез из Персии, – и стал рыться в зеленом рюкзаке с тремя кольцами, прямо как на знамени Тамерлана.
– Смотри, – сказал он, – что я тебе нашел, – и протянул мне какую-то очень старую одежду из плотной, сшитой из кусков когда-то, вероятно, голубой ткани.
– Что это? – спросил я.
– Это ал-хирка Шамсуддина Фахури, знаменитого суфия, поэта и гончара, проповедовавшего на Самаркандском базаре. Его очень любил Хромой. Мне передали это для тебя, – Саид знал, что я не равнодушен к Тимуру.
Что тут сказать, я был просто в шоке.
– Откуда ты вообще знаешь о нем? Он же совсем таинственный персонаж, мне о нем только этой ночью говорил… – и тут я осекся: не пересказывать же сон, это выглядело бы как-то нелепо, два взрослых мужика о снах разговаривают.
– На Памире его хорошо знают, – перехватил мою мысль Саид. – Он больше известен в Афганистане и в Индии, чем в Бухаре и Самарканде. У него было учение о всеобщем единстве. Для Азии оно чужое, для Индии – свое. Мы, исмаилиты, ближе к Индии. Ага-хан, кстати, тоже поэт. Я когда-то перевел с фарси один рубаи Шамсуддина. Хочешь, прочту? Говорят, его постоянно повторял знаменитый астроном Улугбек, внук Тимура.
«Что хочешь, делай – все едино,
Но если ты не пьешь вина,
Душа – песок, а тело – глина…
Оставлена, обречена
наложница без господина».
– Сам знаешь, что в суфийской традиции символизирует вино. А наложница – это душа, которая томится в одиночестве, – пояснил Саид.
…Я взял ал-хирку в руки. Тяжелый, очень теплый халат. Суфии шили одежду себе сами, она имела для них мистический смысл. Каждая деталь – знак. Ворот обозначал терпение, рукава – страх и надежду, внутренние швы – покой и умиротворенность. Возможно, Фахури крутил в этом халате свои кувшины или разговаривал с Тамерланом. Но что за чушь? Я тут же отогнал от себя эту мысль. Этой ткани не может быть больше ста лет, она нигде не расползалась, халат можно было хоть сейчас набросить себе на плечи.
– Наверное, все-таки подделка, – осторожно спросил я Саида, ни в коем случае не желая его обидеть, – вряд ли это такая древняя вещь, ты как думаешь?
– Что я? – ответил Саид. – Какой из меня специалист по древностям? Я сам гуляю туда-сюда по миру, встречаюсь с разными людьми. Сказали мне тебе передать, я и передал. Что, забрать?
– Ну, нет, что ты. Интересно просто. Я не верю.
– Да и я тоже не верю. Зачем нам верить? – при этих словах Саид улыбнулся как-то особенно лукаво – лукавство всегда было ему свойственно, но тут…– Знаешь, сколько на Востоке подделок с этими дервишскими реликвиями. Одних только четок Руми несколько тысяч. И если что гарантированно существует в единственном экземпляре, то это золотая маска Муканны. К тому же ее мало кто видел, с тех пор, как Муканна ушел в Тартар, в страну Исполинов, больше тысячи лет тому назад.
– Почему она только одна? – заинтересовался я. – Ее что, нельзя подделать? И, к тому же, если ее никто не видел, кто знает, может, ее и нет?
– Я знаю? – опять улыбнулся Саид. – А подделать нельзя, во-первых, потому, что никому неизвестно, что было у Муканны под маской, а во-вторых, если она не действует, то это не маска Муканны….
Тут я вконец запутался. Тартар у меня ассоциировался только с греческой мифологией. Имя Муканны я вообще слышал первый раз. Саид смотрел на меня с неподдельным интересом.
– Ай-яй-яй, – произнес он с несвойственной ему специальной «восточной» интонацией. – У вас на Западе многие знают про Муканну, иные даже слишком подробно. Считают, например, что Пророк под Покрывалом болел проказой. Это арабские домыслы, не верь этому.
Я и не верил, хотя смутно начал что-то припоминать. Какие-то приключенческие романы я читал в юности или кино смотрел, но почти забыл. Саид же принял классическую позу сказочника – вытянул свои длинные ноги, почти прилег в кресле и склонил голову набок.
– Скажи, ты же был в Мерве? Муканна родился в Мерве.
В Мерве я не был. В Туркмению нас, как известно, не пропустили. Но мне снился сон о могуществе песка и людях в сетях пауков. Что-то много мне снов снилось в это путешествие…
Я задумался, а Саид между тем продолжал:
– Звали его Хашим, сын Хакима. Был он мистиком, вероятно, последователем Абу Муслима, даже его прямым учеником. Учил, что огонь очищает, Бог никого не карает, люди не умирают, а перерождаются, зло, обман существуют как самостоятельная сила в космосе. Что все пророки, в том числе и сам Муканна, – прямое воплощение Бога. Возможно, люди тоже прямое воплощение Бога, но они не знают об этом, потому что их память затемнена.
Муканна никогда не открывал лица, утверждал, что если откроет, его последователи будут поражены его неземной красотой. Отсюда имя, которое использует Борхес – Пророк под Покрывалом. Он ходил, скрывая лицо под шелковым покрывалом, иногда меняя его на золотую маску. Надевая маску, он исчезал, оставалось только одеяние. Легенда гласит, что маска Муканны дает возможность переродиться в любого человека на этой земле, в прошлом, настоящем и будущем.
Враги твердили, что он крив и плешив, а некоторые, как я уже сказал, доходили до того, что утверждали, что он болен проказой. Как обычно, ни у той, ни у другой версии нет никаких доказательств, все ушло в прошлое, как улицы Мерва под песок.
Муканна поднял восстание, которое охватило весь Мавераннахр. Бухара, Самарканд, Мерв и все окрестности стекались под его знамена. Наместник Хоросана послал против него несметные войска, и, в конце концов, они заперли его в крепости Синам, около Кеша. Никто так и не видел его мертвым. Некоторые опять же говорят, что он по старой иранской традиции взошел на погребальный костер, очистившись огнем.
Но куда интересней версия о том, что он ушел в сердце Тартара, в те земли, где живут исполины. Ты знаешь старинные карты? Там изображен Тартар и эти страны.
Однако самое главное – это его маска. Ее потом много раз видели, то здесь, то там. Кто под ней был – неизвестно, то ли его последователи, то ли он сам. Даже я в молодости как-то ночью на привокзальной площади в Екатеринбурге видал, как очень странный человек под такой маской садился в машину. В Нью-Йорке уже почти полтора века существует ложа «пророков под покрывалом». Серьезные люди ходят в офисы, делают бизнес, а вечерами ждут Муканну. Некоторые из них утверждают, что говорили с ним…
– Ладно, кажется, я и так сильно тебя озадачил, – Саид вдруг быстро начал собираться. Он всегда уходил, как и появлялся, неожиданно. – Карты ты посмотри все-таки, посмотри карты Тартара. Может, еще захочешь вернуться в Азию? Тогда мы с тобой точно доедем до Бадахшана.
И с этими словами он ушел.
IV. В поисках Тартарии
Саид изумил меня, и это еще было слабо сказано.
Во-первых, сам халат – ну, хорошо, какая-то подделка, могла быть куплена на любом мусульманском базаре. Я сам только что гулял по базару в Тегеране и прекрасно понимал, что найти там можно, в сущности, все, что угодно.
Во-вторых, этот неожиданный переход к теме маски. Получается, что они видят сейчас того Муканну, который только что сражался в Мавераннахре, проповедовал своим последователям, размышлял о Заратустре и Мухаммеде. Пускай, это мистика для детей и нью-йоркских масонов. Но вот образ Тартара не давал мне покоя. Я вспомнил, я читал о Тартарии, когда готовился к путешествию. Человек нового уже времени, географ Жан-Батист Дуальд писал в 1735 году: «Великой Тартарией зовется вся часть нашего континента между восточным морем к северу от Японии, Ледовитым морем, Московией, Каспийским морем, Моголами, королевством Аракан рядом с Бенгалией, королевством Ава, Китайской империей, королевством Корея».
Но одно дело Тартария, другое дело – Тартар, куда, по словам Саида, ушел Муканна. Где эта земля исполинов и как найти те карты, о которых он говорил?
В Интернете, разумеется, никаких подобных карт не было. Наутро я позвонил Ире Аржанцевой и спросил ее, есть ли такие карты, где не только изображена Тартария, но еще и Тартар как отдельная земля, родина великанов и единорогов. Когда я все это произносил, мне самому было смешно. Я думал, она предложит мне пойти и умыться холодной водой. Но реакция оказалась на редкость спокойной, можно даже сказать, академической.
Отвечая на мой вопрос, Ира сказала, что это любимые образы и темы средневековых географов. Существует карта Тартарии Николааса Витсена, бывшего в конце XVII – начале XVIII века бургомистром Амстердама. Но сказочных существ на ней уже нет, все-таки совсем другая эпоха. Он издал карту в 1690-х годах.
Сама Ира где-то в Голландии – то ли в Роттердаме, то ли в Утрехте – держала атлас Витсена в руках, но профессионально занималась совсем другими вещами. В любом случае, если я могу что-то интересное для себя найти, то лишь в архивах, куда нужен особый допуск, и человека со стороны, в научном мире мало кому известного, никто туда ни за какие деньги не пустит.
