Максим Привезенцев
Ралли Родина. Остров каторги
Грустная ирония заключалась и в том, что Иван над ответами поселян потешался едва ли не больше всех. Удивительно, как в одном человеке соседствовало неумение признавать собственную глупость и жгучее желание посмеяться над глупостью других.
Единственная радость: пока мы снимали наши безобидные «интервью», настал вечер, и пришла пора возвращаться в Холмск. Я предложил ехать, команда поддержала, и мы отправились по уже знакомой дороге в обратном направлении. На выезде из города случилось небольшое ЧП: «белый» мотоцикл Ребе увяз в грязи, и мы, навалившись всем миром, с трудом вытолкали его на более-менее ровное место, попутно замаравшись по колено.
– Вот так, не справились бы, остался б тут навсегда, – усмехнулся Денис.
– Не дай Бог, – покачал головой Нахманович.
Похоже, впервые за долгое время он не шутил.
По возвращению в Холмск мы поужинали, помыли «Уралы» на мойке неподалеку от кафе и переоделись в чистое, после чего до поздней ночи слонялись по городу. Денис снова предложил позадавать местным вопросы, и мы за неимением других развлечений согласились. Правда, вышло немного скучней, чем в Чехове, хотя один из горожан запомнился нам всем. Он был высокий, усатый, в приплюснутой черной кепке, потрепанном сером пальто и с легким перегаром. Поначалу незнакомец долго рассказывал, как прошел пятьдесят с лишним японских портов, как его там боялись местные и что обратно на Сахалин обитатели Страны восходящего солнца не суются исключительно из-за него, безвестного героя и храбреца. Наконец, закончив историю про свои боевые подвиги, он громко шмыгнул носом и доверительно сказал:
– А вообще, если честно сказать, ну какой козел придумал такую пенсию? Ну вообще для всех?
– Ну и кто придумал-то? – спросил Денис.
– Ну есть же там?
– Ну вот я и хочу знать – кто? – не унимался наш режиссер.
– М-м-м… Хочешь знать… Так поедь там и узнай! – отчего-то разозлился наш собеседник.
– А что, здесь не знают, что ли?
– Знают.
– Ну?
– Ну знают… ну и че? А чего-то молчат…
На этом мы и расстались. Мужчина, ворча и чуть покачиваясь, отправился дальше по своим делам, а мы – по своим. Благо, час отправки был уже близок.
– А вот и наш паром, – объявил Саша Нахманович, когда мы, простояв у пирса битый час – с половины третьего до половины четвертого – наконец увидели приближающееся корыто.
Да, иначе назвать увиденное судно язык не поворачивался: насколько я знаю, для сообщения острова и материка в пятидесятые годы минувшего века было закуплено десять судов, и с тех пор иного водного транспорта властями не приобреталось. Теперь же, судя по вердикту кассирши, у которой мы оформляли билеты, «в живых» остался всего один паром, и тот, судя по виду, рисковал затонуть в любую минуту.
«Может, стоило послушать парней и сместить точку старта хотя бы в Ванино?» – мелькнула в моей голове мысль, но я тут же прогнал ее прочь.
Паром снизил скорость до минимума, но остановился, только врезавшись в пирс. Мы переглянулись.
«А не пьян ли капитан?» – подумал я и, наверняка, все мои товарищи.
Впрочем, особого выбора у нас не было: дождавшись, пока матросы закончат швартовку и подадут трап, мы загнали мотоциклы на палубу, откуда их спустили в грузовой трюм. Вслед за нами на борт поднялись двое хмурых мужчин – сотрудники порта. Они еще с полчаса проверяли документы, которые им вынесла хмурая светловолосая женщина в очках, после чего нехотя поставили нужные печати и взялись за наши билеты. Осенив каждый из них синим штампом, сотрудники порта убыли, а светловолосая сказала:
– Здрасте. Идите за мной.
Мы спустились в мрачный трюм, более похожий на железную тюрьму. Здесь находились каюты, в которых нам предстояло провести следующие несколько часов.
– Вот, располагайтесь, – сказала светловолосая и махнула рукой в сторону распахнутых дверей кубриков.
Я заглянул внутрь. Стены, кое-как обшитые листами выкрашенного в белый металла, железные нары с потрепанными матрасами… Примерно так же Чехов описывал арестантские камеры сахалинской каторги конца прошлого века. Единственное, что связывало нас с современностью – это надписи на стенах: «Путину место в психушке!» и «Жулики и воры должны сидеть в тюрьме, а не в думе!!!»
– Лепота, – протянул Ребе, окидывая взглядом помещение, которое лишь с большой натяжкой можно было назвать уютным словом «каюта».
«Хотя в сравнении с теми условиями, в которых перевозили сюда каторжан, это действительно царские хоромы», – подумал я.
Пожелав нам доброй ночи, женщина ушла, а мы, немного выпив для успокоения нервов, дождались отплытия и с радостью проводили взглядом огни ночного Холмска. Чем больше мы отдалялись от этого богом забытого места, тем крепче становилась вера в то, что дальше все будет совсем по-другому…
Однако наутро мы с удивлением обнаружили, что снова находимся в Холмском порту. Правда, у другого пирса. Казалось, это какая-то мистика, и остров каторги просто не хочет нас отпускать. От этого на душе стало жутко.
«А ведь ралли только началось… бывают ли такие совпадения?»
– В чем дело? – спросил я у матроса, который торопился мимо нашей каюты в моторный отсек.
– Ночью, через пару часов после отплытия, паром дал течь, вода в трюм полилась, – не сбавляя хода, весело ответил этот высокий темноволосый парень. – Хорошо, вахтенный матрос не спал, поднял тревогу.
– Ничего себе. И что теперь?
– Да ничего. Такое постоянно. Денек на починку – и снова поплывем.
– Денек? – переспросил я, но он был уже далеко и не слышал.
Я вернулся к Ребе и Ламе, с которыми делил каюту, и все им рассказал.
– Ничего себе новости, – явно растерявшись, пробормотал Саша.
– Надо хотя бы на берег тогда сойти,– заметил Боря. – Чего тут в норах сидеть, как корабельные крысы?
Мы были с ним полностью согласны, однако план «побега» обернулся фиаско: с корабля нас попросту не отпустили – чтобы заново документы не делать.
– Да что их там делать? – возмутился Денис. – И чем вчерашние плохи?
– Молодой человек, – строго произнесла все та же светловолосая. – Вчерашние плохи тем, что они вчерашним днем проштампованы. А новые мы можем сделать только в Ванино. Но в Ванино мы поплыть не можем, пока не устраним течь…
Слушая ее, я понял, что на берег мы не сойдем, а если и сойдем, то отчалим не раньше, чем послезавтра – пока паром не сплавает в порт и не вернется с новыми документами. При этом питание для пассажиров на корабле отсутствовало, как никому не нужный атавизм, и местная команда об этом даже не задумывалась. Ответ вахтенного матроса на мой вопрос о том, где можно поесть, был минимальным, как закуска в мишленовском французском ресторане:
– Нигде!
– Пойдемте, парни, – сказал я. – Сегодня погрызем сухпай.
За неимением иных развлечений большую часть дня мы проспали. Разговоры не клеились: ситуация с паромом выбила нас из колеи, и настроение у всех было ни к черту.
– А с чем хоть поломка связана? – снова увидев в коридоре того же улыбчивого матроса, спросил я. – Не с тем, что вы вчера в пирс воткнулись, когда причаливали?
– Да нет, вы о чем? – поморщился мой собеседник. – Тот удар – херня. А течь – это от старости. Заботливые руки коррозии, так сказать. Мы с парнями шутим, что однажды точно потонем. Девять же уже на металл порезали давно, а этот все плавает. Семьдесят лет скоро, ржавое корыто, иначе и не скажешь, ага…
Следующей ночью, когда паром наконец отчалил, мне снилось, что на полпути к Ванино мы вместе с паромом, мотоциклами «Урал» и веселыми матросами идем ко дну. Вздрогнув, я проснулся около четырех часов и так больше и не уснул. Не знаю даже, что хуже – утонуть или остаться на Сахалине навсегда. Казалось, в первом случае мучений все-таки меньше.
Зато долгожданное прибытие на материк произвело на нас лечебный эффект: дурные мысли разом отхлынули, мы шутили и с улыбкой прощались с матросами и капитаном – хмурым бородачом, который задумчиво наблюдал за нашей разгрузкой, пыхтя «беломориной».
– Всего хорошего, – сказал я, пожимая его морщинистую руку. – Не тоните больше.
Он ничего не сказал, но по взгляду я понял, что капитан уже настолько утомился от постоянных проблем с судном, что затопление станет для него не трагедией, а самым настоящим праздником.
«Еще один каторжанин – фактически, Харон, который увозит души умерших на Сахалин и сам давно мечтает о покое…»
Тогда мы думали, что уже натерпелись от судьбы на неделю вперед, а потому поломка Иванова мотоцикла посреди трассы застала нас врасплох. Удивительно, но «черный» просто заглох на полном ходу, издав пару громких хлопков, точно чахоточный больной. Проверка свечей, электрики, разборка карбюраторов и продувка жиклеров не помогли: «Урал» Камова превратился в безжизненный кусок металлолома. Стало ясно, что без разборки двигателя диагноз установить не удастся, а это в дороге не сделаешь. Ну а поскольку до ближайшего сервиса (в Хабаровске) было еще двести пятьдесят километров, мы оказались в весьма затруднительном положении.
Тут следует отметить одну деталь: еще на Сахалине мы удивлялись, что Иван не снял защитные чехлы с противотуманных фар, видимо, надеясь сберечь их в целости и сохранности до самого Петербурга. На наши намеки, что, мол, надо бы снять чехол, тогда тебе и дорогу будет видно лучше, да и мы тебя сможем без проблем рассмотреть в зеркала заднего вида, Иван не отреагировал. Он почему-то упорно не хотел снимать чехол.
И вот теперь, когда его мотоцикл умер, и мы копошились под стальной обшивкой, пытаясь найти причину поломки, Денис спросил:
– А знаешь, Вань, почему у тебя мот сломался?
– Не знаю, – ответил Камов, не чувствуя подвоха.
– Ну как же? Это потому что у тебя фонари в чехлах! Идет перегруз электрики, и мот не катит. Обессилел.
Нам пришлось приложить максимум усилий, чтобы не засмеяться в голос. Я покосился в сторону Ивана; судя по тому, как он недоуменно выгнул бровь, шутки он так и не понял.
«Но, может, оно и к лучшему?..»
Мы попытались утащить сломанного «черного» тросом, но на грунтовке, по которой ехали, оказалось слишком много ям и колдобин. Жители Ванино рассказывали, что года два назад было наводнение, и трассу от Комсомольска-на-Амуре до Хабаровска размыло до такой степени, что о прежней дороге теперь напоминали только редкие островки асфальта. Восстанавливать ее никто не захотел – видно, посчитали, сколько будет стоить, и решили, что не потянут.
– Тьфу, твою мать! – ругался Денис, которому по жребию досталось тянуть Ивана. – Да что там такое?
– Трос опять порвался, – прокричал хозяин бедового «черного» из глубин шлема.
Так мы промучились около ста километров. Стало понятно, что таким макаром мы до Хабаровска доберемся в лучшем случае к концу месяца, а, значит, надо вызывать эвакуатор. Да, все равно придется ждать, пока приедет, но без него мы явно провозимся еще дольше.
– Это все Нахманович виноват, – авторитетно заявил Саша Никифоров.
– Я? – удивился Ребе. – А я-то тут при чем?
– Ну а кто сказал, что «Уралы» – не «Харлеи»? Вот, получай. Накаркал?
– Ага, то есть вины ребят, которые эти «нехарлеи» собирали, здесь нет? – рассмеялся Нахманович.
Вяло шутя и отбиваясь от полчищ комаров, мы провели следующие четыре часа, пока из Хабаровска не прибыл эвакуатор.
– О, это что, «Урал»? – выбравшись из кабины, хмыкнул водитель.
– Он самый, – ответил я, уже примерно представляя, что он скажет дальше.
Чутье не подвело.
– Я думал, на таких уже никто не ездит, – окинув нас задумчивым взглядом, признался эвакуаторщик.
Мы промолчали. Нет, безусловно, все в нашей команде понимали, что мотоцикл отечественного производства – это такой себе полудохлый кот в мешке. Однако я столько времени провел, общаясь с механиками, изучая форумы, посвященные «ирбитскому чуду», что, казалось, знал обо всех возможных поломках современных «Уралов»… и тем не менее конструкторам завода удалось меня удивить.
«Что же произошло? – думал я, глядя на «черного», который безвольно болтался в кузове эвакуатора. – Дороги тут, конечно, не ахти, грунтовка в самом худшем смысле слова, но ехали-то мы осторожно, не гнали лошадей… Эх… Надо, наверное, прицеп покупать, чтобы потом так же не встрять. Тем более там дальше до самого Красноярска переходы между городами в пятьсот кэмэ минимум, а эвакуаторы отсутствуют как класс».
В итоге в Хабаровск мы прибыли около четырех утра – благо, я догадался отзвониться Комбату, хозяину тамошней мастерской, и он без лишних вопросов принял нас даже в столь поздний час.
– Спасибо, что встретили, – поблагодарил я его, когда мы загнали мотоцикл в гараж.
Комбат, окинув хмурым взглядом нашу команду, протянул мне руку. Невысокий, жилистый, с копной седых волос, морщинистым лицом и маленькими черными глазами – настоящий ветеран байкерского движения.
– Своих не бросаем, – коротко ответил Комбат.
– Так а что дальше-то? – нетерпеливо спросил Иван, подойдя к нам.
– А дальше Доктор придет, часов в восемь, и будет ваш мотоцикл лечить, – ответил хозяин мастерской. – Езжайте пока спите. Как разберемся, что тут – я отзвонюсь.
План понравился всем. Распрощавшись с Комбатом, мы отправились в ближайшую гостиницу, где были свободные номера – отсыпаться после утомительной дороги.
Утром вместо будильника меня разбудил звонок нашего спасителя.
– Коромысло нужно новое, этому хана, – без прелюдии заявил хозяин мастерской.
– Коромыслу распредвала? – низким спросонья голосом пробормотал я. – Но это же… это же практически невозможно, чтоб такая поломка случилась! Там же чугунное литье, ему все нипочем! Ну в теории…
– В теории, может, и нипочем, но мы-то по практике живем, Макс, и, как показывает практика, чугун ваших коромысел – это пластилин из говна, – объяснил Комбат. – Так что ищите, парни, новое, а мы уж заменим без проблем, и дальше поедете. Старое, сам понимаешь, восстановлению не подлежит. И берите-ка лучше сразу с запасом, потому как мы с Доктором думаем, что такое же дерьмо на всех ваших телегах стоит, и вы еще с ним поебетесь от души.
– М-да, – только и сказал я.
Попытки отыскать коромысло на местности, увы, ни к чему не привели: новые модели «Уралов» имели модифицированные коромысла, поэтому детали старого образца, которых в избытке имелось во многих хабаровских магазинах, к нашим моторам просто не подходили. Пришлось заказывать из Москвы, чтобы передали самолетом. Ожидание затягивалось, но мы загрузили день по полной: съездили за прицепом, погуляли по городу, наслаждаясь ярким летним солнцем и улыбками здешних красавиц, а после, уже ближе к вечеру, по приглашению Комбата посетили его гараж, более похожий на небольшой музей. В котором со старыми «Уралами», «Харлеями», «БМВ» и роскошной «Волгой-21» с черными номерами образца шестидесятых годов соседствовал крохотный зеленый мотороллер «Электрон». Причем вся техника усилиями Комбата и Доктора была на ходу – заводилась буквально с пол-оборота.
– Прикинь, на таком бы поехали? – усмехнулся Ребе, фотографируя Борю за рулем «Электрона». – Год бы до Питера добирались, наверное. Если не два.
Мы старались бодриться, но настроение все равно было неважнецкое. Мало что мы потеряли день на пароме, так еще теперь здесь застряли – из-за поломки, которую я даже предположить не мог.
– Это, видимо, карма Ваню настигает, – сказал Лама, когда мы ужинали в местном кафе. – Сознавайся, Ваня, где согрешил?
Иван ничего не ответил, только поморщился и отвернулся. Он вообще вел себя довольно странно – когда его «черный» сдох, мы возились с ним, несмотря на усталость и лютующее комарье, в то время как хозяин мотоцикла прогуливался взад-вперед вдоль дороги, что-то бормоча себе под нос. Иногда, будто спохватившись, он фотографировал на фоне дальневосточной природы плюшевого медвежонка, которого взял с собой в путешествие, видимо, в качестве талисмана. А потом, уже по приезду в гостиницу, именно Ваня со вздохом сказал:
– Что-то так я устал от всей этой ситуации с «черным»… и чего мне одному так не везет?
К счастью для него, мы все настолько вымотались, что даже не смогли как следует разозлиться, а наутро Иван сам не особо много болтал – то ли не выспался, то ли не с той ноги встал, не знаю. И тем не менее глупо было отрицать тот факт, что с каждым днем мы все больше разочаровывались в нашем новом товарище. Вопрос преодоления крайне важен в путешествиях на такие расстояния, и вот у нашего бородатого спутника с преодолением имелись вполне очевидные проблемы. Там, где Ребе шутил, Лама – философствовал, а Саша Никифоров выискивал нечто хорошее в горе негатива, Иван просто опускал руки, канючил и портил своим компаньонам и без того неважное настроение.
Кто-то скажет – все люди разные. Но байк-движение – это не просто общее название для людей, катающихся на мотоцикле. Это в определенной степени именно братство, и следующим утром, забирая «Урал» Ивана из мастерской, мы в этом лишний раз убедились.
– Со своих денег не беру, – заявил Комбат, когда я задал вопрос по оплате ремонта.
Предложив второй раз, я увидел, как он закипает, и понял, что дело тут не в элементарной вежливости. Речь шла о чести и преданности определенным идеалам.
Прощались мы тепло. Комбат с Доктором пожелали нам удачи, и мы устремились из солнечного Хабаровска дальше на запад, к главной достопримечательности Бурятии – Иволгинскому дацану, денно и нощно оберегающему секрет нетленного ламы Итигэлова. До него было почти три тысячи километров вдоль китайской границы, которые, по моим прикидкам, нам нужно было пройти за три дня, чтобы наверстать время, потерянное на старте путешествия. Дело осложнялось дорогами, максимально отвратными и ухабистыми, и от депрессии нас спасали только роскошные виды природы.
– А какая тут до Путина была дорога? – спросил Денис у добросердечного дальнобойщика, который остановился узнать, не нужна ли нам помощь (мы тогда как раз меняли очередное пробитое колесо).
– До Путина? – переспросил водитель, поглаживая блестящую лысину. – В шестом году я гонял машину сестры в Белгород, мы от Свободного до Читы ехали трое суток. Это полторы тыщи километров. Но это мы еще ходко шли.
– Ну что, молодец Путин! – хмыкнул наш режиссер.
– Ой, что ты! – фыркнул наш собеседник. – Это – лучшая дорога в стране. Вы щас поедете туда. – Он махнул рукой себе за спину. – Иркутская область. Там вообще черт ногу сломает.
Шмыгнув носом, водитель добавил:
– Здесь, на дороге, сейчас ремонты начались. Они, короче, выкапывают и вешечку ставят. Идет встречная машина, ты ничего не видишь и – ха! И – мосты…
– А почему животных нет никаких? – спросил я, вклинившись в их беседу. – Ни птиц, ни животных нету. Мы вдоль дороги едем, вообще зверей не видели…
– А кушать им уже нечего, – развел руками водитель. – Колхозов нет, никто не сеет, не пашет…
– Все ушли куда-то?
– Конечно. Суслики даже пропали…
– Дорогу сделали, должны развиваться как-то, – со вздохом сказал я.
Мои слова вызвали у водителя смех.
– Мы где живем? – спросил он с грустной улыбкой.
– Где? На Родине, – ответил за меня Денис.
– На Родине, – согласился наш собеседник. – А Родиной кто командует?
– Тот, кто дорогу сделал, – сказал Ребе.
– Ну а кто дорогу сделал? Поэтому и суслики ушли…
Прощаясь, он сказал нам:
– Удачи, ребята! Берегите себя самое главное! А остальное…
Сказав это, он забрался в кабину «Камаза» и уехал прочь. Мы же, разобравшись с треклятым колесом, продолжили свой путь по «лучшей дороге страны» к буддийской жемчужине нашей многострадальной Родины.
* * *
1890
– По вашу душу? – мотнув головой в сторону окна, спросил доктор Толмачев.
Они с Чеховым сидели за столом на кухне и пили душистый чай с повидлом. Литератор проследил, куда указывает хозяин, и увидел стоящего за окном рыжего мальчишку. Стекла в квартире были мутные, а потому Антон Павлович не сразу понял, кто пожаловал в гости, а когда все-таки понял, удивленно вскинул брови.
– Это же Ландсберга помощник, – сказал Чехов.
– Мальчишка? Ну да, он.
– И зачем же он пожаловал?
– Да мне-то откуда знать?
– Вы думаете, это ко мне?
– Ну а почему бы Карлу Христофоровичу и вправду вами не заинтересоваться? – глядя на Чехова, спросил Толмачев.
Глаза его почему-то смеялись.
– Совру, если скажу, что интерес не взаимен, – сознался Антон Павлович. – Но все это довольно… неожиданно.
Тем временем мальчишка подошел к двери и требовательно в нее постучал.
– А чего тут неожиданного? – пожал плечами доктор. – Вы – личность публичная, пора бы уже и привыкнуть к чужому вниманию.
Он поднялся из-за стола и пошел открывать.
– Я-то, может, и привык, – тихо сказал Чехов. – Просто именно сегодня никого не ждал.
Оставив его слова без внимания, доктор открыл дверь и весело воскликнул:
– Привет, паренек!
– Здравствуйте, Петр Семенович! – ответил помощник Ландсберга.
Чехов, решив, что отсиживаться в сторонке невежливо, подошел и встал рядом с Толмачевым.
– С чем пожаловал? – осведомился доктор.
– Карл Христофорович просил Антону Павловичу передать приглашение, – отрапортовал мальчишка.
– И где же оно?
– Вот. Озвучиваю.
– А… То есть приглашение – устное?
– Ну… да.
Доктор повернулся к Чехову и, пожав плечами, спросил:
– Слышали, Антон Павлович? Вас приглашают.
– Мне лестно, – кивнул литератор, с интересом рассматривая мальчишку. – Как тебя, кстати, зовут?
– Мишка, – смущенно ответил рыжий паренек.
– Очень приятно, Мишка, – с улыбкой кивнул ему Чехов. – Так вот, скажи, будь добр, когда Карл Христофорович меня ждет?
– Он не назвал точного времени и дня, – задумавшись ненадолго, сказал мальчишка. – Просил у вас спросить, когда вам будет удобно?
– Когда мне будет удобно… – эхом повторил Чехов.
Он ненадолго задумался, а потом спросил:
– А скажи-ка, Мишка, Карл Христофорович не против будет, если я к нему пожалую завтра вечером? Или ему удобнее днем?
– Нет-нет, вечер – это, напротив, отлично, – заверил Мишка. – Днями Карл Христофорович и сам обычно занят.
– Тогда передай Карлу Христофоровичу, что я приеду завтра около семи.
– Передам, – чинно кивнул посыльный.
Он вел себя очень сдержанно, видно, было, что Ландсберг учил его манерам, но в глазах его пылал огонь. Чехов знавал таких пареньков – непоседливых, словно с внутренним бесом. Тем удивительней была та воспитательная работа, которую проделал с Мишкой Карл Христофорович.
«До чего же любопытная личность этот Ландсберг! – в очередной раз подивился Антон Павлович про себя. – Все строительство на Сахалине себе забрал, авторитетом пользуется и среди других ссыльных, и среди высших чинов… Этак вскоре можно будет счесть, что и осужден бедняга невинно… но, кажется, до этого не дойдет – как говорят, взят он был с поличным…»
– До свидания, Антон Павлович. – сказал Мишка, отвлекая Чехова от мыслей.
Не дожидаясь ответа, он поклонился литератору и доктору, круто развернулся вокруг своей оси и пошел к телеге.
– Хороший мальчишка, – заметил Антон Павлович. – Он, часом, Ландсбергу не сын?
– Он? Нет. Своих Ландсберг так не гоняет.
– Но дети у Карла Христофоровича, получается, все же есть?
– Есть, – кивнул Толмачев. – И дети, двое, и жена, и дом собственный.
Они вернулись за стол.
– Так он тут, получается, неплохо устроился, – заметил Чехов.
– Насколько можно, – пожал плечами доктор. – Вы еще этим не пропитались, наверное, чтоб до конца понять: с Сахалином можно смириться, можно привыкнуть к нему, но полюбить… это, скажу я вам, та еще задача. Медицина бессильна, как говорится.
Разводя руками, он скорчил такую потешную мину, что Чехов против воли расплылся в улыбке… да так и застыл с ней, переваривая услышанное. Толмачев с самого начала показался литератору веселым, неунывающим человеком, но, похоже, это была всего лишь маска, за которой доктор прятал свои истинные чувства.
«Наверное, впервые он со мной настолько откровенен, – подумал Антон Павлович. – Другого подобного разговора я между нами, признаться, не вспомню…»
Больше ни о чем значительном они, однако, бесед в тот вечер не вели – так, поболтали о пустяках медицинских, доктор рассказал несколько сплетен, смешных и не очень, на середине одной из последних к дому подъехала повозка, в которой был Ракитин, и Чехов, раскланявшись с доктором, переобулся в дорожные туфли и покинул квартиру Толмачева.
– Не поверите – меня Ландсберг к себе в гости позвал, – забираясь в повозку, вместо приветствия сказал Антон Павлович.
Ракитин вздрогнул, однако тут же взял себя в руки и с показным равнодушием пожал плечами:
– Отчего же не поверю? Гостей с материка у нас многие любят расспрашивать – интересно же, что там происходит, на большой земле. А вы еще и писатель… С вами и разговаривать приятней.
Чехов хотел сказать, что не со всяким писателем общаться приятно и хорошо, но передумал, сочтя такое замечание неуместным. Поэтому он произнес лишь:
– Посмотрим, что выйдет из этой затеи.
И, умолкнув, плюхнулся на сидение рядом с Ракитиным.
Возница, убедившись, что Антон Павлович расположился, натянул поводья и дал лошадям кнута. Повозка покатилась вперед, подпрыгивая на ухабах.
Глядя на мрачные казармы и заключенных, слоняющихся по улицам, Чехов поймал себя на мысли, что с нетерпением ждет завтрашней встречи.
Ландсберг почему-то казался ему уникальным человеком, который на собственной шкуре испытал многие тягости жизни заключенного, но при этом остался свободен – по меркам Сахалина, разумеется.
* * *
1967
«Все хорошее рано или поздно заканчивается. Так и наше путешествие от Хабаровска до Байкала неизбежно близится к концу. В Улан-Удэ «Волгу» и «Уралы» снимут с платформы, и мы снова окажемся предоставлены сами себе.
Трехдневная передышка позволила Светличному и Хлоповских хорошенько осмотреть выделенную нам технику. Качеством сборки наши автомобилисты остались недовольны, даже Рожкова пару раз подзывали, показывали, насколько плохо проварен каркас, озвучивали другие недочеты. Хлоповских заметил, что нам, очевидно, ссудили на растерзание мотоциклы из бракованной партии (и, судя по состоянию мотоциклов, он был недалек от истины). Рожков, конечно же, начал защищать Ирбитский завод, говорить, что никто бы не стал подставлять участников ралли «Родина». Но я догадываюсь, как было на самом деле: скорей всего, у верхушки мотоциклетного завода и спорткомитета свои договоренности на этот счет, и даже если мы начнем возмущаться по поводу качества их аппаратов, дальше того же Лазарева эта информация не поднимется. Ну кому нужно, чтобы такой скандал всплыл наружу, тем более в нынешний, юбилейный для Октября год? Напротив, тут каждая из сторон заинтересована в том, чтобы все прошло идеально… точней, выглядело идеально со стороны. Как обычно, важно не быть, а казаться… но нам ведь ехать на этой технике и притом не одну тысячу километров!.. Да еще по каким местам!.. Спасает только то, что «Уралы» сейчас есть в каждом райцентре, и хотя бы там нам с запчастями могут помочь при необходимости… но что, если мы встанем где-нибудь на проселке? Ответа нет ни у меня, ни у Рожкова.
Кстати, насчет него: везде сует свой нос, даже туда, где не соображает ни капли. Не удивлюсь, если он при этом что-то помечает у себя в блокноте обо мне и других, чтобы потом, вернувшись, написать Лазареву отчет. Не знаю, чем обернутся наши с ним споры для меня и для ребят, но, думаю, если в ралли обойдется без серьезных происшествий, ничем его доносы не кончатся. Хотя, конечно, Лазарев до того не понятный мне человек, что рассчитывать на его адекватность никак не могу.
Ну да будь что будет. На что можно повлиять – повлияем, на что не можем – о том и горевать не след».
– Ты чего тут делаешь? – заглянув в палатку, спросил Альберт.
Привезенцев, сидевший у дальней стенки, рефлекторно закрыл тетрадь и ответил:
– Да так… думаю, как нам лучше прибытие снять… ну в Улан-Удэ…
– А. Ну, тогда тебе стоит делать это поскорей, потому что мы уже приехали почти, – сказал журналист. – Чувствуешь, скорость понемногу сбавляем?
И действительно: с каждой секундой платформа двигалась все медленней. Увлекшись дневником, Привезенцев этого даже не заметил.
– Сейчас подойду, – буркнул он, пододвигая к себе рюкзак.
Спрятав тетрадь в центральный карман, режиссер пополз к выходу. Альберт отступил в сторону, позволив Привезенцеву без помех выбраться наружу. В лицо Владимиру Андреевичу сразу же ударило солнце, и он ненадолго зажмурился и заслонился рукой от ярких лучей, после чего, выждав недолго, осторожно приоткрыл один глаз.
Увы и ах, впереди уже показались обшарпанное здание вокзала и запасные пути, на которых дожидались своего часа отцепленные вагоны, грузовые и пассажирские. Привезенцев видел людей, снующих по платформам, видел погрузчики, краны и множество дорожных знаков, сообщающих о приближении к Улан-Удэ.
«Будь моя воля, так бы и ехал дальше на этой платформе. Снимал бы себе природу, смотрел по сторонам… Все лучше, чем верхом на этих недоделанных «Уралах» колесить!»
Привезенцев очень сомневался, что дороги в Бурятии окажутся намного лучше, чем в Хабаровской области. Однако выбора у путешественников не было: Рожков смог договориться о перевозке техники только до Байкала, и это следовало принять как данность.
– Все готовы? – спросил Геннадий, оглянувшись через плечо.
Он стоял у самого края платформы, отчего казалось, что ему больше всех не терпится сойти на твердую землю. Другие путешественники хмуро взирали на приближающийся вокзал, совершенно не испытывая никакого энтузиазма. Особенно выделялся из общей массы обычно веселый Вадим Хлоповских, который все еще злился на Ирбитский завод и спорткомитет за их наплевательское отношение к участникам ралли.
– Готовы, – нехотя ответил Боря Ульянов за всех.
– Молодцы, – без тени эмоций похвалил попутчиков Рожков. – Напоминаю, что на выгрузку у нас всего полтора часа. Справимся?
– А если не справимся, дальше на платформе поедем? – едко осведомился Хлоповских.
– Ага, – сделав вид, что не заметил яда, усмехнулся Рожков. – Только сюда собираются бочки с горючкой грузить, не помешают они нам дальше-то ехать?
– А мы «Уралы» эти никчемные сбросим и на бочках поедем, – буркнул Вадим. – Все лучше и безопасней.
Рожков наградил его долгим задумчивым взглядом, который, однако, Хлоповских ни капли не смутил. Светличный что-то тихо сказал товарищу на ухо, но Вадим лишь поморщился и взгляда не отвел.
– В общем, надеюсь на вашу сознательность, – веско произнес Рожков.
Поезд проехал еще метров триста и остановился уже окончательно – стукнул последний раз колесами о рельсы и замер, точно памятник.
– Ну что, поехали? – сказал Рожков и первым выпрыгнул за борт.
Спустя сорок минут последний «Урал» уже стоял на перроне – Геннадий смог договориться с местными грузчиками, чтобы выделили широкий скат, по которому легко смогли съехать не только мотоциклы, но и «Волга».
