Матвей Зельманович Львовский
Воспоминания инженера-2. Уроки жизни
Глава пятая
Школа. Спорт. Начало войны
Учёба в школе – это один самых главных этапов в жизни любого человека. То же пережил и я. Об учёбе в начальной школе с первого до четвёртого классов описано в Первой главе. Следующие шесть лет учёбы, вплоть до её окончания я провёл в школе номер два города Кагана. Ранее, в тридцатых годах, она относилась к Комиссариату путей сообщения. В течение всех шести лет учения я старался быть прилежным, дисциплинированным учеником, ведущим себя относительно активно на уроках, часто поднимая руку. Способности средние, умеренно честолюбив. Никогда не приходил в школу, не выполнив домашние задания. Сам никогда не списывал с чужих тетрадей, однако списывать давал при условии, когда преподаватель не видит и не слышит подсказку ученику, находящемуся в затруднительном положении. В редких случаях попадался на подсказке, и тогда изгонялся из класса до окончания урока. Других мер наказания в отношении меня не применялись. Никаких серьёзных подвигов, учась в этой школе, не совершал, за исключением спортивных. То, что происходило в школе в период сталинского террора, описано в Главе третьей. В целом, школа выполняла свои функции превосходно, учебный процесс и дисциплина были на достаточно высоком уровне. Поэтому, многие горожане стремились посылать учиться своих детей в нашу школу. Высокий авторитет нашей школы – это заслуга как руководства, так и преподава-тельского состава. Можно с уверенностью сказать, что в нашей школе работали лучшие преподаватели города. Справедливым было бы вспомнить тех, кто прочно вошёл в мою память. Их много, но я ограничусь тремя, которые во многом определили моё будущее. После ареста директора школы Рокача, новым директором был назначен Павел Андреевич Андрианов. Он окончил Ленинградский Педагогический Институт и, по-видимому, по распределению был направлен в г. Каган. В школе он преподавал физику и географию. Внешне он был высоким и могучим мужчиной с умными, искрящими глазами. Однако, он обладал одним физическим недостатком: у него не изгибалась одна нога. Но это обстоятельство не мешало ему работать и заниматься силовыми упражнениями, благодаря которым он поддерживал хорошую форму. Высшее образование, полученное в одном из самых престижных институтов СССР, а также многолетнее проживание в Ленинграде, бывшей столице страны, с её многочисленными музеями, театрами, филармонией, многими историческими местами и поразительной архитектурой, позволили ему обогатить учебный процесс наглядными примерами. Его рассказы на уроках географии могли бы и сегодня слушаться с исключительно интересом. Часто он позволял себе сказать уместную шутку, которая вызывала общий смех, снимая скуку, навеянной невыносимой жарой. Приведу два примера. Однажды он рассказал нам о том, что существуют замки, которые можно открыть и закрыть без ключа. Такой замок снабжён специальным устройством, позволяющим набрать определённый набор цифр или букв. При совпадении их с заранее установленным кодом замок открывается. «Кстати, у меня есть такой висячий замок, который я приобрёл ещё в Ленинграде, и открывается он при наборе слова НЕВА», сказал Павел Андреевич. И здесь, как всегда, я заметил, что открыв тайну, он рискует быть ограбленным. Он быстро ответил: «Замок висит на уборной во дворе». Объясняя суть слова «аналогия», Павел Андреевич предложил ученикам дать примеры. Не успел он закончить фразу, как я поднял руку. «Мотя, ну!» Я понёс какую-то чепуху. Он внимательно выслушал и оценил мой пример следующим образом: «Жили два брата, один был известным скрипачом, а второй тоже умер».
26 Ноября 1938г. Восьмой класс.
Первый ряд: Фонарёва Ш., Эпштейн Н., Второй ряд: Марченко Ш., Немова Т., Тумасова Р.,
Гительмахер И., Хачикьянц В., Третий ряд: Самойлов В., Налётов К., Львовский М. ,Тродлер С., Лизунова Е. С., (куратор класса), Туниев С., Костин П.,
Четвёртый ряд: Сенькин В., Прояев П., Бегишев Р., Чудасов Г., Ермишин Н.
Последниё раз я видел его в 1964г., когда я и мой сын Миша приехали в город Навои, где жили мои родители и брат со своей семьёй. Моня тогда был главным инженером крупного завода, входящего в состав атомного комбината. В один из дней мы решили поехать в Каган, чтобы посетить живущих там родственников дяди Мойсея и познакомить наших детей со школой, в которой мы учились. Сели в монину просторную «Волгу» и отправились в Каган. По приезде в Каган, прежде всего, мы отправились в школу. Там мы встретились с директором школы, которая начала работать в ней за год или два до окончания мною десятого класса. Разумеется, мы с Моней её помнили.Мы знали, что она является женой Павла Андреевича, который на момент нашего посещения школы был уже на пенсии. Она вспомнила нас, и проявила нескрываемое радушие. Мы с Моней были удивлены и тронуты её осведомлённостью о нас. Практи-чески, она знала всё о нашей жизни и работе. Затем она привела нас сначала в класс, где я учился, и показала парту, за которой сидел. Когда мы вошли в класс, все встали. Директор объяснила цель прихода и представила нас. Говорила красивые и приятные слова в наш адрес. Раздались аплодисменты. Мы попрощались и пошли в класс, где учился Моня. Там нас также встретили тепло. Мы, растроганные таким приёмом, поблагодарили директора и спросили, не могли бы мы увидеть Павла Андреевича. Она, вытирая слёзы, а мы также не стеснялись своих слёз, сказала: «Он вас ждёт». Мы поехали на встречу с ним. Когда мы вошли во двор и направились к дому, проходя мимо отдельной постройки, мы услышали оттуда голос учителя: «Мотя и Моня заходите, я вас жду». Войдя в помещение и привыкнув к темноте, мы увидели Павла Андреевича. Он, патриарх, сидел в глубоком кресле. Его глаза по-прежнему излучали ум. Мы поочерёдно расцеловались с ним.
21 Июня 1941г. После окончания десятого класса.
Первый ряд: Савельев Н. И., Андриянов П. А., Львовский М., Шлюнд В. П.,? Ермишин Н.
Второй ряд: Немова Т., Прояев П., Ларина Ю., Тродлер С., Гительмахер И., Самойлов В., Эпштейн Н., Блантер Е. А.
Это была исключительно трогательная встреча, подробности которой я опускаю. К концу встречи возникло горькое чувство, что она последняя. Мы нежно попрощались и мысленно в этот момент подумали, что мы должны благодарить судьбу за то, что она подарила нам возможность общаться с этим необыкновенным, светлым человеком. Он был нашим мудрым учителем, и мы были ему во многом обязаны. В седьмом и восьмом классах урок литературы вела учительница по фамилии Бурлюк. В Каган она приехала не по доброй воле, а её доставили принудительно. Каган стал местом её временной или постоянной ссылки. Бурлюк была полной женщиной, но её бюст (имеется ввиду верхняя часть туловища и голова) был классическим. Думаю, что художник-портретист с большим удовольствием создал бы её портрет с названием «Дама из высшего света», 19–й век. Бурлюк-фамилия редкая, но имела ли преподавательница какие-либо родственные или опосредованные отношения к Давиду Бурлюку, известному художнику и поэту, не знаю. Но то, что она была из интеллигентной среды, ни у кого не вызывало сомнений. Что касается преподавания, то такого высокого уровня я практически не встречал. Она была исключительно вежлива, никогда не повышала голоса. Когда начинался урок литературы, класс замолкал. Был слышен полёт мухи или комара. При знакомстве с очередным поэтом она наизусть декламировала его стихи или большие отрывки из его поэм. Она учила нас правильно читать стихи и понимать иногда скрытый смысл отдельных строк. Потом мы все вместе обсуждали какое-либо стихотворение. Она задавала вопрос и внимательно следила за тем, кто первый поднял руку и именно ему предоставляла слово. Однажды, при разборе одного из стихотворений, преподавательница задала какой-то вопрос. Я, чтобы отличиться, первым поднял руку. Она заметила и сказала: «Львовский, отвечайте!». Я ответил, но она с улыбкой, с некоторой задержкой, произнесла: «Львовский, ты попал пальцем в … (естественное продолжение – НЕБО)», но я не дал ей закончить фразу и произнёс: «ЖОПУ». Произнёс это слово машинально и сам испугался. Класс замер и спустя некоторое время все повернули головы в мою сторону: В эту минуту преподавательница попросила всех повернуться лицом к ней и сказала следующее: «Согласно учению Ивана Петровича Павлова, великого русского учёного, нобелевского лауреата, Львовский рефлекторно повторил слово, которое обычно употребляют взрослые. Само это слово в его лексиконе отсутствует. Кто-нибудь, когда-нибудь слышал от него это слово в школе?» Все в классе хором закричали: «Нет!» «Считаю инцидент исчерпанным, и продолжим урок. Так, на чём мы закончили? У кого есть ответ?» Сегодня, когда это слово стало легальным, не является ругательным и может употребляться, возникает вопрос: «Может быть, не нужно было меня спасать, а наоборот воспользоваться моим случаем, и объявить это слово легальным?» Спустя некоторое время гениальная Фаина Георгиевна Раневская возмущалась: «Жопа есть, а слова нет!» Но тогда, во второй половине тридцатых годов, было не до шуток. Если бы этот случай дошёл до общест-венности, то неизвестно, чем бы это всё закочилось. Моя любимая преподавательница оригинально затуманила мозги учеников и увела их и меня тоже от этого события. Она заставила их громко сказать слово «НЕТ» и добилась своей цели. К большому сожаления, она не завершила свой курс. В один из дней она не явилась на урок. Говорили потом, что её перевили в другое место ссылки. СССР – громаден и мест ссылок, колоний и тюрем в нём не счесть. Я всю жизнь помнил и помню сейчас эту чудесную, милую, интеллигентную женщину-мою спасительницу и её потрясающие уроки.
Теперь я перейду к третьему учителю по математике, Ефиму Абрамовичу Блантеру. Мне кажется, что он учил нас алгебре, геометрии и тригонометрии, то ли начиная с восьмого класса, то ли с девятого. Он окончил Московский областной педагогический институт имени Крупской (ныне Московский государственный областной университет). По распределению его направили в г. Каган, конкретно в нашу школу. Несмотря на молодость и, казалось, отсутствие опыта общения с учениками, особенно, старших классов, он проявил себя вполне зрелым преподавателем. Он не допускал панибратства, равно относился ко всем ученикам класса, т. е., не имел любимчиков. Кроме этого, помимо преподавания дисциплин в соответствии с действующей программой, он проводил для желающих дополнительные занятия по углублённому изучению основ математики. Ефим Абрамович пользовался большим уважением всех учеников за его бескомпромиссность при оценке знаний. Приведу пример. Периодически в школе проводились контрольные работы по математике, содержание которых утверждалось управлением просвещения и доставлялось в закрытом пакете. Как правило, мне лично удавалось успешно справляться с контрольной работой. Но однажды я неверно решил одну из задач. Разумеется, это снижало общую оценку за полугодие. Учитель, бегло просмотрел ответы, и обнаружил ошибку в ответе. Он указал на неё, но я даже не пытался, зная его принципиальность, просить его внести исправления. Хотя такая возможность была. Я часто встречался с ним вне школы, он был одинок в городе и нуждался в общении. Это был другой человек: дружелюбный, с самыми разнообразными знаниями в различных областях науки, техники, искусства. Я впитывал как губка эти новые для меня знания. Полагаю, что эти вечерние беседы в городском парке окончательно закрепили моё увлечение техникой и предоопрелили выбор профессии. Вскоре, после начала войны тётя Фаня, дядя Мойсей, Сэм и я покинули Каган и переехали в Ташкент. Я соединился со своей семьёй, начались хлопоты, связанные с поступлением в институт. К сожалению, с отъездом была потерена связь с Ефимом Абрамовичем, и о его судьбе мне ничего не известно.
Теперь об увлечении спортом. В Кагане, в отличие от больших городов, было крайне ограниченные возможности для внешкольного культурного развития и развлечения, кроме спорта. Это стало возможным благодаря энтузиазму единственного дипломи-рованного спортивного специалиста в городе – Михаила Эммануиловича Эзрохина Он был многогранен, он мог учить мастерству во многих видах спорта: лёгкой атлетике, гимнастике, волейболу, футболу и даже боксу. А вот, например, в плавании он себя как тренер реализовать не мог, так как в городе не было как плавательного бассейна, так и приличной лужи, в которой можно было просто искупаться и научиться плавать саженками. Правда, недалеко от маслозавода был небольшой бассейн, в который сливалась тёплая вода, использованная для охлаждения какой-то заводской аппаратуры. Сам пруд имел форму круга диаметром максимум пятнадцать метров, а глубина меньше метра. Там городская малышня и отводила душу. Никого не смущало, что вода не чистая и к тому же тёплая. Тем не менее, именно там я научился плавать. Нам с Моней родители категорически запрещали даже приближаться к этому «бассейну». Но соблазн был столь велик, что никакие угрозы нас не останавливали, благо, что «бассейн» находился сравнительно недалеко от нашего дома. Несмотря на все ухищрения, маме всегда удавалось установить факт посещения «бассейна». Дело в том, что вода в нём содержала какие-то соли, полагаю не вредные. Стоило маме ногтём провести по коже, как на ней оставался специфический след. Это служило веским доказательством нарушения её табу. За этим следовало наказание.
К некоторым видам спорта я быстро потерял интерес, например, боксу и волейболу. В боксе моим кумиром был Джо Луис. Где-то я увидел его портрет в полной боксёрской форме. Он стоял в боевой стойке. Я понял, что это и есть главное в устрашении противника. Вечером, после занятий, в коридоре мы сооружали ринг: ставили четыре стойки и по периметру обвязывали их верёвкой. Ринг готов. Одев перчатки, разумеется взрослые, прошёл на ринг. Занял стойку Джо Луиса и решил, что к бою готов. Самое интересное, что моим противником был Сэм, который стоял на противоположной стороне ринга, выставив руки чуть выше пупка. Раздался гонг. Я, сохраняя боевую стойку, быстро пошёл на Сэма. Не знаю, что произошло, но я стал падать вперёд, головой ударился о неподвижную перчатку Сэма и упал как подкошенный. Всё поплыло. По-видимому, я был в нокауте. Я долго лежал, постепенно стал приходить в себя. Когда я открыл глаза, я увидел склонившегося надо мной Сэма, который плакал и повторял: «Не умирай, я не виноват». Сэм помог мне встать. Ещё некоторое время у меня кружилась голова. Когда я окончательно пришёл в себя, мы с Сэмом пошли домой. Это был первый и последний боксёрский бой. Боевая стойка Джо Луиса не помогла. Что касается волейбола, то из-за плохого зрения я часто пропускал мячи, и меня перестали приглашать на игру. Остались три вида спорта, где я мог себя проявить.
Когда мне было десять или одиннадцать лет, я где-то прочитал, что в Англии в футболе изобрели систему «Даблью». Затем мне удалось узнать в чём заключается суть этой новинки. Она заключается в особом расположении игроков на футбольном поле. Так, например, игроки нападения распологаются по схеме, напоминающей букву W, т. е. в центре центральный нападающий, левый и правый крайние нападающие на одной линии с центральным нападающим, а сзади два нападающих, распологаемых на одной линии ближе к центру. Защита также распологается по определённой схеме. Я с большим волнением всё это рассказал Михаилу Эммануиловичу и он одобрил мой план сыграть следующий матч с командой школы имени Чернышевского по системе «Даблью». На следующий день была собрана команда и я пояснил кто где стоит, а на себя взял функции центрального нападающего. Через пару дней на центральной площади города состоялся «матч века». Не буду утомлять читателя: матч закончился нашим полным разгромом. Мы проиграли со счётом 0:9. В данном случае теория была раздавлена практикой, в основе которой лежал принцип «куча мала». Меня из футбола изгнали и присвоили унизительную кличку «теоретик». На этом моя новаторская деятельность на ниве спорта была завершена. Но остались два вида спорта, где я продолжал тренироваться: лёгкая атлетика и гимнастика. В гимнастике я достиг средних результатов, и определённо накачал мускулы. Однако в последние два года учёбы я её забросил и больше к ней никогда не возвращался. Что касается лёгкой атлетики, то увлечение ею связано с очень далёкой историей.
В раннем детстве, шастая по улицам, и страдая от скуки, я постоянно искал новых приключений. Однажды, около нашего дома остановился маленький грузовичок с
Каган, 1938г. В первом ряду М. Э. Эзрохин, во втором ряду Сэм и я.
низкими бортами кузова. Меня разобрало любопытство, и я решил заглянуть в кузов, чтобы узнать, что же в нём находится. Как только я схватил руками край борта, автомобиль тронулся с места. Руки рефлекторно уцепились за край борта. Ноги еле касались земли. Чтобы меня не волочило по мостовой из булыжника, я был вынужден делать гигантские шаги, отталкиваясь носками ног. Проехав довольно приличное расстояние, наверно, несколько сот метров, автомобиль остановился. Шофер вышел из машины и направился в магазин. Я был свободен. Обескураженный, ничего не соображая, я вышел на тротуар и пошёл в обратную сторону. По пути я стал вспоминать детали произошедшего. Я не кричал, а сосредоточился лишь над одной доминирующей мыслью: не отпустить борт. Я интуитивно чувствовал, что если я отпущу борт, то неизбежно разобьюсь насмерть о мостовую. Подсознательно я на практике испытал закон инерции Ньютона. По мере приближения к дому шок и сопровождающая его внутренняя дрожь прошли, и я смог трезво ещё раз прокрутить в своем мозгу все детали этого события. Как ни странно, позабыв о страхе, который претерпел, я начал искать область рационального использования некоторых явлений, которые проявились в этом событии. Например, применение гигантских шагов при беге. Эту мысль я зафиксировал в своей памяти, но её внедрение я отложил на будущее, имея лично печальный опыт использования в спорте результатов своих научных исследований. В это время, мама вышла на крыльцо и позвала меня в дом. Я был свеж как огурчик, волнения прошли и она ничего не заметила. Я никогда не рассказывал никому об этой истории, боясь услышать от них крайние оценки этого события: от глупости до героизма. Лёгкой атлетикой я увлекался до девятого класса, сдав экзамен по программе «Готов к труду и обороне» второй ступени и получив красивый значок.
Начались учебные будни. Однако были проблемы другого рода. Я и Сэм постоянно хотели кушать. После переезда моих родителей в Ташкент в конце 1940г., мы с Сэмом остались на попечении тёти Фани. Однако, из-за коровы, подготовки к переезду в Ташкент и других крупных, средних и мелких текущих забот, тётя Фаня иногда забывала о нас с Сэмом. Однажды, когда уж очень хотелось кушать, я решил сварить себе манную кашу. После длительных поисков я нашёл кулёк с манной крупой, засыпал её в кастрюлю, залил молоком и начал варить кашу на керосинке. Честно говоря, у меня не было никакого кулинарного опыта. Не помню, как долго я её варил, но мне показалось, что она готова. Посыпав её сахаром, я приступил к еде. Был поздний вечер. Сэма дома не было, а я, покушав, вскоре лёг спать. Глубокой ночью я проснулся от сильных болей в животе. Появились позывы к рвоте. Я быстро выбежал во двор и уже остался там до самого утра. Всю ночь боль и рвота не отпускали меня. Лишь утром боль несколько утихла и я смог вернуться в дом. Измученный дикими болями, я в школу не пошёл, и целый день пролежал в кровати. Я мог это себе позволить, поскольку в этот день никаких контрольных работ не было. Мой первый кулинарный опыт, как видите, привёл к драматическому финалу. Я дал себе слово, что скорее умру от голода, чем повторю что-то подобное. Я до сих пор не понимаю, что стало причиной отравления. Вполне возможно, что вина за это лежит на манной крупе, изготовленной, по-видимому, в начале тридцатых годов, до начала всеобщего голода На самом деле я тётю Фаню очень любил. У меня нет никаких причин её в чём-то упрекнуть. В том, что случилось, виноват я сам. Насколько мне известно, она никогда физически в детстве не наказывала своих детей. Ко мне и Моне она относилась с теплотой и нежностью. Я никогда не слышал от неё грубого слова в свой адрес. Могу сказать, что только благодаря её настойчивости я продолжил учёбу в институте, в момент, когда я готов был идти в армию, фактичекски имея официальное освобождение от службы. Но это случилось в конце 1942 г.
Начались непрерывные контрольные работы. Мы готовились к выпускным экзаменам. Несмотря на занятость учебным процессом, 1941 год был для меня чрез-вычайно продуктивным в новаторских поисках. Первое «открытие», которое я сделал-это принцип радиолокации. Я был уверен, что если послать короткий радиосигнал, то он отразится от самолёта и вернётся. Таким образом, мы его запеленгуем и уничтожим. Мне, провинциальному «учёному-теоретику» не было известно, что это открытие почти 50 лет тому назад сделал Генрих Герц. Но моя наивность не знала предела. Для того, чтобы принцип радиолокации объектов был осуществлён потребовалось десятилетия научных поисков с участием величайших учёных и крупнейших специалистов в различных областях науки и техники. Откуда мне было знать это. Я до сих пор горжусь открытием, которое мне не принадлежит. Там же находится другое «открытие»-подземная газификация угля. Я не знаю, откуда у меня возникла эта идея. На первый взгляд кажется, что всё очень просто: превратить под землёй уголь в газ, который затем использовать в быту и промышленности. Эта утопическая идея не нашла реального применения. Но она мне запомнилась хотя бы потому, что о ней я рассказывал любому встречному. Большинство из них за спиной крутили пальцем у виска. Тем не менее, приятно вспомнить. Приближались выпускные экзамены, соответственно возрастало волнение. Начались экзамены. По всем предметам, кроме диктанта, я получил высокие оценки. Что касается диктанта, то при написании слов в них при проверке были обнаружены ошибки. Так, вместо правильного написания слова «видимость» я написал «видемость», в связи с чем мне за диктант была снижена оценка. Таким образом, я лишился золотого аттестата и золотой медали. Осталось ждать выпускного вечера. Он состоялся 21 Июня 1941г. В торжественной обстановке нам, окончившим среднюю школу, вручили аттестаты. Мне вручили серебренный аттестат, но без медали. Затем мы фотографировались. После всех официальных процедур нас пригласили в отдельный класс, где были накрыты столы с вином и закуской. Были произнесены прощальные речи, как со стороны преподавателей, так и выпускников. Прощальный вечер продол-жался до ночи, после чего мы покинули школу, в которой проучились много лет.
На следующий день я проснулся около двенадцати часов, испытывая жажду. Обычно, в доме хранилась бутылка минеральной или сельтерской воды. Но ни той, ни другой не нашёл. Пришлось одеться и направиться в ближайший магазин за водой. Магазин, был расположен за городским радиоузлом. По пути я подумал, что сначала зайду в магазин, а на обратном пути посещу моего приятеля, работающего оператором на узле. Так я и поступил. Когда вошёл в радиоузел, я увидел Павла, который стоял у стойки с радиоаппаратурой. Он, как обычно, настраивал радиоприёмник, с целью улучшить слышимость. В то время на всей территории СССР работала одна длинно-волновая станция имени Коминтерна. В Кагане слышимость была очень плохой из-за сильных помех. Увидев меня, он, сильно побледневший, сказал: «Матвей, война!» Я сначала не мог понять, о чём он говорит. Но он повторил: «Германия напала на нашу страну, теперь понял? Сейчас будут передавать обращение В. М. Молотова к народу. Подожди». Действительно, скоро через жуткие помехи мы услышали обращение В. М. Молотова к народу в связи с вероломным нападением Германии. Выслушав его речь, я почувствовал, что в голове крутится рой разных мыслей. Главная мысль-это та, что Германия будет разбита в считанные дни и это успокаивало. Другая-сможем ли мы выехать из Кагана, не закроют ли железные дороги. Попрощавшись с Павлом, я быстро отправился к дому. Дома я застал сонных от жары тётю Фаню, дядю Мойсея и спящего Сэма. Они не ведали, что происходит. Я им коротко растолковал о том, что произошло, и предложил ускорить сборы в связи с отъездом. Вечером, я решил пойти в парк в надежде встретить кого-нибудь из старших, чтобы побеседовать и понять, что же происходит на самом деле. На мою удачу я встретил в парке Е. А. Блантера, моего преподавателя. Здесь я вынужден отвлечься, чтобы вспомнить одно важное событие, которое имело место в марте или апреле 1941 года. Тогда в один из дней ко мне обратился Ефим Абрамович с таким неожиданным предложением: «Завтра в Доме железнодорожников состоится закрытая лекция представителя ЦК партии по вопросу текущих событий. У меня есть лишний билет. Составьте мне компанию. Думаю, вам будет тоже интересно его послушать.» Я без колебаний согласился. На следующий день, вечером мы встретились и вместе направились слушать лектора. Своё сообщение лектор начал с того, что всё услышанное здесь и сейчас, во избежание кривотолков, не подлежит распространению и обсуждению. Затем он перешёл к политическому обзору обстановки в мире и в стране. Но когда он перешёл к западным границам СССР, он неожиданно сообщил о возможности нападения Германии на нашу страну. «Имеются неопровержимые данные на этот счёт. Разумеется, наше правительство проявляет максимальную осторожность и по-прежнему выполняет свои обязательства, вытекающие из договора между двумя странами», заявил он. То есть, уже тогда, весной правительство знала о планах вероломного нападения и ничего не делало. Ефиму Абрамовичу и мне было трудно поверить, что Германия нападёт на нашу страну, где на всех её просторах звучит песня «Если завтра война…» На следующий день начались интенсивные сборы, упаковка вещей, мебели, посуды. Тётя Фаня продала корову. Постепенно мы отвозили на товарную станцию большие ящики и готовились к отъезду. Почти каждый день мы вечером встречались в парке в условленном месте с Ефимом Абрамовичем. Появились первые сообщения об отступлении наших войск. Мы расценили это как сознательное заманивание немцев в глубину, подобно тому, как поступил М. И. Кутузов. Как мы заблуждались! Вскоре после отправки багажа мы уехали. Никаких проблем с приобретением билетов на поезд мы не имели. Накануне отъезда я тепло попрощался с Ефимом Абрамовичем.